Текст книги "Человек из-за Полярного круга"
Автор книги: Леонид Кокоулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Глава пятая
Парни ввалились на кухню заиндевевшие.
– Ну, давайте, мужики, раздевайтесь. Каждому литровую банку на шею и кружку на руки. – Михаилу Женя налила воды в тазик, полотенце чистое приготовила. Михаил даже заозирался: увидят парни, на смех поднимут.
– Не бойся, – сказала Женя.
Михаил смутился и, стараясь как-то сгладить неловкость, рассказал, как Шаврову попало от Бакенщикова.
– Григорию Григорьевичу? – поддержала разговор Женя.
– И все из-за нас…
– Не может такого быть. Они с начальником стройки кореша, водой их не разольешь, – начала было рассказывать Женя.
– С какой это стороны? – засомневался Михаил.
– А с той и есть. Они уже лет тридцать вместе по стройкам. Бакенщиков еще у Григория Григорьевича начинал мастером. Шавров и тогда был старшим прорабом. Власть переменилась. Бакенщиков в начальники вышел, а когда был мастером, пособирал гайки.
– Вон откуда это! – присвистнул Мишка.
– Ну что ты? Они настоящие друзья. Бакенщиков Шаврову управление давал, сама слышала, как он его однажды «сватал». Не согласился. А так они все время вместе – на охоту, на рыбалку. Шавров и зовет его, правда не на людях, Женькой, как и меня. Да мы здесь все стали свои, все у нас запросто.
Михаил и сам заметил, что в Заполярном иначе люди друг к другу относятся, чем на материке.
Когда Михаила звеньевым ставили, он было заартачился:
– На разряд выше, а это на круг сотня рублей, довесок к зарплате. Что вы, ребята, мне еще у вас надо учиться, есть парни и работают давно, и соображают получше меня.
– Ты, Логинов, не ерепенься. Раз доверяем, оправдывай!
Дядя Коля еще встал и сказал:
– Учиться никогда не поздно. Вот такая бутафория.
Михаил не сказал бы, что он от должности открещивается, нет. Скорей, наоборот. Но тут не принято камни за пазухой держать. В два счета вылетишь. Как-то привез баллоны с кислородом Михаил, сгружал. Ну и себе баллончик лишний прихватил.
Тут же дядя Коля при всей бригаде на Михаила поволок, да так, что жарко стало.
– Ты что же, Логинов, лучше всех, умнее, где это тебя хапужничеству обучали?
– Да ты что, дядя Коля, что я, для себя? – весь залился краской Логинов. – Пусть забирают, не надо мне.
– Смотри, Михаил, в оба. Выравнивай дело…
Дошлый и тот выговорил;
– Ты тогда меня обелил перед бугром, думаешь, мне это надо? Ты, слесарь, не заложи душу Мидасу…
Логинов мог бы подумать, это к нему так, как к новичку. Но вот сегодня Комарова «продрали», звеньевого из третьей бригады. Если бы Михаил не оказался свидетелем, ни за что не поверил бы. Забежал он за электродами к соседям, а там Комарова «прорабатывают». Михаил постоял в дверях, послушал. Оказалось, что мужика послали в Ленск, на центральный склад, теплые вещи на участок получать. Поехал Комаров, привез валенки, а после ребята узнали: выписаны были унты меховые.
– Мы проходили бы и в валенках, – сказал бригадир Серега-керамзитчик, – если бы ты честно признался сам. А так вот тебе бог, вот тебе порог.
Комаров – к Шаврову.
– Не знаю, – говорит Шавров, – откуда ты взялся такой? Доплати в контору разницу между унтами, которые ты заиграл, и валенками, да чтобы духу твоего не было…
Логинов еще спросил:
– Так сразу и выбрасывают из коллектива?
– Не выбрасывают, смотря к кому как, – пояснил керамзитчик. – Вот Беспалова, ты, правда, его не застал, выгнали, он на звеньевого наклепал, будто бы звеньевой заложил своего бригадира за аккордный наряд, работа не выполнялась, а гроши получили. Проверили. Факты не совпали. Хорошо, что убежал и расчета не взял, скорее в порт и на самолет…
– А было и так, – вдохновился Серега-керамзитчик, – запил Костя Сеченов. Собралась бригада, пригласили Шаврова, обсудили. Послали дядю Колю сопровождать Костю на материк. Дядя Коля взял за свой счет отпуск, вернулись через две недели. Работает Сеченов. Шавров его опекает. Кого только цыган не опекает… Человек Шавров мягкий. Иногда кажется, что даже пользуются его уступчивостью. Но это только с налету так кажется, а поживешь, поработаешь – поймешь.
Зима переломилась и пошла на убыль. Красный столбик термометра полез вниз и доставал днем отметку тридцать. Сухая, как толченый мел, шуршала по дорогам поземка. И только ночью еще трещали стены барака. Напористее выл ветер. Но уже оживала под толщей льда речка, надаивала из вечной мерзлоты столько воды, что ее хватало всем, подходи, бери в любой «колонке». Пей, сколько душа примет.
За завтраком Женя вдруг сказала:
– Собери, Михаил, белье, я сегодня стиркой займусь.
И не втихую сказала, а громко.
Логинову показалось, что все на него оглянулись. Никто не отреагировал на ее слова. Только Колька Пензев завел:
– А мне-е рубашку?
– Давно я тебе стирала? Два дня прошло…
– Да с этим Дошлым разве походишь человеком? – скис Пензев.
За столом засмеялись.
– Ох ты, Никола, Никола, – заулыбалась и Женя. – Прокопию-то твои рубахи до пят.
Ушаков сидел рядом с Пензевым и выглядел совсем подростком. Его давно не стриженная голова едва доставала Пензеву до плеча.
Пронька ни слова, Пензев сделал удивленные глаза.
– Видите, какая у человека в глазах тоска, – подвигая чашку с сахаром Дошлому, сказал Колька Пензев. – Мамку ему надо…
Вошел Первухин и, поймав последние слова Пензева, врезался в разговор:
– Найдем и мамку, и папку… Ты, Прокопий, жуй, да беги, придержи ночных бригадиров, звеньевых. Шавров собрать велел…
Первухин сел за стол.
– Женя, мне в кашу клади тушенку, туда и сгущенку, – набивая на ходу рот хлебом, попросил Первухин.
Женя подала бригадиру с верхом наполненную зеленую миску каши, и он основательно уселся за столом.
Глава шестая
На монтажную площадку Первухин приехал на Дашке, поозирался, не видит ли цыган – Шавров не позволял ездить на лошади, – и тогда пустил Дашку к сену, а сам вошел в прорабскую.
– Ничего вас тут понабилось! А надымили-то!
– Да мы, бугор, не взатяжку. Сами не знаем, за что нас сюда…
– Вот, товарищи, чертежи, – расстилая их, как скатерть на столе, говорил Шавров. – Надо сделать тепловую машину, отогревать суглинок для стройки: лета тут, считай, нет. Вот начальник строительства и поручает нам это дело. Все. – Шавров не любил длинных совещаний, не видел в них смысла. И так всем ясно, что от них хочет старший прораб. – Кто возьмется?
Монтажники только переглядывались. Машина? Другое дело монтировать цех, завод – пожалуйста, ни у кого не возникло бы недоумения.
– А кто изобрел эту машину? – поинтересовался Дошлый.
– Дуров, – с небольшим замешательством ответил Шавров, – Александр Александрович.
Монтажники запереглядывались, что-то не слыхали такую фамилию…
– Значит, дурмашина, – определил Дошлый. – По машинам у нас есть тут один человек. Микрометр имеет…
– Верно! – хлопнул себя по коленке Первухин. – Совсем из головы выпало. Логинов, Михаил, ты чего прячешься?
– А что мне прятаться?
– Ну, продвигайся тогда к столу. Пропустите, ребята. – Первухин отстранил Ушакова.
– Что ты скажешь? – подвинув «заглавный» лист, спросил Шавров.
Михаил пожал плечами, потом уткнулся в чертеж, вернее, даже не в чертеж, а в наскоро «сшитые» эскизы. Монтажники ждали, что скажет слесарь, поймет или нет, что это за штука.
– Что-то не разберу. Машина. Реактивный двигатель, трансмиссии нет, крыльев нет, похоже, обогреватель, а вот что греть – не знаю, – наконец сказал Логинов.
– Ясно, будете делать, – подытожил Шавров.
– Я?..
– Первухин, забирай чертежи, приступайте. Если что неясно, я тут, – поставил точку Шавров.
Вышли на улицу.
– Ну, вот и дошла очередь до желтенького футлярчика, будем запускать в действие твой микрометр, – по дороге к обогревалке завел разговор Первухин. – Всей бригаде толкаться вокруг дурмашины не стоит, а вот твое звено… еще подберем человека два-три. Кого бы ты хотел?
– Я? – переспросил Логинов.
– А кто? Пушкин? Ты, Михаил. Назначаю тебя главным конструктором. Ты же звеньевой.
С этого дня он целиком был занят «дурмашиной». Бакенщиков неотступно следил за ходом монтажа. Иногда он приезжал после работы и принимался за оборудование сам; реактивный двигатель стоял под навесом, и Бакенщиков шел туда, списывал характеристики моторов, сверял со своим блокнотом. Прислонившись к косяку, Шавров наблюдал за начальником стройки.
– Как ты думаешь, Григорий, потянет этот двигатель, будем ставить?
Шавров промолчал, он не знал, потянет или не потянет. Его дело приготовить раму, на которую станет двигатель.
Бакенщиков не удивился молчанию Григория. Он знал: Шавров зря не скажет.
– А когда у тебя этот Логинов спит? Как ни приду, он все около машины… Да и сам ты, Григорий, почернел, недосыпаешь тоже!..
– Выспимся на том свете.
Логинов собрал раму под «дурмашину», установили топливный бак. Подошел Бакенщиков, на этот раз в телогрейке.
– Здорово, Михаил, – протянул Логинову руку. Обошел агрегат. – Что-то ты тут нахимичил, не по эскизу?
– Этот Самодуров хоть, видать, изобретатель и с мозгой, – ответил Логинов, – но многое не учитывает, «лепит чернуху».
Михаил было направился прочь.
– Как «чернуху»? Откуда ты взял, что изобретатель Самодуров? – остановил его Бакенщиков.
– Ни откуда не взял, сам нарек. Вот смотрите, – поднырнул Михаил под ведущую ось. – Есть у человека мозг? Угол разворота такой? Ведь как-никак, реактивный двигатель, перевернет он на развороте под углом машину. Вот я и поставил разлет колес пошире, – Михаил вынырнул из-под балки, достал тетрадку. – Вот расчеты.
Бакенщиков проверил – правильно.
– Ну, а еще что этот Самодуров наколбасил? – поинтересовался Бакенщиков.
– Да много кое-чего, – хотел отделаться Логинов общими словами.
– Михаил! – окликнул в это время Дошлый, не обращая внимания на Бакенщикова. – Погляди, поддон-то как тут крепится, посбивал бы руки изобретателю…
– Сейчас, – отозвался Логинов, – погоди, не крепи.
– Так что же изобретатель еще наколбасил?
– Неужели вы, Евгений Иванович, сами не видите, куда он задрал топливный бак?
– Не вижу.
– И не увидите. Мы его разместили под основанием. А где он его наметил?
– Верно, – сдался Бакенщиков. – Бак он нарисовал, но высоко на раме. – Тут только он понял свою оплошность: ведь когда заполнят бак горючим, такая «болтанка» начнется – от бака и неустойчивость машины…
– Как это я не увидел, Михаил? А еще…
– При чем вы здесь?
Бакенщиков придержал его за рукав.
– Это я выдумал этот агрегат, – сказал начальник стройки, – и я рисовал… Ты пойми. Логинов, позарез нужен суглинок – живой, талый, а где его взять? Здесь десять месяцев зима, остальное – лето. Не от хорошей жизни все эти недоработки…
– Понимаю, – сказал Михаил. – Машина-то сама по себе должна быть умной, но поглядим в деле, тогда видно будет, – уже на ходу сказал Михаил.
Бакенщиков пошел за ним. Вместе подошли к Ушакову. Тот возился с поддоном для резервного масла.
– Видел, что нахимичил, – взялся Ушаков костерить конструктора.
– Погоди, не пыли, – оборвал Дошлого Логинов. – Давай ближе к делу.
– Ну вот: гайки отвернуть? Ведь не достать будет, когда мы закроем бортовые. И потом, чтобы сменить масло, придется разбрасывать полмашины.
Бакенщиков молча досадует на себя, на спешку.
«Интересно, как Логинов выйдет из положения, а впрочем, это меня не касается», – ловит себя на мысли Бакенщиков.
Логинов не торопится, ключи перебрал и вроде забыл совсем про поддон.
– Дак что, Михаил? – напоминает Ушаков.
– А ты как хотел? – спрашивает Логинов.
– Если бы болты взять удлиненные…
– Удлиненные? Чтобы проволоку собирать по дороге? Посмотри справа, параллельно к баку, есть место?
Ушаков заходит с другой стороны.
– Ну, есть.
– Посади на кронштейны…
Бакенщиков прикинул: правильно ориентирует Логинов. Надо хорошенько присмотреться к этому монтажнику, смекалистый парень.
– Сколько у тебя в звене?
– Народу, что ли? Пять человек.
– Возьмешь в звено?
Логинов испытующе смотрит на Бакенщикова.
– Если не шутите, становитесь к Ушакову, рассчитайте кронштейны, крепеж…
– Не шучу, – сказал начальник стройки, но как-то беспричинно тоскливо ему стало. «Вот еще, – одернул он себя мысленно, – меньше к себе надо прислушиваться».
– Ну раз так, полезай сюда, – позвал Дошлый из-под машины.
Машина Бакенщикову показалась громоздкой, неприступной. С какой стороны подобраться? Не верилось, что его чертеж воплотится в такую махину.
– Возьми ключ на двадцать два, вон, в ящике. Будем крутить гайки, – опять подал голос Дошлый.
Евгений Иванович заглянул под машину со стороны переднего колеса. Ушаков стоял на коленях.
– Давай, давай, – поторопил слесарь.
Бакенщиков втолкнул в сапоги штанину комбинезона, взял в фанерном ящике ключ, повздыхал и тяжело опустился на колено, согнулся осторожно, словно поясница хрустальная, но тут же над собой рассмеялся.
– Ты знаешь, у меня же радикулит. Зажмет – не разогнуться, а тут напугал я его.
– Привыкнешь, не так будешь гнуться. – Когда Ушаков перешел на «ты», в его голосе проглянули нотки превосходства.
– Говори, шеф, какой болт поддерживать? – спросил Бакенщиков, привыкая к полумраку. – А между прочим, – напомнил он, – бригадир велел мне кронштейны рассчитать.
– А больше он тебе ничего не велел? – ощерился Пронька. – Не сказал, становись к Ушакову?
– Была такая команда, – отпарировал шутку Бакенщиков. Он шумно отдышался от напряжения, чтобы половчее ухватить головку болта.
– Обижаться потом будем, – по-своему истолковал Пронька пыхтенье Бакенщикова. – Вот соберем машину, и обижайся сколько влезет…
Пронька затянул болты, обстучал их молотком и стал протягивать по второму кругу.
– Хэп, хэп, – азартно подергивал он гайку. – Но вот и все. Как ни болела, а померла. Петра Первого еще не так кузнец школил.
– То был Петр Первый и кузнец.
Евгений Иванович взял у Проньки торцовый ключ и попробовал за Ушаковым подтянуть гайку.
– Но ты даешь, – придержал Пронька руку Бакенщикова. – Так ключ задушишь. Бери вороток за конец, рычаг ведь.
Бакенщиков налег на вороток, еще наддал, и гайка чуть-чуть стронулась.
– Ну вот, видал, – чему-то обрадовался Пронька. – Не научи да пошли по миру мыкаться.
– Давно слесаришь? – перебил Бакенщиков. – Какой разряд, Прокопий, так, кажется?
– Прокопий Антонович, – уточнил Ушаков. – А разряд пятый, материковский.
– Что это значит – материковский?
– А то и, значит – кадровый. Тут пока на мертвой точке стою. Сам двигаюсь, а разряд на якоре.
– На якоре?
– Ты что, с луны упал? – из-под локтя глянул Ушаков. – Порядок такой на стройке. Слесарей ни во что не ставят…
– Что-то я тебя, брат, не пойму, – сказал Бакенщиков.
– Я и сам понять не могу. Давай-ка покурим.
Они вылезли из-под машины, охлопали комбинезоны. Бакенщиков закурил папиросу, Ушаков – сигарету.
– Говорят, сигареты легкие обжигают, – прикуривая, заключил Ушаков.
– Бери папиросу, – предложил Бакенщиков.
– Я не к этому. У папирос, говорят, мундштуки остужают дым.
– Бес его знает. Я к беломору привык. Смолю уж сколько… Ты, Прокопий Антонович, начал о слесарях, а не договорил.
– А что договаривать? У нас как? Проштрафился шофер или, скажем, бульдозерист, его раз – и в слесаря разжаловали, крути гайки. Вот и крутится около тебя, мается, он ведь ни хрена не волокет в слесарном деле. А ведь слесарь – это кто? – Пронька вынырнул из-под локтя Бакенщикова с другой стороны. – Если сравнить, то настройщик оркестра: не отладил инструмент – какая игра? – Пронька задохнулся дымом, закашлялся. – Не всякий может. Тут и слух, и глаз, и пальцы верные, да и вообще. – Дошлый посверлил висок. – Вот и выходит, что я всю свою сознательную жизнь хожу в штрафниках. – Он непритворно тяжело вздохнул. – Пропадает гордость за свою профессию.
– Э-э, Ушаков, – протянул Бакенщиков, – рака за камень заводишь, штрафника твоего переводят в слесари на пониженный разряд, так?
– Как бы не так, разряд неприкосновенен. В исключительных случаях только могут снять, а почему бы провинившегося в токари не перевести, в шоферы? Действительно, почему? Не потянет?
– Не потянет, – согласился Бакенщиков.
– Вот я и говорю. То в летчики все бросятся, то в подводники, так уж бытует: летчик – почетно, официант – низко, уборщица – позорно. Ткачиха – герой, а вот что-то подсобного рабочего я в героях не встречал.
– Ты что же, сферу обслуживания хочешь поставить над производством?
– Я бы ни над кем не ставил. Шофер – хорошо, слесарь – не менее почетно.
– Но ведь к слесарю второго разряда и к слесарю шестого в коллективе по-разному относятся. Улавливаешь?
– Разница в тарифной ставке, а так нет. – Отшвырнув окурок, Ушаков нырнул под машину. Но через минуту высунул голову. – Сходили бы вы, – Евгений Иванович, на базу, присмотрели бы металл на кронштейны?
– Что это я у тебя в посыльных? – полусерьезно замечает Бакенщиков. – А кто рассчитает кронштейны?
– Вы, – поморгав утверждает Ушаков. – Кто еще?
– Я и ходи, я и рассчитывай?
– Нет. Вначале сходите, потом рассчитайте, а то рассчитаешь, а металла такого не окажется. Потеряем время. Пока ходишь, я буфер возьму на болты, да еще подумать надо, куда его присобачить.
– Тоже верно, – соглашаемся Бакенщиков.
– Да, чуть не забыл, – Пронька вытащил из внутреннего кармана куртки требование. – Здесь вот швеллер, балка, уголок, да вы знаете, здесь все, чего по чертежу недостает.
Бакенщиков взял из рук Ушакова изрядно потрепанное требование и крупно, размашисто зашагал по дороге. На душе Бакенщикова было неспокойно. Он и сам не знал, отчего щемило, поднывало под ложечкой. Что-то было не так. В отношении Ушакова к нему, Бакенщикову, виделось пренебрежение, да и в машине масса недоработок, он только сейчас их увидел и казнил себя за то, что поторопился. Но ведь время подхлестывало. Несовершенной оказалась его машина, да и в общении с людьми, он заметил, не хватало каких-то «деталей». Стройку, как и свою машину, он не мог увидеть как бы со стороны, с высоты и объективно разобраться во всех промахах. Слишком близко и дорого ему было все, от этого каждую неурядицу на стройке он принимал как личную обиду. Пытался было противиться этому, не получалось.
Ишь, как Ушаков – мысли вернулись к сегодняшнему дню – независим в суждениях. А были ли мы такими? Бакенщиков представил себя в те годы, когда он начинал бетонщиком. Однажды они с бригадиром пошли с предложением к Шаврову, полчаса толкались около дверей, не решаясь войти. Предложение-то было – короб из досок. А ведь молодой прораб не проглядел тогда ни бригадира, ни его – Бакенщикова. К нашему стыду, упрекнул себя Бакенщиков, мы не всегда замечаем человека. А рабочий наш масштабно мыслит. Вот с тем же Логиновым, пожалуй, трудно иному инженеру равняться, забьет.
Глина под ногами хлябала, налипала на сапоги – по пуду на каждый. Бакенщиков едва тянул ноги. Раньше не замечал такой грязи. Проскочить на вездеходе – не то, что грязь месить. Неужели нельзя подсыпать грунта, злился Бакенщиков.
На складе нужного металла не оказалось. И вернулся Евгений Иванович на монтажную площадку с пустыми руками.
– Из чего же завтра кронштейны лепить? – почесал в затылке Ушаков. – Логинов ведь спросит, не посмотрит на портфель, врежет досконально.
– Ну, а как бы вы без меня? – вырвалось у Бакенщикова. – Что бы вы стали делать?
– Комбинировать, – нисколько не смущаясь, ответил Ушаков, скомбинировали бы!
– Ну и комбинируйте! Посмотрю!
– Очень просто: вместо уголка поставлю балку…
– Но это же расточительство, – возмутился Бакенщиков, – за такое, знаете…
– А вы как думали, – уставился глаза в глаза Ушаков. – И металл перерасходуем, и в наряде «округлим». Вот вы пробегали, – глаза у слесаря словно запотели, – а вернулись ни с чем. А сколько наш Логинов теряет на беготне? Мы же его обрабатываем. А не будет он бегать – зубы на полку положим, опять нехорошо. Вот и кумекайте, а я пошел. До завтра.
Вот тебе и Дошлый. Бакенщиков еще постоял, покурил. Подошел Логинов. Евгений Иванович поймал себя на том, что волнуется. Что за чертовщина. Это, видать, от того, что не выполнил задание…
– Профильной стали нет, – виновато сказал Бакенщиков. – Что же ты мне, Михаил, об этом раньше не сказал?
– А с чего будет – сидят бабы, жены начальников, ничего не знают, корову от козы не отличат, а металл и подавно. Скомбинируем кронштейны из листа. Резка, сварка. Зато выход из положения. Не дело, конечно, гнать металл, да время жаль упускать, – спокойно выручал Бакенщикова Логинов.
– Скомбинировать предлагаешь, можно скомбинировать, – почему-то сразу согласился Бакенщиков. Хорошенькая «комбинация» из листа тавровую балку варить. Заикнись бы кто на планерке – выдал бы он на всю катушку… Вроде уступчив, а на самом деле сказал, посоветовался, а вышло – приказал. – Так, значит, комбинировать, – усмехнулся, – с чего начнем?
– Может, уже сегодня поздно, извините, Евгений Иванович, задерживаю.
Логинов взглянул на небо, на закатное солнце. Туман реденько поднимался от Заполярного, и сквозь него, как сквозь мыльный пузырь, радужно светило солнце.
Бакенщиков собрался было уходить, но вдруг обернулся к Логинову:
– Михаил, я выполнил твое задание. Вот эскиз кронштейна. – Бакенщиков вырвал из блокнота листок и передал Логинову, тот неторопливо разглядывал чертеж. Молчал. Евгений Иванович не выдержал, потянулся к эскизу.
– Дай-ка, Михаил, мою записку. Это просто-напросто волевое решение, не больше.
Михаил недоуменно поднял черные густые брови.
– Почему же волевое?
Он еще некоторое время рассматривал эскиз, потом попросил у Бакенщикова карандаш и, подрисовав «косынку», вернул листок.
Бакенщиков пробежал глазами по эскизу.
– Нет, Михаил, все-таки это волевое решение.
– Почему волевое? Я, Евгений Иванович, пустые слова не понимаю, – глухо сказал Логинов. – По-моему, есть решения умные и есть – глупые. Приложите свою линейку, и выйдет по-моему.
– Скажите на милость, какая уверенность. Ну-ка, ну-ка, – развеселился Бакенщиков. Присел на стеллаж, достал из кармана логарифмическую линейку. Подвигал ползунком.
– Логинов, ты маленьким сорочьи яйца ел? Все знаешь.
Бакенщиков думал: «Интуиция, талант, случайность, совпадение? Но ведь Логинов определил развал колес, высчитал угол с предельной точностью».
– Ну ладно, Михаил, делайте. – Бакенщиков вернул эскиз Логинову, а сам решил завтра пораньше выбраться на монтажную площадку.
Но он не мог уйти сразу. Машина его завораживала. Смотрел на нее, и начинало казаться, что реактивный двигатель начинает работать. Кажется, что сейчас сорвется она с места и понесет неведомо куда, набирая скорость.
И ему показалось, что он не выдержит стремительного ее бега… Бакенщиков даже прикрыл ладонью лицо, встряхнул отяжелевшей головой. Чертики в глазах прыгают – надо пойти прилечь. Сумасшедший день.
Ему почему-то вспомнился давний разговор с Шавровым. «Вопросы тактики иногда важнее вопросов стратегии, – сказал тот, – главное не что сделал, а как сделал». Вынырнул из памяти давнишний разговор с женой. «Ради главного можно мелочами поступиться, – начал он философствовать за ужином, – смолчать». – «Э-э, это разговор не новый! – вцепилась Людмила Федоровна. – Цель оправдывает средства, да? Я буду делать подлости, потому что борюсь за честность. Так что-ли?..» Бакенщиков и сейчас поморщился, лезет всякая белиберда…
Он шел обочиной. Шел домой не спеша, ноги его, словно разболтанные в суставах, тыкались в разные стороны. Полнота, которая давно уже ссутулила фигуру, не давала пружинисто шагать, но он весь отдался уже привычному для него ощущению ходьбы, ветра, угасшего вечера. Когда же вот так неторопливо он возвращался домой, когда? Бакенщиков даже остановился: не мог вспомнить. С утра до самой ночи мотался он на машине с объекта на объект, потом кабинет и… снова машина.
Летели часы, дни, годы. Вот и походка утеряла прежнюю легкость и упругость. Под машину сегодня еле влез и повозился всего ничего, а колени все еще чувствуют жесткость земли.
– Да-а, – неизвестно к кому обращаясь, протянул Бакенщиков. И было в этом коротком слове и недоумение, и грусть, и сожаление об утрате чего-то, и упрямое, настойчивое желание подчинить себе как ускользающее время, так и себя ощутить в нем.
Собственная беспомощность, неполадки, в которые его, словно щенка, тыкал Ушаков, – все это с беспощадной ясностью убедило Бакенщикова, что в чем-то он отстал, коли не может навести порядок в своем хозяйстве. Бесхозяйственность на пользу – выкроят, загубят металл на кронштейны, да еще и в наряде «округлят»…
Мысли теснились, сталкивались. Бакенщиков останавливался, прикуривая угасшую беломорину, делал несколько глубоких затяжек и снова забывал о папиросе.
«Надо, чтобы ты был начальник, все мог, чтобы силу твою чувствовали», – высказался он однажды и стал доказывать это теперь себе.
«Силы без правды нету, нету, Женя», – Евгений Иванович как бы вновь услыхал звонкий голос Людмилы.
– Силы без правды… – повторил он вслух.
Завернул за угол. Вот и его коттедж. Пока он на крыльце щепкой отколупывал с сапог грязь, выбежала из прихожей Людмила.
– Боже мой, – запричитала она. – Как же я тебя проглядела? Газик-то не фыркнул. Да ты, никак… Дыхни-ка.
– На улице-то хоть не шуми, – отстранил жену Евгений Иванович.
– Да на тебе лица нет, случилось что? Снимай сапоги – ополосну.
Бакенщиков разувался, а Людмила без умолку тараторила, всплескивая руками.
– Скажи кому – не поверят. Куры смеяться будут. Не двадцать лет, взялся гайки крутить…
– Много ты понимаешь, – огрызнулся Евгений Иванович.
– Где уж нам, – обиделась Людмила Федоровна, – надо было выбирать понятливую, И теперь еще не поздно. Лучше бы прачечную построили, чем твою машину, спасибо бы женщины сказали.
Бакенщиков отмахнулся.
– Кто про что, а курица – про просо.
Людмила Федоровна не ответила и вышла.
– Женя, воды тебе погорячее? – послышался ее голос из ванной комнаты. – Да, вспомнила, из главка звонили.
– Ну и…
– Я сказала, чем ты тут занимаешься: может, хоть в слесари переведут – отмаешься.
Людмила была помоложе Бакенщикова: в поселке старалась играть роль первой дамы. Поначалу это смешило Евгения Ивановича, потом привык и перестал замечать как причуды жены, так и ее саму. И ничего у них не осталось общего, отношения укладывались в некий динамический стереотип, когда люди многое делают по привычке, автоматически. А ведь было и счастье, когда влетал в дом на крыльях, но он только брал, брал. Была любовь, обожание. Он позволял себя любить, только себя позволял и обанкротился: канули в безвозвратное прошлое те дни и годы. Людмила Федоровна его не любила больше… А он?..
Бакенщиков надел тапочки и пошел в ванную.
