Текст книги "Человек из-за Полярного круга"
Автор книги: Леонид Кокоулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Логинов не видел, чтобы так работали.
– Пожалуй, так бы и я мог, – заметил Михаил, – но тут же целый сантиметр листа не хватает. Недобор на косынке получается.
– Это только у плотников на сантиметры, а у нас миллиметры, микроны. Есть разница? Вот по ширине листа получается двадцать косынок, десять миллиметров недостает, так? Так! Раздели на двадцать, получится ноль пять миллиметра недобор на каждую косынку. Посмотри на чертеже сноску.
Михаил уткнулся в чертеж: плюс-минус один миллиметр допуск.
– Значит, проходит?
– Проходит.
– А ты полосу выбрасываешь на сто миллиметров. Надо раздвигать, Миха, мозги…
– Резонно, Ушаков, ничего не скажешь. А я как-то не подумал, – выдохнул Логинов.
– Ничего, – протянул руку Дошлый к бензорезу и начал кроить лист, только сноп искр вырывался, отделялись от листа косынки, словно осенние листья.
– Ты, Миша, не бросай их в снег: закалишь, раскладывай косыночки во-он на тот лист. Они с ходу остынут. Принеси из будки зубило и обрубай пока окалину…
Михаил попробовал на палец острие зубила, усмехнулся: «Действительно, я вроде плотника». И он как топором стал стесывать металлическую «пену». Мало кислорода Дошлый дает: окалина крепкая, зубило тупится. Ишь ты, кислород экономим – на инструменте теряем. Только и заправляй. Михаил покрутил головой, поискал глазами наждак, обрубил окалину с одной, а потом с другой косынки.
– Шибко не давай им стынуть, – выкрикнул Дошлый, – тасуй, пока тепленькие, руки грей.
Ну и Дошлый, подивился Михаил, все-то он знает.
Три раза не поленился, бегал Михаил к наждаку, заправлял зубило, вывел на лезвии старые зазубрины, и дело пошло.
Он срубал «накипь» после бензореза и готовые пластины, как блины со сковороды, перекидывал на другой лист.
– В стопку, в стопку, Миша, клади: дольше тепло сохранят, – не оборачиваясь, опять крикнул Дошлый.
«Он что, спиной видит?» – подумал Логинов, собрал стопку пластин, первые уже остыли, подернулись изморозью, словно в сметану их обмакнули. Михаил поджимал Ушакова, тот еле успевал подрезать косынки.
Если бы не подошел дядя Коля со сварочным держателем, и не покурили бы.
– Вон они что тут напластали, – сказал дядя Коля. – Ну как, решили побороть брак, Прокопий?
Ушаков дорезал пластину, потушил бензорез, но у Михаила еще покалывало в ушах от шума.
– Так вот, дядя Коля, Логинов предлагает косынки приварить, не снимая старых, – едва выговорил Дошлый. – Он покажет, а я побегу, у меня палец на левой отсох…
– Ну ладно, у Проньки все куры да утки на уме, – непонятно к чему сказал дядя Коля и включил сварочный аппарат. – Приставляй, как их приваривать? Прихватим, ты беги погрейся, пока я варю.
Михаил принес косынку, приставил ее на оголовок колонны и рукой прикрыл глаза.
– Прихватывай!
– Однако не так, переверни-ка наоборот, – поправил дядя Коля.
– Тьфу ты, – выругался Мишка и перевернул косынку.
– Ладно, химичьте, прибегу – спрошу. – Дошлый еще выбил дробь ногами и пустился к обогревалке.
Только Дошлый в двери – Колька Пензев с вопросом:
– Ну как, вправляет новичок тебе мозги?..
Пронька сразу за кружку, глотнул глоток-другой чаю.
– Вправляет, способный мужик, – отогрев губы, сказал Ушаков. – С тобой не сравнить, Пеньзев.
– Сколько раз тебе говорить: пен, понял? Пен! Еще раз скажешь «пень» – два раза будет за тобой. Смотри тогда. Логинов этот и тебе фору даст…
В дверях появился Логинов. Он проворно захлопнул за собой дверь.
– Тебя кто хватает сзади? – спросил Пронька.
– Мороз за пятки ловит.
– Давай махнем, – предложил Колька Пензев свои валенки. – Я уже сколько ношу и не жалуюсь. – Пензев уже намерился разуться, да спохватился. – Какой у тебя размер?
– Не подойдут, – ответил Логинов, – в пояснице жать будут.
– Ты видал его, – заржал во весь рот Пензев, – в пояснице, говоришь… Ты снимай, Михаил, робу, а то с тепла на мороз заколеешь. Когда меня батя «учил»,– завелся Пензев, – он всегда говаривал: «Ты, Колька, не ползай, мне поясницу жмет сгибаться, чувырло ты эдакое…» Вот отец иной раз врежет – неделю не забываешь. А тебя, Логинов, били маленького?
– Нет, а что?
– Зря. Плохо растешь… Изнашиваешься, никакой сопротивляемости… Ну ладно, вы пока травите тут, а я скоро вернусь, – спохватился Пензев и – за дверь.
– Так ты говоришь – варишь? – выпив банку чайку и докурив сигарету, спросил Дошлый.
– Было дело. Неответственное.
– На прихватке, что ли, стоял? – съязвил Дошлый.
– А ты что, сразу асом стал? – потянулся Михаил за кружкой. Дошлый плеснул ему чифирку.
– Давай, отогревай душу, слесарь.
Выпили по кружке.
– Отогрелся, иди к дяде Коле, он покажет, как варить, а сам пусть идет сюда. Я пока чайку поставлю.
Михаил натянул робу, она вроде податливее стала, обмялась, взял с гвоздя варежки, толкнул дверь. На улице стало теплее. Или это Логинову показалось?
По всей площадке вспыхивали светлячки электросварки, гудел металл. Где-то, надрываясь, выла сирена.
Михаил подошел к колонне, дядя Коля, сжавшись в комочек, словно припаялся к оголовку.
Вот ведь как, у человека, наверно, печенка заледенела, а не напомни Дошлый, еще бы и сейчас сидел в будке, не хватился.
Логинов тронул за плечо дядю Колю.
– Ну дак что там у нас? – не отрывая держателя, спросил тот.
– Идите, дядя Коля, чайку пропустите, а я поварю.
– Это можно, – сразу согласился сварщик. – Только сбегай в будку, принеси щиток. Этот совсем стемнел – затянуло стекло.
Логинов принес щиток. Спиридонов передал ему держатель, и Михаил, склонившись, запалил дугу, но никак не мог унять сердце…
– Постой-ка, Михаил, – остановил его дядя Коля. – Ты не торопись, ни к чему торопиться, этим не возьмешь. Не подрезай корень шва. Вначале пройдись электродом, погрей металл… Дай-ка. – Дядя Коля взял держатель. – Посмотри. – Спиридонов длинной дугой погрел шов, а потом «елочкой», словно вышил, быстро сварил косынку с балкой.
– Вот это да! – не удержался Михаил.
– Прогревай, Миша, шовчик. Ну я пойду, что ли? – нетерпеливо топтался дядя Коля…
– Идите, идите, дядя Коля.
Михаил прогрел стык и сразу почувствовал, как под электродом ожил металл и послушно лег в шов. Так Михаил до вечера по очереди с дядей Колей и варил косынки. А Дошлый ушел. Ему предстояла ночная смена.
– Сносно получается, – отметил под вечер работу Михаила дядя Коля.
Они прибрали инструмент на стеллажи и пошли домой.
Михаил еще подумал: надо завтра прихватить с собой на работу инструмент, для того и привез, не в чемодане же ему лежать.
День первый для Михаила – это и смотрины и экзамен. И душа как-то сразу раскрепостилась, своим человеком он себя почувствовал. Особенно после того, как дядя Коля похвалил сваренные Михаилом швы. Значит, что-то могу. Бывает ведь такое, когда сразу находишь общий язык, вступаешь в неощутимый поначалу, но такой прочный душевный контакт. И уже не чувствуешь себя лишним и одиноким. Словом, ты пришелся ко двору.
Михаил издали услышал оживление около барака, женские и мужские голоса, хлопание дверей. Оказалось, разбирали лед из тракторных саней. Дядя Коля прихватил льдину, Михаил выворотил покрупнее, похожую на мрамор глыбу и едва впер на кухню. Женя только всплеснула руками – «больше себя тащит». Михаил аккуратно положил льдину в бочку. Льдина дымила морозом.
– Столько и каши новичку, – подсказал дядя Коля, – с бугорком.
В красном уголке из второй смены никого уже не было. Михаил разделся по пояс и пошел умываться.
– Горячий парень, – сказал ему вслед Пензев, – а ничего, ладно скроен. А что, и в самом деле, пусть нас мороз боится. – Колька Пензев тоже сбросил рубашку, обнажил, как стиральная доска, ребра. – Что мы, лыком шиты – в шубах умываться?
Дядя Коля Спиридонов поскреб серый венчик волос, поулыбался в алюминиевые усы, скинул душегрейку, в рубахе остался. Женя немало удивилась:
– Вы чего, мужики, никак, душ принимать, а у меня и воды по одному глотку на глаз.
– Солнечные ванны, – ржал и кукожился Колька Пензев, – этот новичок, а мы что, сдавать? Не-е… Плесни-ка, дядя Коля! – принимая у Жени свою порцию воды, попросил Пензев.
– Ну, чудят мужики, – только и сказала Женя.
Набивая рот кашей, Пензев промычал да покивал головой, прожевал.
– Врежем, Миха, козла, – обратился он к Логинову, – посмотрим тут, что ты за порода. Если подденешь на рога… Ах жаль, нет Дошлого, ну да ничего, мы с дядей Колей, а ты, Логинов, можешь любого выбирать – вон хоть с Женей садись.
– Есть мне когда, – отнекивалась Женя и еще подбавила каши Михаилу.
Как только освободилось полстола, Колька Пензев высыпал из стеклянной банки домино.
– Ну, капелла! Садись, Миха, напротив. Забьем.
В десять часов лампочка стала вянуть.
– Шабаш, мужики, – поднялся первым из-за стола Спиридонов.
Утром Михаил из чемодана прихватил чертилки, циркуль, всякую мелочевку; микрометр, конечно, не понес, ни к чему он сейчас. Он попросился со своим инструментом в шкаф к Дошлому.
Глава третья
К ребятам Михаил привыкал постепенно, а вот к морозу никак. Пятьдесят восемь на шкале, на монтаж запрет. Уходить с рабочего места неприятно – хоть и могли бы сактировать день. В обогревалке парни переделали всю работу, исправили резьбы на болтах и на гайках, сгруппировали их. Рассортировали стремянки. Дядя Коля подмел пол и подошел к Пензеву.
– Ну что, Николай, подштопаем путь, а то перегрелись – вон с Дошлого пар идет. Знаете, как мой отец делал? Бывало, пилим дрова, язык на плечо. Спрашивает: «Устали? Тогда передохнем, поколем». Махаем колуном – метляки в глазах. «Ну что, – говорит отец, – передохнем, потаскаем дровишки». И начинаем таскать, да так натаскаемся, что ноги не идут. «Стоп, ребята, – говорит отец. – Передохнем, попилим».
– Ну так что, дядя Коля, – понял Пензев, – попилим, поколем?
– Подштопаем, а то не сегодня-завтра кран ставить.
Вышли все. Только Дошлый в обогревалке. Работы всей бригаде на неделю. А Пронька стоит у тисков, ширкает напильником, шмыгает носом. Его лицо из мраморного стало восковым с желтым отливом, от заварки, что ли? Пришли парни греться и ну над Дошлым посмеиваться.
– Не душно, Дошлый? Может, двери приоткрыть или вентилятор включить?
Колька Пензев дует Проньке на затылок. У Проньки только губы в улыбке растягиваются. Хоть бы огрызнулся. Колька тошнее того пристает к Дошлому. Наконец Дошлый оборачивается от тисков.
– Ты, Пеньзев, – делит он Колькину фамилию на два слога, – оставь мою долю, не штопай…
– Не пень, а Пен, без мягкого знака, – поправляет Колька.
– Ну, это как сказать, – не соглашается Дошлый, – пусть ребята скажут, кто ты: пень или пен…
– Уел он тебя, Никола, вот Дошлый…
Парни тузят друг друга кулаками и вываливаются на улицу.
Уже под вечер Дошлый и Михаил вытащили из обогревалки шланги, отбойный молоток. Пензев – бачок под мышку, бензорез – в руки. Шланги на морозе сразу стали деревенеть, перестали гнуться, парни подхватили их и понесли как хрусталь. Ребята помогают, обступили вокруг. Вместо пики Дошлый пристраивает к отбойному молотку лопаточку.
– Готовность номер один, – и включает молоток. Вид у Дошлого – будто он собирается в космос лететь. И так у него славно и быстро приспособление обстреливает шпалы, подштопывает путь! Загонит под шпалы гравий – прессует.
– Ладно получается, податливо. – Колька Пензев легонько бьет Дошлого по спине. – Качать его.
– Не лезьте, ребята, – отбивается Пронька, – оборвется сердце, вот увидите…
– Пусть строчит, – заступается за Дошлого Колька Пензев, – пошли покурим.
Парни вваливаются в обогревалку, на этот раз полушубки скидывают.
– Пусть резвится Дошлый. Ставь, Никола, чаек, – предлагает дядя Коля.
Пензев выскочил на улицу, принес ведерный чайник льда и водрузил на козла; зашипела спираль, а Колька почти лег на трубу, руки как у гуся лапы – красно-синие.
– Я ведь к вам, ребята, попал по несчастью, – вдруг говорит Пензев. – Вы – пехота, ну не пехота, скажем – саперы, а я – тяжелая артиллерия, бог войны.
– Кто-кто ты? – переспросил дядя Коля.
– Бог. Кто же, по-твоему, тяжелые экскаваторы на стройке, как не тяжелая артиллерия? Вот весной придут машины – и будьте здоровы, живите богато. – Пензев снял шапку и раскланялся на все стороны. – Николай Алексеевич, ваш покорный слуга… Больше вам не слуга. Только по большому знакомству буду пускать к себе в кабинет… Дошлого, конечно, милости просим – выйду, встречу, а тебя, дядя Коля, как неверующего Фому, погляжу, пускать на экскаватор или погодить…
– Сам ты неверующая… Ты лучше расскажи, как тебя сюда занесло, если не по адресу, вставим перо…
– А что тут такого, пожалуйста, расскажу. У меня от своих нет секретов.
Колька выходит на середину будки.
– Вот, значит, удрал я из деревни и прибежал сразу на завод, меня в литейный – верзила, дубоват, годится формы подавать. В один прекрасный день в обеденный перерыв мы с ребятами, с такими же, как я, оболтусами, в соседнем цехе – там девушки работали, да еще на соревнование нас вызывали. Ну мы им формы и составили – одна на другую до самого потолка. Весь обед пластались. А как девки достанут эти формы, снимут? Словом, сорвали работу цеха. Нас на профком, меня, как заводилу, на месяц цех мести. Нет, сказал я, поеду поищу счастье, и поехал.
Приезжаю на Братскую ГЭС. Сразу в кадры. Литейщиков, спрашиваю, не надо? Посмотрели трудовую – говорят, не надо. Скалу чистить возьмем. Стою, жую бычок. Утром в столовке последний трояк разменял. Сам себе думаю, на великой стройке должно быть все механизировано, что значит чистить скалу – кнопки нажимать, не тряпкой же драить. Направление в зубы и в котлован. Иду – грязь по колено. Чтобы стрелки не распались, закатал штанины. Вышагиваю гусаком. – Колька показывает как, – парни ржут. – Дорогу только самосвалам уступаю. Пришел в котлован. Не пойму, строят или ломают; муравейник какой-то. Отыскал то, что искал. Лопата, лом, отбойный молоток. Посмотрел: лихо парни кувалдами орудуют. Лупят по клину, искры высекают. Это все? «А ты что хотел? Не подходит? Катись!»
Покатился. Прихожу опять в кадры. Я парень деревенский и хочу, чтобы все было ясно, вот и вернулся, сколько мне будут платить, если я скалу буду «чистить»? Полторы сотни. А если я хорошо буду чистить, как корова шайку лизать? Полторы сотни. Ну, а если, как стекло?.. Не валяйте дурака, заработок зависит от выходов. Тогда я спрашиваю, а сколько зашибает механизатор? Две с половиной. Вот туда меня и определите. Диплом? Диплома нет. Я им объясняю. Дескать, до школы из нашей деревни семь кэмэ. Не всегда доходил. Заигрывался по дороге… Пойдешь, говорят, в бетонщики. Бетон делать. Сколько на бочку? Сколько сделаешь. Годится.
Лопатами кидаем этот бетон вроде перловой каши на молоке – прорабатываем вибраторами, укрываем, температуру мерим, как одушевленному. Внимание такое, как навозу в деревне: не перепрел, не перегорел, не остыл бы.
Проверяю лаборанток-вертихвосток. У них все хиханьки да хаханьки, а бетон на века. Блоки над рекой как пароходы, особенно в тумане, смотришь – плывут, вымпел на блоках трепыхается… Нами заработанный.
Прибегает как-то комсорг участка: «Пойдешь, Колька, на курсы?» – «В зарплате не пострадаю?» – «Нет!» – «Пойду». Пришел, бросил за парту свои костыли. Схемы, синусы, косинусы. Стоп, говорю. Встал, вышел, что людям мозги крутить, никакого понятия, ни одна извилина не шевелится. Укладываю бетон, девок вожу на танцы… Галька у меня была! – Колька закатил даже глаза. – Ну, дак вот. Бригада берет обязательства в числе других пунктов пунктик: всем, как один, учиться – среднее, обязаловка.
А душевной потребности никакой. Но раз Макар, дружок мой, идет, иду и я. Своего-то ума нету. И тогда не было. Поначалу – мочало. Втянулся. На тройке еду. Три года – аттестат. Грудь колесом.
– А грудь, как у воробья колено, – вставляет дядя Коля.
– Спрашиваете, трудно? Попробуйте. И вот, Коля Пензев – человек образованный, знатный бригадир бетонщиков, великий гражданин не менее великой стройки – улавливаете? Комсорг из управления сует мне разнарядку-направление в учебный комбинат. Захожу в корпус, а Макар уже там толчется у разрезанного автогеном экскаватора, рассматривает его «потроха». – «Привет!» – «Салют!»
Глянул на технику – это по мне, по наследству, чувствую, передалось – ворошатся гены; отец-то у меня в колхозе в механической мастерской печи топил. Шевельнулась, хлопцы, во мне страсть механизатора. Перестал бегать на танцы, осваиваю технику… На выпускной вечер к экскаваторщикам машинисты пришли – выбрать себе помощников. Они помощников, а я машиниста присматриваю. К дяде Ивану определился. Работяга, молчун – страшное дело. А мне того и надо. Все-то уж я про него знаю: что он кавалер и трех орденов и двух бетонщиц. Мы-то изучали электрические машины, а дядя Иван привез меня на дизельный экскаватор. Мне бы деру дать, да неловко, совесть не позволяет. Стою, не знаю, как приступить к делу. Сует дядя Ваня мне шприц. Понял. Во всякую дырку лезу, шприцую. Мажу. Чище трубочиста уделался. Утречком раненько, до начала работы, прибегу, солярку закачаю, масло залью, тросы смажу, мотор отдраю – как пасхальное яичко блестит. Дядя Иван похмыкает и за рычаги. А я на стадион, что рядом, футбол пинать. Если что, говорит, посигналю. Прибегу на стадион, мать моя колхозница, все от меня шарахаются. Погляжу тайм, два и снова к машине.
Дядя Иван пальцем поманит, залезу в кабину, засадит за рычаги, а сам в траву упадет, а у меня под кожей мороз шастает. Думаю, оторву кузов машины или приплюсну ковшом какой самосвал. Дрыгаю, дрыгаю ковшом, а очередь машин у экскаватора. Гляжу, дымок из травы, а шоферы кулаками мне грозят. Что делать? Не убежишь. К вечеру хоть на носилках выноси. Встретил Макара. Как, спрашиваю, дружище, черпаем? «Черпаем, – киснет Макар, – еще и за рычаги не садился. Машинист клопа давит, боится доверить». А я уж самостоятельный! Не верит мне.
Тут новая машина подвернулась. «Жаль, – сказал дядя Иван, – расставаться. – Но дал рекомендацию. – Будь здоров, Колька Пензев».
Постараюсь, говорю, заинтересован в здоровье.
Подрулил на «летучке» к новому «агрегату» ЭКГ-4. Машинисты при галстуках, не машина – зверь, землеройный комбайн. А вид у меня – Париж взял: стою, смотрю. Конечно, опоздал на смену. Подозвал старший машинист, спрашивает, часы есть, дай-ка. Снял я свои золотые.
Посмотрел. Поправить, говорит, не мешает, неверно идут и отстают. Положил мои часы на плиту, сам – в кабину, с плиты взял ковшом и мне подает. С меня спесь мигом слезла. Академики! Перед такими можно и повыплясывать…
«В курсе? – говорит машинист. – Садись за рычаги».
Сажусь, двигаю рычагами, а самого подмывает. Вот бы сейчас наша деревня глянула на меня! Давно ли меня милиционер привозил к бате, а батя стал на мне дугу править за то, что тесно мне стало в нашем колхозе.
Ну и вот, парни, построили мы Братскую, а душа раздолья просит, а куда, как не на Север, податься? А где раздольнее, как не здесь. Вот я и в Заполярный. Прошу любить и жаловать. Бейте, если что не так… Если бы нас в деревне не бить да не драть, то и добра не видать… – Колька прислушался.
– Кажется, Дошлый околел, не слышно, не стрекочет. Пошли, принесем…
А тут и сам Пронька на пороге с молотком.
– Прими работу, мужики, – прошелестел обмороженными губами.
– Поглядим, поглядим, что ты там натворил, – стал натягивать полушубок Колька Пензев. – Пустите его, ребята, пусть погреется или после того, как работу приму? Тогда побудь, Дошлый, за дверью. – Колька взял Проньку за плечи, намереваясь развернуть его. – Да уж ладно, проходи…
Дядя Коля налил в пол-литровую банку заварки.
– Держи, Прокопий, с устатку да с морозу-то оно и в самый раз сердце всплескивает, инфаркт твой под зад…
Пронька сбросил рукавицы, обеими руками взял банку и не сразу поставил на стол, согревая об нее руки.
Мишка подвинул ему пачку сахара.
– Мне бы хвостик, – попросил Дошлый.
Кто-то подпихнул банку кильки величиной с колесо.
– Вот это в самый раз. – Пронька сглотнул кильку, прихлебнул, сощурясь, из банки и тогда уж присел к столу. Допил кружку и уже за папиросу взялся. И тут на пороге объявился Колька Пензев.
– Братцы, Дошлому полагается еще кружечку чифирку, поглядели бы, как он «отштопал» путь. Нам бы, мужики, и за неделю не управиться, пыхтеть да пыхтеть… Может, поздравим Дошлого? – Колька Пензев стал пробираться к Проньке.
– Не лезь, говорю, Пень… Оборвешь сердце…
Глава четвертая
Подошла очередь и Михаилу Логинову работать во вторую смену. С утра до обеда он спал, а с обеда сгребал снег, обкладывал барак – за неделю сделал снежную завалинку. Женя смотрела на старательного Михаила и корила мужиков, что плохо помогают ему. А вечером за ужином налила ему полную литровую банку компота.
– Кого так подкармливают, – хныкал Пронька и тянул свою посудину.
– А что толку-то тебя кормить? – улыбалась Женя. – Ты бы хоть трубу прочистил, никакой тяги…
– И прочищу, – хорохорился Пронька, – наливай со дна, там пожиже…
– Трубу чистить и мы могем, – тянулись парни с кружками.
– Да мне что, жалко, что ли? Воды нет, а то бы я вам бочку этого компота наварила.
И Женя скребла черпаком по дну кастрюли, плескала ребятам остатки в кружки.
– Логинову-то оставь. Он и воду добудет…
Михаил уже подумывал врезать трубу от теплотрассы, подать воду хоть на посуду. Проверил вентиль – одна ржавчина. И отставил эту затею. Но все же облегчил труд Жене: привез с речки льду целый воз на тракторе. Помогал ему и дядя Коля. Дядя Коля же помог Логинову сварить шкаф для инструмента. Два дня после обеда они старались, сейф получился настоящий, с потайным замком – это уж Логинов смастерил. Закрыл, никто не мог открыть. Михаил и ключ давал ребятам, те пробовали, и так и сяк вставляли ключ, а не получалось.
– Ну, Логинов, теперь в сберкассу носить гроши не будем, – заключил Колька Пензев, отдавая ключ Михаилу, – Будем хранить тут, – Колька постучал по массивному ящику.
Михаил освоился на новом месте. Ему казалось, что он давно на монтажной площадке, а, считай, не больше месяца прошло. Все его знают, и он всех – не понаслышке. И за инструментом идут парни к Михаилу. У Михаила все под рукой: зубило, молоток, ножовка по металлу, резец, циркуль – пожалуйста! Отказа нет, одно условие: взял – принеси. Не принес, бросил где-нибудь, можешь больше не подходить. Скажет – отрежет. Обижайся не обижайся. Вчера подошел и старший прораб Шавров, попросил циркуль.
Михаил неспешно:
– Погляжу, коли есть…
Открыл сейф, и Шавров не удержался, через Мишкино плечо потянулся взглянуть.
– Ого, сколько инструмента!
Михаил достал циркуль, подал, захлопнул дверку и пошел на свое рабочее место.
Ему показалось, что на площадке стало теснее: завезли металл и свалили в кучу под ноги. Нет бы разгрузить на стеллажи – доставать-то как? Крана нет. Вот и ройся, как курица в навозе. Ушаков ползал по листу, «рисовал» по выкройкам детали для подкосов колонн.
Михаил разогрел бензорез и не успел раскроить лист, как приехал на газике начальник стройки.
Михаил видел, как из кабины вывалился тучный Бакенщиков. Навстречу Бакенщикову вышел Шавров. Они сошлись, поздоровались, Михаил подумал: в прорабскую пойдут. Нет, повернули на монтажную. Бакенщиков размашисто шел впереди. Шавров чуть приотстав. Метров десять оставалось до Мишки. Тут начальник стройки остановился, потыкал пальцем в землю, слов не было слышно. Шавров неуклюже, как-то по-старчески, наклонился и поднял электрод. Пошли дальше. Опять остановились. Так они прошли по всей монтажной площадке, и все чаще и чаще наклонялся Шавров и подбирал болты, гайки, а начальник, судя по жестикуляции, читал ему нотации. А ведь Шавров лет на пять старше Бакенщикова.
Шавров уже в полу складывает гайки. Михаилу кажется, что слышит он тяжелое дыхание их старшого, и у него горят уши, не знает, куда бы деться от стыда за себя. Парни тоже головы не поднимают. Обошел Бакенщиков монтажный участок. У Шаврова полы оттянуло, едва переступает. Подошли к прорабской, пока Шавров у дверей сортировал трофеи, Бакенщиков все что-то ему говорил. Разложил, рассортировал старший прораб драгоценный материал, начальник – в машину и укатил.
– Бакенщиков нескоро теперь нагрянет, – комментирует Дошлый действия начальства, а сам украдкой собирает в рукавицу болты, которые не приметил Шавров. Набил Дошлый рукавицу, сходил к стеллажам, высыпал в ящик.
С этого момента монтажную площадку каждый день прочесывали рабочие. Болт, гайка, электрод не валяются. Каждый друг за дружкой доглядывает, подбирает, тащит на место. Проходит две недели, и Михаил замечает, что рвение ослабло. Постепенно размагнитились монтажники, уже не подбирают электроды, не только болты, но у Михаила перед глазами Бакенщиков с Шавровым. Оттого у него и порядок на площадке. Огарка от электрода не увидишь. Каждый день, еще до работы, он «мышкует». Как-то опять завернул на площадку Бакенщиков, обошел все кругом, поглядел. Видно спросил, кто на сборке колонн. Шавров кивнул на Михаила. Бакенщиков подошел, похвалил. В тот же день на стыке смен Михаил сагитировал ребят рассортировать по маркам и профилю сталь, болты, гайки. Подходи бери, какую надо. Незачем копаться в снегу. И на площадке стало уютнее и свободнее.
– Ну, вот и все. Глаза боятся, а руки делают, – сказал Михаил, когда закончили работу. – Пожевать бы чего, а то в брюхе тишь, кишка кишке кажет кукиш.
– Хошь сухарика, – протянул Дошлый подрумяненную корочку, – Дашкин паек.
– Дашкин, говоришь? У коняги отрываешь? А где же кобылка? – поинтересовался Михаил.
– Как где? Не знаешь? Григорий Григорьевич в совхоз за сеном уехал. Он всегда сам ездит и всю дорогу ведет Дашку на поводу, ни за что не сядет. А сено выберет – сам бы ел, пушистое, душистое. Цыгана на сене не проведешь, – объяснил Дошлый. – Старшой на свои гроши берет сено. Мы как-то собрали, доказывали, доказывали – все равно не взял. Дашка, говорит, у меня на иждивении.
Дошлый похрумкал сухарь и снова вспомнил Дашку.
– Летом он ее и купает и дымокуры разводит. Диметилфталатом не разрешает ее мазать. Боже упаси. Это вам не человек, говорит, у человека шкура дубленая, а это лошадь, понимать надо… А вот и он, легок на помине! – Дошлый побежал навстречу возу.
Шавров, закуржавевший с головы до пят, как и Дашка, подвел ее к пристройке, рядом с обогревалкой. Возок был небольшой, но аккуратно оглаженный, причесанный. Михаил взялся за бастрок, попробовал ужать воз, как это делали раньше на сенном базаре, но ужать не получилось, сено туго пружинило.
– По-хозяйски сработано, – сказал Михаил. – Идите, Григорий Григорьевич, грейтесь, а я распрягу.
– Можно и погреться, – согласился Шавров. – Если Дашка позволит. Она ведь никому не дается.
– А куда она денется, – заявил Михаил.
Парни уже обступили Дашку. Кто с носа сосульки ладонями размораживает, кто снег с боков сметает. Дошлый лезет с сухарем. Кобыла перебирает Дошлому мягкими пушистыми губами пальцы, неторопливо всхрапывает от хлебного духа, лезет мордой в лицо.
– Да не дразни ты ее, Дошлый…
– Не дразню я, она хлеба просит.
– Сходи в столовку, принеси…
Дошлый уходит. Михаил треплет Дашку по короткой шее, оглаживая крутой, как бочонок, бок. От Дашки исходит тепло, домовитость и тревога. Давно уж, Михаил и не помнит, когда в последний раз так близко стоял около лошади. Михаил потянул с Дашки шлею, по ее крупу прошла дрожь. Он снял шлею, обмел Дашке еще раз спину, и под рукавицей проступила светло-серая шерсть. Кобыла приложила уши, оскалила крепкие, широкие, как штыковая лопата, зубы.
– Вот тебе и на. Не угодил? Чем? – Михаил снял с Дашки узду. Но она и не думала уходить, только и переступала с ноги на ногу. – Ах ты! Да еще и на высоких каблуках. Как это Шавров проглядел?
Михаил нагнулся, взял Дашку за щетку, потянул:
– Ногу! – тихо, настойчиво попросил Михаил. – Дашка переместила свой вес, дала ногу.
– Мужики, – закричал Колька Пензев. – Вот чудеса. Кобыла Мишке ногу дает… Чудеса в решете, и только…
– Вот росомаха, – выдохнул Дошлый. Он только подошел с булками под мышкой. Кобыла на Дошлого ощерилась, норовя куснуть. – Гля! Черта тебе, а не хлебушка. Как ты, так и я…
– Смотрите, – протянул Михаил, – понабилось снегу-то. Как она, милая, дошла-то?
Из-под щетки копыто блестело как новенький резиновый ботик.
– Дошлый, принеси-ка зубило, – попросил Мишка.
– Зачем тебе? – поинтересовался Ушаков. – Ляжку отрубать, что ли?
– Копыта тебе на пирог…
– Еще чего не хватало. Хоть бы в зубы тебе как следует дала… котлет захотел, – огрызнулся Ушаков и, положив буханки на снег, сходил за зубилом.
Михаил взял зубило и ударил по донышку копыта.
– Ты что, сдурел? – завопил Дошлый, как будто Михаил саданул его по глазу. – Ты брось. Логинов, наводить здесь свои порядки…
Михаил вырубил из-под копыта спрессовавшийся в лед снег, опустил ногу.
– Ну! – Дашка подняла вторую.
– Вот и гляди, росомаха бессловесная, а понимает, – восхищался Пронька, оглаживая Дашке морду. Он скармливал ей хлеб и все ее спрашивал: – Не больно, не больно, а? – и косился на Логинова, как бы тот чего с Дашкиной ногой не сделал. Михаил окантовывает «чашечку», старается «пяткой» подсечь лед.
– Копыта – это тебе не рога, без рогов живут. Отпиливают, вон у оленей какие кусты снимают, – не унимается Дошлый.
На крыльцо вышел Шавров. Увидел, что оба слесаря колготятся около Дашки, хотел окрикнуть, а подошел и обругал себя: «Вот, вахлак, просмотрел каблуки у Дашки…»
– Ладно, ступайте домой, – протянул Шавров руку за зубилом. – Я сам займусь Дашкой.
– Доверим? – глянув на Дошлого, спросил Михаил.
– Пусть. Григорий Григорьевич не то что ты, Логинов, он не кровожадный.
