Текст книги "Человек из-за Полярного круга"

Автор книги: Леонид Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Аграфена с утра уходила на ферму и возвращалась поздно, когда уже зажигались в избах огни. Андриан управлялся по дому. Привел в порядок сени, починил журавель, баньку. Собрался перестлать пол, да еще плохо слушался топор. Так только, разве самую малость, кое-где подлатал, подживил.

Второй день на деревне ревел скот, согнанный для поставок. Андриан надернул телогрейку, взял палку и направился к пункту поглядеть. Еще издали увидел, как в изгороди метался и жался гурт.

В загоне среди молодняка всего три-четыре теленка покрупнее. Продержи зиму – на будущую осень был бы нагул. Скот ревел и давился в треугольник заплота, опрокинул изгородь и массой, как тесто из квашни, вывалился и расплылся по улице. Стреляли бичи, гонялись пастухи. Только один бычок остался неподвижно лежать посередине загона. Юркий пастушонок вытянул его кнутом. Бычок попытался подняться, мотнул головой, сел на задние ноги. Удар бича, и вдоль спины на сваленной шерсти – строчка. Но бычок только вздохнул.

– Смотри ты у меня, – закричал Андриан и погрозил пастушонку палкой.

– Как же, дяденька, недочет будет, он брюхом мается, его только поднять. Он вчера стоял и ходил, правда, дяденька.

– Эх ты, правда-кривда, дуй-ка лучше за беглыми.

Пастушонок припустился вдоль улицы.

Андриан, опираясь на палку, подошел и протянул ладонь бычку, и тот сунулся в нее парным носом, как теплым пшеничным мякишем. Он весь был в навозном панцире. На худой морде два потека от слез.

– Ах ты, бедолага, – сказал Андриан. И бычок лизнул шершавым, как рашпиль, языком руку и часто заморгал длинными ресницами, выкачивая слезы.

– Ах ты, как тебя? Кешка! Кешка, Кешка, – повторил Андриан. – Вот какие, братуха, дела.

Кешка попытался встать.

– Да ладно уж, лежи, что там.

Андриан пошел искать председательшу и только вышел из загона, а она ему навстречу.

– На ловца и зверь бежит, – сказал Андриан.

– За тобой кто гнался? – спросила Серафима.

Андриан отдышался.

– Бычка вот хочу купить. – И они вошли в загон.

– Ты что, Андриан, неужто мы для фронтовика килограмм мяса не найдем? Вот рассчитаемся с поставками…

– Я же не на мясо. Сделай одолжение – сгинет. Какое из него мясо, шкура и то…

– Ну что же, ладно. Вечером на правлении обсудим.

Кешку домой привезли на санях-розвальнях, затащили в избу. Бычок дрожал и тихонько стонал. Андриан нагрел в бане воды, развел в бочке березовую золу, приготовил щелок. За этим занятием его и застала Аграфена. Она уже знала, что правление решило продать бычка, и спешила сообщить эту новость Андриану. Но когда увидела такую худобу, сердце упало. Ведь деньги-то настоящие, хоть бы уж телочку. Пусть доплатить сотню-другую. Так от телки можно ждать, надеяться. Но мужу ничего не сказала.

– Давай-ка, Агаша, поливай, а я его голичком пошкрябаю, баньку устроим.

Андриан в особых случаях называл Аграфену Агашей, и у нее отошло от сердца. Раз муж решил, значит, так надо. Подоткнув подол, закатав рукава, принялась за мытье полудохлого Кешки. Андриан поливал из ведра ковшиком. Аграфена орудовала голиком, соскребали лучинкой.

Из-под бычка текла рыже-зеленая жидкость. Стоял горьковатый запах прелого сена. «Броня» с боков постепенно сошла, и бок стал похож на горушку в проталинах – черно-белый.

Покончив с «умыванием» Кешки, Аграфена спохватилась:

– У меня где-то троелистка была спрятана, хорошо от поноса помогает, только вот куда я ее забуторила, – и полезла искать за печь.

– Поищи, поищи, Аграфена, а я пока воду поставлю на печь.

Аграфена нашла болотную траву, приготовила отвар. Тут как раз забежала тетка Марья.

– Господи, – сказала она, увидев бычка, и стала суетиться, студить отвар и помогать поить. А потом сбегала и принесла сена – хоть подстелить… И снова Кешке влили в рот отвару.

– Ишь, какой в нем жар, – определила тетка Марья, прикладывая ладонь к бокам.

Андриан снял с вешалки шинель и набросил на бычка.

Кешка поднял голову, и с губ вожжой потянулась слюна. Андриан положил перед его носом пучок сена. Бык даже не понюхал и уронил голову. Андриан сел на лавку, нацелившись протезом на дверь. Он устал так, что никак не мог слепить цигарку. Перед сном еще попоил Кешку отваром и, круто посолив ломтик, подал бычку, по тот понюхал и глухо вздохнул.

– Да ты разжуй, откуси. Эх-ма, паря, от хлеба отказываешься, – Андриан откусил, как бы приглашая Кешку. – Вишь, – почмокал он губами и впихнул ему в рот кусочек. Тот почувствовал соль, тоже почмокал.

– Ну вот, молодчина, я же говорил – хлеб. Молочка бы ему запить тепленького.

– Там в кринке со стакан. Тебе оставляла.

– Я не буду, у меня что-то с молока…

– Давай подогрею сейчас.

– Вот, вот, – оживился Андриан, – ему только перебороть хворь маленько, а там жизнь у него пойдет, как маховик – чуть передолит на поправку и пошла крутиться без остановок.

От молока бычок отказался. Пришлось насильно выпоить. Аграфена подняла голову бычка. Андриан тоненькой струйкой лил ему из кружки, попало и в нос.

– Молодца, молодчина, – подхваливал Андриан.

Шерсть на бычке высохла и пушилась, а на лбу курчавился белый завиток.

– Красноармеец, солдат со звездой.

– В Прогресса вышел, – сказала Аграфена, которая знала наперечет колхозную живность.

– Значит, породистый.

– Какой уж там породистый – середняк. Его отца за характер держат – смирный. Племенных-то бугаев посдавали, по кормежке и тяни ножки. Вон как был Буян, так тому копну на раз не хватало. Держали на соломе. А без кормов хошь кто какой производитель. Прости господи, что мужика держать на лебеде или на постных галушках.

Андриан усмехнулся. Аграфена тоже рассмеялась, прикрывая рот кончиком платка.

– Ну ты и скажешь. На галушках-то куда ни шло…

Андриан подсунул бычку сена под бок, положил к носу. А сам задул лампу, лег спать.

Проснулся он от сильного грохота, вскочила и Аграфена, засветила лампу. По полу каталось ведро. Бычок бодал бочку с водой. Сено с полу исчезло.

– Ах ты, едрена маха, – пожурил Андриан бычка.

Аграфена достала с шестка отвар троелистки и, напоив Кешку, погасила лампу, перелезла через Андриана к стенке.

– Молодчина моя, – сказал сквозь дрему Андриан и обнял жену.

Утром Андриан первым делом определил Кешку в стайку. Аграфена заняла у тетки Марьи вязанку сена и убежала на работу.

Андриан сменил стеганку на шинель, перетянулся ремнем и направился в правление колхоза.

Он шел серединой улицы, собственно, улицы и не было, заплоты были разобраны на дрова, и оголенные избы стояли сами по себе, как стога в поле. В правлении колхоза, в большом, разгороженном на три части доме, Андриан застал всех, кого хотел видеть. В комнате председательши Серафимы Николаевны были Иван Артемьевич – секретарь партгруппы, бригадир, тоже инвалид войны, приезжая учительница – вот, пожалуй, и все коммунисты колхоза, не считая старика Михеева, который уже год сидел на печке. Старику перевалило за восьмой десяток, но он никак не хотел умирать, не дождавшись с фронта шестерых сыновей.

Иван Артемьевич взял партийные документы Андриана и пообещал съездить на неделе в район и поставить его на учет. Перебрали всю крестьянскую работу и ничего подходящего не придумали.

– Тебе бы, Андриан, окрепнуть надо, – сказала Серафима, – какой ни есть колхоз, а помереть с голоду не дадим.

– Спасибо на добром слове, Серафима Николаевна. Обойдемся, вот мне бы с воз сена, если что, – заикнулся Андриан.

– Ах да, забыла спросить, как он?

– Оклемался маленько.

– Сена, Андриан… Как ты, Иван Артемьевич? – обратилась председательша к секретарю.

– Соломы можно…

На соломе и сошлись.

И когда уже Андриан собрался уходить, Серафима как бы между прочим спросила:

– Может, караульщиком на ферму?

– Что же это – вместо чучела? – засмеялся Андриан. – Подумать надо.

Опять достали кисеты.

Серафима, в сапогах, в юбке из голубого сукна, в вязаной кофте, крупная, решительная, остановилась перед Андрианом.

– А печь топить сможешь? Из готовых дров?

Андриан поднял глаза.

– Печь? Могу.

– Ну тогда принимай овощехранилище, дело ответственное. Перегрел – в росток пойдет, прораззявил – поморозил.

– Это что, по градуснику?

– По градуснику.

– Пойдет, – Андриан взялся за скобу…

По пути зашел в магазинчик. Кроме крабов в банках, соли и черемши, ничего не было. О крабах в деревне и слыхом не слыхали, глядели на этикетку и брезгливо отворачивались.

Андриан спросил керосину.

– Не привозили, – ответил продавец.

– А нельзя ли где купить сена? – поинтересовался Андриан.

– Пошто нельзя? – сказал продавец. – Могу предложить за картошку.

Тут же ударили по рукам.

И Андриан пришел домой навеселе.

– Ну, Кеша! Мы теперь с тобой при деле. Будем печки топить. Корму я тебе тоже расстарался. Спать будем на соломе и заживем мы, брат. Только вот что: мать за картошку ругать станет? Нет? Как ты думаешь? А куда денешься, понимать надо. Печки топить тоже не мужское дело, не тот род войск. Но нам с тобой никак без работы нельзя. Нельзя без нее, Кеша. Мы с тобой одной породы, выходит, оправляемся стоя, – Андриан постучал о протезы палкой.

В стайке было парко, стены и потолок окуржавели и матово светились. Пахло навозом и сушеной мятой. Андриан еще постоял, пожевал травинку и тогда уж пошел в дом. Аграфена даже не упрекнула Андриана.

– С картошкой перебьемся. Вот смотри, – она достала из-за рамки семейной фотографии деньги, облигации. – Истопничать бы погодил, Андриан. По ночам мыкаться. Охо-хо, креста на людях нет.

– Ну это ты зря. Я вроде агронома буду при овощи. Мы уж с Кехой договорились. Ну, мать, при нашем-то семействе без согласия?

– Да я разве, господи прости, – махнула рукой Аграфена. – Вот куда добро складывать, если все возьмемся за работу…

– Да еще бы сюда пару танков, вон как поля затянуло кустарником, пашни-то ситечками выглядывают – корове лечь негде.

– Еще чего не хватало, землю уродовать. Мужиков бы отпускали, вся сила в мужике, тогда и мы, бабы, в пристяжке сноровистее.

– Правда твоя, мать, ты бы мне завернула пару картошин да луковицу. Звезды на небе считать да картошку уплетать.

– Неспокойна я за тебя, Андриан, – собирая мужа на работу, вздыхала Аграфена.

– Живы будем – не помрем. – Андриан насвистывал: «Ну-ка, песня боевая, расскажи, подруга, нам…»

– В избе-то свистеть, Андриан, так деньги не водятся.

– Сами золото. Ну ты тут, мать, не переживай.

Аграфена стояла у калитки до тех пор, пока Андриан не растворился в сумерках. Он свернул в узкий проулок. В конце его могильным холмом маячило овощехранилище. Он прошел в тамбур. Малиновая дверка печки светилась в темноте, и Андриан понял, что тетка Лукерья только что оставила дежурство. Он чиркнул спичкой и поднес ее к коптилке, стоящей на ящике. Побултыхал – булькает. Фитиль вспыхнул, увял и тут же набрал силу. Прикрывая его рукой, Андриан вошел в боковую дверь. Пахнуло погребом. Градусник показывал нуль. Андриан ощупал луковицы, попробовал ногтем картошку и вышел, прикрыв за собой дверь, подбросил в печку дров, сел на лежанку. Достал кисет. Закурил. Ну вот… Теперь и при деле. Только нехорошо как-то получается. Лукерья мне и дров на ночевку натаскала, и воды в котелке оставила на чай. За мужика не считают. Вот какие пироги. Андриан усмехнулся: «Лукерья, Лукерья, выщипаны перья, а что, если я устрою механизацию, приволоку от точила ворот и поставлю вместо лебедки?»

Ночь пролетела, он и чаю не варил. Испек две картошки – одну для себя, другую – для Кешки. Утром зашел прежде в стайку. Пахло теплым стойлом. Он выпустил в ограду быка, и Кешка, взбрыкивая, носился по двору, а пока Андриан чистил в стойке, изжевал на изгороди Аграфенину юбку.

– Эх ты! Обезоружил женщину, – окармливая картошку, пожурил быка Андриан. – В чем вот она теперь… Эх, Кеша, Кеша. – А Кешка лез к Андриану в лицо и шумно дышал носом. – Тебе бы горны раздувать. Ишь, как дышишь, как паровоз. – Андриан радовался, что бычок окреп. Подбросил ему свежей соломки и пошел пить чай.

И так было каждое утро. Шло время, и за работой Андриан не заметил, как и зима склонилась к весне. Запахло талой водой на буграх. На солнцепеке топорщилась верба. Тетка Лукерья не нарадуется напарнику.

– Башковитый. Теперь что, покрутил за рукоятку, поленья и въехали. Сложил к печке и – пожалуйста, подбрасывай.

Иногда вечерком, потемну, прибежит и Аграфена. В хранилище вдвоем совсем нескучно. Андриан тогда оставлял дверку печки приоткрытой, и блики веселили стены, сам садился рядышком на лежанку. Аграфена вязала или пряла шерсть. Если б ей не на работу, то и всю бы ночь вместе коротали.

– Одной дома просто невмоготу, – словно оправдывалась Аграфена. – И как это я без тебя, Андриан, жила?

И всегда расставание их было долгим, а когда Аграфена уходила, он принимался за шило и дратву. Из войлока и ремней мастерил протез, наращивал правую руку. Сделал несколько приспособлений: крючок, вилку, ложку. Крючком он мог взять ведро, завязать узел на веревке, что-нибудь подтянуть, поддержать. Ложкой черпал из котелка в чайник воду. Поначалу расплескивал. «Как не пролью ни капельки, так и Аграфене продемонстрирую». И рука постепенно крепла, наливалась силой. И однажды за столом, когда Аграфена подала в чашке суп, Андриан незаметно под столом пристроил ложку и начал хлебать. Аграфена так и всплеснула руками…

А вот протез не получился. На нем было просто невозможно ходить: пружина стреляла и деревянная нога подпрыгивала. «Только футбол пинать», – подсмеивался над собой Андриан. Но не отступал. Нога все же сгибалась так, что можно было сесть.

– Вот так, братуха, – говорил он Кешке. – Живы будем – не помрем.

Кешка, казалось, и этому радовался. Носился по огороду сломя голову, бодал Андриана.

– Столкнешь, бесило! Ишь ты какой вымахал. Запрячь бы тебя, Кеха, а? Не возражаешь? И верно, давай робить. Смотри, Кеха, это тебе обновка, – Андриан вытащил хомут. Кешка подставил голову, позволил надеть хомут и впрячь себя в сани. Но как только санки потащились за ним, Кешка подобрал ноги и дал козла. Шарахнулся в сторону и заклинился оглоблями в калитке. Андриан принес Кешке кусочек посоленного хлеба.

Бык поначалу мелко дрожал, а потом взял хлеб.

Андриан потихоньку осадил его назад, высвободил из калитки, провел по ограде. Кешка стал ходить с санями по двору. От него шел пар.

– Эх ты, дурачок.

Кешка лизнул хозяина в нос. За этим занятием их застала Аграфена.

– Ну, Андриан, честное слово, выдумщик же ты. Отродясь не видывала, чтобы на коровах ездили.

– Да ты, мать, и не сомневайся. Это же молодчина!

Кешка наставил рог в сторону Аграфены.

– Вот те на! Корми его, а он вон как!

Когда появились на пригорках проталины и снег в лесу сник, Андриан выписал в правлении билет на порубку жердей и дров. Ему отвели делянку неподалеку от деревни, на заросшей пашне. В паре с Кешкой он навозил и жердей и хлыстов на дрова. Обнес усадьбу изгородью. Пожалуй, ни у кого такой в деревне не было. Такую же городьбу услужил и тетке Марье. Одним словом, все было сделано по-хозяйски.

О победе Андриан узнал, когда после ночевки возвращался с дровами. Еще издали он увидел флаг над правлением.

– Ну, кажется, конец! – Андриан поторопил быка. В открытых воротах стояла Аграфена. Она бросилась ему на шею, плача и смеясь. На столе стоял самовар и закуска. Андриан надел гимнастерку, приколол награды.

– Схожу-ка я в магазин, может, казенку выбросят.

Аграфена оглядела его с ног до головы.

– Ну, с богом, ступай.

На завалинке магазина сидели мужики и шумно разговаривали, увидев Андриана, тянули его за рукав. Андриан обернулся. Налили, он переложил костыль в правую руку.

– Ну, будем! С победой! – выпил одним духом. Закусил белой головкой лука с сизым топорщившимся пером.

В магазине тоже шумели, ждали машину из района.

– Андриан, наша взяла, вам полагается, – и завмаг с бабьим лицом бросился ему навстречу и выставил на прилавок поллитровку с четвертинкой. Четвертинку Андриан сунул в карман, а поллитровку, выйдя из магазина, поставил на завалинку.

Колхоз отсеялся, колхозники посадили огороды. Хозяйки в этом году раньше обычного опрокинули свои квашни кверху дном в ожидании нового урожая, а сенокосную пору тянули на подножном корму: грибы, щавель, ягоды, кто-то, не удержавшись, подкапывал молодую, величиной с воробьиное яйцо, картошку. В самый разгар сенокоса Аграфена со своим звеном метала стога на дальних утугах и ночевать не приезжала.

Андриан на главном стане отлаживал черенки к граблям, вилам, отбивал литовки, подвозил на Кешке воду. День в работе, а когда наступал вечер, хоть поезжай на дальний утуг, так тянуло к жене. В один из таких вечеров в дом влетела Нюшка.

– Дядя Андриан! Тетка Аграфена сгинула.

Андриан заметался по двору. Пока запряг быка, подъехала подвода, и привезли мертвую Аграфену. Напоролась на вилы. Двор наполнился ревущими бабами.

Хоронить ее везли на Кешке. Провожала вся деревня. К вечеру все разошлись, и Андриан остался один. Страдали в небе жаворонки. Кешка выщипывал между кустов траву. Андриан сидел на свежем могильном холмике, опустив руки и уронив голову на грудь. И никак не мог понять, как все могло случиться. Возвращался он уже поздно, не видя дороги. Кешка шел, как собачонка, по пятам.

В доме стало невыносимо пусто.

«Может, на озера уехать, в старые шалаши? И в самом деле, поедем-ка, Кешка. Нам с тобой никак нельзя разобщаться».

Кешка пережевывал жвачку, улегшись у его ног, и время от времени тяжело вздыхал.

– Пережить бы нам маленько, Кешка. Дождемся Георгия и опять оклемаемся. Ты, брат Кеха, одно пойми. Жить-то надо, как-то. Поедем, поедем-ка на озерья…

Андриан разыскал в чулане старую сетку, добыл бутылку дегтя. Целый день при закрытых воротах собирал возок, трудно ему было на людях. Укладывал в двуколку свои пожитки. Сказавшись только тетке Марье, по рассвету запряг Кешку и выехал за деревню.

Старая дорога на Голоты едва угадывалась. Заросла пырьем, да и тальник с обочин подступал так, что еле-еле Кешка протаскивал таратайку. Кешка не понимал, куда и зачем вздумалось Андриану тащиться в такую комарную пору, и поэтому ступ его был мелким, неподатливым, осторожным. А Андриану не терпелось скорее отъехать подальше за деревню. Он слезал с тележки и шел впереди. Шел, пока не выбивался из сил, и тогда уж приваливался на тележку.

Ободняло, и нещадно звенел гнус. Кешка сек ногами, мотал головой, хлестал длинным с кисточкой хвостом и дико поводил глазами. Андриан остановился, вынул из мешка бутылку с дегтем, выдернул зубами пробку, подлил в ладонь дегтю и помазал Кешке вокруг глаз, в паху. Кешка, присмирев, прижался к Андриану.

– Ат мы их, кровопийцев, вот мы уж им…

Шалаш стоял на бугре над озером. Андриан чуть его не прошел. Крытый корьем, он сливался цветом с окружающими деревьями и кустарником.

Андриан нагнулся, заглянул внутрь и сразу влип в паутину, обобрал ее, клейкую, ладошкой с лица, прилег на блеклую траву, проросшую сквозь старую подстилку. Сил не было, но он все же встал, распряг и отпустил быка на волю. Поначалу хотел привязать на длинный потяг, но какая дружба на веревочке? Вольному воля. Разобрал возок. Попала в руки литовка, повертел ее, постоял, унял сердце и взмахнул косой. «Куда это я жадничаю, размахнулся». Взял поменьше прокос и протянул сквозь траву литовку. Оголилась белая стернь. По-девчоночьи получается. Передвигал ноги, почти не отрывая от земли, а прошел узенькую строчку до самой воды. Оперся на литовку, перевел дух, поглядывая на воду. Сетешку бы бросить – гляди, и уха будет. А как забросишь: ни лодки, ни плота. Поудить разве? Поудить можно. Крючки есть, леска тоже. Только вот комары без движения загрызут.

Кешка бродил по закрайку озера, откусывал сладкую курчавую водоросль, и над ним колыхалось серо-сизое облачко мошкары.

Андриан поднялся по прокосу от озера к шалашу. Насобирал трухлявых пней. И уже было запалил, как спохватился, достал топор и принялся рубить дерно и скатывать мох в рулон вокруг костра. Сырая земля приятно холодила руки, остужала разгоряченную грудь. Под руку попался червяк. Андриан ухватил его, посвистел, вытянул из земли и спрятал в коробок. Распалил сушняк. Когда огонь окреп, накрыл его дерном. Сине-розовый дым стелился по озеру. Кешка, чмокая сыростью, тут же пришел и сунул морду в дымокур.

– Понимаешь толк, ехе-хе, Кеха, Кеха. Скоро и кедрач поспеет, уже сейчас можно шишки жарить в костре. Такие пахучие любила Аграфена.

Солнце уже скатывалось с вершин лиственниц, мельтешило между ветвей, падало огнисто в воду, и от этого озеро полыхало раскаленной латунью, и только под берегом в острой осоке свинцово остывало.

Андриан принес воды, соорудил таган, подвесил чайник и из мешочка достал баночку с крючками, мушками, грузилами. Тихо. Вокруг шалаша задумчивый вечерний лес. Тяжелые, как дробины, ягоды клонят до самой земли тонкие ветки черемухи, и рясная смородина разрослась у шалаша. Андриан не удержался и поднял ветку. Зеленая ягода подернулась сетчатой плесенью. Андриан нашел за шалашом старое, подточенное муравьями удилище, приделал леску, поводки, крючки. Прихватил ведро и, не дождавшись, пока закипит чайник, спустился к воде.

Берег, словно резиновый, сдавал под ногой и волновал траву. Кешка плелся сзади.

– Шел бы ты хоть червей копать, что ли? А то залезешь в тряску, – отмахнулся от быка Андриан.

Кешка шумно нюхал воду и, когда Андриан взмахнул удочкой, повернул обратно, с ним отколыхнулось сизое облако звенящей мошкары. Поплавок нырнул, и удилище поехало из руки. По воде заходили круги.

– Эх ты, едрена маха, оторвет ведь крючок, – он сделал решительный потяг. Взметнулся над его головой, сверкнул, упал тяжелым шлепком карась в траву. Андриан бросился за рыбиной.

– Вот это лапоть! На, смотри! – крикнул он Кешке. – А ты говорил… – Андриан зачерпнул в ведерко воды и пихнул карася. – Ишь ты, чо выделывает. Высадишь дно, – прикрикнул Андриан и снова взялся за удилище. Скоро в ведре шлепало четыре рыбины.

– Ну вот и уха, и на рожень, – показал он по дороге Кешке улов. – Не пробовал на рожень? Объедение, братуха, куда там трава годится. Жаль, что картошек нет. А вместо лаврушки – смородиновый листок бросим.

Андриан подживил огонек, приставил уху. И все пояснял Кехе, что к чему, как по-рыбацки, не снимая чешуи, готовить уху. Кеха согласно мотал головой, склоняясь к дымокуру.

Солнце садилось за горизонт, и озеро тлело у закрайков. Кустарник легонько ломался на воде. Набежал ветерок, и дымокур проглянул красным глазом. Андриан привалил его дерном. Как только вода вскипела, бросил щепоть соли, зачерпнул, подул на ложку. Еще добавил и тогда опустил рыбу.

– Ну и вот, а ты боялся, – сказал он и оглянулся. Кешка уже управлялся с удочкой.

– Эх ты, мать честная. – Андриан тряхнул из мешочка на ладошку соли и свистнул Кешку. Тот сразу повернул к костру и, пока слизывал с ладони соль, Андриан выручил из его кудряшек крючок.

Отужинали уже в потемках, при костре. Андриан ел рыбу и запивал ухой. Кешка охминал сочный пырей. На озере кричали и неистово шлепали по воде утята. Плескалась рыба. А где-то в релке филин выговаривал: «шуба, шуба».

Андриан прикурил, прикрыл котелок коринкой, снял протезы и полез в шалаш. Улегся на шинель, прикрылся шинелью и тотчас же заснул. Проснулся он с ясной головой. Пристегнул наскоро протезы и вылез из шалаша. Солнце уже расплывчато стояло в мороше. Пахло смородиной, черемухой и пригретой травой.

– Ну и храпанул. – Андриан хотел было свистнуть Кешку, но в зарослях за шалашом затрещали сучья.

– Оц ты, а я тебя потерял, – облегченно вздохнул Андриан и пошел навстречу Кешке. И под развесистой ракитой увидел Кешкино лежбище.

– Вот оно что. Окопался, значит, в блиндаже. Сейчас мы тебе его обстроим под командный пункт.

Андриан сходил за топором, нарубил веток и как следует устроил Кешке жилье.

– Ну вот, теперь у нас по настоящему дому. Живи, не ленись.

Так они и зажили. Андриан косил траву, переворачивал гребь, ставил копны. В полдень, когда было невмоготу жарко, шел в лес собирать дрова. Вечером добывал рыбу. Отыскал в яру и старый ледник, надежно прятал улов от надоедливой мухи. И никак не мог выкроить время сделать коптильню. Теперь Андриан и сам удивился: он свободно косил левой рукой, как раньше правой. А косить Андриан любил. Хоть тогда, хоть теперь. Только коса с посвистом звенела. Вроде земля поет. И разнотравьем пахнет до одури. А Кешка – хвост трубой, то примется траву путать, то копны бодать.

– Женить бы тебя, Кешка, – ишь, чо выделывает.

А у Кешки из-под ног только земля летит…

– Надо, надо женить, – посмеивается Андриан. – Вот вернемся домой и пойдем сватать. Смотри, сколько мы с тобой наперли корма, на всю зиму еды. Вот только бы по хорошей погоде сметать, по-хозяйски убрать.

Кешка, очумев от комаров, прячет голову Андриану под руку и выбивает цигарку.

– Ну, это ты уж зря. Табаку и так на закрутку не более осталось, и то на заячьем помете замешиваю. А от такой смеси горло дерет. Вот ты не куришь, и не надо. Правильно делаешь, Кеха. А вот сколько будет копен, если поставить эту гребь, обкосить и вытаскать из кустов?.. Не знаешь? И я не знаю.

Копны уже устоялись. А когда по небу стали собираться тучи, Андриан спохватился:

– Придется и тебе, братуха, подмогнуть.

Поначалу Кешке не понравилось с веревкой обходить копну и ждать, пока Андриан не заправит веревку под основание копны и свободный конец не привяжет за второй гуж. А как выстоишь, когда комары словно на сковороде поджаривают. Как тут не своротишь копну. Но и Андриан не жадничает, достает бутылку с дегтем. Кешка сразу притихает. Копны они возят и ставят впритык одна к другой по две в ряд и шесть в длину, а остальные подставляют сбоку, и тогда уж хомут с Кешки долой. Дальше Андриан один справляется.

У него уже и вилы трехрожковые приготовлены с коротким и длинным черенком.

Но прежде перекур. Андриану – мох с заячьим пометом. Кешке – щепоть соли на язык.

– Вот с покосом управимся, – обещает Андриан, – наплетем из прутьев корчажек, а в них карася на зиму оставим, пусть спит. А по санному пути возвернемся – и сено нагрузим, и рыбку. Так, Кеха? А может, поохотимся на зайца денек-два, кто нас гонит? А там, гляди, и на глухаря сообразим, можно и лося добыть. Но лося когда еще добудем, а вот утятины отведаем.

Андриан нарезал из Кешкиного хвоста несколько самых длинных волосин и свил силки на селезней. Селезень сейчас не летает. Жирует, едва переваливается, еле носит себя. Похлебка была отменная.

– А ты бы, Кеха, шел на бугор, там ветерком обхватывает, или искупался бы.

Сам Андриан то и дело посматривает на мглистое небо. Из-за горизонта уже высунулись серые перья и зарябило зенит. Побелело озеро. Надрывается желна[2]2
  Желна – большой черный дятел, долбила.


[Закрыть] – просит пить. Дождь будет. Андриан налегает на вилы. Зарод все подрастает. Вот уже стены готовы, осталось крышу на два ската. Теперь Андриан берет вилы с длинным черенком и вершит стог совсем маленькими навильничками. Мелкими шажками переступает, чтобы не терять равновесие. Причесывает, охорашивает стог граблями и подбивает основание. Смахивает подолом рубахи с лица пот.

– Ну вот, хорошо бы теперь дождичка. Ишь, как парит. Как раз бы умыть землицу.

Андриан срезает прутья, связывает вершины и, изловчившись, седлает ими стог. Приставляет к стогу вилы. Шабаш.

Хорошо бы искупаться. Нажгло стерней, и земля на зубах скрипит.

Андриан подобрался к закрайку, и на отмели зашевелилась трава. Сколько карася наплодилось. Андриан разделся, огляделся воровато и усмехнулся:

– Какая тут меня жаба высмотрит? – и полез в воду. Вода хоть и была нагрета солнцем, но горячее тело сразу остудила. Он подождал, пока осядет муть, и, придерживаясь за осоку, покрякивая от удовольствия, перебрался на глубину. Скрутил из осоки мочалку и растер грудь, руки, похлестал по спине. «Да я еще ничего, – подумал Андриан, – отъелся на дармовых харчах. Вот разве только протезы настрогали мозолей. Ну да это ничего, так и должно быть у рабочего человека».

Он поднял голову. Рваные тучи волочились к озеру. Сильнее навалился комар, и Андриан то и дело окунался, но на мокрое гнус липнул горячей смолой. Он выбрался из воды, попроворнее надернул рубашку, штаны, и, пока пристраивал «коней», упало несколько крупных тяжелых капель. И тут же сверкнула молния, ударил гром. И дождь стал солить озеро. Мимо проскочил лоснившийся Кешка и спрятался в укрытие. Андриан огляделся. За озером отбеливал тальник изнанкой листа. Шумел дождь и лес. Он ввалился в шалаш, прилег с краешку на сено, перевел дух. Вода стекала по волосам и горячила грудь, спину. Андриан отдышался, разделся, развесил на перекладину одежду и забрался под шинель. И тут засосало под ложечкой. Он нащупал котелок, попил ароматной ухи, свернулся и тут же уснул.

Сколько он проспал – неизвестно. Проснувшись, долго не мог сообразить: артиллерийский обстрел? Атака? Прислушался – стрекотал кузнечик, переговаривались птахи. Сердце унялось, но вставать не хотелось, и он снова забылся сном. Разбудил Кешка, загремел ведром.

– Порешит посудину, Кешка, я те, варнак! Вот встану, – пообещал Андриан.

И вдруг заходил ходуном шалаш, Андриан схватился.

– Ты что вздумал, нашел обо что чесаться. Вот уж выйду… Сколько ни лежи, а вставать надо, а, Кешка?

Андриан рывком отбросил шинель, как бывало в казарме. Сдернул с перекладины волглую одежду. Протезы были свинцовые.

«Проверю сеть, сотворю ушицу, подсушусь». Андриан вышел из шалаша. Ведро валялось под пригорком. А Кешка бил ногой кострище и был серым от комаров.

– От я их сейчас, – он захватил сухой растопки и спички. Кешка исходил нетерпением, лез к Андриану, прятал голову.

– Ну, Кеха, туды их в качель – озверели, – Андриан собрал с его морды горсть комаров, разжал под дымом. – Что, не нравится? – Ладонь была багрово-красной. Дым растекался, стелился над землей, затоплял озеро.

– Ах ты, Кеха, Кеха, как они тебя, а? – Серые мушки назойливо лезли к быку на кровяные подтеки, в глаза. – Ладно, Кеха, дегтю мы еще добудем, – и помазал Кехе морду. Для себя оторвал кусок мешковины, набросил, прикрыл уши, шею и пошел проверять сеть. Вода прибыла, и гать скрывало на ладонь. Придерживаясь за траву, Андриан подобрался до сети, потянул за тетиву. И такой раздался шлепоток по воде, что он опешил. Вот это подвалило! В каждой ячее трепыхалась рыба. Это улов! Ну, Кеха, пожалуй, надо сматываться. Свезем карася… Вот бы Аграфена порадовалась…

Андриан носил ведерком карасей, ссыпал в матрасовку, перекладывал травой, подкосил и добавил на воз пырья, посидел около дымокура, посетовал, что нечем затянуться, и тогда запряг Кешку и залил дымокур водой.

– Ну, Кеха, давай, братуха, трогай. Ну-у, милый, пошли, – подсобил плечом. Телега качнулась на кореньях, Андриан ухватился за возок, чтобы не отстать, а то, кто знает, уйдет бык! Дорога шла на подъем. Уже выбиваясь из последних сил, Андриан крикнул: