Текст книги "Наука, философия и религия в раннем пифагореизме"

Автор книги: Леонид Жмудь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Л.Я. Жмудь
Наука, философия и религия в раннем пифагореизме

ПРЕДИСЛОВИЕ

Моему дорогому учителю А. И. Зайцеву посвящается

В этой книге представлены итоги моих исследований по древнему пифагореизму, начатых еще в начале 80-х годов. В нее вошли материалы уже изданных работ (в том числе и научно-популярной книги «Пифагор и его школа»), а также результаты неопубликованных исследований. Работа над рукописью была в основном завершена в течение 1990-1992 гг., которые я провел в Констанцком университете (ФРГ); короткая поездка в Констанц летом 1993 г. позволила учесть новейшую литературу.

Выражаю самую искреннюю признательность фонду Александра фон Гумбольдта, предоставившему мне возможность работать в одной из лучших университетских библиотек Германии, руководителю центра «Философия и наука» профессору Юргену Миттельштрасу, неизменно внимательному к моим занятиям, и фонду «Культурная инициатива», выделившему грант на издание этой книги. Я благодарен также всем, кто в ходе моей работы помогал советом и поддержкой. Посвящение этой книги профессору А.И. Зайцеву – лишь малая часть того долга, в котором находятся перед ним несколько поколений петербургских антиковедов.

Список работ, цитируемых по сокращенному названию

Boehm: Boehm F. De symbolis Pythagoreis (Diss.). Berlin 1905.

Burkert: Burkert W. Lore and Science in Ancient Pythagoreanism. Cambridge (Mass.) 1972.

Burkert. GR: Burkert W. Griechische Religion der archaischen und klassischen Epoche. Stuttgart 1977.

Burnet: Burnet J. Early Greek Philosophy. 3rd ed. London 1920.

Burnet. GP: Burnet J. Greek Philosophy. Pari I. Thaies to Plato. London 1914.

Delatte. Lit.: Delatte A. Etudes sur litterature pythagoricienne. Paris 1915.

Delatte. Politique: Delatte A. Essai sur la politique pythagoricienne. Liege 1915.

Delatte. Vie: Delatte A. La Vie de Pythagore de Diogene Laerce. Bruxelles 1922.

Dunbabin: Dunbabin T. J. The Western Greeks. Oxford 1948.

Frank: Frank E. Plato und die sogenannten Pythagoreer. Halle a. Saale 1923.

von Fritz. Pol.: Fritz K. von. Pythagorean Politics in Southern Italy. New York 1940.

von Fritz. M&A: Fritz K. von. Mathematiker und Akusmatiker bei den alten Pythagoreern, SBAW 11 (1960).

von Fritz. Pythagoras: Fritz K. von. Pythagoras, RE 47 (1963) 171-203.

Gigon: Gigon O. Der Ursprung der griechischen Philosophie. Basel 1945.

Guthrie: Guthrie W. K. Ch. A History of Greek Philosophy. V. I—II. Cambridge 1962-1965.

Hölk: Hölk C. De acusmatis sive symbolis Pythagoricis (Diss.). Kiel 1894.

Kahn. PP: Kahn Ch. H. Pythagorean Philosophy before Plato, A. Mourelatos, ed. The Presocratics. New York 1974, 177-184.

KR: Kirk G. S., Raven J. The Presocratic Philosophers. Cambridge 1960.

KRS: Kirk G. S., Raven J., Schofield M. The Presocratic Philosophers. Cambridge 1980.

Knorr: Knorr W. R. The Evolution of Euclidean Elements. Dordrecht 1979.

Levy. Legende: Levy I. La legende de Pythagore, de Grece en Palestine. Paris 1927.

Levy. Recherches: Levy I. Recherches sur les sources de la legende de Pythagore. Paris 1927.

Maddalena: Maddalena A. I Pitagorici. Bari 1954.

Minar: Minar E. Early Pythagorean Politics in Practice and Theory. Baltimore 1912.

Neugebauer. ES: Neugebauer О. Exact Sciences in Antiquity. 2nd ed. Providence 1957.

Neugebauer. HAMA: Neugebauer O. A History of Ancient Mathematical Astronomy. Part I—III. Berlin 1975. Nilsson.

GGR: Nilsson M. P. Geschichte der griechischen Religion. Bd I (2. Aufl.). München 1955; Bd II. München 1950. Philip: Philip J. Pythagoras and Early Pylhagoreanism. Toronto 1966.

Pitagorici: Timpanaro Cardini Μ. I Pitagorici: Testimonianze e frammenti. Fase. I—III. Firenze 1958-1961.

Rathmann: Rathmann W. Questiones Pythagoreae Orphicae Empedocleae (Diss.). Halle 1933.

Rohde: Roh de Ε. Die Quellen des Iamblichus in seiner Biographie des Pythagoras (1871), Kleine Schriften. Bd II. Tübingen 1901, 102-172.

Thesleff. Writings: Thesleff H. An Introduction to the Pythagorean Writings of the Hellenistic Period. Abo 1961.

Thesleff. Texts: Thesleff Η. The Pythagorean Texts of the Hellenistic Period. Abo 1965.

De Vogel: De Vogel С. Pythagoras and Early Pythagoreanism. Assen 1966.

Van der Waerden: Waerden B. L. van der. Die Pythagoreer: Religiöse Bruderschaft und Schule der Wissenschaft. Zürich 1979.

West. OP: West M. L. The Orphic Poems. Oxford 1981.

Zeller: Zeller E. Die Philosophie der Griechen in ihrer geschichtlichen Entwicklung. 5. Aufl. Bd I. Leipzig 1895.

Zeller-Mondolfo. Zeller E. La filosofia dei greet nel suo sviluppo storico. Tr. R. Mondolfo. Firenze 1938.

Введение
Пифагорейский вопрос в истории философии и науки

История изучения пифагореизма насчитывает уже более полутора веков – если считать отправной точкой работу Августа Бёка о фрагментах Филолая.[1]1
  Böckh Α. Philolaos des Pythagoreers Lehren nebst den Bruchstücken seines Werkes. Berlin 1819.


[Закрыть] Тем не менее пифагорейский вопрос остается одним из самых запутанных и дискуссионных в истории ран-негреческой науки и философии. Библиография работ по пифагореизму насчитывает сотни статей и книг,[2]2
  Литературу до 1936 г. см.: Zeller-Mondolfo, 288-297; современная литература указана у Буркерта (Burkert, 493 ff).


[Закрыть] при этом трудно найти какой-либо факт, включая само историческое существование Пифагора,[3]3
  «с... Pythagoras – if there was such a person...» (Boas G. Ancient Testimony to Secret Doctrines, PhR 62 [1953] 92).


[Закрыть] с которым бы согласились все высказывавшиеся по данному вопросу. Если же обратиться от фактов к их интерпретациям, то обнаружится, что количество самых разнообразных и противоречивых точек зрения с трудом поддается учету.

Конечно, историю пифагорейского вопроса не следует представлять как bellum omnium contra omnes. В том или ином приближении различные точки зрения можно свести к двум группам: отвергающей большую часть античной традиции о Пифагоре как философе и ученом и принимающей эту традицию в основном. Впрочем, и внутри этих групп есть весьма существенные расхождения. Причина этого заключена в самом характере пифагорейского вопроса, который меньше всего склоняет к единодушию.

Немалую долю противоречивых взглядов на пифагореизм можно отнести на счет разнообразия талантов, которыми был наделен его создатель. Выдающийся философ и математик, религиозный и этический реформатор, мудрый педагог, влиятельный политик, полубог в глазах своих учеников и шарлатан по отзывам иных из его современников, глава научной школы и одновременно религиозного братства – таковы отображения Пифагора в античной литературе. Неудивительно, что у современных авторов он предстает то как основатель европейской научной традиции, то как шаман, бьющийся в экстатической пляске на тайных мистериях. Собрать все эти образы воедино и дать объективный анализ было бы нелегко даже для хорошо информированного современника, для нас же еще на дальних подступах к этому возникает одна из самых сложных проблем изучения пифагореизма – проблема источников.

От самого Пифагора не дошло ни одной строчки – по-видимому, он действительно ничего не писал. Это ставит его в особое положение по сравнению с другими досократиками, от работ которых осталось хотя бы несколько фрагментов. Какая-то часть этих фрагментов вместе со свидетельствами тех, кому еще были доступны сочинения досократиков, признаются в качестве аутентичного материала, на основании которого можно делать дальнейшие выводы. В случае с Пифагором такой твердой основы, служащей естественным ограничителем для произвольных гипотез, нет. Собственно говоря, поиск того, что может ее хоть в какой-то степени заменить, является одной из целей нашего исследования.

Фалес, старший современник Пифагора, тоже ничего не писал, но здесь мы имеем дело совсем с другой проблемой. Философия Фалеса остается лишь его философией, если, конечно, отвлечься от того факта, что она была первой в Греции. Вокруг его имени не велись споры в школах Платона и Аристотеля, мы не знаем «фалесовцев» и «неофалесовцев», зато нам хорошо известны пифагорейцы и неопифагорейцы. По влиянию на мыслителей последующих эпох, вплоть до Коперника и Кеплера, Пифагор может соперничать даже с Сократом и Платоном, далеко превосходя их предшественников. Через два века после смерти Пифагора начали фабриковаться сочинения, подписанные его именем, именами его учеников и даже жены и дочери. Поздняя античность донесла до нас несколько его биографий, по большей части совершенно фантастических, тогда как ранние сочинения этого жанра, как правило более достоверные, почти полностью утрачены.

В итоге мы можем сетовать не на недостаток, а на избыток материала, причем материал этот чрезвычайно разнороден, отрывочен и с большим трудом поддается систематизации. Реконструкция взглядов Пифагора основывается на полемических откликах его современников, фрагментах утраченных сочинений по истории философии и науки, случайных и разрозненных упоминаниях поздних авторов, либо – и это в лучшем случае – опирается на взгляды его учеников и последователей.

Но и последний путь весьма не прост, хотя бы потому, что до сих пор еще не определено однозначно, кого можно, а кого нельзя считать пифагорейцем. Немало споров вызывают и датировка отдельных представителей школы, и интерпретация их научной и философской деятельности. Непосредственные ученики Пифагора не оставили изложения его взглядов, в отличие, скажем, от учеников Сократа. Дошедшие до нас учения ранних пифагорейцев (конец VI-середина V в.) – Алкмеона, Гиппаса, Менестора, Гиппона и др. – носят слишком индивидуальный характер, чтобы видеть в них изложение системы самого Учителя. Априори нет уверенности в том, что в школе имелся обязательный круг доктрин, признаваемых всеми пифагорейскими учеными и философами. Считается, что в философском плане к Пифагору был более всего близок Филолай, чья книга появилась в последней трети V в. После долгого спора вокруг фрагментов Филолая большинство специалистов склоняется ныне к признанию подлинности части из них,[4]4
  Историю этого вопроса см.: Zeller-Mondolfo, 367 ff; Thesleff. Writings, 41 ff; Burkert, 238 ff.


[Закрыть] но и это не решает проблему, ибо сразу же возникает следующая: действительно ли Филолай излагает философское учение Пифагора, а не собственное?

Хотя дошедшие до нас учения ранних пифагорейцев далеко не всегда могут служить основой для реконструкции воззрений самого Пифагора, они чрезвычайно важны для выявления общего характера, методов и проблематики научной и философской деятельности школы. Мы придаем этому материалу первостепенное значение, ибо он позволяет убедиться в том, что, во-первых, в рамках раннего пифагореизма существовала научная школа, обладавшая основными чертами, присущими такого рода сообществам, и во-вторых, что деятельность этой школы весьма отличается от тех ее описаний, которые встречаются в большинстве исследований по истории раннегреческой науки и философии.

Далеко не во всех случаях можно определенно сказать, принадлежит ли та или иная идея ближайшим последователям Пифагора, либо является плодом более позднего развития. Не случайно многие исследователи предпочитают говорить о древнем пифагореизме в целом, т. е. от VI до IV в., оставляя открытым вопрос о вкладе самого основателя в общую систему пифагорейских представлений.[5]5
  См., например: Windelbandt W. Geschichte der antiken Philosophie. 3. Aufl. München 1912, 21 f; Levy. Recherches, 8; Robin L. The Greek Thought and the Origin of Scientific Spirit. New York 1928, 50 ff; Cleve F. The Giants of PreSophistic Greek Philosophy. V. II. The Hague 1969, 449 ff; Reale G. Storia della filosofia antica. V. I. Milano 1976, 85.


[Закрыть] Интересно, что уже Аристотель, столкнувшись с этими же трудностями, предпочел писать в общем о «пифагорейцах» или о «так называемых пифагорейцах» и излагать их учения, не упоминая имени самого Пифагора. Подобный подход (естественно, не Аристотеля, от которого трудно ожидать искусства в критике источников, а современных исследователей) представляется нам неадекватным. В каждом конкретном случае, когда позволяет материал, мы пытаемся установить, кому именно из ранних пифагорейцев принадлежит та или иная идея, и показать их не анонимными представителями некоей «общепифагорейской системы», а живыми индивидуальными фигурами, какими они несомненно и были. Только таким образом можно проследить историческое развитие этой школы от старших пифагорейцев к Филолаю и его ученикам, а от них к Архиту и «последним пифагорейцам» середины IV в., не приписывал Пифагору достижений последующих поколений, но и не отсекая как α priori недостоверное все, что связано с его именем.

* * *

Сложность пифагорейского вопроса коренится, разумеется, не только в состоянии наших источников. Гораздо более сложным является подчас сбалансированный анализ разнообразных сфер деятельности, в которых проявили себя пифагорейцы, – политики, религии, философии и науки. В каком соотношении находятся эти стороны пифагореизма, насколько глубоким было их взаимовлияние? Что представляло собой пифагорейское сообщество: политический союз, религиозное братство, философскую или научную школу либо все это вместе взятое? Должны ли мы исходить из того, что в VI-V вв. наука была гораздо теснее связана с философией, чем в Новое время,[6]6
  См. об этом: Science and Philosophy in Classical Greece, A. C. Bowen, ed. New York 1991.


[Закрыть] и видеть в философских взглядах пифагорейцев отправную точку их научных исследований? Следует ли полагать, что античные мыслители отличались большей, чем сейчас, интегрированностью и цельностью личности и соответственно, что религиозные взгляды пифагорейцев не могли не повлиять на их философию и науку? С другой стороны, если традиция рисует пифагорейцев суеверными ритуалистами, вся жизнь которых была окружена множеством абсурдных запретов и предписаний, то как совместить это с их очевидным успехом в политике и почти полувековым пребыванием у власти во многих полисах Южной Италии?

Пожалуй, один из наиболее важных среди перечисленных выше вопросов – это время зарождения научных занятий пифагорейцев и их место в общей системе пифагореизма. В течение всего XIX в., когда наибольший интерес вызывала философия пифагорейцев, а не их наука, мало кто сомневался в том, что Пифагор и его ближайшие ученики занимались научными исследованиями. В этом легко убедиться, просмотрев соответствующие главы историко-философских сочинений того времени.[7]7
  Ritter G. Geschichte der pythagoreischen Philosophie. Hamburg 1826; Zeller, 405 f; Gomperz Th. Griechische Denker. Bd I. Leipzig 1895.


[Закрыть] Сходной была и позиция историков античной науки.[8]8
  Bretschneider С. A. Die Geometrie und die Geometer vor Euklides. Berlin 1870; Tannery P. La geometrie greque. Paris 1887; Allman G. J. Greek Geometry from Thaies to Euclid. Dublin 1889.


[Закрыть] Лишь в начале XX в. вместе с ростом интереса к древнегреческой науке возникает критическое направление, приверженцы которого с разной степенью категоричности отрицают научный характер раннепифагорейской мысли.[9]9
  Windelbandt. Op.cit, 21 ff; Sachs E. Die fünf platonischen Körper. Berlin 1917; Frank, passim; Levy. Recherches, 6; Rathmann, 23 ff; Schuhl P.-M. Essai sur la formation de la pensie greque. Paris 1934, 242 ff; Heidel W. A. The Pythagoreans and Greek Mathematics, AJP 61 (1940) 1-33; Gigon, 142 ff; Verdenius W. Notes on the Presocratics, Mnemosyne 13 (1947) 282.


[Закрыть] Эта точка зрения широко представлена и в работах последних десятилетий,[10]10
  См., например: Knorr, 5 ff; Barnes J. The Presocratic Philosophers. V. I. London 1979, 101 ff. Филип сохраняет за ранними пифагорейцами философию, но отрицает их вклад в науку (Philip, 24 ff, 200 ff).


[Закрыть] особенно активно ее развивает один из крупнейших исследователей пифагореизма Вальтер Буркерт.

В сущности, взгляд этот сводится к следующему: ранняя традиция не дает свидетельств научной и философской деятельности Пифагора и его ближайших учеников, а те, что появляются позже, представляют собой лишь проекцию в прошлое занятий более поздних пифагорейцев. Вместе с тем в выводах исследователей этого направления наблюдается существенная и очень показательная эволюция. Для Франка авторами всех достижений, приписываемых ранней школе, были «так называемые пифагорейцы», которых он отождествлял с Архитом и его учениками (начало IV в.).[11]11
  Опираясь на слова Аристотеля οί καλούμενοι Πυθαγόρειοι, Франк пытался доказать, что эти пифагорейцы радикально отличаются от первых последователей Пифагора (Frank, 356). Он ссылался на другое выражение Аристотеля – τα καλούμενα Όρφικά (De απ. 410 b 27), которое Филопон комментировал так: έπείδη μή δοκεΐ Όρφέως είναι τα επη. Таким образом, ot καλούμενοι Πυθαγόρειοι – не настоящие пифагорейцы. Однако Чернис (Cherniss Η. Aristotle's Criticism of Presocratic Philosophy. Baltimore 1935, 348) указывает на выражение οί καλούμενοι γεωργοί (Pol. 1290 b 40). Очевидно, что Аристотель не мог считать этих крестьян «ненастоящими». См. также: Guthrie I, 155; Philip J. Aristotle's Sources for Pythagorean Doctrine, Phoenix 17 (1963) 252 f.


[Закрыть] Буркерт, соглашаясь с Франком в негативной оценке ранней школы, критикует его за преувеличения и относит начало философской и научной деятельности пифагорейцев к середине V в.

Б. Л. ван дер Варден, автор последнего крупного труда в этой области, готов пойти еще дальше в реабилитации ранней школы. Он признает ее большие заслуги в математике, астрономии и физике, но отказывается сделать это по отношению к самому Пифагору, которого рисует лишь памятливым учеником вавилонян, пересказавшим своим последователям суть полученных им знаний.[12]12
  Van der Waerden, 14 f.


[Закрыть] Сведения о путешествиях Пифагора на Восток, которые содержатся в ранней традиции, мы рассмотрим ниже (1,3), пока же отметим, что общая готовность связывать зарождение греческой науки с восточным влиянием кажется нам неоправданной, ибо по большей части она не опирается ни на достоверные исторические свидетельства, ни на конкретные примеры заимствований.

Нельзя сказать, чтобы это критическое направление безраздельно господствовало в истории изучения пифагореизма и ран-негреческой науки в целом. Однако именно оно выдвигает в центр внимания ученых вопросы, связанные с научной стороной пифагореизма, так что те, кто склонен больше доверять традиции, всякий раз оказывается в положении «обороняющейся» стороны. Подобное развитие научных дискуссий (характерное, разумеется, далеко не только для пифагорейского вопроса) зачастую приводит к тому, что споры вот уже многие десятилетия вращаются вокруг одних и тех же тем, отвлекая внимание от малоизученных вопросов и препятствуя свежему взгляду на вещи. Вот лишь два примера.

И те, кто опровергает раннепифагорейскую науку, и те, кто ее признает, сосредоточиваются лишь на точных науках. Удивительным образом от внимания исследователей ускользает целый пласт античной традиции, относящийся к занятиям пифагорейцев медициной и связанными с нею науками о живой природе – ботаникой, анатомией, физиологией. Между тем приоритет пифагорейцев в этой области неоспорим, а результаты их исследований отнюдь не представляют тайны для историков греческой медицины и естествознания. Почти полное отсутствие этого материала в работах о пифагорейской школе связано, по-видимому, с остротой споров вокруг точных наук.

Постоянным пунктом дискуссий о пифагорейской философии вот уже сто лет является знаменитая числовая философия, описанная Аристотелем. Однако она полностью отсутствует у ранних пифагорейцев и ее едва ли удастся убедительно возвести к самому Пифагору (Аристотель, во всяком случае, этого не делал). Остается непонятным, почему главным источником по пифагорейской философии продолжает быть Аристотель, а не идеи тех пифагорейцев, от которых дошли фрагменты и свидетельства, пусть и очень немногочисленные.

* * *

История пифагорейского вопроса показывает, что результаты любого исследования в этой области зависят не только от того, насколько тщательно собраны и проанализированы источники, но и от более общих предпосылок, из которых исходит историк при работе с материалом. То, что эти предпосылки в большинстве работ остаются неявными, едва ли способствует плодотворности дискуссии. Во всяком случае, мы считаем уместным изложить здесь основные принципы, из которых мы исходим, и предупредить по крайней мере некоторые из потенциальных возражений.

Согласно известной формуле, греческая мысль развивалась «от мифа к логосу» – но читатель не найдет в этой книге той мифологии, из которой вырастала или от которой отталкивалась пифагорейская наука и философия. Путь от мифа к логосу может быть представлен по-разному. Некоторые полагают, что до появления философии и науки их функции выполнял миф, бывший в ту эпоху универсальной идеологией и одновременно главным средством познания и осмысления мира. Философские системы и научные гипотезы возникают в результате рационализации прежних мифологических представлений, как бы вырастая из мифа в ходе его трансформации и сохраняя свое родство с ним в течение VI-V вв., а во многих случаях и позже.

Другая точка зрения, которой мы склонны придерживаться, состоит в том, что в VIII—VII вв. взгляды греков на природу и человека находились под сильным влиянием мифологических представлений. Начиная с VI в. на месте этих представлений начинают утверждаться рационалистические идеи, идущие в том числе от философий и науки. Эти идеи генетически почти не связаны с идеологией предшествующей эпохи, и их утверждение можно сравнивать с распространением новой археологической культуры на месте старой. Разумеется, это сравнение не описывает всей сложности реальной культурной динамики и требует множества оговорок. Наука и философия, рациональное осмысление мира лишь потеснили миф, заняли только часть того места, которое он занимал в культуре. Однако и в гомеровскую эпоху мифология отнюдь не была стержнем греческого мировоззрения, уже в это время произошла значительная секуляризация культуры.[13]13
  Finley Μ. Early Greece: The Bronze and Archaic Ages. New York 1970, 104, 133.


[Закрыть] С другой стороны, в философских воззрениях VI-V вв. нередко можно встретить следы мифологических представлений и традиционных ходов мысли.

Но главное заключается не в том, что какие-то элементы мифа сохранились и были включены в новую систему. Никто и не говорит о тотальном разрыве в греческой культуре, он не возникает даже в ходе опустошительных завоеваний. Наиболее существенно то, что философия и наука Происходят не из мифа, ибо миф имеет совершенно иные психологические источники и способ функционирования в культуре. В отличие от философии и науки, миф не является формой познавательной деятельности, он не направлен на получение знания и дать его по самой своей природе не в состоянии.[14]14
  Зайцев А. И. Миф: религия и поэтический вымысел, Жизнь мифа в античности. Москва 1988, 278-287.


[Закрыть] Мифологическое мышление, о котором так часто раньше писали, никогда не существовало и существовать в принципе не может,[15]15
  См.: Kirk G. S. The Nature of Greek Myths. London 1977, 296.


[Закрыть] ибо миф продуцируется не мышлением, а эмоционально окрашенной фантазией, основанной на фактах человеческого опыта.[16]16
  Жмудь Л. Я. О понятии 'мифологическое мышление', Жизнь мифа в античности, 287-305.


[Закрыть] В причудливых образах, создаваемых этой фантазией, нередко проявляется и естественное любопытство человека к тому, как устроен этот мир. Но вопрос этот мифом всерьез не ставится, а потому и даваемый им ответ, как правило, всерьез не принимается, если он не канонизирован и не превратился в теологическую догму. Об этом говорят хотя бы разнообразные версии мифа о создании мира или человека – они существуют одновременно в культуре одного и того же народа, и никому не приходит в голову оспаривать одну из них,[17]17
  Панченко Л. В. Мифологическое в рассказе Платона об Атлантиде, там же, 167 сл.


[Закрыть] а другую объявлять истинной.

Если посмотреть с этой точки зрения на пифагорейскую философию, то станет очевидным, что те немногие элементы традиционных, но отнюдь не обязательно мифологических представлений, которые в ней содержатся, не могут доказать ее происхождения из мифа. Еще труднее обнаружить родство с философией у собственно пифагорейских мифов, повествующих о перевоплощениях и чудесах Пифагора. И уж вовсе странно было бы искать в математике, астрономии, акустике или ботанике пифагорейцев какую-либо преемственность с мифом.

* * *

Феномен науки раскрывается в ее истории, особенно в периоды быстрого расцвета научного знания. Наибольшего внимания заслуживают два таких периода: VI-IV вв. – эпоха зарождения науки и XVI-XVII вв. – время великой научной революции, сформировавшей науку Нового времени. Собственно говоря, сравнение этих двух эпох и дает пищу многочисленным спорам о месте и времени зарождения науки как таковой. Многие ученые полагают, что наука в современном смысле этого слова возникла лишь в Новое время. Тем самым деятельность греческих ученых лишается статуса научной.

На наш взгляд, нет оснований отказываться от традиционной точки зрения, связывающей появление науки с греческой цивилизацией. Нельзя назвать ни одной научной отрасли – будь то математика, механика, астрономия, оптика, биология или медицина, – в которой ученые Нового времени не стояли бы на фундаменте, заложенном греками. В их отношении к греческой науке присутствовали и слепое преклонение, и яростная критика. Но и в том и в другом случае укорененность их идей в научном наследии античности несомненна. Признавая эту преемственность, многие подчеркивают, что знания, полученные от греков, были по большей части переосмыслены и включены в иную теоретическую систему.[18]18
  Koyre A. Metaphysics and Measurement: Essays in Scientific Revolution. Cambridge (Mass.) 1968; Mittelstraß J. Thaenomena Bene Fundata': From `Saving the Appearances' to the Mechanisation of the World-Picture, R. R. Bolgar, ed., Classical Influences on Western Thought A.D. 1650-1870. Cambridge 1970, 39-59.


[Закрыть] Однако отрицает ли это научный характер унаследованных знаний? Развиваясь, наука не может всегда и во всем оставаться равной самой себе, но и новые качества, приобретаемые ею в процессе развития, не могут изменить ее сущность до неузнаваемости.

Исходя из предложенной Поппером модели развития науки,[19]19
  Popper K.-R. Logic of Scientific Discovery. London 1959.


[Закрыть] мы полагаем, что ее важнейшей конституирующей чертой является гипотетико-дедуктивный метод. В практике историко-научных исследований этот критерий позволяет с большой точностью определить время и место зарождения науки: VI в., ионийские города Древней Греции. Именно в среде греческих математиков и астрономов того времени впервые начинает систематически применяться научная гипотеза и дедуктивное доказательство, ставшие главными орудиями в приобретении знаний. В предшествующих же восточных культурах эти важнейшие компоненты отсутствовали, с другой стороны, европейская наука не создала никаких принципиально новых методов научного познания.

Распространившей взгляд на раннегреческую науку как на спекулятивную и не опиравшуюся на наблюдения и эксперименты мало соответствует реальности: были и наблюдения, и эксперименты.[20]20
  См. ниже, IV,3.2; 5.3.


[Закрыть] Именно они были положены в дальнейшем в основу таких отраслей знания, как акустика, оптика, механика, ботаника, анатомия, физиология, география, астрономия. Можно согласиться с тем, что фундаментальная роль эксперимента как способа получения новых знаний была отчетливо осознана лишь новоевропейским естествознанием, но и это не лишает научности теории греческих ученых. Экспериментальный метод не является составной частью всей науки: как раз в тех областях, в которых греки преуспели более всего (астрономия, математика), он отсутствует, что отнюдь не ставит под сомнение их научный статус. Помимо этого эксперименты используются в качестве критических и верифицирующих аргументов, наряду со многими другими, в частности логическими. Их значение зависит от того, могут ли экспериментальные данные использоваться для обоснования или критики научных теорий. Критический же пафос греческой науки виден с самого ее рождения, и хотя эксперимент едва ли считался греками главным аргументом в научном споре, роль его в развитии научных: знаний очевидна.

Противопоставляя греческую и современную науку, многие склонны выдвигать в качестве главных свидетелей античности Платона, Аристотеля и других философов, принимая их отношение к научному познанию за установку всей античной науки. Справедливо ли это? Читая Платона, можно скорее узнать, что думал о науке он сам, а не что думали о ней современные ему ученые и тем более – какой была реальная практика изысканий того времени.[21]21
  Насколько глубоким может быть разрыв между научной деятельностью и ее рефлексией, показывают знаменитые слова Ньютона: hypotheses non fingo. См. также: Zhmud' L. Die Beziehungen zwischen Philosophie und Wissenschaft in der Antike, Sudhoffs Archiv (1994).


[Закрыть] О науке времени Аристотеля гораздо больше говорят его биологические сочинения, обобщающие огромный эмпирический материал, в том числе и добытый им в ходе экспериментов,[22]22
  Wöhrle G. Zu den»Experimenten in den biologischen Schriften des Aristoteles, Eos 74 (1986) 61-75.


[Закрыть] чем «Метафизика» или «Органон». Читая трактаты Аристотеля о животных, легко убедиться в том, что этот человек, постоянно защищавший идеал βίος θεωρετικός, взрезал своими руками десятки животных, не видя в этом, вероятно, никакого противоречия с провозглашаемым образом жизни.

Едва ли кто-нибудь сочтет штудирование Гегеля или даже Конта и Спенсера лучшим способом изучать науку XIX в. Разумеется, их мнения можно и нужно учитывать, но главным предметом исследования были и остаются реальные научные изыскания, методы и теории. Странно, что по отношению к античной науке необходимость такого подхода еще не стала очевидной: ведь сохранившихся научных текстов для этого вполне достаточно, пусть даже большинство из них относится к эллинистической и римской эпохам.

Стоит отметить, что, говоря об античной науке, зачастую переходят от обсуждения ее методов и результатов к оценке той роли, которую она играла в обществе и мировоззрении античности. Между тем это совершенно разные проблемы. Хотя в Греции мы знаем различные типы научных сообществ, в том числе и поощряемые государством (Александрийский Музей), в целом они не идут ни в какое сравнение с научными организациями Нового времени: академиями, университетами и т.п. Греческая наука не занимала того места в обществе, которое начиная с XVII-XVIII вв. заняла европейская наука, обретя свои мощные и разветвленные социальные институты.[23]23
  Жмудь Л. Я. Наука и государство в античном мире, ВИЕТ 2 (1989) 7-13.


[Закрыть] Греческая наука развивалась, как правило, в стороне от практических потребностей общества, и хотя есть важные исключения из этого, правила, они лишь подтверждают его справедливость. Все это – бесспорные факты, но они говорят не о том, что в Греции не было науки, а о том, что ее отношения с обществом складывались иначе, чем в Новое время.

Едва ли можно отрицать, что наука не являлась основой мировоззрения античной эпохи. Математика Евклида, механика Архимеда, астрономия Гиппарха и Птолемея, если и играли какую-либо роль в их взгляде на мир, явно не были его конституирующим элементом. Даже в период расцвета греческой науки (IV—III вв.) не существовало того, что можно было бы назвать системой научных представлений о природе и обществе. И тем не менее – будем ли мы говорить об изолированности научной мысли в общей картине греческого мировоззрения или о ее включенности в контекст культуры, построенной на совсем других основаниях, – все это не может доказать, что механика, математика или астрономия греков базировались на принципиально иных методах, чем в Новое время.

Даже беглый взгляд на историю науки показывает, что она может с успехом существовать в весьма различных типах культур, таких, например, как архаическая Греция, арабские страны X в., Италия XVI в., Россия XVIII в., Япония конца XIX в. Можно вспомнить и о том, что научность отнюдь не была основой мировоззрения тех, кто заложил фундамент европейского естествознания. Как раз сейчас оживленно обсуждаются вопросы о влиянии астрологии, магии, алхимии, герметизма, различных мистических учений на ведущих ученых этого времени – не только Джероламо Кардано, но и Кеплера и Ньютона.[24]24
  Webster Ch. From Paracelsus to Newton: Magic and Making of Modern Science. Cambridge 1982; Meinel Ch., Hrsg. Die Alchemie in der europäischen Kultur-und Wissenschaftsgeschichte. Wiesbaden 1986; Vickers В., ed. Occult and Scientific Mentalities in the Renaissance. Cambridge 1986; Bergier J.-F., Hrsg. Zwischen Wahn, Glaube und Wissenschaft: Magie, Astrologie, Alchemie und Wissenschaftsgeschichte. Zürich 1988.


[Закрыть]

Таким образом, при всем внимании к социальному и культурному контексту, в котором развивалась греческая наука, не следует упускать из виду то важное обстоятельство, что наука как вполне определенный способ познания мира обладает значительной автономией от своего окружения. В сущности, это и позволяет нам видеть более тесное внутреннее родство научных теорий и методов, возникших в разные периоды и в разных цивилизациях, чем большинства других культурных феноменов.

Подобный взгляд на раннегреческую науку едва ли избежит упреков в модернизации. Позволительно ли говорить об ученых классической Греции так же, как о современных? Были ли важны для самих пифагорейцев те проблемы, на которых мы акцентируем внимание? Адекватен ли наш анализ стилю мышления древних пифагорейцев?

На этот круг вопросов можно ответить следующим образом. От бессознательной модернизации не застрахован никто, что же касается сознательной, то мы стремились избежать ее всеми способами, основной из которых – непредвзятое рассмотрение достоверных источников. Но если само исследование той эпохи с обозначенной выше позиции будет сочтено модернизацией, это значит, что мы имеем дело с противоположной и ничуть не менее привлекательной тенденцией – искусственной архаизацией. Попытки архаизировать то одного, то другого из досократиков, сблизить их с «теологами и чудотворцами», найти источники их мысли в восточной мифологии, а то и в религии охотничьих племен (шаманизм), доказать преимущественно устный характер культуры VI-V вв. хорошо известны по литературе нынешнего века. Исходя из априорного тезиса о «синкретичности» мышления той эпохи, зарождавшуюся науку пытаются растворить в мифе, религии, спекулятивной метафизике, политическом красноречии, словом, во всем том, с чем она соприкасалась, но чем никогда не была.