Текст книги "Афганский кегельбан"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

– Ну, это не совсем та фотка, – уточнил Луговой, – ту самую менты забрали, а мы для себя копию сделали. Тем не менее это, по-твоему, именно тот гражданин, с которым ты вел переговоры и которому собирался продать документацию на изделие «Фетиш»?

– Обязательно.

– А ты не можешь мне подсказать, где он может в данный момент находиться?

– Нет, – пробормотал Сенсей, – наверно, удрал куда подальше, если все, как вы говорите…

– А я еще ничего не говорил, – ухмыльнулся Луговой. – Теперь позволю себе предложить кое-какие звукозаписи. У меня, понимаешь ли, есть такая службочка, которая немного слушает эфир. Для начала вот эту послушай.

Павел Трудомирович вынул из кармана кассету и вставил ее в музыкальный центр, стоявший у Сенсея в кабинете. Сперва промотал немного вперед, а потом пустил воспроизведение.

«– Але», – послышался хорошо знакомый Сенсею бас.

«– Федя, это Хром. Беда у нас, понял? С Парамоном и прочими. Все – в лежку. Понял?»

«– Не глухой. Ты где? В самом переулке?»

«– Прямо на месте. Ты в курсе? Если нет, то у Сенсея спроси!»

«– В курсе я, в курсе. А Сенсея тут нет, он еще утром в Москву улетел».

«– Как в Москву? Я с ним полчаса назад разговаривал! На табло этот номер светился, а не межгород».

«– На этом номере сегодня я целый день сижу, и Парамон это знал, между прочим…»

«– Да что я, врать буду? Или я Лехиного голоса не знаю, да?!»

«– Ты что, не знаешь про то, что бывают телефоны с подменой номеров?»

«– Знаю, конечно, но голос-то его! Или я с Максимом Галкиным говорил? Так он, по-моему, с Лехой не знаком, чтоб его изображать…»

«– Ясное дело! Короче, не загружай бошку, не дергайся и не мандражируй бестолку. Не торчи там, гони в контору. Разберемся как-нибудь, кто есть кто».

– Есть комментарии, Алексей Петрович? Или сначала еще одну запись послушаем?

– Давайте послушаем, – пробормотал Сенсей, который никакому Хрому из Москвы не звонил и не собирался.

Луговой невозмутимо перемотал кассету назад, и Сенсей услышал голос Хрома:

«– У аппарата».

«– Как дела, Хром?» – У Сенсея глаза на лоб полезли. Ему доводилось слышать свой голос с магнитофонной ленты. Он казался немного не таким, каким Сенсею слышалась его собственная речь вживую, но лидер «Куропатки» об этом эффекте знал. Голос был его, Сенина Алексея Петровича! Человека, который в тот вечер мирно пил коньячок в одном уютном московском ресторанчике и не помышлял куда-либо звонить! Тем более в родную область.

«– Все нормально, – ответил голос Хрома. – Пришел один, десять минут назад. Беседуют».

«– Ладно», – Сенсей вновь услышал свой голос, и дальше послышались короткие гудки, записавшиеся на кассету. Луговой еще чуть-чуть промотал пленку вперед и прокомментировал:

– А этот звонок был примерно через час после предыдущего…

«– Слушаю», – снова послышался голос Хрома.

«– Парамоша не докладывался?» – Голос был точно его, Сенсея. Что за черт?!

«– Нет, наверно, еще не закончили…»

«– Пора бы! Короче, подожди еще полчаса, а потом позвони Парамону на сотку. Если ответит, выясни, как и что. Если нет – подъезжай к ним поближе. И сразу звони мне».

Луговой пристально поглядел в глаза Сенсею и выдал еще один комментарий:

– Вот после этого ныне покойный Хром позвонил вот сюда, на этот телефончик! – Павел Трудомирович щелкнул ногтем по трубке телефона, стоявшего у Сенсея на столе. – И очень удивился, когда узнал, что ты улетел в Москву еще утром. То есть в девять ноль-ноль. Самолет прибывает в аэропорт Домодедово всего через полтора часа. А в 16.30 идет обратно и в 18.00 прибывает сюда…

– Трудомирыч, – оскорбленно пробормотал Сенсей, – да что ты подумал, в самом деле?!

– Что я подумал – это моя забота. Но вот факт, дорогой товарищ: звонки Хрому были сделаны с «сотки», зарегистрированной на имя Парамонова. Той самой, которую у него похитил убийца.

Сенсею аж кровь в лицо бросилась.

ОЧНАЯ СТАВКА

– Не убивал я их! – вырвалось у Сенина. Почти что в духе Катюши Масловой из романа Льва Толстого «Воскресение»: «Не виновата я!»

Луговой то ли притворно, то ли искренне вздохнул, вроде бы выражая сочувствие разоблаченному шпиону и вредителю.

– Знаешь, Алеша, – сказал он довольно мягким тоном. – Наверно, если б мне надо было тебя в тюрьму посадить, то ничего большего и не потребовалось бы. Ты человек неглупый и уже понял, какая у меня выстроилась версия…

– Нет, не понял, – зло буркнул Сенсей, чуточку собравшись с духом.

– Хорошо, поясню, – терпеливо произнес Луговой. – Я, видишь ли, вовсе не случайно начал эту беседу с замечания насчет того, что ты меня неправильно понял. Может, хоть сейчас все воспримешь так, как положено! Помнишь нашу беседу?

Сенсей помнил. Именно об этой беседе он думал в тот момент, когда его «Паджеро» въезжал в ворота оптовой базы. Но, разозленный и напуганный тем, что «выстроил» Луговой, в очередной раз надерзил Павлу Трудомировичу:

– Память у меня ослабела малость. Может, вы мне запись дадите прослушать?!

– Ты знаешь, – улыбнулся Луговой, – а я тогда, как ни странно, ничего не записывал. И даже на видео нас с тобой никто не снимал. Но все же у меня склероз еще не наступил, и для тебя, страдающего амнезией, я кое-что напомню. Итак, по-моему, все началось с того, что ты мне предложил поучаствовать в сделке с господином Микутавичусом. Дескать, есть возможность немного заработать. И прежде всего снять с Микутавичуса «наружку», которая у меня даром хлеб не ест. «Ладно», – согласился я, поверив на слово, что в этом деле заинтересована мадам Иванцова. Когда мы с тобой предварительно обсуждали намечавшуюся сделку, я тебе сказал, что претендую на двести тысяч баксов. Было такое или нет?

– Было, гражданин начальник! – вздохнул Сенсей. – Продали вы свою генеральскую честь за двести тысяч «зеленых»!

– Извиняюсь, Алеша-сан, я этих денег в глаза не видел! – осклабился Луговой. – А потому офицерская честь осталась при мне. Но мне, между прочим, вести Микутавичуса предлагало не прямое московское начальство с Лубянки, а иные люди, которые очень не хотели, чтоб изделие «Фетиш» куда-то уехало, хотя бы в виде чертежей и формул.

– Так вы меня этой конторой давеча пугали? – хмыкнул Сенсей. – Неужели не боялись, что я там начну насчет ваших претензий показания давать? На пушку брали?!

– Ну, чем я тебя пугал – это мое дело. Догадываешься, что мне отпереться перед этой конторой будет проще, чем тебе с этими речевыми записями. Даже при том, что мы не нашли у тебя ни парамоновского сотового, ни «ствола» 5,45. Все очень четко выкладывается, Алеша. Улетел в Москву, дав ЦУ своим ребятам. Потом тихо прилетел и пришел в подворотню как раз к тому моменту, когда Микутавичус бабки принес. Сам ты Парамона энд компани пошмалял или кому-то из корешков доверил – не знаю, но бабки взял сам – это точно. Потом по телефону заполоскал мозги Хрому. Тот, узнав от Феди, что ты якобы в Москве, погнал в «Куропатку». А Федя, который у тебя – первый подручный, устроил Хрому лобовое столкновение с «КамАЗом». Потом ему позвонили из ментуры. Федя съездил, повстречался с Тепловым, поохал-повздыхал – и укатил в неизвестном направлении. Там ты ему кейс с миллионом передал, билетики на самолет, которые, возможно, в Москве купил. И полетел Федя с четырьмя братками строить новую, светлую жизнь на Кипре…

– А почему же я с ними не улетел, а? – скрипнул зубами Сенсей.

– Да потому что тебе надо было кое-что узнать у гражданина Микутавичуса. Например, то, за каким лешим процветающему в области науки и техники Западу нужен советский проект, к тому же без малого пятнадцатилетней давности. А так же – реальную стоимость того, за что он тебе какой-то жалкий миллион отдать собирался.

– Ну вы и фантазер, Павел Трудомирыч! – неожиданно расхохотался Сенсей. – Ей-богу, даже интересно стало. Значит, по-вашему, я этого самого Микутавичуса затащил в какой-то подвал, подвесил на дыбу и стал ему пузо утюгом гладить? А потом, когда он раскололся, утопил в выгребной яме, сел на тачку и погнал к железной дороге до подходящей станции, чтоб приехать сегодня утром якобы из Москвы?

– В общих чертах, – хмыкнул Луговой, – примерно так. Кроме некоторых нюансов. На дыбу ты Микутавичуса не подвешивал, утюгом не гладил и в выгребной яме не топил.

– А что же я с ним сделал? – захлопал глазами Сенсей.

– Ты ему какую-то химию засандалил, типа пентотала натрия или чего-то более новенького. Воля парализуется, память мобилизуется, человек теряет волю и начинает откровенно рассказывать все, о чем его не спросишь. Юлиана Семенова читал? Продолжение «Семнадцати мгновений», название позабыл. Вот там Мюллер Штирлица именно так допрашивал, кажется. Ну и ты, поди-ка, грамотный. Выспросил все, что надо, и после этого бросил беднягу Винцаса на втором этаже дома-бомжатника. Наверно, передоз ему пытался устроить, чтоб его нашли уже холодненьким и неговорящим. Дескать, сам наширялся и концы отдал. Печальный пример для современной молодежи: вот до чего доводит наркомания! Однако тут-то и вышел у тебя, дорогой товарищ Алексей, полный облом!

– Не понял… – Сенсей был убежден, что его ребят пострелял именно Микутавичус и сразу после этого смылся с драгоценным диском в кармане.

– Сейчас поймешь, – загадочно улыбнулся Луговой и сказал громко, чтоб его услышали за дверью: – Давайте литовскоподданного!

Сенсей понял это так: не иначе, Микутавичуса где-то отловили, и он решил спихнуть все с больной головы на здоровую. Но откуда же все-таки взялись записи тех разговоров с Хромом? Сенсей узнал свой голос, но ведь он точно был тогда в Москве и никудышеньки не звонил!

Бойцы в камуфляже ввели в кабинет Микутавичуса. Если бы души убиенных, то есть Парамона, Пинцета и Семы, каким-то мистическим образом пригласили на опознание, то они хором завопили бы: «Он! Он это, гражданин начальник! Он, сука, нас всех пошмалял из своего зонтика!» Однако ФСБ к вызову духов в качестве свидетелей завсегда относилось скептически, и генерал Луговой тоже. Устраивать спиритический сеанс он не собирался.

– Узнаете ли вы этого человека, Алексей Петрович? – спросил Павел Трудомирович, временно перейдя на официальный тон.

– Узнаю, – вздохнул Сенсей. – Это господин Микутавичус Винцас Ионо.

– А вы, господин Микутавичус?

– Это Алексей Петрович Сенин, – покорно кивнул человек, «похожий на Энгельса», бросив на Сенсея ненавидящий взгляд.

Вот тут, как ни странно, вызванные в качестве свидетелей духи Парамона, Пинцета и Семы могли бы усомниться. Голос у господина Микутавичуса, в котором хорошо прослушивался литовский акцент, был совсем не похож на голос того, кто их расстрелял. Однако сообщить свои сомнения гражданину генералу грешные души, увы, не могли, даже если наблюдали за очной ставкой по телевизору, варясь в адском котле.

– Когда и где вы виделись в предыдущий раз? – спросил Луговой. – Вопрос гражданину Сенину.

– В ресторане «Филумена», позавчера вечером, – быстро ответил Сенсей.

– Это правда, господин Микутавичус?

– Совсем нет, – помотал головой тот. – Мы виделись вчера.

– В котором часу?

– После шести вечера. Алексей позвонил мне на сотовый и сказал, что встречу надо ускорить…

– Простите, – еле сдерживаясь, чтоб не боднуть Микутавичуса в морду: ручки-то скованы! – прошипел Сенсей. – Вы мне сами позвонили, и не в шесть, когда я был уже в Москве, а рано утром, часов в девять. И сами перенесли встречу из «Филумены» в переулок!

– Я вам не звонил, – опять мотнул головой Микутавичус. – Вы мне позвонили в шесть с чем-то и предложили прийти в этот переулок немедленно, утверждая, что иначе все сорвется.

– Да что ты брешешь! – взвился Сенсей, но бойцы, которые привели Микутавичуса, вовремя прижали господина Сенина к стулу.

– Не будем горячиться, – примирительно произнес Луговой, достав из кармана еще одну кассету. – Вот запись телефонного переговора. Звонили с незарегистрированного телефона на гостиничный телефон господина Микутавичуса. Время звонка – 18.06…

«Чертовщина какая-то!» – очумело подумал Алексей, уже догадываясь, что вскоре опять услышит свой собственный голос и фразы, которых вовсе не произносил.

«– Алло!»

«– Винцас, это вы?» – да, это был голос Сенсея. Сумасшествие!

«– Да, я. Рад вас слышать!»

«– Я тоже. Очень боялся вас не застать. Понимаете, нашу встречу сегодня надо либо ускорить, либо отменить совсем и навсегда. Что вас больше устраивает?»

«– Разумеется, ускорить встречу».

«– Тогда я вас буду ждать рядом с домом 34 по Мариинской улице примерно в половине седьмого или чуть позже. От „Береговии“ туда десять минут на машине».

«– Ждите, я буду около этого времени».

Луговой посмотрел на явно растерянного и прибалдевшего Сенсея не то с ехидством, не то с торжеством.

– Теперь, Винцас Ионович, будьте добры повторить в присутствии гражданина Сенина, как проходила ваша встреча.

– Пожалуйста. Я взял «дипломат» с кэшем, поймал частника у гостиницы «Береговия» и около дома 34 увидел Алексея. Он сказал, что на улице слишком людно, и предложил мне пройти в переулок. Мы дошли до какой-то подворотни. Алексей сказал: «Покажи нал». Я стал открывать кейс, и дальше ничего не помню.

Сенсей мрачно поглядел в глаза Микутавичусу. Ненависти там было очень много, но вот никакого беганья глаз, свойственного тем, кто врет напропалую, Алексей не увидел. Нет, Микутавичус был убежден, и на сто процентов убежден, что все было именно так.

– Когда вы пришли в себя? – спросил Луговой.

– Точно не помню. Мне кажется, что я был под воздействием какого-то препарата. В какой-то очень грязной, обшарпанной комнате. Все как в тумане. Алексей был там, спрашивал что-то, я отвечал. Но что именно он спрашивал и что я отвечал – не помню. Потом он, кажется, сделал мне укол. Дальше опять ничего не помню. На этот раз я очнулся в одиночке вашего ведомства. Все, больше ничего сказать не могу. И вообще, я требую адвоката! Показания, как потерпевший, я уже дал. Дальнейшие разговоры – только в присутствии адвоката и литовского консула.

– Учтем, – кивнул Луговой. – Сейчас вас отвезут в управление, оттуда вам дадут возможность позвонить в консульство.

Бойцы увели Микутавичуса, а Сенсей опять оказался наедине с Павлом Трудомировичем.

– Ну и что, Алеша-сан? – постучав уголком кассеты по письменному столу, спросил Луговой. – По-моему, очень убедительные показания. Учитывая твою спортивную подготовку, а также то, что ты лет на десять помоложе господина Микутавичуса, вырубить его ты мог одним точным ударом. И если бы хотел, то вырубил бы насмерть. Но ты не хотел, потому что тебе надо было от него кое-что узнать. И ты узнал. Шприцы вот только зря оставил. Тот, что со следами героина – это, как говорится, «лыко в строку», а вот тот, что с психотропным – это уже не вписывается… И еще одно. В одной из печек мои ребятки нашарили остатки седого парика и бороды. Тоже прокол – сжигать такие вещи надо чисто. Вполне можно допустить, что ты, закончив все мероприятия с Винцасом и ширнув его тем, что ты считал передозировкой, снял с него плащ и шляпу, прицепил парик и бороду. Потом вышел из бомжатника через окно первого этажа, через проходные дворы перебрался на Коммунистическую улицу, там поймал тачку и вылез из нее на Мариинской. Пешком дошел до подворотни. Судя по тому, что твой звонок Хромову был зафиксирован в 19.40, а Хром доложил тебе, что Парамон уже десять минут беседует с «Микутавичусом», ты прибыл туда в полвосьмого вечера. Уже сумерки, морду лица при бороде и парике рассмотреть сложно. Долгих разговоров с Парамоном ты, наверно, не вел. Стреляешь ты, насколько мне известно, пуля в пулю. Забрал диск, кейс, телефончик. И позвонил Хрому, чтоб он раньше времени не заволновался. Потом вернулся в бомжатник, напялил плащ и шляпу на Винцаса и слинял оттуда. А для верности – еще раз звякнул Хрому, чтоб тот подольше посидел в машине. «Подожди еще полчаса…» – а за полчаса ты далеко упилить смог бы.

– Да, мог бы! – буркнул Сенсей. – Если б я в это время был не в Москве, а там, где вы этого козла нашли…

– Алеша-сан, – посуровел Луговой. – Скажи честно: жаба заела, не захотелось двадцать процентов дяде Паше отстегивать, верно? Ну а заодно, после того как из Микутавичуса реальную цену вынул, взбрело в голову, что можно за этот диск миллионов пятьдесят срубить…

– Подстава это! – упрямо проворчал Сенсей. – Не было ничего такого! И по телефону не я говорил!

– А кто? Винокур или действительно Максим Галкин, как Хром предполагал? Несерьезно, Алеша. По-детски как-то! Типа: «Это не я в шкаф за вареньем лазал, а варенье само на полку пролилось!» Понимаешь ведь, что бесполезно отпираться. Ведь всего этого материала было бы вполне достаточно для добротного уголовного дела. Особенно в те далекие годы, когда уголовный процесс, как утверждают некоторые, не носил у нас состязательного характера. Но я-то ни под суд тебя отдавать не хочу, ни той суровой конторе, которая тебя в фарш превратит заживо… Я просто хочу, чтоб ты мне отстегнул то, что мы оговаривали. Двадцать процентов от «лимона» – разве это для тебя деньги?

– Короче, – сказал Сенсей, уже понимая, куда гнет товарищ чекист. – Если я сейчас вам вручу двести кусков налом, вы от меня отстанете?

– Отстану, но только в том случае, если подскажешь, где искать Федю с диском.

– Не знаю я, где Федя! – буквально взвыл Сенсей.

– Ладно, – не стал вступать в пререкания Луговой. – Могу допустить, что он тебя тоже кинул. Но за это, Алеша-сан, придется наплюсовать тебе еще двести.

– И всех ребят освободите?

– А кто же мне показания против тебя давать будет? – ухмыльнулся Трудомирыч. – Ладно, за ребят, гамузом – еще сто.

– А если я вам еще пол-«лимона» отстегну, вы мне этого Микутавичуса отдадите?

– Отдам. Только с тем условием, чтоб он нигде и никогда не всплыл… И упаси тебя бог, Алеша, припрятать его в каком-нибудь загашнике, чтоб потом ежа голой жопой пугать! Тут уж и двумя «лимонами» не отделаешься…

– Классный из вас рэкетмен получился бы! – позавидовал господин Сенин.

– Таковы они, волчьи законы капитализма! – печально вздохнул Луговой. – А мы, как известно, люди служивые: с волками живем – по-волчьи воем…

ПОЛУСТАНОК

Как ни странно, в баке «Чероки» оказалось достаточно горючего, чтоб проехать около тридцати километров по путаной системе просек и проселков и добраться до никем не регулируемого и не охраняемого переезда через железную дорогу. Галя в течение всего пути помалкивала и время от времени начинала хлюпать носом. Как видно, сильно переживала из-за приемного отца. Очевидно, по этой же причине она не стала задавать никаких вопросов Сухареву, хотя, наверно, могла бы спросить, как он смог заставить Жиртреста стрелять по своим приятелям и каким образом этот тип смог ходить с перебитой ногой. Возможно, конечно, что Галя не стала задавать вопросов из опасения узнать что-нибудь лишнее.

Вряд ли Станислав Аркадьевич специально выбрал такую дорогу, тем более что «Атлас автомобильных дорог СССР», изданный в тыща девятьсот лохматом году, даже в момент издания не очень соответствовал реалиям. Тем не менее он не только выехал к этому переезду, но даже сумел пересечь пути. Мотор заглох только после того, как джип удалился от переезда метров на двадцать.

– Все, – сказал Сухарев, – дальше придется по шпалам…

– По-моему, – заметила Галя, – по шпалам идти опасно, можно попасть под поезд.

– Это так говорится, «идти по шпалам», – пояснил Станислав Аркадьевич, – на самом деле мы пойдем вдоль путей.

– Направо или налево? – поинтересовалась американка.

– Наверно, налево, – наскоро сориентировался Сухарев по сторонам света.

Дальше почти с километр шли молча. Сухарев время от времени озабоченно поглядывал на свою одежду. Нет, повезло, нигде в крови не измарался, и Галя тоже, только чуть-чуть глиной попачкалась, когда через болото шли.

– Дядя Стас, – спросила Галя наконец-то. – Вы все-таки кто?

– Я же сказал: НКВД на общественных началах.

– Это шутка, а трупы – нет. И дэдди нет.

– Могло бы и нас с тобой не быть. Очень даже запросто.

– Это да. Но что вы сделали с этим толстым? Он стал как зомби!

– Загипнотизировал, – лаконично ответил Станислав Аркадьевич. – Тебе достаточно? Слышала такую русскую поговорку: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали!»?

– Слышала. Еще когда с папой и мамой жила. Лидка спросила как-то: «Папа, а за что у тебя орден?», а он ей как раз про Варвару сказал.

– Значит, не такой уж он у тебя «бэстард», – заметил Станислав Аркадьевич. – Ордена в Афгане не всем давали…

– Вы там были? – спросила Галя.

– Нет, – покачал головой Сухарев, – к сожалению, не сподобился. Но хочу верить, что твой отец был хорошим человеком.

– Мне лучше знать, какой он был. Пьяница и дурак!

– Он что, бил вас?

– Нет, не бил. Но когда пил, то сперва пел, хохотал, песни пел всякие неприятным голосом, а потом очень много ворчал и нудно говорил маме, как он ее любит. А ей это было противно. Потому что мама была красивая и высокая, а он – маленький и сморщенный. Он столько раз обещал, что не будет пить, а потом – все сызнова. Мама даже несколько раз его сковородкой била!

– А он что?

– А он только закрывался и прятался от нее. Трус!

– Что, было б лучше, если б он твоей маме сдачи дал?! Я лично, если б меня баба начала сковородкой охаживать, не сдержался бы…

– Я же говорю: трус он. И вор к тому же. Его посадили за то, что из своей части что-то украл и продал.

– И много украл?

– Не знаю, – пожала плечами Галя, – я тогда очень маленькая была. Лидка говорила, что его на два года посадили, наверно, не очень много. Она тогда уже более-менее соображала, в третий класс ходила. А мне еще четырех лет не было. Когда мама за дядю Михаила вышла, мне он сперва понравился. Но потом тоже пить начал. Мама его урезонивать, а он ее по лицу! И ногами тоже!

– Зато не трус, должно быть! – усмехнулся Сухарев.

– Еще какой! – презрительно хмыкнула Галя. – Один раз пришел в гости какой-то здоровенный мужик, типа вас или еще крупнее. И, когда напился, прямо за столом стал маму щупать. Так он, Михаил этот, сидел и глазки в сторону отворачивал. А потом сделал вид, что заснул, и этот дядька увел маму в спальню. Мы с Лидкой все слышали, и Лидка мне объяснила, что они там делают. Потом, когда этот дядька ушел, отчим начал маму бить и обзывать. Противно вспоминать…

– Это ты сама вспомнила, – заметил Станислав Аркадьевич, – за язык тебя не тянули. В общем, на этом основании ты сделала вывод, что все русские сволочи?

– А разве нет?! Бандиты дэдди убили – я даже не знаю, за что. Милиция помогает бандитам – так нагло, в открытую! Нет, если мне отсюда выбраться удастся – я сюда больше никогда и ни за что.

– Хорошая мысль! – вздохнул Сухарев. – Только выбираться будет туговато…

Они прошли вдоль путей километров пять, а то и десять, прежде чем вышли к большой прогалине, на которой стояло маленькое зданьице из белого кирпича с черно-белой вывеской: «СЖД Нямжа». Рядом с этим «вокзалом», больше подходящим под понятие «будка», стояло несколько деревянных одноэтажных домов-бараков, где проживал, должно быть, персонал этого полустанка или разъезда, а также всяких сараюшек и курятников. Размокшая дорога уводила куда-то в лес.

– «Унылая пора, очей очарованье…» – печально процитировал Станислав Аркадьевич. – Интересно, тут хоть что-нибудь останавливается?

– Да уж, – поморщилась Галя. – Что-то сомнительно…

– «Поезд идет – на Чаттанугу – чу-чу!» – пропел Сухарев строчку из песенки, которая небось была популярна в дни его юности. Галя не отреагировала, поскольку у себя в Америке эту песенку не слышала, и вообще ей было не до Чаттануги. Она сейчас бога молила, чтоб сюда подкатил самый дрюшлый поезд, который подвез бы ее до Москвы, откуда, как ей казалось, уже рукой подать до Америки.

Как раз в тот момент, когда они подошли к вокзалу-будке, на крылечко вышла толстая тетка в зеленой телогрейке – в таких когда-то Берлин брали! – черной железнодорожной юбке, в резиновых сапогах и с алым беретом на голове. Дежурная по станции, стало быть. Вышла и закурила «Беломор», а затем, пустив дым из ноздрей малинового носа, произнесла довольно приветливым, хотя и хрипатым голосом:

– Здравствуйте, граждане!

– Здравствуйте, девушка! – вежливо кивнул Сухарев, для которого эта дама, явно перевалившая сороковник, возможно, и смотрелась, как девушка. – Как отсюда в Москву попасть, не подскажете?

– Если пешком, – дежурная кокетливо пустила изо рта кольцо беломорного дыма и изобразила кривую усмешечку, – то правильно идете. Глядишь, через недельку-другую доберетесь…

– А если на поезде? – Станислав Аркадьевич поглядел «девушке» в глаза.

– Это смотря на каком, – неспешно выпустив струю дыма в направлении облаков, сказала дежурная. – На купе СВ наберете?

– Наверно, наберем, – кивнул Сухарев, – пару тыщонок хватит?

– Хватит. На скором поедете, через пару часов.

Галя хотела было уточнить цену на билеты, но вовремя сообразила, что здесь, судя по всему, никакие скорые не останавливаются. Однако дежурная может на пару минут притормозить поезд и подсадить их какой-нибудь знакомой проводнице. Господи, да ей бы хоть с какой переплатой – лишь бы уехать! Правда, все переговоры с теткой-дежурной взял на себя «дядя Стас», он же и деньги платил. Дежурная, разумеется, увидев американский паспорт, широко распахнула свои запухшие глазки, но вслух ничего не сказала.

Два часа, которые они просидели в будке у дежурной, Галя провела, будто приговоренный к смерти, которому сообщили, что, возможно, придет ответ на ходатайство о помиловании. А вот какой ответ – фиг его знает. В том смысле, что могут и помиловать, но могут и отклонить. Сказать, что Галя просто маялась, значит ничего не сказать.

Но скорый пришел почти вовремя, и дежурная – выяснилось, что ее тетя Саша зовут – даже сопроводила пассажиров на шлаковый низенький перрон, точно к месту остановки СВ. И проводница особо выпендриваться не стала, впустила в вагон без проблем.

Конечно, Галя в американских спальных вагонах не ездила – у них, по меньшей мере до 11 сентября, на такие расстояния самолетами летали. Но в СВ ей понравилось. Особенно когда чай принесли, а также два набора всяких продуктов, куда входили печенье, йогурт, плавленый сырок, сахар, булочка, паштет и минеральная вода.

– Ты сколько не ела? – поинтересовался Сухарев, увидев, что юная леди лопает с аппетитом российской беспризорницы.

– Около суток, кажется, – отозвалась Галя.

– Понятно, – сказал Станислав Аркадьевич и пододвинул ей свой набор продуктов. – Съешь это тоже. Мне это все равно что на один зуб. Пойду поищу, может, тут вагон-ресторан имеется. А ты сиди тут, ясно?

Конечно, Сухарев не ощущал особого спокойствия, оставляя Галю в купе, где находился его стреляющий зонтик и кейс, набитый долларами. Но голод не тетка, а йоргуртом да паштетом не насытишься.

Вагон-ресторан нашелся совсем неподалеку. Народу в нем сидело человек пять, не больше. За одним столом сидела парочка, за другим тоже, а за третьим некий хмурый седоватый гражданин, который, однако, почти сразу же обратил внимание на вошедшего и… улыбнулся.

– Привет! – вполголоса сказал он Сухареву. – Вот уж не чаял…

– Я тоже не чаял, – отозвался Станислав Аркадьевич, присаживаясь к столику. – Здравия желаю, товарищ генерал-майор!

– Я думал, ты скажешь что-нибудь вроде: «Привет, Юрка!» – ухмыльнулся седоватый. – Или, скажем, просто: «Здорово, братишка!» А ты вон как, по званию обращаешься! Может, и мне тебя полковником называть?

– Извини, не думал, что тебя это заденет, – сказал Сухарев. – В столицу собрался?

– В столицу проездом, – генерал в штатском налил себе фужер минералки и отхлебнул. – В отпуск меня отправили, в санаторий.

– В самый разгар осеннего призыва?! – удивился Сухарев.

– Ничего, в облвоенкомате есть кому трудиться. А у меня тут, веришь ли, то давление, то аритмия…. В общем, путевочку дали, отдохну малость, а потом, поди-ка, комиссуюсь. Лампасы вырастил, и ладно. Все равно до министра уже не дослужусь, к тому же теперь министр обороны без погон ходит.

– Хотя и генерал-лейтенант ФСБ, насколько я помню, – усмехнулся Станислав Аркадьевич.

– Что заказывать будете? – спросила официантка, подойдя к столику.

Сухарев заказал рыбный салат, борщ и что-то типа шашлыка, а также бутылку коньяку. Перед этим спросил у генерала:

– Тебе не повредит, случаем? С аритмией и так далее?

– А, – махнул рукой тот. – Не каждый день с братом встречаюсь…

Чокнулись, выпили, закусили, Сухарев начал хлебать борщ, а генерал спросил:

– Ты сам-то как, Сережка?

– Нормально, не жалуюсь, – ответил Станислав Аркадьевич и глазом не моргнув, когда его обозвали Сережкой.

– Все кочуешь, стреляешь? – облвоенком процитировал «Белое солнце пустыни».

– Приходится… – кивнул Станислав-Сережка.

– А уняться не пора? Я вот помоложе тебя, а здорово устал от всякой возни. Не хочется просто так пожить, без суеты-маеты?

– Нет, – твердо сказал старший брат, – мне, Юрик, еще рановато. Скорее всего теперь я уже до смерти не остановлюсь.

– Завидую… – покачал головой генерал. – Слушай, мы сколько с тобой не виделись, а?

– Почти четыре года, по-моему. У тебя сын еще в школе учился. А девки только-только в институт поступили.

– Сейчас уже кончили. Одна даже замуж вышла и разродиться успела. Внука принесла! Так что дед я уже, понял? А вторая вся в делах – главбухом в какой-то фирме работает. Зарабатывает раза в три больше меня. Пацан тоже вырос – побольше тебя ростом! – уже на втором курсе.

– В военное училище отправил? – предположил Сухарев.

– Во-первых, сейчас училищ нету, есть военные институты, – поправил военком. – А во-вторых, он у меня умный. В МГУ поступил, на журфак.

– Стало быть, закрылась военная династия Сорокиных? – не то с искренним, не то с ироническим сожалением произнес Сергей-Станислав.

– Ну если у тебя никто не объявился, то именно так.

– У меня никто не объявился. И не объявится, думаю.

– И там? – Юрий Сорокин мотнул головой в неопределенном направлении, но старший брат его неплохо понял.

– Там тоже. Мне не до этого, понимаешь?

– Понимаю… Неужели, Серега, ты на что-то надеешься?

– Не надеяться нельзя. Хотя, конечно, надеяться трудно. Иногда кажется, что все впустую, как в девяносто третьем, например, но иногда думаешь, что все же есть какие-то сдвиги…

– Самообман, по-моему. Ничего и никуда уже не сдвинешь. Знаешь, сколько мне пацанов-офицеров приходится на учет принимать, которые два-три года отслужили и уволились? Жуть. Не верят они в то, что им за защиту Родины хорошие деньги платить будут и они семью на них прокормят. А те, кто постарше, о пенсии думают да о том, как бы дачку с огородиком поставить. Или как в депутаты избраться, а может, в губернаторы…