Текст книги "Фартовые деньги"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Нинка пронеслась через мостик, потянула в горку на второй передаче, покатила через лес. Скосила глаза: Шура сполз набок, к дверце. Убрала правую руку от баранки, потрясла его за мокрый от крови рукав, заорала:

– Шурик! Очнись! Не помирай!

Казан пошевелился, пробормотал:

– М-молодец… Буди меня, если засыпать буду… А то не проснусь, на хрен… Жми! Совсем недалеко осталось. Сейчас в поселок въедем. Там будет магазин «Леокадия» и бар «Утиные истории», сразу вправо сворачивай и езжай до упора, метров триста по улице. Прямо в мои ворота упрешься. Ой, ма… Кажись, загнусь все-таки…

– Нет! – заорала Нинка, заметив, что Казан опять обмякает. – Не вздумай! Не помирай!

– Не помру, не помру… – пробормотал Шура. – Уговорила!

Впереди засветились желтоватые огни натриевых фонарей, горевших на улице Ново-Сосновки, дальний свет фар грузовика уперся в закрытые ворота.

– Там заперто впереди! – Нинка опять тряханула Казана за плечо. – Останавливаться? Там охрана стоит! Да отвечай же, блин! Не спи!

– Притормози! – сказал Казан. – Не надо давить, хорошие ребята…

Нинка остановилась у ворот, настороженные охранники с помповыми ружьями заглянули в кабину.

– Александр Петрович! – испуганно воскликнул один. – Вы ранены?

– Нет, придуриваюсь! – произнес Шура, которого пробило на сарказм. – Ворота открывайте, пидоры! Быстро!

Пока охранники суетились, Шура опять сник, и Нинке пришлось его трясти.

– Шури-ик! Не спи ж ты, козел драный!

– За «козла» – ответишь! – произнес Шура. – Особенно если я помру.

Ворота открыли, и Нинка с места в карьер понеслась по поселку.

– Нинуль, – неожиданно спросил Казан, – ты замужем?

– Нет, – ответила она. – А ты руку предложить хочешь?

– Ну, – произнес этот хам, находящийся на грани жизни и смерти, – рукой ты, наверно, и сама умеешь…

Нинка этот прикол мимо ушей пропустила и ответила по-простому, по-рабочему:

– Если не сдохнешь – потрахаемся…

– Заметано! – объявил Шура. – Теперь не помру, пока не трахну!

У него, паразита этого, даже голос пободрее зазвучал!

В этот момент Нинка уже вписывалась в правый поворот мимо магазина «Леокадия». Она даже не разглядела шикарные особняки и коттеджи, проглядывавшие из-за солидных заборов. Если б, допустим, она мимо такого поселка на автобусе ехала, то небось все глаза бы пропялила на то, как богатые люди живут.

– Если не откроют сразу – долби бампером! – приказал Шура, когда в конце улицы фары высветили бетонный забор с железными воротами. – Их, паскуд, иногда пугать надо!

Должно быть, он имел в виду охрану своей дачи.

Но ворота открылись гораздо раньше, чем Нинка до них доехала. Самосвал влетел в ворота, едва не сбив целую группу людей, которые, должно быть, прибежали встречать Казана. Но Нинка остановилась вовремя.

– Молодцы те, на внешних воротах, – похвалил Казан, – предупредили моих…

Нинка вдруг ощутила такую нечеловеческую усталость, будто это не Казан, а она сама пол-литра крови потеряла. В следующую секунду она потеряла сознание.

КОМУ НЕ СПИТСЯ В НОЧЬ ГЛУХУЮ?

А в это самое время, на островке посреди камышей, Епиха и Шпиндель все еще лежали на траве, привязанные ремнями за руки к толстенному корню, и были даже не в силах штаны подтянуть. Колышки, которыми Нинка их вытянула в струнки, ребята кое-как смогли расшатать и ноги более-менее освободили. Но развязать зубами Нинкины «милицейские узлы» на ремнях они все еще не сумели. К тому же каждое неловкое движение причиняло им сильную боль в тех местах, которые эта ведьма отхлестала до крови. Да и не только в них. Саднило и там, где она их сигаретой жгла, и в потянутых связках побаливало, и в суставах. Да и лежание на сырой земле под дождем здоровья не прибавляло. К тому же они с утра ничего не жрали, да и вообще настроение было у обоих такое, что они с удовольствием бы померли или сами себя убили, но и этого сделать не могли. Они ненавидели и Нинку, и друг друга, и каждый самого себя, но… руки были в буквальном смысле связаны.

Развязываться они взялись почти сразу же после того, как Нинка убежала, еще засветло. Но так и не успели до темноты. К тому же после того, как на какое-то время прекратились дождь и ветер, над болотом запищали комары. И такие злые, такие кусачие, что врагу не пожелаешь. Целый час безнаказанно изгалялись над пацанами, кровопийцы! И не прихлопнуть – руки-то связаны! – и не убежать, и не почесаться… А они, гады, жалили куда хотели: и лица, и руки, и задницы, и через одежду доставали. Пацаны только могли перекатываться с боку на бок и с живота на спину, матерились, стонали, выли, судорожно дергались. В общем, это было прямое продолжение Нинкиных пыток. Епиха и Шпиндель были на сто процентов уверены, что она это комариное мучение загодя предвидела.

Когда они уже начали с ума сходить от постоянных болезненных укусов и неимоверно зудящей кожи, пошел дождь с ветром, и комары убрались. Но зато стало совсем темно, и разобраться в узлах, тем более с помощью одних лишь зубов, стало совершенно невозможно. И оба они, почти одновременно, поняли, что раньше, чем рассветет, они с узлами не справятся. К тому же стянутые ремнями руки затекли, распухли, и пальцы стали плохо шевелиться.

Холод и дождь немного притушили боль и зуд, сыграв роль своеобразного компресса, но были сами по себе испытанием крутым. Особенно для Шпинделя, у которого Нинка забрала сапоги. Епиха тоже мерз, но у него все-таки ноги были обуты. А бедняга Шпиндель совсем загибался. Он ведь еще и тощий был, во всяком случае, в сравнении с Епихой.

Некоторое время они еще могли переругиваться, обзываться, упрекать друг друга, фантазировать на тему, как они поймают эту чертову Нинку и отомстят, но потом весь этот словесный понос стал заканчиваться. К полуночи сил у обоих хватало только на то, чтоб лежать пластом и глухо стонать. Голоса у обоих сели, во рту пересохло, и их мучила жажда, будто они находились в пустыне, хотя дождь не прекращался и можно было слизывать с травы его пресные капельки. Временами на Епиху и Шпинделя находило какое-то странное состояние, пограничное между сном и явью, когда возникали всякие жуткие видения типа Нинки с розгами, Сухаря с топором в башке, воронки, из которой вылезают ожившие трупы… Иногда мерещилось, будто по траве змеи ползают, – короче, крыша ехала.

В самом начале своего сидения на привязи ребята еще питали какую-то надежду на то, что вдруг появится какой-нибудь рыболов, который знает это место, подобно Епихиному отцу, или кто-то прибежит, услышав крики на болоте. Ведь они, особенно во время порки, орали, не щадя голосовых связок. За два километра услышать можно. Но никто из тех рыбаков, что сидели на Снороти с удочками – дотуда, если по прямой, и полутора километров не было! – не стал интересоваться, что там за вопли. Конечно, кто-то мог подумать, будто пацаны просто дурачатся спьяну, но не все же… Наверняка были и такие, что отчетливо поняли: там кого-то бьют, может быть, даже убивают, но не побежали спасать или хотя бы искать милицию. Тем более что отсюда за этой милицией надо, наверное, не ближе, чем в Лузино, ехать, куда автобус с интервалом в полтора часа ходит. Или дожидаться, пока какая-нибудь милицейская машина случайно проедет мимо остановки. Пока дождешься, все события уже закончатся. Приведешь ментов к остывающим трупам, а менты еще тебя же и заподозрят! Ну а если, как говорится, удастся кого-то спасти – попадешь в свидетели. То есть очень просто можешь встрять между законом и крутыми. И окажешься перед очень непростым выбором: либо сказать правду и получить пулю в родном подъезде, либо соврать и оказаться под статьей за заведомо ложные показания. Кому охота?

Несмотря на юный возраст, и Епиха, и Шпиндель все это очень хорошо понимали. Надеяться можно было только на счастливый случай, но они, эти счастливые случаи, – жуткая редкость.

Несчастные случаи гораздо чаще происходят. Вся история, приключившаяся с ними за прошедший день, – типичный пример того, как счастливый случай перерастает в несчастный.

Тишина казалась гробовой, хотя и ветер шуршал камышом, и дождь шлепал по траве и воде, и сама вода в протоке понемногу журчала. Но все эти природные звуки только подчеркивали позабытость-позаброшенность пацанов. И тоска смертная их медленно добивала. Домой хотелось – ужас как. Даже Епихе, которому его алкаши-родители надоели поверх горла. А уж Шпинделю, у которого родители наверняка сейчас волновались и из угла в угол бегали, не находя себе места, родная квартира вообще вспоминалась как рай земной. И это при том, что они прекрасно помнили насчет крутых, которые могут свести с ними счеты. Как-никак те двое, чьи тела сейчас плавали в старой воронке, погибли не без участия Епихи. Шпиндель, тот больше ментов боялся: ведь Нинка сказала, что бабка, которую он, удирая, толканул, до смерти убилась!

Где-то около двух часов ночи они опять впали в забытье. То самое, со страшными и жуткими видениями. У обоих, похоже, температура поднялась, и даже бред какой-то пошел.

Сколько так продолжалось – они не запомнили. К тому же Епиха очнулся несколько раньше, чем Шпиндель. Ему перед этим привиделось, будто здесь, на этом островке, стоит палатка, которую они ставили с отцом, когда приезжали сюда пять лет назад. И будто его отец тоже здесь – не нынешний, насквозь проспиртованный полуидиот, а вполне нормальный, – сидит у костра и варит уху в старом закопченном котелке.

Конечно, Епиха очень разочаровался, даже простонал с досады, убедившись, что, кроме него самого и жалобно бормочущего и стонущего Шпинделя, никого на этом островке нет. Но при этом он как-то непроизвольно прислушался к уже привычному фону ночных звуков. И неожиданно для себя услышал некий новый, хотя и очень тихий шумок, доносившийся с протоки. Примерно с той стороны, где протока впадала в Снороть.

Сначала Епиха услышал только далекий, негромкий плеск. Будто рыба хвостом шлепнула. Потом какой-то легкий шорох в камышах. Еще спустя несколько минут – опять плеск, но уже намного ближе. Затем некий металлический скрип или скрежет. Снова зашуршали камыши, причем этот шорох сопровождался каким-то глухим бряканьем. Наконец Епиха отчетливо услышал мерные всплески гребков…

Лодка! Сюда лодка плывет! Не иначе, рыбак какой-то решил продраться сюда, к островку, через перегораживающие протоку камыши, чтоб попробовать половить на утренней зорьке.

Разобрать сквозь камыши и ночную тьму, как далеко от островка находится лодка, было невозможно. Наверняка и с лодки трудно было разглядеть, что на острове творится. Естественно, что Епиха в полном объеме испытал то чувство, которое ощущал Робинзон Крузо, когда видел в море паруса корабля, проходившего мимо острова. Неужели не заметит? Остановится где-нибудь на протоке и дальше, к островку, не поплывет.

Епиха хотел было заорать: «Сюда! Помогите!», но из глотки вырвалось только невнятное и негромкое сипение. Тогда Епиха сомкнул рот и издал глухое, утробное мычание – так получилось громче.

Тут же, где-то за камышами, на воде появился свет. Кто-то, находившийся в лодке, метрах в двадцати от Епихи, зажег карманный фонарь. Одновременно чей-то грубовато-старческий, немного надтреснутый голос строго спросил:

– Кому не спится в ночь глухую?

Епиха этот древний прикол знал, но даже улыбнуться не смог. Он только набрал воздух побольше и опять изо всех сил хрипло замычал.

Вновь послышался металлический скрип весел в уключинах, плеск воды, шуршание камыша и его бряканье по дюралевому корпусу лодки-«казанки». И свет фонарика повернулся в сторону островка. Епиха, не будучи в состоянии помахать руками, сумел перекатиться на спину и, скрипя зубами от боли в напоротом месте, задрал вверх ноги, спутанные штанами… Луч фонаря словно бы зацепился за них и несколько минут освещал. Затем он погас, и снова заскрипели весла. Еще несколько минут, и через камыши, окаймлявшие островок, с шуршанием и бряканьем просунулся нос лодки, на корме которой располагался мотор «Вихрь». В лодке стоял человек, держащий в руках дюралевое весло, при помощи которого он проталкивал лодку вперед. На ногах у этого гражданина были высоченные болотные сапоги, поэтому он без опаски спрыгнул за борт, вытянул нос «казанки» на берег и осветил фонарем пацанов.

– Загораем? – спросил обладатель болотных сапог. – Не холодно?

В отсветах фонаря стало видно его морщинистое, украшенное седой бородкой лицо.

– Дедушка! – простонал Епиха. – Отвяжите нас ради Бога!

Шпиндель тоже пришел в себя и пискнул:

– Загибаемся мы… – И закашлялся.

– Ладно, – согласился старик и полез в карман. Щелк! – и в руках у него откуда-то появился острый ножик. Чик! Чик! – дед вроде бы совсем легонько полоснул ножом по ремням, стягивавшим руки ребят, – и наступила долгожданная свобода. Епиха с трудом поднялся на ноги, охая, подтянул штаны. Шпиндель тоже встал, но тут же едва не свалился. Но старичок его успел поддержать.

– Э-э, да у тебя жар! – заметил он. – Простыл, парень!

Затем он положил ладонь на лоб пошатывавшегося Епихи. У того голова кружилась и все плыло перед глазами.

– И ты тоже, малец! Градусов тридцать девять с хвостом! Лезьте в лодку!

Епиха разглядел, что старикашка этот был совсем маленький – не выше Шпинделя. Однако, видать, еще в силе. Он без особого усилия подхватил полубесчувственного Кольку на руки, прошелся в своих сапожищах по воде и осторожно уложил паренька в лодку. Епиха забрался самостоятельно, и дед оттолкнул «казанку» от берега в протоку. Когда лодка оказалась на открытой воде, спаситель вытащил из шкафчика в носовой части «казанки» свернутую в рулон плащ-палатку.

– Накройтесь, – разворачивая брезент, велел старик. – Потеплее будет.

Епиха и Шпиндель завернулись в ткань, прижались друг к другу, усевшись на скамейку. А дед перебрался на корму, дернул за тросик «Вихря», и ночная тишь огласилась рокотом мотора.

Как ни странно, он повел лодку вверх по протоке. Объехал островок с той стороны, где не было упавшего дерева, и направил «казанку» куда-то в темноту, по извилистому промежутку между двумя стенами камыша. На малых оборотах, правда, но очень уверенно. Почти вслепую, лишь включая свой фонарик. Ни разу не зарылся носом лодки в камыши, хотя местами протока сужалась всего лишь до полутора метров, а повороты приходилось делать буквально каждую минуту.

Всего полчаса ехали. Наконец старик высветил фонариком некое ответвление протоки, уходившее в какой-то овраг. Точнее, это была неширокая речушка, вытекавшая из этого оврага и впадавшая в протоку. Проехав по этой речке метров пятьдесят, дед свернул направо и заглушил мотор. Точно, видно, рассчитал – лодка мягко тюкнулась носом о деревянный причал и остановилась. Старик вылез, примотал лодку цепью к свае, на которую опирался причал, а затем защелкнул цепь на висячий замок.

– Вылезайте! – распорядился он. – И ступайте за мной поживее!

Епиха вылез нормально, а вот Шпинделя деду пришлось вытаскивать. И даже оказавшись на причальных мостках, Колька не смог стоять на ногах.

– Эхма! – прокряхтел старый. – Придется на хребтине волочь!

И ведь потащил Шпинделя на горбу, ухватив за руки, да так быстро, что Епиха еле поспевал за ним налегке. К тому же в горку, наискось по склону оврага.

Когда выбрались наверх, пошли через лес по тропке. Вроде и немного совсем прошли, но Епиха почуял усталость. А прыткий старикан – ни в одном глазу. Топал и топал, только немного покряхтывал.

Вскоре деревья кончились, и Епиха следом за дедом выбрался на открытое место, где светились несколько огоньков и виднелись контуры каких-то строений. Старик уверенно направился к одному из них. Это оказалась солидная, рубленная из толстых бревен изба.

Когда старик поднимался на крыльцо, дверь избы отворилась и на пороге, освещенном тусклой лампочкой, появилась высокая и полная темноволосая женщина.

– Ты кого привел? Это кто с тобой? – спросила она явно недовольным тоном.

– Пацанята, не видишь?! – проворчал старик. – Белья сухого давай! И водки с перцем… Не видишь, все промокли?

Баба освободила проход, и старик, протащив Шпинделя через сени, внес его в избу. Следом за ним приковылял и Епиха.

Дед сгрузил Шпинделя на лавку, тянувшуюся вдоль стены, Епиха уселся сам, с превеликим трудом стянув сапоги. В избе было очень тепло, топилась здоровенная русская печь, занимавшая чуть ли не четверть всей площади. Старикан уже стягивал мокрую одежду с полубесчувственного Кольки и ворчал:

– Райка! Копошись быстрее, а?

Темноволосая тетка возилась где-то в соседней комнате, должно быть, выискивая в гардеробе подходящее белье. А тут, у печки, откуда-то взялась еще одна баба, помоложе, притащившая стакан и бутылку, в которой плавал стручок перца.

– Раздевайся! – приказал дед Епихе. – Не сиди в мокром, совсем простынешь! Юлька, налей ему стакан! Полный! Смотри, чтоб все выхлебал!

Молодая баба подошла к Епихе со стаканом.

– Пей!

Хорошо, что она сама стакан держала, а то б Алешка его уронил после первого же глотка. Пойло было куда крепче обычной перцовки, не иначе, дед чистый спирт на перце настоял.

– Давай, давай! – подбодрила Юлька. – Глотай помаленьку!

Епиха выхлебал кое-как, чуя, что помрет не от простуды, а от этого «лекарства». Дед в это время уже раздел Шпинделя и обтирал полотенцем, а темноволосая Райка принесла белье – теплые фланелевые рубахи и кальсоны.

Дальше Епиха почуял, что спиртное, принятое на пустой желудок, резко шибануло в голову. Весь окружающий мир поплыл перед глазами, и еще через несколько секунд Алешка провалился в глубокое забытье, надолго потеряв способность ощущать окружающий мир…

«ПО ГРОБ ЖИЗНИ НЕ ЗАБУДУ!»

Нинка, находившаяся примерно в полусотне километров от того места, куда седенький дедушка привез пацанов, в отличие от Епихи очнулась довольно быстро. Ей нашатырю под нос сунули, она чихнула и открыла глаза.

Она находилась уже не во дворе дачи, а внутри, в небольшом ярко освещенном холле, куда ее, должно быть, занесли на руках. Две бабы в белых халатах склонились над ней, лежащей на кожаном диване. Только тут Нинка разглядела, что вся блузка на ней испятнана кровью. Не иначе, эти бабы подумали, будто она ранена. Но Нинка точно помнила – в нее пули не попали.

– Идти можете, женщина? – спросила одна из медичек, рыжеватая, в дымчатых очках.

– Кажется, – пробормотала Нинка.

– Давайте попробуем встать? Мы вам поможем…

Бабы взяли Нинку под руки и подняли с дивана, а затем, бережно поддерживая – шагала она не очень твердо! – повели куда-то вниз по лестнице, в цокольный этаж, а потом по коридору, очень похожему на больничный. Во всяком случае, там какой-то медициной пахло. Миновав несколько дверей, врачихи или сестры – это Нинка пока не разобрала – завели ее в комнатку, похожую на процедурный кабинет, и уложили на какой-то дерматиновый топчан.

– Нам надо вас осмотреть, – сообщила очкастая. – Нигде не болит? Раны не чувствуете?

– Не-а… – ответила Нинка вялым голосом. – Это я от усталости сомлела. Не ела ничего с утра…

– Давайте все-таки посмотрим! – настояла медицина. – Бывают случаи, когда ранения какое-то время не ощущаются.

– Правда? – испугалась Нинка.

Вместо ответа медички стали снимать с нее одежду. Нинку аж замутило малость: и жакет, и блузка, и юбка, и белье – все было заляпано кровью. Но ран действительно не обнаружилось. Кровища была чужая, Казана и охранника.

– Как же это отстирать-то? – покачала головой Нинка, пока лекарихи пристально осматривали ее телеса, разыскивая место, куда могла воткнуться пуля.

– Не беспокойтесь! – ответила рыжеватая. – Все будет в порядке. Александр Петрович приказал, чтоб вам выдали чистое.

– Сам-то он как? – побеспокоилась Нинка. – Жить будет?

– Сделаем все возможное… – уклончиво произнесла медичка. – Сейчас идет операция.

– Ранен-то сильно?

– Серьезно, – вздохнула очкастая. – Много крови потерял… Перевернитесь на живот, пожалуйста.

Нинка лежала совсем голышом, и ей было стыдно переворачиваться. Стеснялась, что бабы могут у нее на попе следы от ударов разглядеть. Но то ли этих следов не осталось, то ли врачихам было на них наплевать – ничего не сказали. Нинка украдкой глянула через плечо – тоже ничего заметного на глаза не попалось. Только несколько пятен чужой крови, присохшей к коже, сумела рассмотреть.

– У вас все в порядке, – сообщила рыжая врачиха, – в рубашке родились. Сейчас примете ванну, мы вам дадим халат, покормим и отправим отдыхать. Сердце не болит?

– Нет, – мотнула головой Нинка. И тут же спохватилась: – Девушки, а куда мой рюкзачок подевался, не знаете?

– Не беспокойтесь, Александр Петрович уже распорядился, чтоб его положили куда следует. Вас проводить в ванную? Если вы чувствуете слабость, можем вам помочь.

Нинка потянулась было за своей одеждой, но врачиха сказала:

– Оставьте. Далеко идти не надо.

Оказалось, что ванная расположена совсем рядышком, за перегородкой. Нинка уселась, пустила теплую воду, разомлела и почуяла такой кайф во всем продрогшем теле, что дальше некуда. Отмокла малость в пене, наплескав в воду какого-то халявного шампуня, и начала отмываться. От всей грязи, крови и ужаса, пережитого сегодня. Раза четыре воду меняла и, окатившись напоследок под душем, разваренная и распаренная с удовольствием рассмотрела себя в зеркале. Нет, она еще ничего фефела! Конечно, толстоватая чуточку, даже складочки есть кое-где и подбородков уже пара, но «галифе» еще не отвисают и дряблоты не видно. И волосы смотрятся, и ноги ровные. Конечно, живот и задницу, не говоря уже о талии, надо бы малость убавить, но на шейпинг Нинка еще не заработала. Мужики и так липнут без меры.

Врачиха очкастая, должно быть, испугавшись, что Нинка долго не выходит, заглянула в незапертую дверь. Увидела пациентку в добром здравии и облегченно вздохнула.

– Вы можете волосы просушить, – сообщила она. – Хотите, я вам свой фен дам?

Нинка жеманиться не стала – сушить так сушить. Вторая медичка тем временем принесла Нинке халат. И не какой-нибудь там больничный, трепаный, а махровый, алый, до пят, в котором Нинка, при расчесанных и просушенных волосах, смотрелась совсем прилично. Прямо-таки не баба, а дама трефовая. Шлепанцы Нинке тоже понравились – и теплые, и мягкие, и точно по размеру.

Насчет иного бельишка Нинка спросить не то чтобы поскромничала – скорее, поленилась. Просто ее сразу же повели куда-то наверх, в комнату, куда некая заспанная служанка – второй час ночи шел! – прикатила ей ужин. Небось здешнюю обслугу подняли по тревоге, и для Нинки наскоро сварганили дежурное блюдо – сосиски с зеленым горошком, а также разогрели два здоровенных беляша и чай.

Когда все это было слопано, Нинку потянуло в сон, и она уже была готова плюхнуться на приготовленную для нее кровать со свежими простынками, как вдруг вновь появилась рыжеватая врачиха. Очень взволнованная и даже напуганная.

– Вас срочно приглашает Александр Петрович! – произнесла она.

– Ему что, худо совсем?! – взволновалась Нинка.

– Идемте! – не давая комментариев, повелела врачиха, и Нинка, разом стряхнув сонливость, потопала за ней, в личные покои Шуры Казана.

Наверно, будь Нинка менее ошарашена, она бы полюбовалась на шикарные интерьеры этой дачки, через которые ее провела врачиха, но не до того было. Она лихорадочно соображала, вспоминала, взвешивала в уме, что да как… Мозги-то у нее не куриные были все-таки. Как-никак, пожила на свете, кое-что прикинуть могла.

Получалось, что сейчас ей надо Господа Бога молить по-черному, чтоб Шура Казан выздоровел. Потому что, окромя как на него, Шуру, ей надеяться не на кого. Весь этот радушный прием с медосмотром, ванной, ужином и мягкой постелькой запросто закончится пулей в затылок, ежели Казан помрет. Нинка уж слишком до фига знает такого, чего ей знать не следовало. Конечно, живой Казан тоже не подарок. Небось, когда вез Нинку на эту дачу, тоже не собирался ее живой отпускать. И не было никакой гарантии, что, очухавшись и выздоровев, он не распорядится насчет того, чтоб Нинку замочили. Может быть, и не сразу, а после того, как пару раз трахнет. То, что он говорил в кабине самосвала, пока кровью истекал, – это мелочи жизни. Врать все мужики горазды. Тем более когда от того, как себя баба поведет, их личное здоровье зависит. Могла бы Нинка, прихватив рюкзачок с деньгами, махнуть куда подальше? Да запросто! Правда, там, на дороге, ей это в голову не приходило, но могло бы прийти? Могло. И Шура небось насчет этого прекрасно понимал. А потому старался, чтоб у Нинки насчет своего будущего не было лишних сомнений.

Но все же покамест было не похоже, чтоб Казан был совсем уж паскудой неблагодарным. Все-таки хоть сам загибался, приказал о Нинке позаботиться. Поэтому у Нинки сохранялась надежда, что, пока он жив, ни хрена плохого ей тут не сделают. А вот если Казан отдаст концы – беда. Никто из его братвы Нинке ничего не обещал. Тем более, что среди этой братвы наверняка есть кто-то, кому Шурина смерть очень даже кстати. И, может быть, этот тип сейчас зуб на Нинку точит – помешала, стерва!

С этими размышлениями Нинка дошла до дверей комнаты, перед которыми дежурил некий здоровенный бугай. Перед Нинкой он эти двери открыл, а врачихе сказал:

– Останьтесь, пожалуйста.

Комната была небольшая, пожалуй, лишь чуть-чуть попросторнее той, где Нинка ужинала и собиралась спать ложиться. Не иначе, это была спальня Казана, которую наскоро превратили в больничную палату. Даже скорее в реанимационное отделение. Шура лежал под капельницей, рядом с кроватью были какие-то приборы установлены, стоял столик с медикаментами и одноразовыми шприцами. Казан был бледен, обмотан бинтами, но несомненно жив. Около него находились две медсестры и стриженый, мордастый – бандит бандитом! – врач.

Когда Нинку впустили, врач этот строго сказал:

– Пять минут на разговор, не больше.

– Помолчи, лепила! – заметил Казан. – Она здесь будет столько, сколько я захочу, понял?! И вообще – отдохните, перекурите малость. За дверью!

Голос у него был слабый, но внушительный.

– Александр Петрович, – обиженно произнес лекарь, – мы вас одного не оставим. Я эту женщину не знаю…

– А я знаю! – нахмурился Шура. – Не вякай и иди, куда сказали, понял?

Медики, покачивая головами, удалились за дверь, оставив Нинку и Шуру наедине.

– Поставь стул около меня и присаживайся, – повелел Шура.

Нинка повиновалась.

– Теперь руку мне дай, – попросил Казан. – А то мои мерзнут чего-то. Кровь слабовато бегает, все-таки, по-моему, они, когда переливание делали, меньше, чем нужно, закачали. Шесть пуль в меня попало, представляешь? Еще несколько штук броник удержал… А одна – по голове чиркнула. Но в черепок не зашла, вот так. Во, хорошо стало, у тебя руки теплые. И глазами есть на что посмотреть – красивая стала, как помылась.

– Шесть пуль! – пробормотала Нинка, вдруг подумав, что вообще-то она Казану обязана жизнью не меньше, чем он ей. – Ты ж меня собой закрыл, Шурик!

– Это я не нарочно, – хмыкнул Казан. – Повезло тебе, посередине сидела. А вот если б ты этому козлу в глаз не запаяла – он бы мне мозги по асфальту размазал. И довезла вовремя. Еще чуть-чуть – и я бы весь кровянкой изошел. В общем, увезла с того света. По гроб жизни не забуду!

В дверь заглянул какой-то лысоватый, немного обрюзглый, очень массивный мужик. Нинке его лицо показалось знакомым, хотя она точно помнила, что никогда этого типа не встречала. Казан повернул голову на дверь.

– Ну что там у тебя, партайгеноссе? – проворчал Шура, и Нинка сразу вспомнила, что мужик этот похож на Бормана, точнее, на артиста Визбора, который играл эту роль в «Семнадцати мгновениях весны». Должно быть, в здешней конторе это сходство тоже просекли и дали братану соответствующую кликуху.

– Тет-на-тет, если можно, – поскромничал «Борман».

– Через пару минут, ладно? – сказал Шура. – А пока убери башку в коридор.

Когда Борман выполнил это распоряжение, Казан погладил Нинкины ладони и произнес каким-то смущенно-виноватым тоном:

– Вообще-то, подруга, скажу как на духу, не очень тебе сегодня светило… Поняла, наверно? Уж очень много ты лишнего узнала. Но если все так повернулось – я не хочу падлой быть. Пока я жив – будешь жить, обещаю. Останешься здесь, при мне. Тут, у меня на даче, тебя никто не тронет. Надоест – вернешься домой, но там тебе сложнее жить будет. Даже просто опасно. Потому что всякое может быть… В общем, спасибо тебе за все. Иди спать, не загружай мозги.

Нинка растроганно смахнула слезинку с глаза и вышла. Рыжая врачиха, дожидавшаяся в коридоре, отправилась сопровождать ее до комнаты. А Борман, отодвинув с дороги мордатого лекаря, протиснулся в комнату.

– Говори, чего хотел, – недовольным тоном велел Шура. – Что узнал?

– Что от жмуров узнаешь? – грустно хмыкнул тот. – Все молчат. Сложили всех в «БМВ» и привезли. Правда, паренька, которого эта красавица приложила, братки опознали. Тюня это, из бывшей бригады Сани Попа. После того, как Булка Саню и еще несколько человек поканала, куда-то испарился из области. С самой зимы его никто не видел. И с кем он сейчас корешится – неясно. На 28-м километре – никого и ничего. Должно быть, не стали задерживаться из-за этого Тюни.

– Семеро одного не ждут – правило известное. Чей грузовик?

– Из какого-то стройтреста угнали. Еще вчера. Свояк из ГАИ сообщил.

– Так что готовились загодя, верно?

– Естественно, такие дела иначе не делают. Но очень клево все совпадает, между прочим. Извини, может, я не в кассу говорю, но баба, которую ты привез, может к этой стрельбе у Лысакова прямое отношение иметь… Это ведь ты по ее звонку рыпнулся в город. Она, конечно, могла ничего не знать, но я бы лично слегка потряс ее насчет того, кто ее попросил тебе звякнуть.

– Она даже телефона моего не знала, понял? – проворчал Шура. – Я сам позвонил, на Жорин мобильник. Сейчас у меня ребята на Снороти шуруют. «Девятку» уже нашли. А до этого проехали весь маршрут, который баба описала. Начиная с рынка – там мент знакомый есть. Все подтвердилось и насчет пацанов, и насчет того, что они какую-то бабку случайно толканули, которая насмерть убилась. Потом на склад съездили, где Жора свидетеля замочил. Лежит в люке господин Жулин, крысы только-только глодать начали. Потом проехали к Митяю – тоже все четко. Жора у него был. Дальше Угря поспрошали – и тут все по делу.

– Когда все сходится, – скептически заметил Борман, – это еще ничего не значит. Просто проработали все как следует. Я даже готов согласиться, что Жору с Сухарем из воронки вынут, и даже поверю, что Клим в болоте лежит, хотя его там хрен найдешь. Но баба эта с телефоном оказалась не случайно. Ясно ведь, что ты Жоре рано или поздно будешь звонить по сотовому. И, соответственно, выйдешь на эту корову.