Текст книги "Аксель и Кри в Потустороннем замке"

Автор книги: Леонид Саксон

– Откуда ты знаешь? Вы же никогда не встречались!

– И ты мне не говорила… – пробормотал Аксель.

– И я… Так откуда?

– Не знаю. Он снится мне… иногда.

– Снится? Давно?

– Не… не очень. – Вернее было бы сказать: «Последнюю неделю, ту часть ночи, что я сплю», но Аксель избегал в разговорах всего, что связано с последними днями.

– Что же он говорит? – спросила фрау Ренате, стараясь скрыть волнение: она немного верила в сны.

– Этого я не помню, – почти честно сказал Аксель. – К утру всё забывается. Я просыпаюсь, и остаются только эти его изречения… И портрет. Так я и не знаю, каким было его настоящее призвание.

– Ну, я тебе скажу.

– Сознаешься?

– Да!

– Говори.

– Твой дедушка был поэтом.

Аксель опешил.

– Но я никогда не слышал, чтоб кто-нибудь о нём говорил! Ведь поэты – они же все знаменитые. Да?

– А ты кого-нибудь из них читал?

– Нет, – уже совсем честно признался Аксель. И объяснил: – Мне ещё рано. И потом… я как-то не привык к стихам.

– Это не твоя вина, – вздохнула фрау Ренате. – Я-то их очень люблю, сам знаешь. Но дедушка… Он никогда ничего не печатал. И меня не то чтобы просил… но мне самой казалось… что он не стал бы приучать тебя к поэзии.

– Почему?

– А почему ты затеял этот разговор именно сегодня? – быстро спросила фрау Ренате. Видно, как ни старался Аксель скрыть свои чувства, она заметила его странное возбуждение.

– Это секрет!

– Давай меняться! Поведай мне свой секрет, а я отвечу на твой вопрос…

– Я лучше сам догадаюсь, – заявил Аксель. – Дай-ка мне стихи дедушки. («Всё равно сегодня не уснуть», – прибавил он мысленно.)

– Нет, – серьёзно покачала головой фрау Ренате. – Извини, милый.

– Но почему?

– Позволь повторить твои собственные слова: тебе ещё рано.

– Ну а вот эти все надписи на стенах – это же он сочинил? Почему их – не рано?

– Большей частью это не его стихи, – усмехнулась фрау Ренате. – Твой дедушка был очень скромный человек и не стал бы навязывать домашним свои творения. Он любил держать перед глазами только то, что казалось ему сверхважным…

– Но вот это же его! – уверенно воскликнул Аксель:

 
«Забудь своё отчаянье: оно
Не небесами – бездной рождено,
Где, озарён неслышным ходом лет,
Скелету улыбается скелет,
Где солнцем не сменяется закат,
Где звёзды невзошедшие стоят,
Где сам себе приснишься ты в беде,
Как чёрный лебедь – колдовской воде.
 
 
Но знай: на перекрёстке дня и мглы
Уже погасли адские котлы,
И грешных рук распался хоровод,
И лилия раскрыла свежий рот.
И снова мы вернёмся в мир земной,
Вдвоём, быть может, но к любви одной,
Чтоб вслух читали Гибель и Весна
Полуистлевшей книги письмена».
 

– Боже мой! – прошептала фрау Ренате, глядя на мальчика расширенными от изумления глазами. – Откуда… откуда ты?..

– На стене же написано, – растерянно сказал Аксель. Похоже было, что прочитанное – полная неожиданность для него самого.

– На стене написаны первые две строчки! Но где ты взял остальное?

– Не… не знаю. Приснилось, наверное. А у дедушки так и было?

Мать молча кивнула и поспешила в комнату отца. Через несколько минут оттуда вышел Детлеф Реннер – высокий, плечистый и такой же светловолосый, как его дети; внимательно оглядел Акселя и удалился, ничего не вымолвив. Он был скуп на слова и не интересовался стихами, зато всегда интересовался сыном и дочерью. Гул голосов за дверью возобновился, и вскоре фрау Ренате вернулась.

Она была какая-то другая – притихшая, серьёзная и ненадолго, кажется, забывшая о своём горе. В руках она держала толстую, пожелтевшую от времени тетрадь самого простого вида, даже с чернильными кляксами на обложке.

– Вот стихи дедушки, – сказала фрау Ренате почему-то шёпотом, обняв и поцеловав Акселя. – Не все, конечно. Но этого пока хватит… Я рада, что дождалась.

– И я, – сказал Аксель, слегка нахмурившись: как же теперь быть? Взять дедушкины стихи с собой, когда неизвестно, вернётся ли он сам, нельзя: не годится рисковать такой ценностью. Не брать? Но он смутно чувствовал, что от ночных строчек за стеклом с того самого дня, как пропала Кри, исходит невидимая поддержка и ободрение. Повторяешь их – и, кажется, беда отступает… А, всё в порядке, выход есть: как же раньше-то не подумал?!

На следующий день Аксель проснулся чуть свет, дождался, пока родители уйдут на работу, и вытащил из-под кровати наполовину собранный рюкзак. Рюкзак был набит овощными и мясными консервами, а также тёплыми вещами для себя и для Кри (в Альпах ведь холодно). Умывальные принадлежности. Компас. Карты Баварии. Спички. Пара свечей. Подумав, он притащил из комнаты Кри, куда не заходил с того дня ни разу, почти настоящее подводное ружьё. У него был достаточно мощный спуск, и стреляло оно не пластмассовым, а металлическим гарпуном с пробковой насадкой на кончике. Аксель отковырял насадку, сбегал в гараж за напильником и остро заточил гарпун. Ещё подумав, сделал в ложе ружья насечку, закрутил в ней кольцо из проволоки и перетянул спусковую пружину заново – вдвое туже. Потом выбрал из своих старых деревянных игрушек довольно твёрдого медведя, поставил его в подвале на старый стул, прицелился и спустил курок. Раздался короткий свист, что-то мелькнуло, и обломки медведя чуть не хлестнули Акселя по глазам. Подкравшись поближе к стулу, он осторожно глянул. Так и есть! Пробив медведя насквозь, гарпун глубоко вонзился в спинку стула, расщепив её надвое.

– Ого! – сказал Аксель. – Так ведь и убить можно.

Солнце между тем стояло уже высоко, и следовало спешить. (Хотя кто знает? Может, собака прилетит и не сегодня.) Рюкзак был собран, и напоследок Аксель сунул в него номера газет с фотографиями Кри (пусть порадуется!). Так. Теперь – последнее дело. Но важное.

Он отправился в «Копи-шоп» на перекрёстке Неизвестно Какой и Неведомо Которой улиц и скопировал на ксероксе пятьдесят две страницы, исписанных мелким почерком дедушки Гуго. Потом оставил тетрадь в комнате мамы – но не на столе, а на столике со швейной машинкой, сверху – прощальная записка с сегодняшней датой и временем написания – 11.52. Если комиссар Хоф всё же устыдится своего неверия и пойдёт по следам Акселя, это ему поможет.

Всё было глубоко продумано. К швейному столику мама подходит нечасто, а в последние дни – совсем не подходит. И если сегодняшнее ожидание собаки-похительницы окажется напрасным, Аксель сумеет незаметно спрятать записку до следующей попытки…

Оставалось уйти.

Он обвёл взглядом пустую квартиру, сел на рюкзак и заплакал. Минут через пять встал, умылся и, вскинув рюкзак на спину, вышел на лестницу. «Забудьсвоёотчаяньеоно ненебесамибезднойрождено»… дальше не надо. Главное – ни о чём не думать.

Примерно через час он был на месте. Тихо шелестели кусты и деревья, перед глазами белела лёгкая, словно воздушная, ротонда, от воды тянуло холодком… или жаром? Нет, холодком… Чёрт. Жаль. Он уселся под кустом, плюхнул рюкзак рядышком в траву, вытер пот со лба и прикрыл глаза. Аксель и не подумал сказать себе: «Только не спать!» – или что-нибудь в этом роде. Ни к чему. Каждый его нерв был напряжён, мальчик знал, что будет сидеть так до сумерек. Или пока не случится то, чего он ждёт. Не знал он другого: что можно настолько ненавидеть и презирать себя, как он научился за последнюю неделю.

Час следовал за часом, и ничего не происходило. Аксель ждал, почти не шевелясь, только щурясь иногда от солнца. Он не раздумывал сейчас о том, умён его план или глуп: ведь другого всё равно не было. Думать стоило об одном: прилетит или не прилетит? Иногда раздавались невдалеке голоса людей, смех. Как-то почти рядом с ним выскочила из кустов девчушка лет пяти со связкой воздушных шаров, пока её идиотка-мамаша где-то мух ловила.

– Уходи отсюда!!! – диким голосом, ужаснувшим его самого, завопил Аксель, вскакивая на ноги. – Живо! Брысь!! Вон!!!

Девчушка внимательно оглядела его (дома к ней, вероятно, относились более почтительно), неторопливо скривилась и громко, призывно заревела. К счастью для Акселя, подмога не спешила, негодяйка-мать, верно, красила губы, глядясь в зеркальце, или болтала с мужем, таким же тупым и толстым, как она сама. Тогда девчушка повернулась и затрусила назад к аллее.

– Ф-фу-у… – Аксель почувствовал, что у него даже волосы взмокли от страха за эту дурочку с шариками. Ноги его дрожали, перед глазами плыли тёмные круги, сердце бешено колотилось. Он нагнулся к воде и умыл разгорячённое лицо. Как выражается Дженни по поводу своего очередного каприза – «предынфарктное состояние».

Кстати, о Дженни. Хороша подруга потерпевшей! Так ни разу и не позвонила. А может, её в городе нет? Она, кажется, вскользь упоминала, что родители собираются показать ей французский Диснейленд. Так и сказала: «мне». Себе, небось, собираются показать, а её просто боятся оставлять одну из-за её вечно предынфарктных будней. Надо бы вообще-то позвонить ей и поставить в известность об исчезновении подруги. Если бы он, Аксель, каждый день ставил кого-нибудь в известность, как комиссар Хоф, то, наверное, эта самая известность снилась бы ему ночами в виде чёрной болотной трясины. Шла бы речь не о Кри, а о чём другом, можно было бы даже разок с удовольствием поставить Дженни в такую известность, чтоб она до потолка подпрыгнула. Нет, пожалуй, всё-таки хорошо, если Дженни нет в городе. Может, удастся найти Кри до её возвращения. И когда Кри всё ей расскажет, интересно, что она тогда запоёт перед Акселем? Неужели по-прежнему будет его третировать и потешаться над каждым словом? Пусть попробует.

Только бы не появился какой-нибудь маньяк из вечерних новостей, или новые малявки, которых надо отгонять от опасного места… Аксель с тоской и злобой уставился в лазурный небосвод. Долго ещё над ним будут издеваться? Мало того, что сам напрашиваешься, чтоб тебя украли, так ещё и ждать приходится! Где это видано?

А время всё шло и шло… Жара потихоньку усиливалась, и храм с колоннами на другом берегу, казалось, плыл над водой, сливаясь с зелёным маревом, делаясь всё более нереальным. Странное ощущение полного, небывалого, сказочного одиночества всё больше овладевало Акселем – словно он был последним человеком, оставшимся на вымершей планете. Даже птицы смолкли. Даже плеск воды затих. Да, он один в огромном, диком лесу, и, когда кончатся сэндвичи, яблоки и мясные консервы, он умрёт с голоду. А раз так…

– Пожалуй, пора обедать, – погромче сказал он, отгоняя невыносимую, давящую на уши тишину. – Но если что, то я мигом… – прибавил он специально для приближающегося Шворка.

Мальчик развязал рюкзак – так, чтоб его можно было мгновенно затянуть, – достал сэндвич и яблоко. Термос, подумав, извлекать не стал. Вынимать всё по очереди. Шворк ждать не любит.

– Интересно, как его зовут по-настоящему? – всё так же вслух сказал Аксель, разворачивая салфетку. Но небеса молчали. Так. Сэндвич свежий, яблоко вкусное. Теперь чай.

ТРРРАХ!!!

Что-то бешеное, ревущее, мохнатое обрушилось сверху, швырнув Акселя, как пушинку, прямо на рюкзак. Не успев ничего понять, он до крови расшиб подбородок о металлическую крышку термоса (к счастью, завинченного, иначе ещё обварился бы!) и, инстинктивно сжав грубый брезент пальцами, вместе с рюкзаком взмыл в небо. А может быть, не он взмыл, а роща с храмом и гладь воды провалились куда-то глубоко вниз…

ГЛАВА IV. ШВОРК

На несколько секунд Акселю показалось, что он опять – как в тот, первый раз – потерял сознание. Но это ощущение быстро сменилось другим: что его просто втянуло в тёмную комнату с живым, тёплым и мелко вибрирующим полом. Он приподнялся на руках и открыл глаза.

Это было большое овальное помещение размером – ну да, примерно с кузов грузовика «вольво», даже, пожалуй, больше. Слабый свет проникал сюда из небольшого, тоже овального оконца в правой (по отношению к направлению полёта) стене, как раз на уровне глаз Акселя. Окно было то ли затянуто мутной плёнкой наподобие бычьего пузыря, то ли закрыто серым стеклом – как в самолёте для защиты от солнца. По краям окна, снаружи, колыхалась какая-то тёмная бахрома. Стены и пол, не очень удобно пружинящие при каждом прикосновении, обтянуты серой, грубой кожей без швов. Аксель словно находился внутри гигантского живого яйца, которое куда-то летело.

– Он съел меня, – вслух сказал Аксель, чтоб услышать свой голос и убедиться, что он ещё жив. – Но какой странный желудок!

Действительно, всё было странным, хотя, пожалуй, не без удобств. У каждой стены желудка стояло несколько мягких плюшевых кресел, и перед каждым креслом – столик на колёсиках, вроде тех, какие возят в «Люфтганзе» стюардессы, угощая пассажиров. Между креслами на равном расстоянии друг от друга находились резные старинные шкафы тёмного дерева, но почему-то с современными стеклянными дверцами; за стёклами виднелись ряды канцелярских папок и книжных корешков, ветхих и новеньких, самого разного цвета, вида и размера. Не успевая изумляться, мальчик обвёл помещение взглядом, чтобы выяснить, где же тут вход или хотя бы глотка, которой его съели, и заметил в дальней торцовой стене небольшую белую дверцу. Противоположная стена зияла не то огромным темным камином, не то вентиляционной воронкой. Но это было ещё не всё: по полу летучей комнаты бежала красивая ковровая дорожка, а у обоих её концов – у камина-воронки и у дверцы – стояли две тёмно-синих японских вазы с карликовыми деревьями. И ещё две вещи заметил Аксель, оглядываясь и прислушиваясь. Во-первых, ниоткуда не тянуло даже самым слабым ветерком, хотя воздух не был тяжёлым. (Видно, помещение было закрыто наглухо, но имелась какая-то вентиляция). И, во-вторых, хотя это помещение вместе с Акселем явно куда-то мчалось, не доносилось никакого гула и шума, а значит, это был не самолёт и не вертолёт.

– Да. Меня съели, – ещё раз сказал себе Аксель, по-прежнему сидя на полу. – Всё идёт по плану. Но какой странный желудок!

Он неуверенно поднялся с колен (кажется, руки-ноги целы) и шагнул к отдалённой дверце, но споткнулся о лямку валявшегося рядом рюкзака и рухнул ничком. К счастью, ушибиться на упругом полу было бы трудно даже древней старухе, не то что такому крепкому, здоровому мальчугану, как Аксель. Шлёпнувшись рядом со своим имуществом и чуть вторично не раскроив себе голову о проклятый термос, Аксель не упустил случая проверить, цело ли содержимое рюкзака. Обошлось без потерь, если не считать павшего в неравном бою сэндвича.

Покончив с осмотром, Аксель встряхнулся и осторожно двинулся к белой дверце. В руках у него было самое настоящее подводное ружьё. И плохо пришлось бы тому, кто засел бы за этой дверцей, хрипло дыша в замочную скважину и высматривая сквозь неё Акселя выкаченными глазами в кровавых прожилках. Однако, толкнув дверцу, Аксель увидел, что перед ним – всего-навсего пустой туалет. Крошечный, но чистый и даже приятно пахнущий разными освежителями воздуха туалетик, точно такой, какие бывают в самолётах. Всё было на месте: и контейнер с жидким мылом, и полотенце, и рулоны туалетной бумаги. Мальчик нажал на педаль унитаза, и в лицо ему снизу ударила струя холодного воздуха. «Летим, – ещё раз подумал он. – Вот это да!»

В зеркале над умывальником он увидел взъерошенное существо с раскрасневшимися от волнения щеками, огромными испуганными серыми глазами и с кровавыми разводами на подбородке. Юный стрелок вздохнул и принялся умываться и причёсываться. Вскоре он выглядел почти нормально, если не считать небольшой царапины на подбородке. Обычного мальчика это наверняка удовлетворило бы. Том Сойер, любимый герой Акселя, вообще обдал бы чистюлю ледяным презрением, а от ссадины пришёл бы в восторг. Но Аксель собирался предстать не перед Томом Сойером, а перед похитителями своей сестры, поэтому надо было выглядеть прилично. Он достал из рюкзака пластырь и аккуратно заклеил.

– Вот так! – сказал Аксель, подбадривая себя. – А бриться будем завтра.

Он вернулся в «салон желудка» – а как иначе назвать всё это? – и попытался выглянуть в иллюминатор. Но ничего не увидел, кроме неба, на котором пару раз промелькнули – и с немалой скоростью – облака. Тогда Аксель попытался открыть окошко, и, к его удивлению, это ему удалось: стоило дотронуться до стекла, как оно само ушло в стену. В кожаные недра хлынул холодный воздух. Аксель торопливо просунул голову и худые плечи наружу и первым делом глянул влево и вправо. Сначала разглядеть толком ничего не получалось – чудище летело очень ровно. Был виден только огромный косматый бок, серо-чёрные шерстинки которого с проблёскивающими в них странными серебристыми волоконцами щекотали Акселю лоб и уши. Но вот животное сделало небольшой вираж и повернуло морду так, что Аксель увидел её сбоку метрах в десяти от себя. К тому же они пролетали над довольно широким каналом и двигались вдоль него довольно долго – словно над длинным зеркалом в зелёной раме, и в этом зеркале проплыло перед глазами потрясённого мальчика всё туловище.

Гигантский пудель – пудель, а никакой не шарпей! – с мохнатой чёрной мордой, оскаленными клыками-саблями (интересно, чего это он щерится?) и блестящим красным глазом величиной с арбуз мчал Акселя в своём чреве по ясному небу. И всё же не совсем пудель: уж слишком глубокие складки кожи были у него на шее и груди. Лапы – передние и задние – соединялись мохнатыми кожаными перепонками, как у белки-летяги, которую Аксель недавно видел в Хеллабрунне, а распластанный по небу чёрный косматый хвост был широким и плоским, как у бобра.

Мальчик глянул вниз. Они летели над небольшими ельниками и лиственными перелесками изумрудно-зелёных предгорий – самый красивый пейзаж в мире! На лугах там и сям мелькали деревеньки – группы домиков с красно-черепичными крышами. Где-то у горизонта ползли друг за дружкой два алых жука с тёмными глазками – поезд. А впереди, приближаясь с каждой минутой, заслоняли небо высокие сизо-снежные горы. Это были Альпы.

– Молодец, Вальтер! – сказал Аксель. – Прощаю тебе твои уродские очки. Не зря я взял тёплые вещи для Кри! Только чем же он так недоволен, этот пёс?

Ответ он получил тут же. Где-то далеко-далеко справа в ослепительно-голубом небе показались две тёмные точки, приближающиеся с каждой секундой. Увидев их, Шворк глухо и страшно завыл (видно, он давно их чуял, а это значило, что нюх у него просто потрясающий… или что он входит в какую-то опасную зону и нервничает). Но он и не подумал бежать, а наоборот, почти лёг на правый бок и с невероятной скоростью понёсся точкам наперерез. Бедный Аксель, повиснув вниз головой, не выпал из иллюминатора лишь потому, что проём был ему чуть тесноват. Он ослеп и оглох от ветра, он задыхался, голову его словно сжали ледяные тиски! Пришлось ему отжаться руками в глубь салона и захлопнуть окно; и, едва он успел вновь прижаться носом к стеклу, как воздушный бой разгорелся в считаных метрах от него.

Две огромные голенастые птицы самого мерзкого вида со свистом кружили над Шворком. Аксель отчётливо видел их длинные клювы, полные мелких острых зубов. Каждая из них была всего лишь вдвое меньше пуделя, то есть тянула на крупного птеродактиля. Но выглядели они скорее как помесь птеродактиля, страуса и ощипанной курицы, которая залежалась в рефрижераторе и приобрела от этого синюшный оттенок. Они резали воздух перепончатыми крыльями с тремя большими когтями на сгибе. Ни на этих крыльях, ни на туловищах и длинных морщинистых шеях не было ни пёрышка. Только из куцых хвостов торчало нечто наподобие безобразных тёмных веников. Птицы туго ворочали плоскими плешивыми головами со злобными сверкающими глазками. Обе красавицы хрипло каркали, делали обманные рывки и, суча мощными страусиными лапами, пытались зайти к Шворку с флангов. Помедлив пару секунд, пёс не стал уворачиваться. Тогда из-под хвостов у птиц выползли длинные прозрачные нити, извивающиеся, как змеи, и, встретившись в воздухе перед самым носом пуделя, попытались лечь ему на морду. В последнюю секунду Шворк резко взмыл вверх на манер вертолёта и, кинувшись на одну из птиц справа, моментально откусил ей голову, словно взмахнув гигантской бритвой.

– Молодец, пёсик, дай им как следует! – закричал Аксель, с первого взгляда возненавидевший птиц-пауков. К его изумлению, жертва Шворка не рухнула вниз, а, вихляясь из стороны в сторону, полетела прочь. Но пса это явно не устраивало. Догнав беглянку, он принялся драть её клыками и когтями, и наконец истерзанное тулово косо пошло к земле и, подняв брызги, рухнуло в канал. Акселю даже показалось, будто останки птицы вмиг растворились в воде, словно их никогда и не было. Шворк тут же сменил курс и уже приближался ко второй гарпии, которая поняла, что бежать бесполезно, и готовилась дорого продать свою жизнь.

Эта оказалась хитрее. Втянув паутину и подпустив Шворка поближе, она проворно опрокинулась на спину, а затем лягнула его в нос трёхметровыми лапами с такой силой, что пёс кубарем отлетел. Акселя отшвырнуло от иллюминатора прямо в одно из кресел, и непонятно почему он мигом прилип к нему без всякого ремня (хотя ремень имелся). Его чуть не стошнило от увиденного и от всей этой воздушной карусели. А пудель тем временем пришёл в себя, и плохо пришлось бы голенастой боксёрше, если бы она, по-прежнему лёжа на спинке, не пустила ему в глаза из-под хвоста струю отвратительной грязно-зелёной жижи. Залепив Шворку глаза, птерокурица радостно заорала и кинулась наутёк, всего за несколько секунд превратившись в еле заметную точку над горизонтом.

Яростно взревев, Шворк камнем полетел в воду и, рухнув в канал, принялся тереть лапами глаза и морду. Видимо, гадость, которой его оросили, обладала качествами хорошего суперклея, и, не разыграйся бой над водой, вероятно, полёт на этом и закончился бы. К счастью, воды в канале хватало, и вскоре пудель с довольным фырканьем опять взмыл в небо и, описав круг, взял курс на Альпы.

– Ну и ну! – сказал Аксель, робко вылезая из кресла. – Старик, я тебя уважаю. Но больше не надо, о’кей? (И подумал: «Вот бы мне такого пса. Уж я бы не пожалел для него мясной косточки…» Однако он тут же вспомнил, что Шворк утащил Кри, и решил погодить с добрыми чувствами.)

И всё-таки… пудель-самолёт! Пудель-гостиница! А кстати, если так, может, здесь и телефон найдётся? И потом, в приличных самолётах и гостиницах людей принято кормить… особенно если до этого испортили им сэндвич… Аксель не обязан таскать с собой консервы! Правда, он не платил за билет. Но, с другой стороны, Шворк и не просил его об этом. Сам-то небось упитанный, вон как дерётся!

– Да, – с вызовом сказал Аксель, вернулся в кресло и, почти утонув в нём, сжал для пущей решимости подлокотники (в виде двух резных голов каких-то рогатых зверей). – Меня оторвали от обеда, и неплохо бы кое-кому об этом подумать…

Ни звука. Ни шороха. Может, он выразился недостаточно ясно? Может быть, его просто не поняли? Для чего-то же эти столики здесь стоят!

– Есть хочу! – набравшись смелости, повелительно крикнул Аксель, ещё сильнее стиснув подлокотники кресла.

Раздался короткий лязг, и металлический колпак столика, стоящего перед его креслом, откинулся на шарнире. Аксель увидел перед собой серебряный обеденный прибор такой красоты, что годился скорее для музея, чем для того, чтобы неприлично и грубо набивать с его помощью живот. Столешницу покрывала хрустящая белая салфетка с голубым изображением рогатой морды и буквой «S» посредине. Тугой веер таких же салфеток в серебряном стакане и свежие розы в хрустальной вазе Аксель воспринял уже как должное. Одно ему почему-то не понравилось: на двузубых вилках, фигурных ложках, ножах, ножичках и щипчиках для сахара и бог весть чем ещё – на всём были выгравированы изображения тех же рогатых морд, что украшали салфетки и кресла.

И ещё: почему на чудесной тарелке нет никакой еды? А в высоком хрустальном бокале – питья? Не смеются ли над ним?

– А еда? – вежливо напомнил Аксель пустому пространству. И добавил: – Руки у меня чистые.

Но это, похоже, никого не волновало. Обед не появлялся.

– Ах, да, – осенило вдруг Акселя. – Я же ничего не заказал! Что тут у вас дают?

Молчание.

– Ничего не дают? А это всё тогда зачем? По-моему, не стоило так стараться и накрывать на стол, словно я король или герцог, а потом морить меня голодом…

Тишина.

– Да что же это! Безобразие… Ну хорошо… вспомним, что я делал, когда моё первое желание исполнилось. Я… ничего не делал. Нет! Я держался за подлокотники кресла!

И Аксель решительно взялся за резные морды, как рулевой океанского судна за штурвал.

– Хочу сосиски с клёцками и кетчупом! – срывающимся голосом заклял он пустую, ослепительно блещущую тарелку, сверля её глазами. И всё появилось!

– А-а-а!.. – торжествующе завопил Аксель. – Ну, теперь вы у меня все попались! – заявил он в пустоту неведомо кому. – Немедленно отдавайте Кри!!!

Тишина. Молчание.

– Отдайте Кри… – упавшим голосом сказал Аксель. – Сейчас же!

Ничего. А что, если отдавать-то уже и некого? При этой мысли Аксель чуть не заплакал. Но тут же в его возбуждённом мозгу возникли сразу две спасительных мысли, за которые он уцепился, как утопающий – за соломинку. Первая – что его желание, может быть, не исполнилось потому, что они уже и так летят к Кри. И второе: нельзя же заказывать свою сестру, словно тарелку супа! Эти рожи исполняют, вероятно, вовсе не любое желание, а лишь связанное с едой.

Поэтому он заказал себе ещё апельсинового сока и принялся за еду, стараясь не ронять слёзы в тарелку. Чай Аксель попил из термоса, чтоб не злоупотреблять чужим гостеприимством. И потом, может быть, за всё это ещё придётся платить? Его сбережения – не считая оставшихся дома неприкосновенных альбомов с двумястами четырнадцатью монетами и одной, затерявшейся неизвестно где, – были при нём. Но составляли они всего лишь восемьдесят семь евро пятьдесят центов. Одно только волшебное свиное филе в такой вот собаке-ресторане, может быть, стоит дороже.

Наевшись и напившись, Аксель отложил нож и вилку, но тут у него мелькнула ещё одна мысль.

– Спелый банан, – велел он, дотронувшись не до подлокотника кресла, а до рукоятки ножа, иначе говоря, до серебряной рогатой морды. Банан тут же – уже очищенный и нарезанный аккуратными ломтиками – с чпоканьем вздулся из маленькой тарелочки прямо перед его носом. Словно пузырь в болотной воде! И появился он даже, кажется, ещё скорей, чем возник бы с помощью кресла. Наверное, чем ближе была морда к будущей цели заклинания, тем сильнее оно действовало.

– Спасибо, уберите! – вздохнул Аксель (он был слишком сыт и сделал заказ для проверки). Банан не шелохнулся. Сердце мальчика забилось сильнее: значит, надежда ещё есть! Он не сказал, ЧТО надо убрать, и волшебство не сработало. А ведь и Кри он полным именем тоже не назвал…

– Уберите, пожалуйста, остатки банана, – сказал он, проглотив ломтик для виду. – Я в другой раз доем!

И тарелочка послушно исчезла.

– Ну, – сказал себе Аксель, откинувшись на спинку кресла и закрывая глаза, – последняя попытка…

И громко отчеканил дрожащим голосом:

– Доставьте мне сюда немедленно мою сестру Кристине Реннер! Я жду.

Тишина. Молчание. Аксель тяжело поднялся с кресла и побрёл прочь от столика.

– О’кей, – мрачно сказал он. – С вами всё ясно…

Но на самом-то деле ничего не было ясно, кроме одного: жить в грязи и голодать не придётся… если только Шворк не выплюнет его через пять минут, как сластёна – надоевший леденец. Впрочем, он ли здесь хозяин? Аксель присел на корточки перед креслом и принялся разглядывать рожи-подлокотники. И чем больше разглядывал, тем меньше они ему нравились. Формой они напоминали львиные морды, но у какого же льва нет носа, зато есть бычьи рога? Что-то в этих мордах было не человеческое и не звериное… Ладно, а что, если попросить у них не еду, а что-нибудь посерьёзнее?

– Уберите, пожалуйста, посуду, – распорядился он, – и поставьте мне на столик… телевизор!

Грязные тарелки тут же исчезли, а вместо них перед Акселем очутился огромный телевизор «Панасоник», точь-в-точь такой, как у семьи Реннер в гостиной. Но, приглядевшись, Аксель не обнаружил на корпусе ни одной кнопки, равно как и гнёзд для антенн. И вообще, с чего он взял, что это «Панасоник»? Названия фирмы нет, а вместо него под экраном в центре – уже знакомая серебряная рогатая морда.

– Включись! – велел мальчик, позабыв – а может, по какому-то наитию не захотев прикоснуться к морде пальцем. Экран ожил, на нём замелькали цветные тени.

Аксель довольно улыбнулся: значит, вовсе не обязательно трогать морды, чтоб они тебя слушались, достаточно просто посмотреть! Приятно всё-таки знать, что у тебя способности к волшебству… Но улыбка тотчас исчезла с его губ, глаза расширились, лицо исказилось от ужаса.

Вместо ведущего новостей или сцены из фильма на непроглядно-чёрном, с какими-то багровыми отсветами, экране возникла страшная морда. Примерно такая же, как на мебели или салфетках, только живая и в тысячу раз более отвратительная! Она была мертвенно-серой, словно грубо слепленной из асфальта. Скошенный шишковатый лоб, торчащие над ним, будто у жирафа, небольшие остроконечные уши, напоминающие рога, и горящие свечки-глаза. Никаких признаков рта или волос Аксель не заметил. Но самым мерзким у этого монстра был нос – обычный человеческий, правда, в пять раз больше, чем положено, почти равный по величине остальным частям головы. Под тяжестью носа это существо при ходьбе должно, наверное, сильно наклоняться вперед? Вот о чём успел подумать Аксель той крохотной частичкой своего мозга, которая не омертвела от страха и даже пыталась убедить остальные частички, что всё это просто «ужастик» для взрослых и надо скорее выключить телевизор, и… и… Но у него не хватало сил шевельнуть языком или пальцем. Вид чудовища просто заморозил его, даже льняные волосы на макушке встали дыбом.

Зато самого экранного монстра вид перепуганного Акселя вовсе не зачаровал. Секунду морда сверлила человека горящими глазками и вдруг, к ещё большему ужасу и омерзению мальчика, вытолкнула их из глазниц на подвижных белых стебельках. И повела ими в стороны, явно высматривая, нет ли в «салоне желудка», кроме Акселя, ещё какой добычи. Ничего не найдя, монстр с гнусным чмоканьем вывернул наизнанку кончик носа, ставший из асфальтово-серого розовым и склизким. Затем изнанка, похожая на свиной пятачок, начала дёргаться и сокращаться, издавая непонятные звуки – так тупым ножом водят по точильному камню. Но, может, это был незнакомый язык? Акселя чуть не стошнило от отвращения прямо на пол – и, если бы не страх перед Шворком, он бы не удержался. А чудовище, не дождавшись ответа, злобно взревело и подалось вперёд. Аксель, оцепенев, увидел: белый от напряжения нос начинает медленно выступать из экрана – будто утопленник всплывает из воды. Ещё несколько секунд – и зверь прыгнет на ковровую дорожку перед столом…