Текст книги "Съешьте сердце кита"
Автор книги: Леонид Пасенюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Леонид Михайлович Пасенюк
Съешьте сердце кита
ГЕНКА – ПОДВОДНЫЙ ОХОТНИК
1
Генка нацелился было сорвать с водоросли капсулу с рожками, в которой морская лисица откладывает яйцо. Капсулу местные жители называли «русалкиным кошельком», и в действительности она походила на забавную сумочку для мелкой монеты. Но рука сильнее сжала ружье: медленно пошевеливая мясистыми плавниками, прямо на него плыл морской кот. Хвост у кота подергивался, обнажая ядовитую палочку-шип. Говорят, что ядом тропических скатов-хвостоколов индейцы когда-то смазывали наконечники стрел. От брызгалец наподобие шор, прикрывавших глаза, и до кончика хвоста скат имел размах, пожалуй, не меньше метра.
У Генки заныл на спусковом крючке палец.
С легким шорохом скользнула стрела, замысловатой петлей взвилась в воде капроновая жилка гарпун-линя – и кот дернулся, почувствовав, как обжег его наконечник.
Стрела пронзила кота, но это ничуть не лишило его способности сопротивляться. Натягивая гарпун-линь и с хрипом отплевывая клокочущую в дыхательной трубке воду, Генка лихорадочно соображал, что же предпринять в следующую минуту, но так ничего и не придумал. Кот потянул его вглубь.
Генка нырнул вслед и, энергично работая ластами, приблизился к нему вплотную. От шипа он защищался ружьем, но от удушья ничто не спасало. Как назло, ножа при себе у Генки не было. Обычно он только мешал ему.
Оставалось лишь отступить, но отступить – значило бы оборвать гарпун-линь и «подарить» коту стрелу с наконечником, застрявшую в его теле. Хорошенькое дело! Как будто ее в здешних местах легко приобрести. И потом – страдало Генкино самолюбие. Не справиться со скатом! Между тем Генку знали как искусного охотника. После драматического поединка с хищным луфарем, достигавшим – без преувеличения – чуть ли не длины самого Генки, о нем говорил весь поселок. Он метко попал в луфаря – в голову около жаберной крышки, но тот все равно ушел бы, если бы Генка тотчас не насел на него. Да, тогда был нож…
Наступил тот решающий момент, когда уже не приходилось думать ни о стреле, ни о самом ружье. Но Генка все еще пытался повернуть кота вспять.
Вдруг над ним прошло крепкое тело пловца в ярко-красных плавках, белесо проблеснуло длинное ружье – и кот встал на дыбы, ужаленный еще одной стрелой.
Бой был выигран, хотя, надо признать, и ценою чужой помощи. Мелко сотрясаясь зеленовато-бурым телом, скат беспомощно лежал теперь на берегу.
Генка удовлетворенно обозрел пляж, пестревший клочками купальников и плавок. К Генке уже отовсюду бежали.
Издали он заметил Нила – высокого, как жердь, и худого. Его трудно было не заметить, тем более что он тоже увлекался подводной охотой, а, как известно, рыбак рыбака видит издалека.
– Симпатичный котик, – одобрительно сказал Нил, подходя. – Но зачем он тебе?
– Как зачем? – удивился Генка. – А печень? У кота отличная печень, только нужно ее хорошенько прожарить. Если французы едят морских лисиц…
– Французы много кой-чего едят, – насмешливо отозвался Нил. – Как ты с ним справился? Хотя после того луфаря…
Генка покраснел и начал сматывать гарпун-линь. Он и сам лишь сейчас толком рассмотрел неожиданного избавителя, всадившего в ската вторую стрелу.
– А я не один. – Он кивнул на охотника в красных плавках. – Мне вот товарищ помог.
Нил обернулся и обрадованно сказал:
– Ба, ба, ба!.. Роберт Николаевич! Вы только третий здесь день, а уже совершаете спортивные подвиги.
Охотник в красных плавках смутился.
– Да ну уж… так сразу и подвиги. Вообще я только-только знакомлюсь с подводной охотой, постигаю азы. Взыграло под старость ретивое…
– Не прибедняйтесь, нас не проведете. Кстати, как вам здесь, в Бетте?
– Восхитительное местечко! – убежденно сказал Роберт Николаевич. – И охотников мало.
Что ж, Бетта в самом деле казалась особым местом на кавказском побережье. Здесь не росли еще пальмы и эвкалипты, не низвергались субтропические ливни, у чайной «Три пескаря» торговали не бананами и фигами, а кукурузой и алычой, но солнце и над Беттой сияло напропалую, лишь слегка остужая свой накал в аквамариновом море.
– Знаешь, Генка, а ведь Роберт Николаевич – писатель. У него много книжек. В некотором роде нам с тобою везет.
– Почему везет? – спросил несколько уязвленный писатель.
Нил усмехнулся.
– Длинная история. В прошлом году – правда, не без моей помощи, я ведь преподаю английский язык и по совместительству историю – Генка познакомился с охотившимся в этих краях Джеймсом Олдриджем. На своей книге «Подводная охота» Олдридж начертал Генке автограф, которому хоть кто позавидует.
Роберт Николаевич хорошо знал Олдриджа по книгам. Еще бы: летчик, путешественник, обаятельный человек…
– А какой автограф?
Генка с излишней сосредоточенностью стал укладывать в яркую жестянку из-под конфет «Эсмеральда» разную необходимую для охотника мелочь: наконечники, запасную резиновую тягу, проволочки и шнурки.
– Автограф? – Нил приложил ко лбу палец. – Дай бог памяти… «Генке Савину – эксперту подводной охоты, знающему, как охотиться и где охотиться»[1]1
В действительности Джеймс Олдридж дал такой автограф московскому школьнику Косте Бобину. (Прим. автора.)
[Закрыть]. Правда, ничего себе аттестация?
– Аттестация подходящая, – согласился писатель. – Автограф хоть куда! По такому векселю нелегко будет уплатить.
Генка самолюбиво пожал плечами. Говоря строго, экспертом его назвали по праву, без скидок на тогдашние тринадцать лет. Потому что Генка знал о подводном спорте все, начиная с биографий корифеев (Ив Кусто, Квиличи, Ганс Хасс) и кончая подробными сведениями об амах – японских ныряльшицах за жемчугом. Не считая уже того, что и сам он был практиком со стажем.
Конечно, приятно, что его выручил из довольно-таки незавидного положения именно этот писатель. Может, даже известный. Впрочем, что касается знаменитостей, то к ним Генке не привыкать. В прошлом году, например, Генка охотился не только с Олдриджем. Он совершал подводные прогулки с чемпионом Союза по стендовой стрельбе. У чемпиона была такая прелестная малокалиберная винтовочка бельгийского образца «геко». Он бил из нее птицу влет. А потом приехала чета конькобежцев-фигуристов, занявших восьмое место в Скво-Вэлли. Он познакомился с ними еще в Москве, когда сдавал нормы на третий разряд по фигурному катанию. Правда, Генка забросил фигурное катание, не без резона заключив, что это не совсем подходящее для мужчины занятие.
Нынче ни чемпион-стрелок, ни фигуристы в Бетту не приехали. Тем лучше, если к Нилу и Генке примкнет писатель. Будет веселее. И уж, во всяком случае, Генкина бабушка, под присмотром которой он жил здесь, перестанет беспокоиться, что ее внучек попадет в компанию дурных мальчишек. Писатель – все-таки это марка! Да и Нил у бабушки на хорошем счету.
Роберт Николаевич деловито поплевал на стекло маски, чтобы не запотевало в воде, как то советовали знающие люди, слегка затем ополоснул.
– Я, пожалуй, мало-мало еще порезвлюсь… Глядя, как легко он пошел сразу от берега
вплавь, Генка решил уточнить для ясности:
– Он действительно писатель, ваш Роберт Николаевич?
Нил назвал его фамилию. Генка протяжно свистнул.
– Да я же читал его книги! Он все о путешествиях, о знаменитых мореплавателях пишет.
– Да. Я тоже кое-что читал. В последней книге у него что-то о Беринге, о Джемсе Куке.
– Ага. Здорово, правда?
– Ничего, ничего… – Нил в некотором сомнении вздернул порыжевшие на солнце брови. Только мне кажется, что Джемса Кука он из каких-то непонятных соображений приукрашивает. Помнишь, как у него описана сцена убийства Куке туземцами Сандвичевых островов?
Генка кивнул.
– Видишь ли, в чем дело… Марк Твен совсем по-другому освещает этот эпизод, дает ему другое звучание. Он винит в смерти Кука самого Кука, и весьма доказательно. Ведь как было дело? Туземцы повсеместно встречали Кука очень хорошо, заваливали его корабли грудами продовольствия. Почему-то они принимали его за своего весьма почитаемого бога Лоно, который в незапамятные времена куда-то запропал. Кук же вместо благодарности издевался над ними, помыкал, как рабами. Ну, расправа была страшной. Его мясо соскоблили с костей и бросили в огонь. Сердце подвесили в одной туземной хижине, а детишки, обнаружив его и посчитав за собачье, съели. Такого рода подробностей у Марка Твена много, но главное – его беспристрастность в оценке событий. Роберт же Николаевич вдруг начинает винить в случившейся трагедии туземцев, а Джемса Кука изображает этаким страстотерпцем. Что-то у Роберта Николаевича не соблюдено, какие-то, понимаешь ты, Генка, пропорции…
Генка внимательно слушал Нила. Книгу Роберта Николаевича он читал с интересом. Он боготворил Джемса Кука, и ему пришлось по душе именно такое толкование причин беды, постигшей великого мореплавателя. Конечно, следует прочитать Марка Твена, но и Марк Твен может ошибаться!
Нил осторожно заметил:
– Я не хочу навязывать тебе какого-то превратного о Роберте Николаевиче мнения. Он очень даже приятный, обязательный человек. И как будто спортсмен. Я познакомился с ним сразу, как только он сошел с катера.
Генка молча жевал помидор, макая его в морскую воду. Нил тоже извлек из свертка помидор.
– Но, видишь ли, все-таки не могу удержаться от замечания. Прежде чем что-то сказать о Куке, Марк Твен побывал на Гавайских островах и узнал, что такое эти самые туземцы. Уверен, что ни на каких таких островах Роберт Николаевич не был.
Рассудительно и как-то устало Генка возразил:
– Не очень-то побываешь на Гавайских островах, даже если захочешь. На Гаваях американские базы теперь.
Нил поднял руки.
– Ну, если базы, сдаюсь. – Он крикнул вылезающему из воды Роберту Николаевичу: – Как вы насчет того, чтобы пройтись по берегу? Тут есть живописные уголки.
– Я готов, – сказал Роберт Николаевич, выпутывая из волос ремешок маски. – А вам не кажется, что похолодало? И видимости в воде поубавилось, а?..
– Да, – согласился Генка. – Но там, куда мы пойдем, видимость будет. Здесь мергели растворяются, плывешь, как в жидкой известке.
С места в карьер Нил и Роберт Николаевич затеяли сложный спор о нашумевшем романе. Генка тоже читал этот роман, но до спора еще не дорос: жидковато было с аргументами, да и позиция не определилась.
Его занимало другое: приросшие крошечными домиками к мергелям рачки-балянусы, и подвижные пателлы, прикрытые сверху миниатюрными щитками, и выброшенные прибоем пористые губки. Генка даже наткнулся в песке на рака-отшельника диогена, самочинно оккупировавшего раковину какого-то моллюска: вход в свое жилище он грозно защищал крепкой левой клешней, более развитой, чем правая.
– Это диоген? – усмехнулся Роберт Николаевич. – Что ж, ему в его «бочке» только фонаря не хватает. Тоже философ – в масштабах своей раковины.
– Все мы философы в известных пределах, – глубокомысленно заключил Нил.
Погибающий от жажды Генка стал на четвереньки и принялся осторожно хлебать морской рассол.
– Исключая меня, – сказал он, вытирая рукавом губы.
– Исключая тебя, – согласился Нил. – Мышление у тебя узко практическое. Ты не философ. Ты Бомбар. Аллен Бомбар. Ты скоро научишься глотать сырую рыбу, причем не разжевывая.
Генка даже не усмехнулся.
– Хотел бы я быть Бомбаром, – сказал он задумчиво. – А морскую воду пить можно. Сначала покажется горьковатой, но зато потом полное утоление жажды.
В бухточке, окруженной выходами крепких древних пород, Генка оживился и вполголоса затянул песенку об отважном капитане. Зеленоватые валы с грохотом накатывали на берег, в них, как в стеклянных игрушках, которыми торгуют местные кустари, вздымались дыбом космы водорослей и сразу же опадали. Вода выглядела прозрачной. Но вот Генка приумолк: он заметил невдалеке от облюбованного им грота девчонок в пестрых купальных костюмах. Девчонки походили на нимф-нереид, вынырнувших из глубин морских, чтобы погреться на солнышке и подразнить мраморных крабов.
– Отойдем подальше, – насупился он. – А то вон эти… все равно помешают…
– Почему? – благодушно спросил Нил. – С этими девчурками даже интересней.
Генка недовольно отвернулся. Вечно этот Нил…
Да, он был благороден, как Дон-Кихот, бескорыстен, как Дон-Кихот, и нескладен, как Дон-Кихот. И, как Дон-Кихот, он был наивен. Мог бы, кажется, уразуметь, что для Генки охота – священнодействие, она не терпит постороннего глаза. Либо охота, либо флирт… Кстати сказать, если для Нила девчонки вписывались в окружающий пейзаж, как пастушки в картине художника восемнадцатого века, если для Нила природа без этих модернизированных «пастушек» в полосатых купальниках выглядела бедной, то, на взгляд Генки, визгливые девчонки только вносили диссонанс в гармонию простирающихся перед ними стихий.
Деликатный Нил впадал иногда в душевную близорукость. Наметанным глазом человека, привыкшего разбираться в людях, Роберт Николаевич с сожалением это отметил. Он полностью разделял точку зрения Генки. Он сказал:
– Генка, разумеется, прав. Вон там, на той стороне бухты, есть более подходящее местечко. Там и поохотимся.
Генка и Роберт Николаевич разделись и одновременно вошли в воду. Они поплыли туда, где заросли цистозиры ослабевали и уже можно было заметить кое-где хрупкие рожки водоросли кодиум и похожую на листья салата съедобную ульву.
В подсвеченной жиденьким солнцем голубовато-белесой воде вспыхивали, как противорадарные блестки, морские караси – ласкири.
Впрочем, Роберта Николаевича интересовала сейчас не рыба. Он завороженно следил за головокружительными экзерсисами Генки. Они отмечались бурей серебристых пузырьков, вскипавших под хищно рифлеными плоскостями ласт – барракуд. Генка плавал артистически. Уступая рыбе в стремительности, он превосходил ее в маневре. Он плыл в толще воды лицом кверху, опускался на дно, ложился, еле шевеля ластами, в колючие перины дазии и цистозиры, повисал на краю пропастей, затем медленно сваливался туда, в индиговые омуты, в обиталища горбылей и скатов-хвостоколов.
Роберт Николаевич усердно повторял Генкины пируэты – увы, ему недоставало изворотливости, сноровки, он чаще выскакивал на поверхность, чтобы передохнуть.
Роберт Николаевич остро позавидовал мальчишке. Ему захотелось стать достойным спутником в Генкиных подводных заплывах. Роберт Николаевич был легок, подвижен и плавал в общем недурно, – он мог надеяться, что не подкачает. Конечно, охотник он никудышный. В кота он попал просто потому, что, взнузданный Генкиным гарпун-линем, тот был почти недвижим. Ну что ж, он ведь только начинает. А мальчишку он все-таки выручил…
Их знакомство отлично началось. В мыслях Роберт Николаевич уже видел, как он дарит Генке книжку с автографом. Что-то такое нужно придумать пооригинальнее, какой-то афоризм, чтобы мальчишка гордился его автографом не меньше, чем…
Он не додумал заманчивой ситуации в подробностях: сонный и медлительный, впереди показался горбыль.
Роберт Николаевич поднырнул снизу, чтобы не пугать рыбу. Как правило, неприятностей она ждет чаще сверху (так объясняют знающие люди). Еле-еле пошевеливая плавниками, флегматичный, безобразно вспученный горбыль тоже пошел вниз. Должно быть, что-то его насторожило.
Ну да, это опять Генка. Но момент он упустил и выстрелил горбылю уже вдогонку. Наконечник тупо скользнул по черепу рыбы. Горбыль качнулся и чуть быстрее поплыл дальше. Его невозмутимость прямо-таки поражала.
Генка поспешно перезарядил ружье, но в следующую минуту, влекомое инерцией азарта, перед ним мелькнуло поджарое тело Роберта Николаевича, полыхнули бешено-алого цвета плавки… Генка почувствовал себя бычком, которого дразнят.
На Роберта Николаевича он не мог сердиться. Давая выход досаде, мальчишка насмешливо заключил: «В этих своих плавках Роберт Николаевич должен казаться рыбам стилягой. И они будут его чураться, как проказы».
Генка знал одного такого. Не такого, как Роберт Николаевич, конечно. Нет, натурального охотника-стилягу. Он приехал в Бетту на мотороллере черт знает откуда, за шестьсот километров – из Ростова, что ли… Привез жену, палатку, сковородки, кастрюли – в общем соорудил на берегу семейный вигвам. Он и впрямь был похож на молодого индейского вождя на красном мотороллере, вооруженный самодельным ружьем с огромным трехзубым гарпуном благословенного красного цвета, опять же с красной к нему массивной ручкой пробкового дерева… Он ласково называл «роликом» эту свою ультрасовременную колесницу для царственных выездов на лоно природы. Хо-хо! У него было все: гарантированная трудовым отпуском свобода от забот, нежно любящая жена и свежие помидоры, которые, имея персональный транспорт, легко приобрести по дешевке даже на Черноморском побережье Кавказа. Для полного счастья ему не хватало разве охотничьей удачи.
О, эта охотничья удача! Генке хотелось, чтобы она сопутствовала Роберту Николаевичу. А впрочем, только от Роберта Николаевича это и будет зависеть.
Нил уже разжег на берегу костер. Он пожаловался подошедшему Генке:
– Что-то пусто в воде, как ты считаешь? Вытащил всего только гофрированную кишку – вероятно, от акваланга.
– А скелета в маске вы там не встретили?
– Как же, – охотно поддержал шутку Нил. – И около него два ржавых баллона, из которых до сих пор идут пузыри.
Греясь у костра, поворачиваясь к огню то животом, то спиной, Генка вспоминал об упущенном горбыле.
– Я его по черепу долбанул, – рассказывал он, – а этот тип только головой покачал и поплыл себе. – Растирая на теле пупырышки гусиной кожи и все еще постукивая зубами, Генка опечаленно продолжал: – Зачем врать? Зачем писать в инструкции, что ружье на три метра сохраняет убойную силу, когда заведомо известно, что на три метра оно не бьет? Терпеть не могу, когда врут. Государственное учреждение, завод, а хуже каких-то частников…
Симпатичное ружье-пистолет Генки уступало по своим качествам бесхитростному дешевому ружью Нила. Более дальний полет стрелы из ружья Нила объяснялся и тугой резиной и длиной направляющего ствола. Правда, Нил добывал куда меньше рыбы, чем Генка, но это уже вопрос ловкости и мастерства. Вопрос конструктивных усовершенствований, на которые Генка был горазд. Чего стоил хотя бы один его наконечник, который, пронзив рыбу, тотчас отваливался от гарпуна и повисал на крепком капроновом шнурке! С жесткого стержня гарпуна рыба часто срывалась, но тут, соскользнув на шнурок, она бесполезно растрачивала энергию в пустых и вялых движениях.
Между тем Генка никак не мог успокоиться, его возмущали незадачливые сочинители инструкции.
– Пишут: «Подводное рыбоохотничье ружье». Рыбоохотничье! Будто под водой можно убить еще и зайца.
Он не лишен был юмора, этот Генка. Кривоногий, несобранный, цепляющийся ружьем на берегу за все ветки и камни, в воде он поразительно преображался, становясь гибким и сильным. Роберта Николаевича он окончательно покорил.
– Не сходить ли нам завтра-послезавтра в Адлерову щель? – предложил Нил. – Или к дольменам. Тут один пастух наткнулся в лесной чащобе на дольмены.
Поглядывая в сторону грота – туда, где задрапированные куцыми ситчиками «нереиды» в неземном восторге сражались с крабами, Роберт Николаевич поспешно отказался:
– Нет, нет, нет. Только море. Только охота. Генка механически повторил за ним вслед:
– Только море. Только охота.
У него это прозвучало, как клятва.
Нил пожал плечами: море так море. Его устраивал и такой вариант.
Оставалось предположить, что между ними отныне возникнет нечто вроде священного мужского союза, некий триумвират, в котором Роберт Николаевич будет олицетворять собою творческое начало, этакий дух созидающий, Нил – авантюризм в махровом его виде, с походами в Адлерову щель и агитацией за розыски в окрестностях Бетты дольменов, а Генка – двигатель с немалым возрастным запасом прочности.
2
– Матисс! – с восторженной издевкой вскрикнул Роберт Николаевич, просунув голову в дьерь. Где-то над ним маячила еще одна голова – кудлатая голова Нила.
Восклицание Роберта Николаевича относилось к ядовитой по краскам картине, что висела над Генкиной кроватью. Сам Генка еще спал. Он спал сознательно и преднамеренно, будучи уверенным, что на море волнение, а стало быть, вставать чуть свет нет никакого смысла. Он даже проспал завтрак в «Трех пескарях» и теперь, всего вероятнее, обречен был на полуголодное существование (поскольку бабушка спозаранку ушла на пляж принимать солнечные ванны).
И пока Генка спал, Роберт Николаевич и Нил повели весьма просвещенный разговор о «шедевре», висевшем на стене. Художник не был оригинален. Он в десятитысячный раз повторил избитый мотив. Классические гуси-лебеди, сказочные терема с терпко-красными крышами, оранжевое озеро, на берегу которого монументально высились дебелые девы, писанные с бесконечным небрежением анатомией человеческого тела…
– Я бы назвал такую живопись базарно-абстрактной, – высказался Нил.
Роберт Николаевич пожал плечами.
– Матисс! – повторил он убежденно, потому что перед ним висело действительно в своем роде откровение. – Удивительная декоративность. По краскам это настоящий постимпрессионизм. И если закрыть глаза на некоторое несоблюдение правил анатомии… а впрочем, даже Рубенс позволял себе плевать на анатомию! Но по композиции…
– Наскальная картинка пещерного человека, – твердил свое Нил.
Снисходительно посмеиваясь, Роберт Николаевич гладил заросший белесой щетинкой подбородок.
– Что вы, Нил? Как можно? Вы взгляните на этот полуовал, на этот треугольник, в котором решена композиция. Это архитектоника мастеров Возрождения. Если помните «Мадонну Бенуа», то…
Нил страдал некоторой прямолинейностью. Негодуя, он уже слышать не мог собеседника. А Роберт Николаевич между тем продолжал валить все в кучу – он искренне потешался и над Нилом и над картиной.
Окна в комнатушке были распахнуты настежь. В Бетте поразительно легко дышалось. Она славилась чудесным сосновым бором, дубняками, акацией глухих кубанских хуторов, шаслой и изабеллой.
С ветерком доносило диковинный аромат – аромат туалетного мыла «Лесное», которое, как известно, «содержит биологически активные вещества хлорофилл и каротин, извлеченные из свежих хвойных веток».
– Здесь уникальный воздух, – шумно потянул носом Роберт Николаевич. – Он возбуждает первобытный аппетит.
Генка открыл глаза. Он уже давно не спал, а только притворялся.
– Есть балык из черноморской акулы, – прищелкнул он языком. – Во вещь! Рыбаки вчера угостили.
– Бр-р! Балык из морской собаки! – содрогнулся Нил.
– Вы удивительный чистюля, – укоризненно покачал головой Генка. – Вот уж не подумал бы…
– Он гурман, – свирепо констатировал Роберт Николаевич. – На днях одна экзотическая девица угостила его прованским булябезом, изготовленным по лучшему французскому рецепту. Он до сих пор не может опомниться. Но что такое, собственно, гурман?.. Римский император Виттелий, живший в первом веке нашей эры, в один присест съедал тысячу устриц. Он гурман или чудовище, монстр?..
Генка не поверил.
– Тысячу устриц? Да ну, это невозможно…
– В жизни все возможно, – подмигнул Нилу Роберт Николаевич. – Так как насчет балычка из черноморской акулки? Я лично ничего не имею против. Я считаю, что в жизни все нужно попробовать, иначе попробуют другие. Хорошо, если только попробуют, а то и съедят! Балык оказался суховатым.
– Осетровый, я бы сказал, малость повкуснее, – промямлил Нил, выковыривая ногтем из зубов остатки «деликатеса».
– Бросьте ваши причитания, Нил, – засмеялся Роберт Николаевич. – Вкус – вещь относительная, впрочем, как и все под луной. Если бы вас приучили есть вяленых сколопендр, вы бы их уплетали за милую душу, Где-то я вычитал, что какой-то король Август любил жареных пиявок с кровью. Пиявок здесь нет, а сколопендр в избыточном количестве. «Три пескаря» – это звучит затасканно. Что бы вы сказали по поводу вывески: «У сколопендр»? Ежедневно ром, чай и бифштекс с кровью. Умеренная плата. Скитальцам морей десятипроцентная скидка.
Генка давился от смеха. Нил огорченно потер руки.
– У меня даже слюнки потекли. Но мы никакие не скитальцы. Мы «индусы», как здесь говорят. Ин-ди-ви-ду-аль-но устраивающиеся.
– Между прочим, вчера я раздавил сколопендру вот на этой размалеванной клеенке, – все еще смеясь, сообщил Генка. – Но сейчас их яд не имеет силы…
– И что тебе после этого снилось? – живо поинтересовался Роберт Николаевич.
– Сто мохнатых ножек. – Генка вдруг стал серьезным. – А вообще под этой разруганной вами картиной меня посещают чудесные сновидения. Снится Большой Барьерный риф. Из оранжевой воды выплывают вот такие рыбы. «Красный император», например… коралловая форель…
– Гм… «Красный император», – растерянно повторил Роберт Николаевич. – Но почему Большой Барьерный риф? Боже мой, от Бетты до Австралии немногим меньше, чем до Луны!
– Там сейчас Олдридж.
– А точно он там?
В разговор вмешался Нил:
– Во всяком случае, в прошлом году он туда собирался. Мы его приглашали опять в Бетту, а он пообещал, что, может быть, через год… Расскажи, Генка, про трезубец, который он тебе подарил.
Генка, между прочим, был далеко не словоохотлив. Может, потому, что сознавал превосходство своих товарищей, для него что-то значил их возраст…
– Чего рассказывать? – Он растянул в улыбке большой рот. – Просто я позавидовал трезубцу Олдриджа. Трезубец – во, как у Нептуна. Каждое острие с этаким проволочным жальцем. На моем наконечнике рыба обычно неистовствует, а у него на трезубце, я видел, замирает, будто ее чем парализует… Олдридж молча свинтил этот трезубец и протянул его мне. – Генка с минуту помолчал. —, Но он не подошел к моей стреле, резьба другая…
Роберт Николаевич сочувственно покивал головою.
Нил втайне подозревал, что он завидует не только спортивному и литературному успеху Джеймса Олдриджа, но и близости отношений этого мальчишки с английским писателем.
– Да, – без выражения сказал Роберт Николаевич. – Там, я полагаю, потрясающе интересная охота, на тех рифах. – Он скользнул взглядом по книге Ф. Д. Фэйна и Дона Мура «Боевые пловцы», что лежала под Генкиной подушкой, затем осторожно взял с подоконника нарядную крупную раковину рапаны. – Пойдем поныряем за рапанами. Нил вот рассказывает, что дно в той бухте песчаное и они там хорошо видны.
Генка успел уже умыться. Он ходил с полотенцем через плечо, слегка по-стариковски покряхтывая. У окна ветер безжалостно взъерошил его жесткие космы, только что старательно причесанные.
Допускаю, что видимость там сегодня кое-какая есть, – важно сказал он. – Но и глубины… Лучше разоблачайтесь до самых низов – пойдем сразимся в бадминтон.
Не то чтобы Генка боялся глубин – он их нисколько не боялся, – но ему хотелось уберечь от разочарования слишком резвых охотников до приключений.
Роберт Николаевич взял книжку Фэйна и Мура.
– Ну, ну, ты… Боевой пловец! Гроза черноморских акул и скатов! Пожиратель печенок глубоководных страшилищ!
Генка покраснел. Ему льстило, что Роберт Николаевич – очевидно, не совсем в шутку – так его аттестует. И потом он такой смешной. Он прямо на ходу сочиняет разные небылицы, сыплет словами, как горохом. С ним не заскучаешь.
– Что ж, пойдем. Я вообще-то не прочь понырять. Идите собирайтесь, а я тут все-таки организую себе завтрак. Куплю у хозяйки молока…
Он появился на берегу, когда его товарищи вдоволь уже позагорали.
Вместе полезли в воду. Нил, впрочем, не изъявил поспешного желания нырять за рапанами. Он скользил над замшелыми камнями, небрежно пытаясь поймать за хвост утратившую бдительность зеленуху. Попутно он размышлял о Роберте Николаевиче. Его занимал Роберт Николаевич не столько как писатель, сколько как человек. Он пока не мог в нем разобраться, да, может, и лень ему было разбираться. Но иногда Нил удивлялся его попыткам не отстать от Генки – попыткам, часто обреченным на неудачу; удивлялся юношески подобранной фигуре, слегка обезображенной наметившимся на животе жирком; удивлялся резкому несоответствию морщинистого, с блеклыми глазами лица гимнастическому рисунку тела – и все поведение, какое-то неожиданное поведение Роберта Николаевича его слегка озадачивало.
Он уже знал, что Роберт Николаевич холост, что он и не был женат, что у него нет детей и что он детский писатель.
И, может, некоторая его инфантильность – это маска, поневоле выработанная годами общения с чужими детьми (если такое общение было), годами жизни в мире сочинительства и вымысла. Может быть, именно так…
Во всем остальном он человек весьма даже обходительный и компанейский.
Нил продрог.
– Да ну его к чертям, – крикнул он, – уши болят от этого ныряния! Я пас. Поворачиваю к берегу. Соу лонг. Гуд лак. Пока. Жду вас на берегу.
Генка шумно выдул воду из трубки и вытолкнул языком загубник.
– А как вы?.. Поплывем?
– Да, да, – заторопился Роберт Николаевич. Ему не терпелось заполучить крупную раковину. Такую, как у Генки на подоконнике. Кроме того, самолюбие не позволяло отставать от неугомонного партнера, и он следовал за ним по пятам, как за флагманом, просигналившим «делай как я!».
Вскоре, круто сломавшись, тело Генки скользнуло в глубину – искристым опахалом взметнулись за ним пузырьки. Роберт Николаевич повторил его маневр, но воздуха у него хватило, только чтобы коснуться песка. Череп как бы расперло изнутри, и он вот-вот должен был расколоться. В ушах заломило от боли и звонко что-то зацокало, Роберт Николаевич сглотнул слюну. Давление прекратилось – вернее, он уже не ощущал его столь болезненно.
И тут Роберт Николаевич заметил большую раковину – она лежала отверстием кверху. Вокруг моллюска просвечивал оранжево-эмалевый ободок. Роберт Николаевич разволновался и чуть было не хлебнул воды. Он стрелой взмыл кверху.
Тяжело бухало сердце. Возраст, возраст… Но, передохнув, Роберт Николаевич нырнул снова. Он не привык отступать и уступать.
Рапаны он почему-то не обнаружил – должно быть, его снесло течением в сторону. Наконец разыскав раковину, он почти коснулся ее пальцами. Но и только.
Пришлось сделать еще и еще попытку.
Раковина то появлялась в поле его зрения – тогда, когда он уже выдыхался, – то вдруг необъяснимым образом куда-то исчезала. Все-таки здесь было очень глубоко.
Роберт Николаевич недоуменно скосил глаза: на донышке маски хлюпала почему-то ставшая коричневой вода. Сразу пропала охота нырять, дала себя знать усталость.
Невдалеке вынырнул Генка. Он потряс в воздухе мешочком с рапанами.
– У вас кровь идет, – сказал он, выслушав короткий отчет Роберта Николаевича. – Кровь из носу. Вы плывите к берегу, а я поищу ее. Вы говорите, где она лежит?
– Нет, нет, только не ценою крови!
– Кровь из носу, а я ее достану, – бессознательно съязвил Генка.
Выйдя минут через десять на берег, он действительно держал в руке раковину – она все-таки не была такой внушительной, какой показалась в воде.
– Возьмите. Она ваша, – сказал Генка.
