Текст книги "Фартовые деньги"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Леонид Влодавец
ФАРТОВЫЕ ДЕНЬГИ

Часть первая
ПУЛЯ В ПУЛЮ

ГРАБЕЖ СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ

Разномастные ларьки и палатки, почти слипшиеся боками, вытянулись в несколько рядов. Сигареты, водка, кассеты, компакты, памперсы, сникерсы. Вешалки с кофточками и турецкими кожанками, ремнями, галстуками, купальниками. Мрачные, ворчливые покупатели и унылые продавцы. Вонь гниющего мяса и плесневелых овощей. Кучи мусора на каждом шагу и ленивые менты, обирающие торгашей. Короче, российский провинциальный рынок. А над всем этим – хмурое, мутно-белое, как скисшее молоко, небо и бесконечные, серые тучи. Будто не июль, а октябрь на дворе.

Два паренька лет по шестнадцати, в мятых бейсболках козырьками назад, стояли в узком промежутке между двумя киосками и посасывали пиво из банок.

– Ща бы травки пыхануть, а? Скажи, Епиха? – мечтательно произнес тот, что был поменьше ростом, одетый в великоватую, мешком сидящую джинсовую куртку.

– Соску тебе, а не травки… – проворчал второй, мордатенький, коротко стриженный, в спортивном костюме с липовой надписью «Адидас». – Ты заработал на травку-то? Молчал бы, пока за мой счет пиво хлюпаешь…

– Пойдем к Пашке, может, ему погрузить чего надо?

– Корячиться еще за десятку… – сплюнул Епиха. – Мне, блин, надо пару сотен хотя бы сшибить. Задолжал малость Угрю. У матери с утра в комоде порылся – ни хрена. Все с собой унесла, сучара. А вечером отдавать надо. Иначе на счетчик встану. Понял, Шпиндель?

– С Угрем не пошутишь… – поежился тот. – Каникулы, бляха-муха, не кончились. Ща бы к школе пошли, потрясли малолеток.

– Много ты у них натрясешь… – отмахнулся Епиха.

– А тебе что, все двести отдавать надо?

– Ну, сотню вообще-то. Но и на жизнь-то надо, верно? Хоть пузырь засосать, все веселее…

Шпиндель вздохнул. Он бы тоже не отказался.

Из промежутка между ларьками пацанам был хорошо виден симпатичный, опрятный, по-заграничному отделанный торговый павильон – «Аудиовидеотехника». Народу вокруг него было немного. Стояла, правда, одна иномарка, в багажник которой два плечистых мужика загружали картонную коробку с телевизором «Сони».

– Тыщи три стоит, – завистливо оценил Епиха. – Живут же, е-мое… На «Хонде» катаются.

– Были бы мы крутые, – размечтался Шпиндель, – наскочили бы сейчас с пушками, ты справа, я слева. Выкинули бы, сели и погнали…

– Ну да, выкинул бы ты их! – хмыкнул Епиха. – Дали бы тебе промеж рог – так ты б на тот конец рынка улетел. В них по девяносто кило, и ростом они под метр девяносто. А пушка, самая дерьмовая – пятьсот баксов стоит. И потом, как бы ты на тачке погнал, козел, если за руль ни разу не садился?

Шпиндель только вздохнул. И помечтать не дает корешок, разом на землю опускает. Конечно, сразу вспомнишь, что сам еще до метра семидесяти не дорос, а вес только-только за сорок – кожа да кости. И не дорастешь, пожалуй, если одни макароны с хлебом жрать… А водить он и правда не умеет. Одна надежда, что перед армией в школу РОСТО направят. Хотя и там деньги на бензин собирают. Мать с отцом зарплату три месяца не видали, могут и это не потянуть.

Иномарка неторопливо выехала с территории рынка, увозя с собой телевизор. Епиха и Шпиндель тоскливо проводили ее глазами. Неужели им никогда не посветит в жизни? А тут еще и пиво кончилось. И так растянули банки, которые можно было осушить за минуту, на целых полчаса…

– Ну что? – спросил Шпиндель. – Пойдем, что ли?

– Погоди… – вновь поглядев в сторону павильона, произнес Епиха.

В это самое время в павильон вошла женщина лет сорока, довольно стройная, неплохо одетая, с кожаной хозяйственной сумкой.

– Что ты там зыришь? – поинтересовался Шпиндель.

– Баба туда зашла, – вполголоса ответил Епиха.

– Ну и что? Как зашла, так и выйдет…

– Вот именно. Раз зашла, значит, деньги есть.

Шпиндель посмотрел на кореша с легким страхом и недоверием:

– Ты чего, по правде ее грабануть хочешь?

– Нет, понарошку… – зло осклабился Епиха.

– Может, она просто так, поглядеть зашла, – прошептал Шпиндель, явно надеясь отговорить приятеля от рискованной затеи. – Она ж на себе телевизор не потащит…

– Все равно, есть у нее шуршики, нюхом чую, – алчно произнес Епиха. – Опять же, необязательно, чтоб она за теликом пришла. Может, купит чего-нибудь типа плейера, сунет в сумку и пойдет. Самый дешевый плейер, блин, в этом магазине по триста «деревянных». Прикинь?! А есть и по пятьсот, даже по тыще.

– Ну и чего? – Шпиндель до этого ничего, кроме морковки и яблок на базаре, не воровал. Правда, как-то раз они с Епихой арбуз стырили, но арбуз уносил Епиха, а Шпиндель только на стреме стоял. Его малость жуть забрала, когда он подумал, что Епиха намылился нападать на эту бабу.

– Как чего? – прошипел Епиха. – Зайдешь спереди, спросишь: «Девушка, который час?» Она к тебе повернется, может, даже сумку наземь поставит. Тут я – хоп! – беру сумку и делаю ноги в одну сторону, а ты в другую, усек?

– Где, прямо тут, на базаре, что ли? – испуганно пробормотал Шпиндель. – Тут же ментов до хрена… Враз поймают!

– Ну, ты тормоз, блин! Она же пешком пришла, правильно? Значит, выйдет на аллею. А там кусты справа и слева, понял? Ты направо, я налево – и нет проблем.

– На этой аллее, между прочим, полно народу… – заметил Шпиндель.

– Зассал? – нехорошо прищурился Епиха. – Тогда вали отсюда, понял?

Шпиндель еще больше испугался. С Епихой ему ссориться не хотелось. Тогда и во двор, пожалуй, не выйдешь…

– Ничего я не зассал, – пробормотал он. – Я прикидываю просто…

– Не хрен прикидывать, – произнес Епиха, выпятив нижнюю челюсть, – вон, смотри, она уже выходит! Не оборачивайся, не пялься на нее – спугнешь…

Женщина вышла из магазина и двинулась в сторону ворот рынка.

– Так и есть, – азартно прошипел Епиха, глядя ей вслед, – видишь, как пошла? Сумочка-то потяжелела. Не иначе, магнитолу купила. Ну, поплыли за ней!

Шпиндель, с колотящимся от волнения сердчишком, пошел рядом с друганом. Он уж был не рад, что обмолвился насчет пыханья. Не вякнул бы, так, может, и не завел бы Епиху. Это он про свои долги вспомянул. Сам-то Шпиндель Угрю не должен, слава Богу. А пыхать ему, если по правде, особо не хотелось. Он еще не втянулся в это дело по-настоящему. Оставалось надеяться, что Епиха сам не решится.

Они держались примерно в двадцати метрах позади женщины, стараясь не выпускать ее из виду и одновременно, что называется, не «прилипать» к ней, чтоб она ненароком их не приметила. Народу на рынке толклось довольно много. Это было и хорошо, и плохо. С одной стороны, пацаны в этой толпе не слишком выделялись и не мозолили глаза своей потенциальной жертве, с другой – ее легко было потерять из поля зрения. Но Епиха со Шпинделем, изредка приостанавливаясь у киосков, будто бы для того, что посмотреть товар, неуклонно продолжали следить за женщиной.

– Так… – прошептал Епиха. – За ворота вышла, лоханка… Пошла в аллею!

Они тоже миновали ворота рынка и двинулись по аллее. Поблизости от выхода находилось еще несколько ларьков, а дальше полоса мокрого, потрескавшегося асфальта тянулась мимо довольно густых кустов, через которые не каждый смог бы враз протиснуться. Метрах в пятидесяти, слева от аллеи, позади кустов располагался старинный забор из кованых железных прутьев, часть из которых была выломана или погнута умелыми и сильными руками местной молодежи, должно быть, еще в советские времена, когда эта молодежь имела избыток здоровья. Справа от аллеи, примерно на таком же расстоянии от нее, сплошной на первый взгляд стеной стояли ржавые жестяные гаражи, ворота которых выходили на двор какого-то старого четырехэтажного дома. Однако сплошной стена гаражей только казалась. На самом деле между несколькими из них имелись узкие промежутки, через которые вполне мог бы протиснуться такой парнишка, как Шпиндель.

– Работать будем вон там, – отдал последнее ЦУ Епиха, – метрах в двадцати за последним ларьком. Иди чуть побыстрее, понял? Обгоняй меня и подходи к бабе! Видишь, сумка тяжелая, она примерно через пару минут руки меняет? Лучше подходить, когда она ее в левую переложит, понял? А я буду делать с разгона. Учти, е-мое, как только она повернется на сумку, то есть на меня, – тут же рви когти в кусты и вали через промежуток между гаражами. Зазеваешься – она тебя, блин, сцапает, не вырвешься! А потом тебя менты живо расколют. Встречаемся в нашем подвале, усек? Ну, пошел, япона мать!

Шпиндель прибавил шагу и, унимая волнение на ходу, приблизился к женщине, которая, беды не чуя, неторопливо шла по аллее. Метрах в пяти перед ней шел какой-то мирного вида дядька с пластиковыми пакетами, чуть подальше – две молодые бабы, а сзади, между ней и юными грабителями, двигалась не очень старая бабка с какими-то старорежимными авоськами, наполненными картошкой и огурцами. Навстречу какой-то народ тоже шел, но ближе, чем в полсотне метров, никого не было. Епиха точно угадал: миновав последний киоск, тетка, намеченная в жертвы, переложила сумку в левую руку.

– Извините, девушка! – выдохнул Шпиндель, хотя дама ему, засранцу мелкому, вполне годилась в матери. – Не подскажете, который час?

Женщина, наверное, внутренне порадовалась, что ее еще за девушку принимают, поставила сумку на землю и глянула на маленькие, возможно, даже из натурального золота часики.

Епиха в этот момент резко рванул бегом и проскочил десяток метров секунды за две, не больше. Обладательница тяжелой сумки даже не успела произнести до конца: – «Пять минут вто…»

Топ-топ-топ! Фр-р! Епиха цапнул сумку за ручки и одним прыжком сиганул сквозь узкий промежуток в кустах.

– Ой! – взвизгнула дама, поворачиваясь в ту сторону, где исчез грабитель. Шпиндель, недолго думая, рванул по своему маршруту, то есть вправо, через кусты к гаражам. На свою беду, ему на пути попалась бабка с авоськами. Хоть и не тяжел был Шпиндель, но скорость развил приличную, и от его нечаянного толчка старуха отлетела аж на край аллеи, тюкнувшись головой о щербатый бордюрный камень. Но шпаненок этого не видел, он, не оборачиваясь, дунул сквозь кусты, к знакомой щели между гаражами. Сзади кто-то заорал басом: «Стой, падла! Держи его!» Затрещали кусты, Шпиндель услышал за спиной тяжелый топот. Похоже, что в погоню пустился тот дядька, который шел впереди. Это Шпинделя очень обрадовало. Он точно знал, что такой пузан просто не протиснется в промежуток, который избрал Шпиндель для своего отступления. Теперь главное было – добежать раньше него…

Тем временем Епиха, ловко проскакивая в промежутки между кустами, уже добежал до железного забора, протиснулся в щель между погнутыми прутьями и, обогнув какие-то сараюшки, очутился во дворе старого двухэтажного дома с подворотней, ведущей на родную улицу. Оглянувшись и убедившись, что за ним никто не гонится, Епиха перешел на шаг. Миновав подворотню, он прошел метров пятьдесят по тротуару, затем перебежал улицу и юркнул в свой двор, напоминавший по форме букву П. Здесь, в середине двора, тоже стояло с десяток жестяных гаражей. Обойдя их ускоренным шагом, Епиха вошел в облупленную дверь одного из подъездов и по темной, ничем не освещенной лестнице спустился вниз, к двери, ведущей в подвал. Постаравшись особо не шуметь, он проскользнул в полутемное помещение и прислушался. Вроде тихо. Только вода где-то капает.

Епиха пробрался в самый дальний от двери конец подвала. Там лежала какая-то ломаная мебель: стулья, столы, шкафы, доски от стендов. Все это в незапамятные времена принадлежало «красному уголку», где когда-то собиралась жэковская – то есть пенсионерская – парторганизация КПСС. Сейчас ее уже не было, но на это партийное имущество охотников не нашлось.

Человеку непосвященному казалось, будто дальше хода нет. Однако Епиха, Шпиндель и еще человек пять парней знали, что, если пролезть между тумбами тронутых гнилью двух письменных столов, поверх которых лежало еще четыре таких же, а затем отодвинуть в сторону обитый серым холстом стенд из ДСП, вроде бы прижатый к стене грудой столов и книжным шкафом, то откроется дверь в небольшую комнатку. Там проходила труба отопления и было тепло в зимние месяцы. Летом там пацаны обычно не тусовались, потому что труба оставалась холодной, а когда шли дожди, еще и сыро было. К тому же летом большая часть ребят разъезжалась по деревенским родственникам, а те, кто оставался, искали себе всякие заработки-приработки.

Епиха, когда назначал Шпинделю место встречи, был на сто процентов уверен, что в подвале, кроме них двоих, никого не окажется. Конечно, вся братва своя, но лучше, чтоб об их грабеже знало поменьше народу.

Отодвинув несколько поваленных набок стульев, которые прикрывали собой лаз, ведущий к двери, Епиха затолкал сперва сумку, а потом заполз сам. Добравшись до стенда, заслонявшего дверь, он с усилием сдвинул тяжелую ДСП вправо, толкнул дверь и протиснулся в комнатку, втянув за собой сумку. Потом развернулся, снова вполз в лаз, замаскировал его стульями, задом отполз за стенд, взялся за дверную ручку, привинченную к ДСП со стороны потайной двери, и задвинул плиту на место. Потом ощупью, в абсолютной темноте, закрыл дверь. Чиркнул зажигалкой и при свете маленького пламени нашел пивную бутылку, в горлышко которой был вставлен огарок свечки.

Бутылка-светильник стояла на столике, который когда-то был журнальным. На нем обычно пацаны раскладывали закуску и выпивку. Кроме него, в комнатушке имелся старый дерматиновый диван, пяток стульев и книжный шкаф без стекол, в котором на верхней полке стояли стаканы, а на нижней – два десятка пустых бутылок из-под пива и водки. На стенах было наклеено несколько плакатов рок-групп и картинок с голыми или полуголыми бабами, в основном из календарей и старых журналов, подобранных на свалках. Стены, само собой, были испещрены всякой «наскальной живописью»: матерными словами, проиллюстрированными соответствующими рисунками, эмблемами все тех же рок-групп, какими-то абстрактными рожами и персонажами из американских боевиков – очень далекими, разумеется, от оригиналов.

Оказавшись в потайной комнатке, Епиха более-менее успокоился и перевел дух. Теперь, конечно, его немного беспокоило, не попался ли Шпиндель, но все же основное напряжение с души спало. К тому же не терпелось глянуть, что же ему такое удалось хапнуть. Поэтому Епиха слегка трясущимися пальцами взялся за «молнию» сумки. Ш-ших!

Внутри оказалась коробка с цветной картинкой и нерусскими надписями, которые Епиха не разумел. Что такое «SONY» или «JVC», он соображал, но что означает «AL440LX Motherboard For Intel Pentium II Processor», было выше его понимания. Впрочем, на картинке был изображен компьютер с клавиатурой, и Епихе стало ясно, что в коробке, по идее, лежит какая-то хреновина, к этому компьютеру относящаяся. Настроение сразу упало.

Во-первых, Епиха сам в компьютерах ни хрена не петрил и друганов, которые в этих делах соображают, тоже не имел. Угорь, может, и имел, но ежели даже эта штука стоит больше 200 рублей, ни в жисть настоящей цены не даст. Во-вторых, ежели попробовать самому толкнуть где-нибудь, то обязательно кинут. Да и кому нужна такая фигулина, Епиха тоже не знал.

Тем не менее он вынул коробку из сумки и положил на стол. Внутри больше ничего не было. Правда, в боковом кармашке нашелся кошелек. Но лежали в нем всего-навсего три мятые десятки и еще какие-то копейки старыми рублями. Конечно, на бутылку хватит, но на отдачу долга Угрю – ни фига. Частями тот не примет…

Из-за двери послышались осторожные шаги, а затем шорохи и шум отодвигаемых стульев. Потом затарахтела отодвигаемая ДСП, чуть скрипнула дверь, и в комнату вполз Шпиндель.

– Ты тут, Епиха? – спросил он.

– Стулья задвинь, оболтус! – проворчал тот.

Пока Шпиндель возился, Епиха все переживал случившийся облом. Думал даже отвести душу с горя – придраться к Шпинделю и начистить ему морду. Просто так, чтоб успокоить сердце. Загадал: если Шпиндель сразу начнет спрашивать, чего было в сумке, – дать ему в пятак! Если нет – помиловать.

Но Шпиндель спрашивать не стал. Он начал рассказывать, как ловко ему удалось смыться.

– Там, блин, за мной такой кабан погнался – я бу-бу! Килограмм на двести! А я – шнырь! – и между гаражей проскочил. Он и передом, и боком, и раком – и ни хрена пролезть не может! Мата нагнул – во! А я – фьють! – в тот двор, рынок обежал – и сюда.

– Молодец, – иронически похвалил Епиха. – Ты, бля, как неуловимый Джо! Которого никто не ловит, потому что он на хрен никому не нужен. Видишь, бля, какие бабки крутые взяли?

И он потряс мятыми бумажками из кошелька.

– А коробку смотрел? – спросил Шпиндель.

– Нет. Там какая-то фигня электронная.

Но Шпиндель уже полез расковыривать серебристую заклейку на плоской стороне коробки. Трык! – коробка открылась, и на цементный пол подвальной комнатушки с шорохом и шлепаньем, одна за одной посыпались заклеенные бумажной лентой с печатями пачки зеленоватых купюр с овальными портретами лысоватого мужика и нерусскими буквами…

– Баксы! – вырвалось у Епихи и Шпинделя почти одновременно…

СУРОВОЕ ДЕЛО

Толстый мужик, неудачно пытавшийся поймать Шпинделя, в это самое время, запыхавшись и отдуваясь, возвращался на аллею. Он вовремя вспомнил, что, пустившись в погоню, оставил свои пакеты с покупками каким-то незнакомым бабам. Денег в них, конечно, не было, но продуктов лежало рублей на полтораста. Фиг его знает, бабы, конечно, вроде приличные, но нынче все воруют… А он как-никак почти полчаса безуспешно бегал вокруг гаражей и по дворам.

На аллее, когда он там появился, обнаружилась небольшая толпа, стояли «Скорая» и милицейский «уазик», расхаживало несколько милиционеров в форме и в штатском. Фотограф прятал в футляр камеру со вспышкой, какая-то дама что-то разглядывала в кустах. Другие свидетелей опрашивали. Служебно-розыскная собака виновато скулила – не могла унюхать след на мокром асфальте и сырой траве – дождь все еще моросил. Два мрачных санитара под командой толстой врачихи в кожаной куртке поверх белого халата запихивали в «Скорую» носилки. На носилках лежало тело, укрытое с головой, так сказать, по-покойницки, а около бордюрного камня, на асфальте, сиротливо валялись авоськи с картошкой и огурцами. Капли дождя нет-нет да и попадали в небольшую багровую лужицу, разбавляя кровь водицей…

Бабы, которым толстяк оставлял свои пакеты, никуда не делись. Они что-то рассказывали оперу в штатском.

– Вот, вот он! – загалдели они, указывая на толстого мужика. Тот даже испугался, потому что менты сразу начали на него смотреть, а собака загавкала. Еще, блин, заподозрят, будто он сумку вырвал или бабку затоптал…

Но выяснилось, что бабы просто объясняли оперу: мол, именно он за одним из грабителей погнался, оставив нам свои пакеты. Как раз за тем, который, удирая, толканул старушку.

– Документы предъявите, пожалуйста! – вежливо попросил опер у толстяка.

Тот предъявил и оказался Жулиным Василием Борисовичем.

– Василий Борисович, вы грабителей разглядели?

– Одного только. Невысокий такой, тощенький, в джинсовом костюме. Но прыткий – успел через гаражи проскочить, а мне их обежать пришлось. Не протиснуться было. Куда побежал – черт его знает, там двор проходной на три стороны.

– А второго, значит, не разглядели?

– Я ж шел-то впереди! Слышу, женщина кричит: «Ой!» Обернулся – как раз этот хлюст налетел на старушку, сшиб с ног – и бегом в кусты! Я вот этим девушкам пакеты оставил и за ним… Вы про второго у самой женщины спросите, она этого должна была рассмотреть.

– К сожалению, – произнес опер с явным удивлением, – исчезла она куда-то.

– Наверно, сама за парнем погналась, – предположил Жулин.

– Нет, – сказала одна из женщин, которым Василий Борисович оставлял свои пакеты. – Второй парень куда-то вправо побежал, к забору. Я, правда, только видела, как кусты шевелятся, самого не разглядела. А эта, потерпевшая, мимо нас по аллее побежала. Прямо вперед. Напугалась, наверно, сильно…

– А по-моему, – заметила вторая, – она больше всего испугалась, когда мы с Аленой стали кричать: «Милиция! Милиция!»

– Не ошибаетесь? – спросил опер. – Это точно?

– Мне так показалось… Мы ж вообще-то из-за этой бабушки кричать стали. Увидели, что она не встает и не шевелится, потом кровь разглядели – и заорали. Ужас, правда, ни за что ни про что…

– Она что ж, до смерти убилась? – охнул Жулин.

– «Скорая» поздно приехала, – произнесла сокрушенно та, которую назвали Аленой. – Я слышала, вроде бы перелом основания черепа…

– Надо же!

– Спасибо, – сказал опер. – Василий Борисович, дайте свой домашний телефон, пожалуйста. Вы нам можете понадобиться.

Жулин продиктовал телефон, забрал пакеты и пошел в том же направлении по аллее, в каком двигался до происшествия.

Аллея вывела его на небольшую площадь, ему надо было обойти ее по краю и свернуть в боковую улицу. У тротуара стояло несколько легковых автомобилей. Когда Василий Борисович проходил мимо малиновой «девятки» с тонированными стеклами, дверца машины неожиданно распахнулась, и оттуда выскочила та самая женщина, которую ограбили.

– Извините, – сказала она, – я вам даже «спасибо» не сказала…

– Не за что, – отмахнулся Жулин. – Не догнал я этого подонка. А вы чего ж убежали-то? Там милиционеры вас хотят расспросить, что и как… Вы ж второго видели, а я нет.

– Ой, – сказала женщина, – давайте не будем об этом на улице, а? Садитесь в нашу машину, там и поговорим…

И уселась на переднее сиденье рядом с водителем. Жулин неловко полез на заднее, разумеется, держа в руках пакеты с покупками. Сел и отчего-то забеспокоился.

В машине за рулем сидел крупный мужик, габаритами не меньше Жулина, но явно помоложе и покрепче. А на заднем сиденье располагался еще один. Не успел Василий Борисович ерзнуть назад к дверце, как откуда ни возьмись появился третий, сильным движением корпуса отпихнул Жулина на середину и уселся рядом. Клац! – дверца захлопнулась, а «девятка», зафырчав мотором, круто вывернула от тротуара на мостовую и понеслась прочь от площади. Жулин так опешил, что пришел в себя лишь через пару минут.

– Вы что? – испуганно пробормотал толстяк. – Куда везете?

– Молчи, сука! – И в мягкий бок Жулина уперлось пистолетное дуло.

– Да что вы… – охнул Жулин. – Не брал я вашей сумки!

Бац! – его крепко двинули пистолетом по голове, и Василий Борисович потерял сознание…

Очнулся он не скоро, только тогда, когда его уже выволокли из машины и тащили под руки в наручниках. Судя по всему, пока он был без памяти, «девятка» успела выехать куда-то за город и находилась на безлюдной территории какого-то заброшенного склада.

Жулина сперва втащили через ворота в приземистое, длинное кирпичное здание, а потом доволокли до открытого канализационного люка в асфальтовом полу и поставили на колени, держа с двух сторон за локти скованных рук и нагнув его лицом к колодцу, источавшему жуткую вонь.

– Значит, ты одного парня хорошо запомнил? – спросил спокойный голос откуда-то из-за спины.

– Да, – еле ворочая присохшим от страха языком, произнес Василий Борисович.

– Если его тебе предъявят, опознать сможешь?

– Да…

– Спасибо, – произнесли сзади. – Больше вопросов не имею!

Дут! – выстрел из пистолета с глушителем ударил как раз в тот момент, когда Жулин подумал, что его собираются отпустить. Пуля вонзилась в затылок, просверлила череп насквозь и вылетела через правый глаз вместе со студнеобразными ошметками, кровью и мозгом. Труп обмяк и шмякнулся на пол. Один из тех, что держал Жулина за локти, расстегнул и снял с убитого наручники, ухватил за лодыжки и спихнул в колодец, где журчала прокатывающаяся по коллекторам вонючая мутно-зеленая жижа.

– Зачем ты его? – испуганно взвизгнула «потерпевшая». – Он же ничего нам не сделал…

– Он слишком много знал, – ответил тот, кто застрелил Жулина. – Во-первых, пацана видел в лицо, а во-вторых – тебя. Если его менты допросят, то могут выйти и на эту шелупонь, которая тебя, корову траханую, облапошила, и за тебя зацепиться.

Женщину затрясло мелкой дрожью. Она поняла, что и ей жить недолго.

– Не трясись, слякоть! – процедил крутой. – Мы на тебя надеялись, стерва, понимаешь? У нас шанс был, маленький, но был. И если б ты, падла, варежку не разинула, мы бы сейчас имели эти баксы.

– Жо-орик! – взвыла баба, заливаясь слезами. – Кто ж знал?

– Если б тебя менты схавали – я б ничего не сказал, – жестко произнес Жора. – Это уж судьба была бы такая. Но ведь нормально прошла! Опера даже не усекли ничего, хотя стеклили в оба. А ты лопухнулась, гадина!

И он наотмашь хлестнул бабу по щеке.

– На пустом месте поскользнулась, лярва! – Жора левой рукой сгреб бабу за ворот платья, а правой приставил к ее испуганно зажмурившемуся глазу глушитель, навинченный на ствол пистолета.

– Так бы и нажал, чтоб мозги твои сучьи размазать! – прошипел он с яростью. – Но нельзя! Ты этих пацанов видела. Если, блин, мы их не найдем раньше, чем менты, – нам всем хана. Шура Казан не простит. Ему эти деньги нужны завтра до полудня. Поэтому, падла, придется тебе чуток пожить. Однако наказать тебя, прошмондовку, надо. Сухарь, Клим! Давай сюда козлы!

Парни приволокли со двора деревянные козлы, на которых в деревнях дрова пилят.

– Раздевайся, паскуда! – приказал Жора, оттолкнув бабу. – Догола!

– Жорочка! Милый! Не надо-о!

– Быстрей, стерва, если не хочешь, чтоб мы твое тряпье изодрали! Клади вон туда, на козлы, не попачкаешь…

Баба, всхлипывая, сняла кожаный жакет, положила его на шероховатый, изрезанный пилами чурбак, потом дрожащими руками расстегнула ворот кофточки.

– Живее, живее копошись, а то поможем! – прорычал Жора, когда женщина стянула через голову юбку и осталась только в колготках, туфлях и нижнем белье. – Титешник снимай, не стесняйся! Все свои… Телись живее, падла!

– Трусишки тоже не забудь! – хохотнул один из подручных. – А она еще ничего, Сухарь, верно?

Сухарь смачно сопел, держа руку в кармане штанов, алчно глядя на то, как женщина, скорчившись и инстинктивно пытаясь закрыться от лапающих взглядов, снимает колготки и трусы…

– Ложись животом! – приказал Жора, указывая на чурбак, поверх которого была набросана одежда. – Не бойся, сиськи не занозишь! Привязывайте ее!

Сухарь и Клим вытащили моток капронового шнура и проворно прикрутили женщину кистями рук к передним «рожкам» козел, а лодыжками – к задним «ножкам». Она не сопротивлялась, потому что знала: начнешь брыкаться – хуже будет.

– Клево! – хихикнул Клим и пошлепал привязанную по ягодицам.

– Ну, кто готов? – хмыкнул Жора.

– Я! – счастливо хохотнул Сухарь. – Как юный пионер…

– Иди, заряжай Нинке! В задницу…

Сухарь расстегнул штаны, достал мощный прибор, приставил, нажал…

– А-а-ай! – истошно завизжала женщина. – У-уй, мама-а! Больно-о-о!

– Ни хрена, потерпишь! – пропыхтел Сухарь, ухватывая ее за бедра и жадно дергая на себя. – На! На! На, с-сука!

– А! Ай! О-ой! – взвизгивала Нинка от этих пронзающих толчков. – Пожалейте, мальчики-и!

– Ничего, – безжалостно сказал Жора, – не помрешь. Пасть открой, сучонка! И упаси тебя Бог не только кусануть, а и чуть-чуть на зуб попробовать – сразу башку отверну! Соси, падла!

И сцапав ее за шею, надавил большими пальцами на подбородок, разжал рот и всунул туда хреновину.

Клим подошел сбоку, ухватил Нинку за груди и стал жадно мять их волосатыми ручищами.

– Ишь, сисятая! – урчал он. – Вот уж я тебя полапаю, полапаю!

– Ы! Ы! Ы! – ускоренно запыхтел Сухарь, кончая. – У-у-у, бля-а-а!

– Переход подачи! – объявил Жора. – Клим, становись на хлебальник! Сухарь – на сиськи!

А сам, по-быстрому накатив на шишку презерватив, пристроился на освободившееся после Сухаря место.

– Оп-па! – сладострастно воскликнул он, грубо вгоняя плоть.

– Уй! – вскрикнула Нинка, болезненно дернувшись.

– Не нравится, курва?! Не нравится?! А варежку разевать лучше? Лучше, сука?! Ты Бога благодари, что мы тебе в это место лом не впиндюрили! Поняла?! Поняла, падла?!

Нинка только мычала – рот у нее тоже был занят…

После того, как ее трахнул еще и Клим, Жора спросил у стонущей бабы:

– Ну как, понравилось? Сорок три года прожила, а не пробовала? Век живи, век учись… Сейчас мы тебя еще ремешком немного поучим – совсем умная будешь.

Клим и Сухарь выдернули из штанов крепкие ремни из жесткой кожи, сложили их вдвое и встали по обе стороны от козел.

– Двадцать горячих врубите, – огласил приговор Жора. – Но покрепче, блин, с оттяжечкой!

Сухарь занес руку, махнул… Ремень звонко хлестнул Нинку поперек ягодиц, оставив алую полосу на молочно-белой коже.

– А-а-а! – истошно заорала она.

Клим в свою очередь крепко стеганул бабу, и пошло… Жора, пока Нинку пороли и она, истерически, взахлеб визжа, извивалась, привязанная к козлам, неторопливо считал удары.

– Так, – сказал он, когда экзекуторы приложились по десятому разу, – хватит. Отвязывайте ее. Одевайся, лахудра!

Нинка, охая и всхлипывая, сползла с козел, стала натягивать трусы на исполосованную, припухшую задницу.

– Обрати внимание, сучка, – процедил Жора, – на морде тебе отметин не поставили. Пять минут даем, чтоб прореветься, подмыться-умыться и подштукатуриться. Поможешь найти этих засранцев – простим. Не найдем – будешь в этом люке гнить, уловила? И не от пули сдохнешь, поняла?

– Да где ж я их искать-то буду? – простонала Нинка.

– Искать мы будем, твое дело – опознать. Давай ворочайся, мы и так до хрена времени потеряли…

Клим сопроводил Нинку к умывальнику, Сухарь потащил козлы на двор, а Жора, оставшись один, закурил с устатку.

Да, отвели душу на Нинке, но не больно это утешило. И то, что они этого дурака толстого замочили, положение не шибко исправляло. Если менты найдут пацанов, стыбзивших сумку у этой разгильдяйки, – это хана. Шуре Казану никаких объяснений не потребуется, и перевалить вину на Нинку не удастся. Ему нужны его бабки. Такие, которых Мише и всем его друганам за сто лет не собрать. И эти бабки уже завтра должны быть у него на хате.

Жора успел за пять минут промотать в голове все, что стряслось в течение двух дней.

Вчера прибыл курьер от южных друзей Казана и привез баксы. За какой товар платили – фиг знает. Жоре и его корешам об этом знать не полагалось. Система была отработана с давних времен: курьеры приезжали в магазин «Аудиовидеотехника» с кейсом и оставляли деньги директору, который состоял под крышей Казана. Курьер выходил из магазина с пустым кейсом, а денежки перегружались в коробку из-под какой-нибудь магнитолы, телевизора или видака. Потом директор звонил в контору Казана и передавал факсом условную фразу: «Передайте Александру Петровичу, что SONY Black Trinitron KV-14T1R (называлась та марка изделия, коробку из-под которой использовали в качестве контейнера для денег), которым он интересовался, поступил в продажу». После этого Казан давал команду Жоре, и тот, в компании с Климом и Сухарем, приезжал в магазин в качестве покупателей. Надо было представиться, что, мол, от Александра Петровича, и предъявить распечатку факса, на которой было написано название изделия.