Текст книги "Исповедь любовницы Сталина"

Автор книги: Леонард Гендлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

– За великого и непобедимого, дорогого и любимого Иосифа Виссарионовича Сталина!

Все стоя выпили. Повернувшись вполоборота к Микояну, Сталин громко сказал:

– Ты, Анастас Иванович, самый хитрый из всех наркомов, хотя у нас имеется еще один хитрожопый – товарищ Серго, а за ним следует товарищ Енукидзе.

Гости заржали и с ними в унисон товарищи Микоян и Орджоникидзе. И. В., смеясь, продолжил свою «глубокую» мысль:

– Где пройдет Микоян, там нечего делать грузинам, там пасуют армяне, а евреи с азербайджанцами, как всегда, остаются в дураках…

В полночь наркомы разъехались. Мы вышли в сад. Начиналась метель, мне не хотелось возвращаться в помещение. И. В. зло проговорил:

– Гулять, товарищ Давыдова, надо в Сокольниках с товарищами Червяковыми, Вошкиными, Пчелкиными…

Так я случайно узнала еще одну черту его характера: злобность, помноженную на злопамятство, а чуть позже, – мстительность и неверие. Одно дополняло другое. Смущенно сказала:

– И. В., разрешите сказать вам что-то очень важное, касающееся нас обоих?

– Какие у тебя могут быть вопросы? Мысли надо уметь излагать коротко.

Рассказала о просьбе Василия Петровича и про ленинградский звонок кинорежиссера Червякова.

– Хорошо, разберемся, виновных призовем к порядку. В. А., почему вы все время вмешиваетесь в государственные дела? – От его резких слов покраснела.

– И. В., я боюсь забеременеть.

– Детей, товарищ Давыдова, нам больше не нужно. Хорошего понемножку. От них все равно нет толку, после пятнадцати лет родители им не нужны. Говорят, аборты болезненны? Посоветуемся с народным комиссаром здравоохранения, с профессорами-специалистами, посмотрим, что они скажут. Если надо будет, отправим вас на консультацию, постараемся достать необходимые лекарства.

После того, как вернулись в дом, так же запальчиво и резко сказал:

– Искусственность нам не нужна. Вы не кобыла и не подзаборная девка, а если наши слова оскорбительны для вашего самолюбия, пойдите в сортир и там поплачьте.

От обиды я заревела. Минут через десять Сталин смягчился:

– Верочка, я боюсь твоей власти! Мне хорошо с тобой! Ты колдунья! Ты настоящая женщина! Чародейка! Скажу откровенно, до тебя у меня были обыкновенные бабы-телки, но только не женщины.

На «комплимент» ответила поцелуем. Сталин оживленно проговорил:

– Слияние сердец самое великое таинство на земле. Мы слышали, что за вами усиленно ухаживает солист Большого театра артист Норцов?

– Он хотел со мной встретиться, пригласил в кино.

– Мне нравится, что вы говорите правду, вот если бы солгали… – После длительной паузы – В кино, конечно, следует пойти, в этом ничего плохого нет, а вот спать с ним нельзя. У вас есть муж, разводиться с ним не рекомендуем, мы собираемся его перевести в Москву, чтобы вам было веселее. До тех пор, пока мы будем общаться, вам никто не нужен. Когда у вас намечается отпуск?

– Я отдыхаю два месяца – июль и август.

– Вы в чем-нибудь нуждаетесь?

– Спасибо, у меня все есть.

Крадущимися шажками подбежал неказистый, белобрысый, неопределенного возраста человек.

– Разрешите представиться? – отчеканил он по-военному. – Ваш новый шофер и сопровождающий Федор Аристархович Кузяев.

Спросила взволнованно:

– А где Василий Петрович?

– Переведен на другую работу.

Это была реакция Сталина на мою просьбу. Он еще раз дал почувствовать, что я в его руках ничего не значащая игрушка.

Долго не приходил сон. Тоскующее сердце на давало покоя. Оно кровоточило, трепетало, словно подстреленная бескрылая птица. Я боялась за судьбу Василия Петровича. Истерзанная этими мыслями, я опустилась на колени. Ночь была в самом разгаре, как всегда спокойная, тихая и почти безмолвная. Я молилась за Василия Петровича Мохова и его несчастных обездоленных родителей. Слезы, не спросясь, с новой силой хлынули из моих глаз. Я оплакивала свою судьбу. Чего я достигла? Кем стала?. Любовницей Сталина? Его подстилкой? А что же дальше? Что впереди? Какие горизонты меня ожидают? Кто мог ответить на этот вопрос?

Утром пришла телеграмма из Ленинграда: «Продолжаю работать. Целую. Евгений Червяков». Значит, Бог есть! Он услышал мои молитвы, он мне, крошечной людской песчинке, помог.

С Норцовым посмотрела комедию Чарли Чаплина «Золотая лихорадка». Потом зашли в кафе.

– Можно вас пригласить в гости? – шепотом произнес Пантелеймон Маркович. – У меня имеются пластинки Шаляпина, Стравинского, Вертинского, Лещенко, Карузо.

– Спасибо, родной, непременно у вас побываю, но только не сегодня.

Норцов помрачнел – В. А., я давно хотел сказать, что без вас мне будет очень трудно. Я люблю вас! В самых сокровенных мечтах я называю вас своей женой. Знаю, что у вас есть нелюбимый муж, вы одиноки и очень несчастливы, позвольте мне обогреть вашу душу?

Норцов поцеловал мою руку. На его красивых глазах показались слезы.

– Верочка, почему вы не хотите ответить взаимностью? То, что я говорю, очень серьезно. Не хотите жить в Москве, давайте уедем в любой другой город, где имеется оперный театр, нам везде будет хорошо. Скажите только одно слово! Прошу вас, не мучьте меня!

– Откровенность за откровенность: мужа не люблю, но я дала обет до конца своих дней быть его женой, и на эту тему со мной больше никогда не говорите.

Мне предложили несколько гастрольных спектаклей в Ленинграде, Киеве, Одессе.

Ночью позвонил Сталин.

– В. А., скажите мне откровенно, что от вас хочет Норцов? – пробурчал он зло. Я удивилась его осведомленности. – Правильно сделали, что отказались с ним сожительствовать, он вам совершенно не нужен. Не понимаю, как такой здоровенный кобель не может подыскать себе женщину? – Через секунду совершенно другим тоном, обыкновенным, миролюбивым – В какие города собираетесь ехать на гастроли? – После моего ответа сказал – В Управлении искусств товарищи согласились с нашим предложением: в Ленинград поедут артисты Борисова и Норцов, а вы в Одессу и Киев. Не беспокойтесь, партнера вам подберут.

– А мне так хотелось снова побывать в Ленинграде, повидать друзей, сходить на могилы близких!

С неимоверной скоростью пролетели две недели. Концерты прошли успешно. В Москве на перроне Киевского вокзала меня встретил Кузяев.

– Сегодня, товарищ Давыдова, велено отдыхать, продукты вам завезены.

Я наивно спросила:

– А где вы взяли ключ?

Кузяев рассмеялся:

– Машину подадим завтра в два часа дня.

Как только приехала в Кунцево, Сталин грубо сказал:

– Больше вас не пущу на такой длительный срок. Пусть другие артисты едут на гастроли. Их и так развелось слишком много, больше, чем нерезанных собак. Заботясь о моем здоровье, товарищи из секретариата подкинули молодую, полногрудую официантку. После употребления я послал ее к чертовой матери.

– И. В., зачем вы мне об этом говорите? Может быть, обойдемся без этих подробностей?

– Верочка, как только освобождаюсь от мирских дел, начинаю думать о вас. Прошу тебя, будь только моей женщиной! Когда тебя вижу, душа горит, на части разламывается! Да, я злой, резкий, упрямый и никогда другим не стану. Тебе не следует спать с Мчедлидзе-Южным. Он на вокзалах покупает дешевых женщин, когда-нибудь предоставим тебе возможность познакомиться с пикантными фотографиями.

– Я очень вас прошу не вспоминать о моем муже.

Сталин ничего не ответил, хлопнув дверью, он вышел из комнаты.

Вечером появились Ворошилов, Буденный, Каганович, Калинин, Ежов, Маленков, Гамарник, Микоян, Орджоникидзе. Правительственный костяк пока не менялся. Присматриваясь к окружению И. В., я поняла, что он один решает и вершит все важнейшие политические и государственные дела в стране.

Неприятное впечатление произвел крошечный, карликового роста, с отталкивающим лицом профессионального вора-домушника Ежов. Калинин держался скромно, быть оживленным ему мешала близорукость (он страдал глаукомой обоих глаз), но Михаил Иванович все равно до глубокой старости увлекался юными балеринами.

Гости относились ко мне с подчеркнутой вежливостью. Не в моих интересах было играть роль сталинской фаворитки. Больше всех пил Ежов. Пьяненьким тенорком он громко сказал:

– Верочка, садитесь в мою машину, я мигом доставлю вас домой!

Косо улыбнувшись, Сталин игриво проговорил:

– Николай Иванович, не стоит беспокоиться, В. А. наша уважаемая гостья, мы общими усилиями постараемся организовать для нее транспорт. Пешком она не пойдет.

Карлик Ежов моментально протрезвел. Он понял, что малость переборщил. Высокопоставленные мужики поедали меня похотливыми взглядами. Думаю, что они догадывались о нашей близости и скорее всего завидовали немолодому Сталину. Пиршество закончилось в пять часов утра. После их отъезда И. В. сказал:

– Иногда нам придется встречаться в других местах.

– Возможно, мне не следует бывать на ваших приемах?

– Вы правы, Верочка, мы изменим тактику. На званые обеды два раза в месяц начнем приглашать актрис, физкультурниц, мастеров спорта, женщин-директоров заводов и фабрик, тогда грани сотрутся, наркомы перестанут вас мысленно раздевать. Если этому сброду дать полную власть, отпустить тормоза, они без лишних слов начнут вас насиловать здесь же на полу, в комнате, где они только что жрали и пили. Этот скот надо уметь сдерживать.

Я внимательно посмотрела на Сталина.

На другой день во время репетиции меня вызвали в партийную организацию театра. Незнакомые товарищи подробно расспрашивали о родителях, о моем детстве, юности. Интересовались знакомыми и друзьями, просили «на всякий случай» их адреса и номера телефонов.

Потом в ГПУ, на Лубянке, пришлось повторить то же самое. Проверка продолжалась.

В наших встречах со Сталиным наступило затишье. И. В. позвонил перед самым закрытием сезона. Не поздоровавшись, выпалил:

– Вам принесут билет на курьерский поезд.

– И. В., мне надо собраться, уладить дела, договориться о концертах.

– Сколько концертов вы хотите иметь в Сочи, Сухуми, Тифлисе?

Неуверенно ответила:

– Два, три…

– Считайте, что этот вопрос отрегулирован. Желаю всяческих успехов!

Через час ко мне приехала дама, ведающая концертными делами. Я подписала договор на восемь сольных концертов. Вечером Кузяев принес запечатанный конверт.

– Я буду у вас дома за сорок пять минут до отхода поезда. Из вещей берите только самое необходимое.

В конверте, кроме билета, оказалась большая пачка денег. В хлопотах и беготне прошел день. Норцов принес цветы. Увидев чемоданы, спросил, куда я уезжаю.

– Верочка, родная, вам необходимо отдохнуть. В Сочи я приеду через недельку, постараюсь вас найти, жаль, что вы не знаете, в каком санатории будете жить!

Мы тепло с ним простились.

У меня двухместное купе международного вагона. Кузяев с носильщиками внес три элегантных чемодана.

– Товарищ Давыдова, не задавайте лишних вопросов, чемоданы – ваши! Я еду в соседнем купе вместе с врачом. Если понадоблюсь, не стесняйтесь, вызывайте в любое время, я за это получаю зарплату. С рестораном обо всем договорился, счета подписаны, заказывайте любые блюда. Специально для вас завезены икра паюсная и зернистая, семга, балык, отборное мясо.

В первую очередь, конечно, заинтересовалась содержанием чемоданов. Чего там только не было! Шерстяные кофточки, летние платья, сарафаны, плащи, юбки, туфли, шелковые американские чулки, комплекты французского белья, набор тончайших духов, маникюрный прибор, о каком можно было только мечтать. Размеры совпали с моими.

Рано утром приехали в Сочи. Кузяев привез меня в роскошный особняк – правительственную резиденцию.

– Вы будете жить здесь одна, – сказал он. – Дом полностью в вашем распоряжении. На всякий случай вот вам номера моих телефонов.

К нам подошла высокая, ширококостная дама лет 50.

– Меня зовут Полина Сергеевна. Если не устали, покажу вам нашу дачу. Внизу гостиная, столовая, кухня, кинозал, буфетная, ванная, душевая, бильярдная, баня с бассейном. На втором этаже спальня, кабинет, комната отдыха, ванная, туалет. На другой половине такое же расположение комнат. Режим у нас, Вера Александровна, не соблюдается. Еду заказывайте накануне, во время завтрака. – Она перевела дух. – У нас имеется чудесный сад с фонтаном, качелями, гамаками, с креслами-качалками, удивительными заморскими птицами. Из сада на лифте можно спуститься к морю. Пляж отдельный, лечебный, благоустроенный. Дача радиофицирована, везде имеются телефоны. К вашим услугам концертный зал с великолепной акустикой. На днях из Москвы доставили рояль. Настройщик приходит ежедневно. В библиотеке 160 тысяч томов. Врачи всех специальностей готовы по первому зову оказать любую помощь. Одним словом, располагайтесь, как дома. Чемоданы ваши наверху, вещи аккуратно сложены, выглажены, развешаны. Завтра в семь часов утра придет массажистка, в восемь – маникюрша.

В апартаментах – цветы, чистота стерильная, все блестит. Такой ванны мне не приходилось видеть. В очаровательной спальне меня ожидал еще один сюрприз – столик на колесиках с дарами природы: вишни в сметане, персики, абрикосы, виноград, гранаты, апельсины, орехи, дыни, соки, вина, напитки. Я попала в сказочно-замкнутый мир.

Каждому человеку знакомо ощущение неизбежности счастья. Оно как будто ждет за порогом. Стоит только распахнуть дверь, и счастье ворвется в комнату вместе с ветром и шумом листвы.

Долго бродила по пустынному пляжу, собирала ракушки, разноцветные камушки, отполированные морем и временем. Купалась, загорала, валялась в песке. Вечером занималась в концертном зале. Рояль и акустика превзошли все мои ожидания. Голос звучал не хуже, чем в Колонном зале Дома союзов. В библиотеке взяла несколько книг. В полночь разбудил телефонный звонок. Узнала голос Сталина:

– Как вам отдыхается, В. А.? Как устроились? Скучаете?

– Конечно скучаю, И. В. Отдых фантастический! Из пыльной, душной Москвы я попала в волшебный мир сказок из «1001 ночи».

– Очень рад. До скорой встречи.

Море штормило. Пошел сильный, косой ливень. Мокрая побежала домой. Про лифт забыла. В гостиной увидела Сталина. Он был в летнем белом костюме. Землистое лицо и темные круги под глазами говорили о чрезмерной усталости. Приняв ванну, спустилась к нему в нарядном сарафане.

– А вы, Верочка, хорошо выглядите! Кавказ и Крым молодят людей, делают их более свежими, красивыми.

– Спасибо за комплимент. И. В., для чего вы с товарищем Кузяевым послали так много денег?

– Разве деньги могут кому-нибудь помешать? Вы нас встречаете на редкость глупыми вопросами. Я немного отдохну, и мы после обеда пойдем к морю.

В саду появились мрачные тени – негласная охрана Сталина. Он вызвал дежурного коменданта и начальника личной охраны. В подобострастном поклоне перед ним склонился огромный Паукер.

– Мы уже не раз вам говорили, что работать надо бесшумно, конспиративно, примером для вас может служить наша революционная, бескомпромиссная юность.

К вечеру море успокоилось. В купальнике легла на теплый песок. Тишина и морская гладь располагали к покою. Поеживаясь, И. В. направился к морю. Несколько раз боязливо окунулся, потом вытерся махровым полотенцем, переоделся. Он сел рядом со мной в шезлонг.

– В. А., обслуживающему персоналу сказано, что вы моя двоюродная сестра со стороны отца. Уверен, что никто не спросит, но проговариваться не следует. Изредка мы будем уезжать на другие дачи. После концертов, пожалуйста, не задерживайтесь, в гостиницах не ночуйте, за вами закреплен автомобиль с шофером. – Сталин зажег трубку, сделав несколько глубоких затяжек, снова заговорил: – Нахала Норцова отправили на гастроли в Сибирь и на Дальний Восток, затем поедет на Крайний Север. – И. В. засмеялся. – Молодым людям полезно проветривать мозги!

Он ушел в свои покои. Увидела его на следующий день за обедом.

– Ложусь поздно, старая привычка читать перед сном. Нам, Верочка, предстоит большая работа, в январе наметили провести XVII съезд нашей партии. Много у нас еще нерешенных проблем.

Мы долго бродили по пляжу. Молчание нарушил Сталин:

– Детство у меня было тяжелое. Отец занимался портняжным и сапожным ремеслом. Как все мастеровые дореволюционной России, он страшно пил. Меня не любил, нас с матерью избивал до полусмерти. Девяти лет я был отдан в Горийское Духовное училище. После шестилетнего обучения меня зачислили в Тифлисскую Православную Духовную семинарию. Но я ее не окончил, выгнали. – И. В. впервые говорил о себе. – В Духовую семинарию принимали детей только состоятельных родителей. Для меня до сих пор остается загадкой, по чьей протекции я туда попал. Мама хотела, чтобы я стал священником. По ее мещанским понятиям, духовный сан давал спокойную, обеспеченную старость.

Почти незаметно мелькнула тень прячущегося человека. Побледневший Сталин испуганно крикнул:

– Выходи, сволочь! – В руках он держал револьвер, очевидно, тот самый, из которого когда-то застрелил свою жену Надежду Аллилуеву. Озираясь по сторонам, к нам подошел краснощекий парень лет двадцати трех.

– Кто такой, мерзавец? Фамилия? Номер воинской части?

Красноармеец проговорил с гордостью:

– Приказано, товарищ Сталин, охранять вас от внешних и внутренних врагов. В Москве инструкцию получили лично товарища Ягоды.

Сталин вынул свисток. К нему подбежал начальник охраны.

– Уберите этого дурака. В последний раз предупреждаю: если кто-либо из ваших людей станет за мной следить – убью на месте.

Начальник охраны униженно пролепетал:

– Товарищ Сталин, простите, все ваши указания выполним.

– Убирайтесь, болваны! Не желаю слушать! – Повернувшись ко мне, озлобленно крикнул:– Отправляйтесь купаться! На меня не обращайте внимания.

Вода теплая, мягкая, прозрачная. Я ныряла, плавала, словно рыба, скользила по воде. Когда вышла из воды, он, успокоившись, сказал:

– Я выполнил свое обещание, привез вам в подарок целую коробку американских таблеток от беременности. Раздавать их не следует, женщины нашей страны обязаны рожать, нам необходим прирост населения. Сегодня, Верочка, вам предстоит быть хозяйкой. Мы пригласили на ужин нескольких товарищей, вы почти всех знаете. У вас имеется темное закрытое платье?

– Какое вы советуете надеть? Я привезла с собой черное, темно-синее, а также два костюма английского покроя.

И. В. широко улыбнулся, он был доволен, что я его об этом спросила.

– Наденьте черное, которое вам сшили в ателье Совета министров.

Гости раскланивались со мной, как со старой знакомой, Сталин нарочно посадил меня рядом с карликом-недоноском Ежовым. Он сделал это для того, чтобы тот мог лишний раз убедиться в своем ничтожестве. И. В. умел ловко использовать человеческие слабости, и в первую очередь физические недостатки соратников-побратимов. На этом он часто играл. За вторым блюдом Маленков отчетливо проговорил:

– Товарищи, Каменев и Зиновьев опять хвост поднимают.

– Объясните, Георгий Максимилианович, в чем это выражается? – осторожно спросил И. В. Сталин.

– Эти оголтелые псы готовят новую группировку.

– Скоро придет время, мы им покажем и группировки, и оппозиции, они, наконец, узнают, кто такие на самом деле большевики! – темпераментно произнес железно-непоколебимый Киров.

– Нечего ждать! – прошипел тщедушный Ежов. – Я бы сразу их всех к ногтю! Да и Бухарину не мешает язык с корнем вырвать, много болтает, строит из себя великого миротворца, теоретика марксизма, а если разобраться, – обыкновенный пустомеля с хорошо подвешенным языком.

Хитрый, наблюдательный Сталин слушал и все запоминал. Обеды и ужины он устраивал для развязывания языков.

– Да и на международной арене не все так уж гладко, – сказал. И. В. Вожди как по команде повернулись в его сторону. – Оппортунист-двурушник иуда Троцкий в который раз становится на дыбы, клевещет на нашу страну, на большевистскую партию, на товарища Ленина, на наш рабочий класс. Убрать его надо! Чем скорей – тем лучше! – задыхаясь, проговорил Сталин.

С ним никто никогда не спорил. Все понимали, что в любом случае И. В. одержит победу.

– В. А., может быть, вы нам что-нибудь споете? – спросил Сталин. – Аккомпаниатор ждет нас в концертном зале.

Я исполнила несколько арий из классических опер и спела романсы русских композиторов, которые очень любил Сталин. Черноволосый, тучный Маленков преподнес серебряный инкрустированный поднос и шесть чашечек с блюдцами для кофе.

Сталин недовольно сказал:

– Г. М., мы В. А. не испортим такими подарками? А то смотрите, еще возгордится, не захочет с нами знаться!

Подошел Киров:

– В. А., возвращайтесь обратно в Ленинград, мы создадим вам отличные условия.

Сталин нахмурился. Он слышал наш разговор.

– Сергей Миронович, что с возу упало, то пропало. В. А. у вас нечего делать. Вы же знаете, что она закреплена за Большим театром. Вряд ли товарищ Давыдова будет жаловаться на предоставленные ей условия.

Я благодарно посмотрела на Сталина. Он помог выбраться из щекотливого положения. Ночью И. В. своим ключом открыл двери моей спальни. Увидев, что я не сплю, он сел в кресло, закурил:

– Верочка, через мою жизнь прошло много женщин, но я никого так страстно не хотел, как вас. Тогда была физиологическая потребность обладать. Вот опять я к тебе пришел. Скажи правду, ты меня хоть немного любишь?

Я не ожидала от него такой исповеди и должна была ответить без промедления.

– И. В., если скажу неправду, вы обидитесь, правду

– не поверите, наши отношения пусть рассудит время. Умиротворенный, он положил голову мне на грудь и так заснул. От его храпа сотрясались стены. Снова задумалась над тем, какая мне уготована судьба. Вот он – повелитель российского государства – кривоногий, низкорослый, костлявый, неуравновешенный, грубый, завистливо-капризный лежит рядом со мной на одной кровати, и я обязана его целовать, обнимать, ласкать… Очень трудно об этом говорить, но я дала клятву – рассказать все.

Во время завтрака в столовую вошел начальник охраны Паукер. Переминаясь с ноги на ногу, он спросил:

– Товарищ Сталин, разрешите доложить?

– Слушаю.

Паукер покосился на меня, в его глазах я была посторонней.

– Говорите! – властно повторил И. В.

– Наш сотрудник, – сказал начальник охраны, – которого вы обнаружили, красноармеец Толкун погиб на боевом посту.

Я вскрикнула. Оторвавшись от еды, Сталин веско проговорил:

– Родителям пошлите телеграмму о соболезновании, красноармейца Толкуна представьте к правительственной награде. Его биографию опубликуйте в газетах и журналах. Возможно, о его боевой жизни стоит написать повесть.

Жизнерадостная Полина Сергеевна весело проговорила:

– Мы приготовили для вас яхту. В любое время, когда пожелаете, можете совершить морскую прогулку.

В субботу Сталин изъявил желание покататься на яхте. Бесшумно работает обслуживающий персонал. Радостно-спокойное море нас приветствовало. На пути следования за нами мчался неутомимый эскорт белокрылых чаек. Повар принес в комнату отдыха фрукты, вина, семгу, балык, паюсную и зернистую икру, холодное мясо, ростбиф, всевозможные соки, мороженое. Мы с удовольствием поели. Яхта стремительно неслась навстречу раскаленному солнцу. В каюту ударил яркий сноп света. Попросила И. В. задернуть шторы. Он зло буркнул:

– Мы что, нанялись вам в лакеи? Для чего закрывать шторы? Вы рыб испугались? Они вас не сглазят.

Забыла, что давно перестала быть человеком, что он мой хозяин, бог, повелитель. Прижалась к нему, обняла. Сталин смягчился, сменил гнев на милость.

Вечером совершили автомобильную прогулку. В первую машину сели мы с И. В., впереди охранник с шофером. Во вторую: Ежов, Жданов, Орджоникидзе с охранниками. Кроме того, нас сопровождали машины с вооруженными офицерами. Выбрали маршрут по направлению к Тбилиси. Сталин рассказывал анекдоты. На двадцатом километре неизвестные в масках обстреляли машины. Пуля попала шоферу Александру Дроботу в переносицу. Обливаясь кровью, почти ничего не видя, он чудом остановил нашу машину, из которой вылетели оконные стекла. Бледный Ежов из ближайшего райкома партии связался с правительственными учреждениями. Немедленно по тревоге были подняты войска, расквартированные в Грузии. Дрожащего, перепуганного Сталина куда-то увезли. Я вернулась на дачу. Там. меня уже ждали следователи из военной прокуратуры и ГПУ. Один из них обратился ко мне:

– Гражданка Давыдова, вам придется выехать с нами в Москву.

– Это приказ?

– Все наши действия согласованы с товарищем Сталиным. Мы обязаны вас допросить. Шофер Дробот скончался по дороге в больницу. Не все преступники пойманы. Вы единственная гражданская свидетельница трагического происшествия. Ваши вещи привезут позже.

– Я могу принять ванну?

Следователи взглянули на часы. Военный с большой тыквообразной головой сказал:

– Давыдова, прекратите задавать вопросы и обращаться к нам с бесконечными просьбами. Хватит дискутировать! Пройди в машину, через сорок минут отходит поезд.

Мне не дали проститься с Полиной Сергеевной и обслуживающим персоналом. В Москву возвращалась без комфорта, призрачная идиллия подходила к печальному концу. В купе находилось четыре человека, я была в окружении трех непрерывно курящих мужчин. Даже в туалет они по очереди сопровождали меня. В Москве вагон окружили военные и штатские. Маленков сухо справился о здоровье, отвечать не хотелось, не верила в его искренность. Я была в подавленном состоянии, начиналась самая настоящая депрессия. Боялась ареста, насилия, пыток… С вокзала повезли на Лубянку. Первый допрос состоялся в кабинете начальника ГПУ. Его вели Ягода, Агранов, Ежов, Вышинский. Заместитель генерального прокурора не мог понять, почему я так легко согласилась переехать из Ленинграда в Москву. Сказала, что на переводе настояло Управление искусств, дирекция Большого театра и члены советского правительства. Вышинский не унимался:

– В. А., вы единственный очевидец вопиющего по своей наглости покушения террористов на жизнь товарища Сталина. Нам необходимо во всем досконально разобраться.

Затянувшись папиросой, Ягода спросил:

– Во время нашего первого свидания вы, гражданка Давыдова, наотрез отказались говорить о своих встречах с товарищем Сталиным! Может быть, вы это сделаете теперь, когда наступили более благоприятные времена?

– Категорически отказываюсь отвечать на вопросы, не относящиеся к данному делу.

Криво улыбаясь, Ягода прохрипел:

– Ты, подзаборная сука, в наших руках! Товарищ Сталин – далеко. Он не станет вмешиваться в дела ГПУ и прокуратуры. Одно из двух: или начнешь подробно отвечать на вопросы, или же для проветривания мозгов нам придется отправить тебя в сырую, холодную камеру, где ты сумеешь пообщаться с голодными крысами!

Я содрогнулась от ужаса. Какую животную ненависть этот человек, облеченный такой властью, питал к Сталину. Ежов с Маленковым хранили ледяное молчание. По-видимому, их больше всего интересовал результат. Они не знали, на кого ставить. Вышинский саркастически улыбался, молчали вошедшие следователи по особо важным делам. Ягода чувствовал свое превосходство и этим бравировал. Спросила Ягоду, что он от меня хочет.

– Расскажи, кто дал тебе задание организовать покушение на жизнь товарища Сталина?

– С каких это пор вы стали со мной говорить на «ты»? Я что, с вашей легкой руки возведена в ранг государственного преступника?

– Давыдова, перестаньте кривляться и разыгрывать из себя народную героиню. Тоже мне еще одна Жанна д'Арк!

Я упала, потеряв сознание. Очнулась на больничной койке в тюремной больнице. Через 5 дней снова допрос. В их тактике кое-что изменилось. Ягода стал вежливым, холодно-предупредительным. Больше ничему не верила. Недавно видела его другим, мерзким и отвратительным. Прокурор Андрей Вышинский отеческим тоном предлагал во всем чистосердечно признаться. С дешевым пафосом плохого трагического актера он на едином дыхании произнес заготовленный монолог:

– В. А., вы должны понять, что, к моему глубокому сожалению, ваша театральная карьера навсегда закончилась. Вы, голубушка, свое отпели. Товарищ Сталин прямо заявил, что не желает вас больше знать. – Прокурор сделал многозначительную паузу. – Я подписал ордер на ваш арест. После суда мы вас расстреляем. Возможно, суд смягчит приговор, тогда отправим в далекий сибирский лагерь к уголовникам. Блатные любят красивых, статных женщин. В первый же день вас разыграют в карты, а потом по очереди будут насиловать на вонючих нарах. Красота ваша быстро поблекнет, от недоедания и цинги выпадут зубы, вылезут волосы. За кусок хлеба вы на коленях подползете к любому, самому падшему из подонков.

Не выдержав словесной экзекуции, я крикнула:

– Хватит! Довольно! Прекратите издеваться! Вы прекрасно знаете, что я никакого отношения к покушению на жизнь товарища Сталина не имею, и нечего меня пугать!

Каким-то третьим подсознательно-интуитивным чувством я догадалась, что продолжается очередное действо трагико-комического фарса, связанного с бесконечной проверкой. Из осужденной на смерть я стала обвинителем.

– Да кто вам дал право так вести себя со мной? Вы что, с ума сошли? Забыли, кто я такая? И. В. так легко меня вам не отдаст, я его лучше знаю. Подождите, придет час расплаты, я с вами за все рассчитаюсь!.. – Не дав им опомниться, я крикнула – Немедленно отправьте меня домой!

Выдавливая из себя мягкость, Вышинский сладкоречиво проговорил:

– Мы гордимся вами, В. А.! Вы блестяще выдержали _ самый – сложный экзамен на человеческую зрелость. Я вас поздравляю, еще раз простите меня. В нашем деле без этого нельзя.

Он хотел поцеловать руку, но я ее вырвала. Ягода нажал на невидимую кнопку звонка, вмонтированную в письменный стол. Вошел секретарь с бицепсами натренированного боксера.

– Гражданку Давыдову отправьте на дежурной машине домой!

Ягода подошел ко мне, протягивая руку, которая плетью повисла в воздухе. Он сказал:

– Надеюсь, что мы с вами останемся добрыми друзьями?

– Вы, Ягода, мне омерзительны. Я с вами не желаю разговаривать.

– Человек я злопамятный, имейте в виду. Даже красивым дамам я не прощаю оскорблений…

Ответила ему в тон:

– Говорят, что Ягода – не та Ягода…

Квартиры своей не узнала, все перевернуто вверх дном. Пришлось вызывать рабочих, вставлять новые замки, ремонтировать наружные двери, менять полностью всю электропроводку, старую мебель заменить новой…

До конца отпуска оставался месяц. С Екатериной Васильевной Гельцер, солисткой балета Большого театра, мы поехали на Оку, в Поленово. В обыкновенном крестьянском домике сняли две небольшие комнаты. По утрам нам приносили парное молоко, сметану, клубнику, ягоды, грибы. Хозяйские дети ловили для нас рыбу. С Гельцер мы совершали длительные прогулки. Она рассказывала о выступлениях в Бельгии, Франции, Англии, Италии, Америке, о встречах с Дягилевым, Рахманиновым, Буниным, Шаляпиным, Бальмонтом, Анной Павловой, Стравинским, Фокиным, Мордвиным, импрессарио Юроком…

– Все это, дорогая, было очень давно, – с грустью сказала Катя. – За это время мои воспоминания успели потускнеть, обрасти мхом. Я к вам, Верочка, давно присматриваюсь и о многом догадываюсь. Вы красивая, талантливая. Смотрите, не проиграйте свою жизнь в карты или в рулетку, как это сделала я. Больше всего на свете я люблю искусство. В моей скромной коллекции имеются полотна русских и западноевропейских художников. Разве я могу забыть, как великолепный, с фанатически горящими глазами Пабло Пикасса, восхищенный моей Одеттой-Одиллией в «Лебедином озере», подарил мне свои ранние работы? Однажды вечером он пришел ко мне в отель на Монмарт и предложил навсегда остаться в Париже… Верочка, приходите ко мне и вы увидите чудо из чудес. Я собрала редчайшую библиотеку. Вы знаете, что я любима зрителями, что ежедневно со всех концов России приходят письма… Мое личное счастье промелькнуло, словно полет мотылька, и навсегда растворилось в бездне. Многие любили, домогались ответного чувства, за улыбку и лишний поклон, обращенный в их сторону, одаривали драгоценными подношениями из жемчуга, бриллиантов, золота, серебра. А сколько за свою артистическую жизнь я получила бриллиантовых колец? Были, конечно, и мимолетные встречи, а настоящее ушло, потому что я лишь порхала по шаткой, неустойчивой поверхности. И вот я одна, ни детей, ни мужа, скоро и театра не будет. Годы уходят, век балерины короткий, а жизнь свою придется заканчивать одними лишь воспоминаниями. Верочка, заклинаю вас, ради всего святого, не повторите мой печальный опыт…