Текст книги "Человек из-за Полярного круга"

Автор книги: Леонид Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава девятая

Утром в бригаде многие кряхтели, брались за голову. Съели сани льда, выпили бочку снеговой воды и все прикладывались к ведру. Выскочит кто из будки, постучит, постучит молотком и – в будку, припадет к воде…

Перед самым обедом в, обогревалку влетел Первухин и, не стряхнув с унтов снег, с порога бухнул:

– Уезжаю я, мужики. Баба на материке замуж вышла, дочка там. Похоже, мужики, что не возвернусь, так что не поминайте лихом. – Громоздкий, сутулый, скупой на слова, Афанасий Кириллович Первухин стал суетливо прощаться с монтажниками.

– Назначьте вместо меня кого сами считаете. А я полетел. – И, уже держась за скобку, обернулся: – По мне, так можно Михаила Логинова ставить, – и провалился в дверь.

И пока слышался скрип снега под шагами бригадира, парни молчали. Все так неожиданно. Первухина они уважали, жалели его, немолодого и такого неустроенного.

– Теперь уж не мальчик, а муж, Михаил. Быть ему бригадиром, – прервал молчание Пензев.

Позвали Шаврова. Григорий Григорьевич сел с краю на лавку, снял шапку, в черных его волосах словно метель закрутила, навертела снежных завитков. Черное, побитое оспой лицо было спокойно, а под хищным носом иссиня-черные губы, казалось, застыли в усмешке. Глаза Шаврова, как всегда, были спокойные и тихие. Много лет он работал и жил на северных стройках. Жил всегда в палатке, даже не имел своей собственной ложки и питался в «котле» или в столовой.

Пензев, по своему обыкновению, протиснулся на круг, на середину будки. Он считал, что оратора должны все видеть.

– А что, Логинов подходит: и мастеровой, и другую возьмите деталь – не взбалмошный, все у него по уму. Так я говорю, дядя Коля?

– То, что парень с мозгой, – это верно, – поддержал Спиридонов. – И характер имеет, а это о многом говорит. Хотите Михаила Логинова – пусть будет Логинов. – Григорий Григорьевич еще послушал, потом встал и ушел.

– Ну что, бугор, с тебя мешок «гамыры». Раньше по три дня на масленице гуляли, не токмо на свадьбе. Ты давай, бугор, не жмись, ставь… Ну какая сегодня работа…

Михаил, по правде сказать, не ожидал, что день так круто повернется, и теперь не знал, как и поступить. Или увести бригаду опохмелиться, или ждать, как само собой сложится. Узнает про похмел старшой – не похвалит. Нет, с похмела начинать не годится, а с другого конца – ну какие, действительно, из них работники? Пока воду пьешь – полегче, а потом еще хуже – наизнанку выворачивает. Если бы сейчас ковшик на троих, может быть, и на поправку пошло.

– Оно, конечно, – сказал Михаил, – клин клином вышибают. Но и завтра все сначала. Еще хуже печь будет, сколько ни опохмеляйся – нет молодца, который бы поборол винцо. По мне так: лучше, парни, кувалдой помахать, смотришь, оно отпустит. Вон сколько пластин рубить…

– Ты что-то, бугор, не в жилу попадаешь, – насупился Ушаков.

– Ну а если не полегчает? – заторговался Пензев.

– Ну тогда другое дело, можно пораньше бросить, пойдем ко мне. Валентина куропаток в грибном соусе сделает.

С ребят эти слова словно хомут сняли.

– А что, бугор дело говорит.

– С похмелья ничто не вышибает, как кувалда.

– Пошли, что ли? Пусть Дошлый Вале помогает куропаток ощипывать или сам иди, Михаил, если молодую не доверяешь.

– Ну-у, у нас это не принято, – протянул Ушаков. – Я порядочный…

Мишка нахлобучил Дошлому шапку на глаза.

Монтажникам нравился Михаил. И на свадьбе все было по уму, и Валя понравилась. Со всеми и пела, и плясала, и выпивала, а может, только вид делала. Тут не принято зырить друг за дружкой, хоть и много гостей было. Считай, весь Заполярный, но все свои, ни одного человека лишнего, что-то лэповцы с механизаторами завелись, так Ганька Вязников зыркнул на своих, и все тихо, только Пронька горланил до посинения; «Устелю свои сани коврами, в гриву алые ленты вплету, прозвеню, пролечу бубенцами и ее на лету подхвачу». Ему и то сказали, пой как все, и не ори ослом. Обиделся.

Бакенщиков тоже подрулил – опрокинул ковшик, тост сказал.

– По мне, так не стоит тащиться к Михаилу: после вчерашнего скребут, моют. Кому мы на радость, – подал голос дядя Коля. – По мне, дак лучше в столовку. Сядем в уголок, мы никому, и нам никто. А, бугор?

– Нельзя же над собой так издеваться, – невесело засмеялся Колька Пензев. – Пусть Дошлый идет в столовку, а мы через час подрулим. Не помирать теперь же.

– Не помирать, – сдался Михаил, – это верно. Если бы не нужда, черт бы ее пил.

– Правильно, бугор, молодец, Миха, – подхватило несколько голосов. – Давай, дуй, Дошлый.

Прокопий Ушаков побежал организовывать стол. Логинов взялся за чертежи, рулетку, парни – за кувалды, пошли пластину рубить. Вывалились из будки, как гудрон из бочки – тягуче, нехотя. Сидел Михаил за чертежами, а мысли вокруг бригадирства. Что-то цыган ни да, ни нет не сказал по поводу моего назначения. Может быть, приглядеться желает, что из этого получится? Это похмелье может боком вылезти бригаде. Но и бригаду надо понять. Никто против похмелки не возразил, а если бы я заартачился? Зачем палку перегибать? Какие из нас сейчас работники – окриком не возьмешь. Но и приказа нет, какой я бригадир? А уже в бутылку полез. Ну, дела, как быть? Первухин умел все так обставить, что комар носу не подточит. То Первухин. Мне до него далеко. Авторитет не соль, взаймы не возьмешь. Горбом да умом, и то не всякому в руки дается эта птица… Первухин, бывало, и один выходил против бригады, и перетягивал ее на свою сторону. У него чутье было: если видит, что не тянет его идея, тут же сделает такое «коромысло», что никому и в голову не придет, что он против бригады, еще поддержит, дескать, я только с вами. Но это только на данный момент ослабит гайку, потом закрутит по-своему.

Тактику Первухина Михаил не раз улавливал. Знал про это и Шавров, но помалкивал. У них с бригадиром разладу не возникало. Они понимали друг друга. Иногда, разве только для вида, проявят друг другу недовольство. И то зачастую Первухин уступит, да и старшой не прет буром – и все ладно да складно.

Если в столовку пойдем, хоть и в обед, да примем по маленькой, никуда не денешься, старшой будет знать. Вроде и причина уважительная, свадьба, бригадира обмыть. Как без этого? Но все равно Логинова беспокойство подмывало, что-то раньше не испытывал он такого. Рабочее ведь время – это одно, а другое – не смог Логинов удержать бригаду, не нашел ключика… Вот и при Первухине, бывало, кто-нибудь под мухой являлся на работу, увидит Шавров и в первую очередь оттянет как следует бригадира. И не сообразишь, откуда у цыгана берется язык. А бригадир одно скажет: дескать, мужики, на вас пятно…

Вот и сейчас Логинов смотрит в окно на монтажников, кусает губы и не знает, как выкрутиться. А у парней настроение хорошее. Молотят кувалдами. Колька Пензев полушубок долой, дядя Коля и тот расстегнулся, машет, пар валит. Вот бы повернуть дело так, чтобы заглушить похмелье. Сплоховал, надо бы Дошлого предупредить, чтобы вернулся ни с чем, вроде не нашел.

Нет, Михаил Вячеславович, одернул себя Логинов, это подвох, этого не простят… Михаил за рукавицы и – на улицу.

– Думай не думай, Михаил, – подтолкнул Логинова Пензев. – Женился, теперь поздно думать, надо было раньше, когда в девках ходил…

– Что ему кручиниться, с такой-то жинкой, – вступился дядя Коля. – Ты ведь, Никола, вчера от зависти надрывался.

– Да куда ему с такой физиономией в калашный ряд. Скажи, Колька, когда ты в последний раз умывался? – подхватили монтажники.

– Как когда? – Пензев наморщил лоб, припоминая. – На седьмое ноября. Я теперь только по большим праздникам умываюсь.

Колька Пензев было снова закинул кувалду над головой, но увидел Ушакова, опустил, не ударил по зубилу.

– Замах сгубил. Пень, – подойдя, сказал Пронька. – Не дали вина. Нигде нету.

– Ну-у, – занудил Пензев.

– Гну-у! Энзе главного командования и то не устояло, схрупали, лошади. Куда в вас только лезет?

Логинов обрадовался такому повороту. Но вида не подал. Построжал.

– Тебя, Прокопий, только за смертью посылать.

– А тебе жениться не надо, – показал желтые, прокуренные зубы Пронька.

– Тебе отдать, да? – пошел на Проньку Пензев.

– Если ты такой умный, – перекинулся Ушаков на Пензева, – сходи добудь… Я хоть, – Пронька похлопал себя по груди, – выплакал…

– Ну что тогда тянешь кота за хвост?

Ушаков – в обогревалку. Монтажники побросали кувалды, зубила и потянулись за Дошлым.

Прокопий поставил бутылку на стол.

– Вот, – сказал он. – Если кто-нибудь принесет хоть глоток сверх этого, руби мою лебединую шею.

– Не заводись, Пронька, – остановил Михаил. – Ребята знают тебя как порядочного – на нет и суда нет.

– В глаза закапать и то на всех не хватит…

– Я отказываюсь в пользу дяди Коли, – сказал Логинов. – Ему труднее, чем мне. Пусть мою долю он выпьет.

Дядя Коля покашлял.

– Что я, у бога теленка съел? Мне, конечно, нелегко, братцы, сознаюсь, но надо по-братски, по глоточку, да всем. А тебе спасибо, Михаил. – Дядя Коля взял бутылку, прицелился глазом, словно пересчитал всех, потом большим пальцем засек на бутылке метку, булькнул в кружку. Бутылку к глазу. Кружку подал Проньке Ушакову, второму – Логинову. Себе последки вылил, жиденько плеснулось. Он еще потряс бутылку над кружкой, поставил ее под стол. Обтер спекшийся рот тыльной стороной ладони и состроил такую гримасу, будто собирался глотать жабу, а проглотил нектар.

Пронька тоненько хихикнул. Логинов тяжело вздохнул.

– Не вздыхай тяжело, сколько пива, столько и песен, бугор. – Пензев перевернул кружку и стукнул по дну. – Ставим точку.

Но и слабое похмелье не прошло мимо Шаврова. Старший прораб так и не мог понять, что произошло в бригаде. Он еще утром заметил, как маялся Спиридонов, но все доработали до конца смены. Чем это Логинов их так покорил? Может, после работы решили продолжить вчерашнее? Но и этого, как видно, не произошло. Разошлись после работы, каждый сам по себе. И на работу утром пришли все как один – стекла незамутненные.

– Вот и хорошо, перемаялись, а сейчас как хорошо, – сказал дядя Коля. – Кто выдумал эту язву, эту «гамыру»?

– Как кто? – подхватил Колька Пензев. – Бог Дионис, он, говорят. Будто изобретал на радость, а вышло на горе людям.

– Ну, когда подопьешь, то весь мир бы обнял, а назавтра хоть в гроб ложись, тошно, лучше не вспоминать, – отозвался дядя Коля. – Вчера не добавили – сегодня человеками выглядим. А правда, бугор, государству большая прибыль от спиртного?

– Кто его знает, это как смотреть, с какой стороны заходить.

– Может, еще и прогорает, – вздохнул дядя Коля. – Еще как прогорает. Мы ведь об этом не думаем. Ходим и невдомек, как будто так и надо. К нам как-то прошлым летом лектор приезжал, рассказывал о вреде этой штуки, – дядя Коля щелкнул себя по горлу, – так мы его после лекции в канаве подобрали. Вот ведь как: и знает человек, а все равно жрет…

– Вот ты скажи, дядя Коля, – апеллирует Пронька к авторитету Спиридонова, – как жить: совсем не потреблять или на этот счет маленькую рюмочку иметь?

– Наперсток, – вставил Колька Пензев. – Сорок наперстков, и хорошо… К примеру, у меня на материке – далеко ходить не надо – муж сестры стал пить поначалу маленькую перед обедом, потом побольше… потом котел взорвал на работе и поехал… детей осиротил, бабу по свету пустил… Вот и посчитай плюсы и минусы.

Глава десятая

С приездом Валентины жизнь Михаила Логинова изменила свою суть, но он еще не мог понять: с одной стороны, ему с Валей было лучше, с другой – не хватало ребят. Он подспудно тосковал о том времени, когда жил мужским артельным братством. Светлее ему тогда жилось, что ли. А теперь вот вся комната увешана, устлана коврами, гарнитур черного дерева – повернуться негде. Поначалу Михаила воротило от этого благополучия, и он старался шуткой открыть Вале всю несуразность этого приобретательства и частенько загадывал: «кругом ковры, а посередине шанежка». Валя смеялась.

– Это я-то шанежка? Сдобный пирожок.

Но однажды Михаил поймал себя на том, что думает о цветастом ковре. Вот сюда бы его, на диван сверху положить. Из натуральной шерсти ковер. Сегодня их продавали в магазине. Нарядный рисунок. Михаил поскреб в затылке. Где же Валька? Деньги у нее на книжке. А то бы сбегал. А этот ковер, что над тахтой, можно было на пол бросить. Пожалуй, уютнее было бы. Такого на полу и у Тузова нет, может, даже и у Бакенщикова.

– Что с тобой, Миша? – заволновалась Валя.

Он оглядел ее сумки, и лицо его потемнело.

– Ходишь везде, а сегодня новую партию выбросили.

– Ну, куда нам их? – развела руками Валя и повернулась на каблуке. – Я и так тебе свила гнездышко, чтобы ты не чувствовал севера в тундре. Понапихала, самой уже противно. Раньше ты морщился.

– То раньше. Попробуй достань на материке.

– Ну мы-то на материк пока не собираемся, – возразила Валя. – Куда эти тряпки?

Михаил недовольно кашлянул.

– Тоже скажешь – тряпки. А вот забери их и представь комнату – дровяной сарай получится. Хорошенькое дело – тряпки. Те же деньги, а может быть, с наваром.

Валя внимательно посмотрела на Михаила – шутит? Вроде нет.

– Тебя, Миша, действительно не поймешь. Обрастаем, как коростой. Приезжие артисты были – так мы не пошли.

– Тоже сравнила, – насупился Михаил.

– Ну что киснуть? Я больше люблю, когда в комнате просторно, воздуха больше, а так пыль развели.

Михаил где-то в душе уловил, что он еще совсем недавно точно так же относился к этим коврам. Куда она прет в эту нору, осуждал он Валентину. А теперь – на тебе, как человека засасывает, засосет – и не отобьешься, не вылезешь, по уши уйдешь в эту трясину…

Но ничего, успокаивал он себя, вот приедут они на материк, трехкомнатная кооперативная квартира, придут друзья, глянут… А с Валентиной разберусь – куда нитка, туда и иголка. Все спешит на работу. Если порасторопнее быть, и дома дел хватит. Прошлый раз паласы давали – не захватили. А какие паласы – загляденье… Нет, пусть сидит дома.

Глава одиннадцатая

– Валя, что-нибудь случилось?

– Нет. Грустно дома, и пришла.

– Ну, раз пришла, кстати. Вот и хорошо. Садись сюда.

Михаил смел пыль со стола рукавицей, придвинул скамейку, посадил Валю, положил перед ней кучу бумаг.

– Перепиши вот эти наряды, бухгалтерия бастует, не принимает, грязь.

– Выстираю, ничего мне не стоит, будут как новенькие, – с горячей поспешностью согласилась Валя.

В обогревалку заглянул Колька Пензев.

– А я тебя ищу, Логинов. Валя? Здравствуй, – поприветствовал Пензев и опять обратился к Михаилу. – Подшипник рассыпался на кране, что стоит на школе. Измололо его. Вот шарик да внутренняя обойма. Хрен его знает, прости, Валя, какой он, номера нет. Как искать, перебрал сколько – все не то.

– Ну-ка, покажи, – попросила Валя.

Пензев хмыкнул, протянул на ладони.

– Опорный, – сказала Валя и назвала шестизначный номер.

Пензев ее слова пропустил мимо ушей, но последние две цифры насторожили его:

– Какой, какой? Опорный, это точно?

Валя повторила. Кто был в будке, обступили Валю.

– Интересно, а механик не мог сказать. – Пензев куда-то сбегал и принес связку разных подшипников, предварительно замазав солидолом номера.

– Отгадаешь?

Валя называла номера, а Пензев протирал солидол и сверял. У него даже глаза стали косить, а парни сопровождали каждый названный Валей номер ликующими выкриками.

– Ну, скажи, Михаил, наконец, кто у тебя жена? – собирая подшипники со стола, спросил Пензев.

– Спросите у нее.

– Валя, – приставали парни, – ты кто – академик? Доцент?..

– Инженер, мастером на заводе работала.

– Ну тогда понятно, – сказал Колька Пензев. – Берем тебя в бригаду – будем плодить семейственность! Как, ребята?

– Нужен нам такой человек, и наряды будет рисовать, – сразу пришла в движение обогревалка… Каждому хотелось поближе взглянуть на Валю.

– Ей можно вполне идти в цирк, – еще раз досконально проверив номера, заключил Прокопий Ушаков.

Глава двенадцатая

Пока Михаил отфыркивался под умывальником, Валя накрывала на стол. Михаил на цыпочках вошел в комнату – пир на весь мир, грибами пахнет.

– Повариха ты моя, – обнял он Валю и поцеловал в шею. Валя втянула голову.

– Миша, опять колешься.

Михаил потер рукой подбородок.

– Опять, товарищ домашний директор, сегодня же побреюсь на два раза, обещаю.

– Я больше не домашний директор.

– Самоустраняетесь? В сторожа переведем.

– Издеваешься, да? – Валя легонько стукнула его по спине.

– Сдаюсь, позвоночник сломаешь, – притворно завопил Михаил.

– И сломаю!

– Слушай, Валя, а здорово ты сегодня, надо же, номера назубок! Парни еще и сейчас в себя не придут. Признаться, я и сам свихнулся.

– Забывать, Миша, стала, – с грустью сказала Валя и налила ему в тарелку грибного супа.

– Ничего себе – забывать! Парни поначалу своим ушам не поверили…

– Забываю, Миша. Я давно хотела с тобой поговорить. Надо мне определиться на работу. Здоровая женщина, мечусь целый день от окна к окну. Сил моих нет.

– Построим завод, и тогда…

– Я, Миша, серьезно. Понимаешь, я незаметно дисквалифицируюсь, и когда построят завод, мне там будет нечего делать, только в кастрюлях и буду разбираться.

– Разве нам их не хватает?

– Я же не о деньгах. Не хватает мне воздуха без работы. А яичницу я тебе и так обещаю.

Рассуждения Вали насторожили Михаила. Такой вот, страдающей, что ли, он ее еще не видел. Ну чего ей еще надо? Михаил решил все обернуть шуткой.

– Ну куда ты, моя радость, бетон месить, арматуру сваривать?

– Работают ведь женщины. Чем я хуже?

– Ну, хорошо, что бы ты купила в первую зарплату?

– Подарок дедушке Степану. Куплю ему ореховую трубку. Сколько он меня баловал. Разложит, бывало, свою пенсию на кучки: это на еду, за газ, на баню… а это – подвинет мне: на-тка, ты уж теперь совсем невеста…

– Да! – задумался Михаил. – Доходчиво. Слушай, совсем забыл. – Михаил хлопнул себя по затылку. – Нам же позарез нужен инженер-нормировщик. Как я раньше не додумался? Приходи, а я с Шавровым потолкую.

К Шаврову Валя попала в пересменок. Поздоровавшись и ни на кого не глядя от смущения, она быстро прошла к столу, за которым сидел Шавров, и положила перед ним заявление и трудовую книжку.

– Так, так. – Шавров скосил на Валю черные с голубыми белками глаза. – У нас пока и конторы нет. Если вот здесь, – показал он рукой на место у окна, – поставим стол, не возражаете?

– Не возражаю. Только подальше от этой. Не выношу жару, – она посмотрела на печку. Печка полыхала добела раскаленной спиралью.

– Беда с вами, – вздохнул Шавров, – Кто жары боится, кто – холода не выносит, – и посмотрел на своих бригадиров.

Заявление он подписал, а трудовую книжку смотреть не стал.

Валя положила заявление в сумочку, и вновь – тук, тук – простучали ее каблучки до двери и еще быстрее по коридорчику. Хлопнула входная дверь.

– Ух, – выдохнул начальник участка рудника Белоголовый. – Явление Христа народу.

Парни засмеялись.

– Ты где такую, Шавров, охмурил? Хочешь, мужика дам? Не пожалеешь, нормировщик со знаком качества, а деваху бы нам.

Шавров пропустил мимо ушей болтовню Белоголового.

– Вы, мужики, подтянитесь, – сказал Григории Григорьевич, – это и тебя касается, Прокопий. Не распускай своего кобеля, женщина теперь в коллективе.

– А что я, только и видите Дошлого. Теперь рот нельзя раскрыть, да? – завел было Ушаков, но в это время на пороге появился Логинов.

– Во, Миха, твоя была, вырядилась, царица небесная, ей-богу! – бросился Дошлый к Логинову. – А вот этот хмырь, – кивнул Дошлый на Белоголового, – я хотел ему залепить…

– Ну и залепил бы. Что теперь-то руками махать…

– Ты бы, Прокопий, подмел, что ли, а то прямо совестно, – вмещался Шавров, – окурков-то!

– А что их, съедать, по-вашему? – заерепенился опять Дошлый.

– Воздерживаться. Вот я к чему. А то в этом чаду кого хошь уморишь. – Шавров поправил бумаги, подровнял стопку с чертежами. – И еще, Прокопий, съезди на Дашке, привези стол однотумбовый из управления. А этот срам вынесите. – Шавров кивнул на искусанный бутылочными пробками стол.

– Пожалуйста, мне это ничего не стоит, – засуетился Ушаков и бросил посредине прорабской швабру.

– Ты поначалу подмети, – остудил Дошлого Шавров, – а потом уж и поезжай. Да смотри, Прокопий, по обочине веди Дарью, не лезь на середину дороги, ненароком ее машиной заденет.

– Что я, маленький, не понимаю? Сам костьми лягу за Дарью, – начал причитать Пронька и сгреб окурки.

– Да посмелее с ней будь, – уже в дверях напутствовал Шавров.

– Буду, – обернулся Ушаков, – она меня уже признает, хоть у Логинова спросите. Я ей картошек из столовой приносил – ест…

Дашка стояла с подветренной стороны прорабской, уже запряженная в сани, но чересседельник и супонь были ослаблены, дуга почти лежала на спине: Дашке так было удобнее доставать и собирать с земли сено.

– Ах ты, моя ласточка, – сказал Пронька и осторожно взял Дашку за повод.

Кобыла подняла голову, понюхала воздух, но, не обнаружив угощения, завела уши и попыталась достать Пронькин локоть.

– От ты, росомаха, – увернулся Пронька. – Я ведь тоже могу, как звездану, милашка ты моя. Ну, пошли, пошли, милая, – потянул Пронька за повод. – Ступай, не бойся, не бойся. – Дашка послушалась. – Солнышко видишь уже где? Считай, зиму прокуковали. Скоро трава пойдет, заживем.

– Ты куда это, Прокопий, собрался? – обстукивая на пороге сапоги, спросил Керамзитчик.

– Не закудыкивай, по делам. Кто же еще может с ней справиться после Первухина? Никто. Только я.

Часа через два Пронька вернулся. Стол он привез, но был какой-то красный и заметно прихрамывал на правую ногу.

– Ты это чего так изошелся? – спросил Шавров, рассматривая стол.

– Дашка на ногу наступила, шапку схватывала, устрица.

– Тоже мне, сравнил – устрица, – поморщился Шавров. – Она с тобой играла, а ты… Так небось и ездил с незатянутой супонью? Эх ты, горе луковое. Прокопий, Прокопий, вроде мужик как мужик, пустить бы тебя без ремня по городу. – Григорий Григорьевич поправил дугу, подтянул подпругу, засупонил Дашку. Кобыла сразу преобразилась, словно ростом повыше стала.

– Ишь ты, – удивился и Ушаков. – Сразу покрасивела.

Шавров придержал дверь, помог Ушакову занести стол.

– Занавески бы надо повесить, а то как в казарме, – задвигая ящики в стол, подсказал Пронька.

– Надо бы, – отозвался Шавров. – Поставь туда мой стул, я на табуретке люблю.

Ушаков переставил.

– Распрягать Дашку или еще какое поручение будет?

– Пусть постоит. Ты бы шел отдыхал, Прокопий, тебе же во вторую смену, спасибо и так, помог…

– А чего мне отдыхать, я бы вполне мог напоить Дашку, коняги любят живую воду из проруби. Из труб железом отдает, это мы привыкли, не замечаем, а лошадь? Только сказать не может.

– В обед напоим, – откликнулся Шавров.

– И так уж, считай, обед.

Шавров не ответил, торопливо собрал чертежи и вышел. Пронька сбегал в обогревалку, прихватил несколько кусочков хлеба, оделся и пошел к Дашке. Дашка сразу потянулась к Дошлому, заржала.

– Ишь, разговаривает, хавронья. Понимает. Ах ты, ласковая моя, соплюха. – Пронька достал носовой платок, но Дашке не понравилось, когда он стал вытирать ей морду. Дашка мотнула головой и звезданула Ушакову в подбородок, у Проньки зубы клацнули и искры из глаз посыпались.

– На калган берешь, росомаха, я ведь тоже могу двинуть. Умница ты моя, поешь хлебца, да пить пойдем. То, что двинула, – ощупывая челюсть, стал философствовать Пронька, – это все мелочи, конечно, мелочи, если относиться к ним с юмором, но ведь чувство юмора, говорят, иногда пропадает даже у цирковых клоунов, так что, Дарья, рукам волю не давай…

У речки Ушаков хотел Дарью распрячь, но не осмелился, походил вокруг, походил, только к шлее – Дашка ногу точит. Пусть обвыкнет как следует, решил Пронька. Сани питью не помеха.

Он свел кобылу к реке довольно крутой, занесенной снегом тропкой. Не раз спотыкался, проваливался, и, что самое странное, Дашка ни разу не наступила, не укусила, а уж казалось, был в зубах у нее.

Прорубь порядком затянуло льдом, и не так-то просто было добыть воду. Дашка поначалу лезла в прорубь, от нетерпения даже всхрапывала. Пронька метался вокруг, не зная, чем помочь ей, и тут он увидел за надолбой лом. Пронька взял его, а чтобы кобыла не ушла, привязал вожжи к своей ноге. В тот самый момент, когда он размахнулся над прорубью ломом, Дашка сунула голову и Пронька рукой угодил ей по носу. Кобыла взвилась и бросилась бежать. Ушаков замахал руками, Дашка пустилась галопом, да так и притащила Проньку на вожжах к прорабской. Хорошо, что монтажники еще обедали, и никто не видел этого позора, кроме дяди Коли. Вытряхивая из штанов снег, Пронька попросил его:

– Ты уж, дядя Коля, не рассказывай ребятам, а то узнает Григорий Григорьевич, греха не оберешься.

– Буду молчать, – сквозь смех заверил Проньку Спиридонов, – как рыба буду. А я смотрю, кого это Дашка с речки на веревке прет, уж не рыбину ли, думаю, поймала…

Пронька засмеялся.

– Вот росомаха, чуть ногу не выкрутила.