Текст книги "Исповедь любовницы Сталина"

Автор книги: Леонард Гендлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Каменев:

– Ставка наша на возможность раскола в партии также оказалась бита. Оставалось два пути: либо честно и полностью ликвидировать борьбу против партии, либо продолжать ее, но уже без всякого расчета на какую бы то ни было массовую поддержку, без политической платформы, без знамени, то есть путем индивидуального террора. Мы выбрали второй путь.

Вышинский:

– Розенфельд-Каменев должен был быть более последовательным: если первый путь он назвал путем честного отказа от борьбы, второй путь надо было охарактеризовать как путь бесчестной борьбы бесчестными средствами.

Каменев:

– Мы выбрали второй путь, при этом мы руководствовались бесконечным озлоблением против руководства партии и страны, жаждой власти, к которой мы некогда были близки и от которой были отброшены ходом исторического развития.

Вышинский:

– Как оценить ваши статьи и заявления, которые вы писали в 1933 году и в которых выражали преданность партии? Обман?

Каменев:

– Нет, хуже обмана.

Вышинский:

– Вероломство?

Каменев:

– Хуже!

Вышинский:

– Хуже обмана, хуже вероломства только измена!

Каменев:

– Вы нашли это слово.

Подследственного увели. Ястребом ко мне подлетел Ягода:

– В. А., пожалуйста, дайте подписочку о неразглашении. Сегодняшний допрос Зиновьева и Каменева – государственная тайна.

Я подошла к Ежову, который оживленно о чем-то разговаривал с Ворошиловым и Молотовым. Только теперь заметила, что Николай Иванович слегка, почти незаметно волочит правую ногу. -

– В. А., – сказал Ежов, – все, о чем здесь говорилось, вы должны хорошо запомнить! Главное – поведение на допросе проклятых двурушников Зиновьева и Каменева. Мы вас дополнительно проконсультируем и ознакомим с имеющимися стенограммами.

– Николай Иванович, Ягода требует подписку о неразглашении. Если я ее дам, то не сумею выполнить просьбу товарища Сталина и товарища Жданова.

Ежов засеменил к И. В. и стал ему что-то объяснять. Сталин в присутствии вождей не захотел подчеркивать свое расположение ко мне.

– Если нарком требует подписку у Веры Александровны Давыдовой, – жестко проговорил И. В., – пусть он с такой же просьбой обратится к товарищам Молотову, Ворошилову, Жданову, Ежову, Вышинскому и ко мне!

Ягода прикусил язык.

– Где будем обедать, на даче или в Кремле? – спросил Сталина Ворошилов.

И. В. подозвал Власика. Он распорядился относительно обеда, назвал людей, которых надо пригласить. Я спросила Ежова:

– Н. И., разрешите мне уехать домой?

Вмешался Сталин:

– Вы, товарищ Давыдова, одинаково честно с нами трудились и заслужили хороший обед.

Маленков пригласил меня в свою машину.

На обеде присутствовали: Молотов, Ворошилов, Каганович, Буденный, Ягода, Вышинский, Агранов, Орджоникидзе, Пятаков, Каганович, Хрущев, Карл Радек, Андреев, Шкирятов, Маленков, Поскребышев, Енукидзе, Бухарин.

– Товарищи! – сказал Сталин. – Мы еще раз призываем вас к бдительности, со всей тщательностью необходимо проверить каждого члена партии. Много врагов затесалось в ряды большевистской партии. Назову некоторые цифры: по делу Зиновьева и Каменева арестованы 9 тысяч человек. Массовый террор захлестнул страну. Мы должны на каждое преступление ответить жесточайшим контрударом. Мы не будем возражать против насилия, напомню, что писал в 1922 г. товарищ Ленин: «Суд не должен запрещать террор, но ему необходимо сформулировать мотивы, скрывающиеся за ним, узаконить его в качестве принципа, совершенно просто, без притворства и прикрас. Необходимо дать этому как можно более широкую формулировку» [1]1
  Письмо В. И. Ленина народному комиссару юстиции Дмитрию Ивановичу Курскому. Расстрелян во время сталинских чисток. (Прим, автора.)


[Закрыть].

Следователи обязаны вырывать у подсудимых признания.

Шкирятов:

– В борьбе с врагами хороши любые средства. Товарищ Ягода слишком либерален! Играет в прятки с самыми опасными преступниками.

Хрущев:

– Когда-то русские цари казнили псевдогероев при всем честном народе на Красной площади, на Лобном месте. И в этом был особый символ. Я предлагаю после суда предателей-изменников публично повесить на Красной площади!

Каганович:

– Мысль умная, всецело поддерживаю Никиту Сергеевича.

Сталин:

– Об этом надо серьезно подумать. Иногда у прошлого стоит перенимать хорошие традиции. По этому вопросу необходимо проконсультироваться у генерального прокурора. Послушаем, что он скажет.

Вышинский:

– Мне кажется, что окончательное решение лучше всего принять после приговора суда.

Ворошилов:

– Мы вверх дном перетряхиваем кадры Красной Армии и Военно-Морского флота.

Сталин:

– Тебе, Клим, давно предлагали это сделать! А ты все медлил, долго раскачивался, – После небольшой паузы – В целом наши органы работают добросовестно, но лавры пожинать рановато. Исправительно-трудовые лагеря будем строить в отдаленной местности с минимальными затратами, там, где предполагается развитие промышленных предприятий: на Дальнем Востоке, в Казахстане, в Карелии, в Сибири. Также необходимо заселить районы Крайнего Севера. Начальниками лагерей назначайте проверенных лиц. На одном месте не давайте долго засиживаться. Заключенных отправляйте на самые тяжелые работы в шахты, рудники, посылайте на прокладку дорог. В одной зоне размещайте мужчин и женщин. Я уже говорил, что за перевыполнение плана мужчина по соглашению с начальством может выбрать подругу, но злоупотреблять этим не стоит. Если женщина родит ребенка, под другим именем и с другой фамилией отправляйте в детский дом. Деторождение поощряйте. Приговоры судов должны быть с оговоркой: полная конфискация движимого и недвижимого имущества.

Вышинский:

– Какой, товарищи, интеллект! Какая удивительная эрудиция! И. В. абсолютно прав!

Сталин:

– Я не кончил! Товарищам Молотову, Ягоде, Кагановичу, Ежову, Маленкову, Хрущеву, Андрееву, Шкирятову поручается в декадный срок разработать первую очередь строительства исправительно-трудовых лагерей с учетом контрольной цифры в пять миллионов человек.

Каганович:

– И. В., вы решили даровать жизнь руководителям террора Зиновьеву и Каменеву?

Сталин:

– Заранее не будем предугадывать. Есть у нас генеральный прокурор, имеется Верховный суд, есть народные заседатели, им и решать судьбу регенератов-преда-телей.

Обед затянулся до поздней ночи.

– Верочка, что вы скажете? – устало спросил И. В., ложась рядом со мной. Я обняла его, прижалась к нему. И. В. сразу обмяк, на секунду стал обыкновенным живым существом.

– Трудно представить, что вы столько лет находились в окружении таких отвратительных людей и что каждую минуту вам грозила смертельная опасность!

Сталин облегченно вздохнул:

– Борьба, Верочка, идет не на жизнь, а на смерть. Только ты, дорогая, даешь силы. Маленков прислал ко мне солистку Большого театра Наталью Шпиллер. Сначала она мне понравилась: молодая, веселая, красивая. После ужина сама проявила инициативу. Наталья Дмитриевна меня так ласкала, словно я ее сверстник, первый и самый любимый мужчина. Я спросил ее: «Для чего бурную страсть разыгрываешь?» – «И. В., вы мое земное и неземное Божество! Буду счастлива всегда быть с вами!» Знаешь, Верочка, я таких баб до смерти боюсь. Когда прощались, она сказала: «Товарищ Сталин, ради вас я готова навсегда оставить сцену». Верочка, настоящую радость я испытываю только с тобой. Не сердись на меня, никто не может заменить тебя. Скажи, что тебе нужно? Ты скромничаешь, играешь, как они?

– Родной, спасибо, я все имею!

21 августа в «Правде» опубликована статья Юрия Пятакова. Приведу один абзац:

«Трудящиеся всего мира знают и любят своего Сталина и гордятся им. Взгляды Троцкого, Каменева, Зиновьева не имели ничего общего с линией Ленина, продолжателем и творцом которой в новых условиях был и остается товарищ Сталин. Победила единственно правильная, единственно победоносная линия партии – линия нашего великого Сталина. Беспредельное тщеславие и самовлюбленность Троцкого, Каменева и Зиновьева привели их на гнусный путь двурушничества, лжи, неслыханного обмана партии. Их надо уничтожать, как падаль. Хорошо, что органы НКВД разоблачили эту банду. Честь и слава работникам НКВД. Каждый из нас должен еще более повысить свою бдительность, помочь партии, помочь НКВД – этому разящему мечу в руках диктатуры пролетариата, разоблачить агентуру классового врага и народа и вовремя уничтожить ее».

Я знала, что Пятаков ненавидит Сталина и вею его гвардию, по уму и энергии он не имел соперников. Мне говорили, что «левые коммунисты» в 1918 г. серьезно подумывали заменить Ленина – главу правительства – Пятаковым. Сталин все это, конечно, знал. Пятакова расстреляли 30 января 1937 г.

Колонный зал Дома Союзов. Чего только не видели и не слышали его стены! Здесь с 19 по 24 августа проходил первый «открытый» политический процесс. Военная Коллегия Верховного Суда под председательством Ульриха приговорила Зиновьева, Каменева и их сообщников к расстрелу.

Во время очередного ужина Ежов, смакуя каждое слово, рассказывал:

– Ранним утром на Лубянку приехали товарищи Ульрих, Вышинский, Ягода, Андреев, Ворошилов, Шкирятов, Хрущев, Маленков и я. Каменев из камеры вышел молча, он был уверен, что мы пришли его поздравить с освобождением; Увидев наши лица, он все понял и не произнес ни единого слова. Виноват был, сука, потому молчал. Дурака-выскочку Зиновьева несли на носилках. По дороге он кричал: «Позвоните по телефону товарищу Сталину», «Пощадите», «Я не хочу умирать!» Перед самым расстрелом заорал: «Я ни в чем не виноват, меня заставили оклеветать себя!»

Сталин, сплюнув на пол, угрюмо проговорил:

– Так будем поступать со всеми, кто пойдет против нас!

Гости промолчали.

Мы отдыхали в Сочи. Приехал Жданов, к которому Сталин особенно благоволил.

– А. А., – сказал он, – пришло время рассчитаться с Ягодой.

Мы втроем гуляли по саду.

– Согласен с вами, – ответил Жданов.

– Кого будем рекомендовать на этот пост?

– Предлагаю Николая Ивановича Ежова. У него есть задор, воля, характер, темперамент.

– Отправьте в Москву телеграмму, с нашим предложением надо ознакомить всех членов Политбюро. Что будем делать с Ягодой?

Вячеслав Михайлович Молотов посоветовал назначить его временно народным комиссаром связи. Сталин рассмеялся:

– Ничего, скоро затянем на его шее тугой узелок.

В душе я ликовала… Вызвали стенографистку, Жданов продиктовал телеграмму: «Москва, Кремль, товарищу Молотову. Мы считаем абсолютно необходимым и спешным, чтобы т. Ежов был назначен на пост народного комиссара внутренних дел. Ягода определенно показал себя явно неспособным разоблачить троцкистско-зиновьевский блок. ОГПУ отстает на 4 года в этом деле. Это замечено всеми партийными работниками и большинством представителей НКВД. Сталин, Жданов».

Через три дня Карл Викторович Паукер доложил Сталину, что по срочному делу прибыл Ягода. И. В. принял его в библиотеке, где просматривал старый комплект «Правды». Я находилась в соседней комнате, и мне был слышен весь разговор.

Сталин спросил:

– Что, обиделся на нас, Генрих Григорьевич? Политбюро решило как сильного и стойкого большевика-ленинца направить тебя на самый отстающий участок. Ты у нас – бескомпромиссный чекист, и мы продолжаем верить тебе, ты в состоянии мобилизировать аппарат на выполнение поставленных партией задач!

– Свое новое назначение, – сказал Жданов, – вы должны рассматривать как почетный долг.

– И. В., скажите прямо, вы собираетесь меня арестовать? – вполголоса спросил Ягода.

– У вас мания преследования, – мягко проговорил Сталин. – Какой может быть арест, когда тебе дают целый наркомат? Если ты чувствуешь за собой вину, тогда поделись с нами, где, с кем и когда согрешил?

– Позвольте взять свои слова назад, мне просто показалось.

Раздался голос Маленкова:

– Принимайте наркомат, начинайте работать, покажите себя вдумчивым, серьезным организатором. Если товарищ Ежов не справится, мы вернем вас на прежнее место. Наркомат внутренних дел – сложный организм. У вас, товарищ Ягода, очень усталый вид, вам необходим длительный отпуск.

Ягода вяло:

– Товарищ Сталин, я приложу все усилия, чтобы оправдать ваше доверие.

– Хорошо, хорошо, мы вам верим, спокойно езжайте в Москву. – После его ухода – Жалкий комедиант, паршивый трус!

И. В. снова вызвал стенографистку, на имя Ежова он продиктовал секретную правительственную телеграмму: «За Ягодой установите негласный круглосуточный надзор».

Мы спустились к морю. Мириады ярких звезд освещали наш путь. Сталин мечтательно проговорил:

– Ученые пытаются доказать, что на планетах имеется жизнь. Кто первым доберется до Луны и Марса, тот завоюет весь мир. Мы, русские, обязаны это сделать!

– И. В., – сказала я, – вы обещали рассказать про В. И. Ленина! Не верю, что у него была только одна женщина – Надежда Константиновна Крупская!

Сталин отрывисто засмеялся.

– Вы абсолютно правы, здоровый мужчина не может всю жизнь удовлетворяться одной дамой. Мы не можем понять, почему Ленин выбрал в подруги такую бесцветную женщину, как Крупская! Ленин – великий конспиратор, он тщательно скрывал свою интимную связь с Инессой Арманд, которая была матерью 5 детей. Крупская случайно обнаружила в его бумагах письмо Арманд, подписанное ее настоящим именем Е. Ф. После этого случая она предложила В. И. развестись. Ленин отказался. Крупская его устраивала. Но когда Арманд заболела, Ильич послал ей взволнованное письмо. В августе устроил путевку, 24 сентября 1920 года его любовница умерла в Нальчике, она заразилась холерой. С тех пор Ленин потерял к женщинам всякий интерес.

– Вы считаете Ленина добрым человеком?

Глаза у Сталина сузились:

– Ленин во много раз был жестче меня. Не стоит, Верочка, о нем столько говорить, впустую тратить слова. Иногда не вредно и помолчать.

После завтрака Сталин сказал:

– Привезли новую кинокомедию «Цирк». Голова идет кругом, не знаю, что раньше делать. Полным ходом идет чистка в партии, в ноябре наметили провести Чрезвычайный Восьмой Всесоюзный Съезд Советов, будем утверждать новую конституцию.

На просмотр фильма И. В. пригласил Жданова и меня. Картина Сталину понравилась, особенно игра Орловой.

– Срочно вызовите к нам режиссера Александрова!

– Его нет в Москве, – ответил Жданов.

– Дайте задание Ежову, будет повод проверить его работоспособность.

На другой день красавец Александров предстал перед Сталиным.

– Что такой бледный? Испугался, что мы тебя вызвали? – спросил И. В.

– Дорогой И. В., я горд и счастлив, что мне выпала честь видеть вас, беседовать с вами, слышать ваш неповторимый голос.

– Нам не нужны фальшивые дифирамбы. От словоблудия умнее не станешь. Твой фильм «Цирк» нам понравился, будем вас хорошо награждать.

– Спасибо, товарищ Сталин! – гаркнул красавец Александров. – Мое сердце переполнено от чрезмерного волнения. Боюсь, что не сумею до конца выразить свои чувства.

– Чувства свои и мысли выражайте достойными фильмами, – проговорил, улыбаясь, Жданов.

– Григорий Васильевич, – сказал Сталин, – а я вас запомнил. Кажется, в октябре 1927 г. вы работали вместе с товарищем Эйзенштейном над картиной «Октябрь»? Очевидно, по молодости лет вы тогда упорно возражали относительно некоторых замечаний и лезли все время в амбицию? Мы предложили сократить растянутый эпизод – выступление т. Ленина на Втором Съезде Советов в Смольном. Скажите, было такое дело?

– Да, было И. В., – смущенно, не зная, чем кончится эта беседа, ответил режиссер.

Сталин ободряюще улыбнулся:

– Человек должен уметь не только бить себя кулаком в грудь и признавать громогласно свои ошибки, главное уметь вовремя их исправить и не допустить в дальнейшем.

– Согласен с вами, товарищ Сталин.

– Мужик ты хитрый, правду все равно не скажешь, побоишься. Мы, товарищ Александров, вызвали тебя для серьезного разговора. Собираемся тебе, Григорий Васильевич, поручить снять документальный фильм о Чрезвычайном Съезде Советов, который откроется в Кремле 25 ноября.

– И. В., спасибо за доверие, с огромной радостью возьмусь за это дело.

– У тебя есть просьбы личного порядка?

Александров покраснел:

– Имею ли я на это право?

– Раз уж попал, говори, что нужно, не бойся!

– Мы с артисткой Орловой не имеем подходящей квартиры.

– Разве Любовь Петровна твоя жена?

– Да, И. В.

– Молодец. Когда ты успел отхватить в жены такую красивую женщину? Смотри, чтобы не отбили! Передай от меня привет, вопрос с квартирой мы постараемся решить.

Трудно прощаться с летом. Пошли проливные дожди. Изредка показывалось солнце.

Поэт Демьян Бедный предложил Большому театру поставить незаконченную оперу-фарс Александра Бородина «Богатыри». За эту идею ухватился Керженцев. Постановку поручили Камерному театру. Музыку «переработал» Метнер, новое либретто написал Бедный. Я была на премьере. Спектакль с треском провалился. Появилось грозное постановление Всесоюзного комитета по делам искусств, а через два дня разгромная статья в «Правде», якобы написанная Карлом Радеком. Сталин постановку не видел, но после статьи сказал:

– Мы никому не позволим искажать роль и значение великих русских богатырей!

На этом писательская и гражданская карьера Д. Бедного закончилась. Друзья пытались его защитить, никакие уговоры не помогли. Демьян слезно умолял Сталина его принять.

– Передайте товарищу Бедному, – сказал тот, – прежде чем писать, надо думать головой, а не тем местом, на котором сидишь!

В Большом театре праздничное настроение: премьера оперы Бизе «Кармен» (режиссура Домбровского и Квалиашвили, художник Дмитриев, постановщик танцев Игорь Моисеев, дирижер Эрих Клейбер, театр «Колон», Буэнес-Айрес, Аргентина). Вспомнила, как четыре года тому назад переступила порог Большого театра, как волновалась, как жгло самолюбие! И вот сегодня мне как-то особенно захотелось доставить зрителям удовольствие.

Взглянуть на редкого заморского гостя, немецкого дирижера Эриха Клейбера привалила вся театральнолитературная Москва, которая никогда ничего не пропускает. Чинно расселись в правительственной ложе члены Политбюро во главе со Сталиным. В директорскую ложу пришли Станиславский, Немирович-Данченко, Мейерхольд, Таиров, Зинаида Райх, Алиса Коонен, Книппер-Чехова, Качалов, Москвин. Время их всех примирило.

19 раз опускался и поднимался занавес. Море цветов. Корзины с шампанским, конфетами, подарками. Наступил момент, когда я одна стою на освещенной сцене. Полный триумф. Я упиваюсь успехом.

В присутствии И. В. чванливый Молотов преподносит мне золотое ожерелье.

– Вы, товарищ Давыдова, заслужили этот скромный подарок от нас, членов Политбюро.

Я его поцеловала. Ко мне подошел Маленков:

– В. А., лично от меня примите нагрудные часики голландской работы, они золотые!

Всех перещеголял карлик-нарком Ежов:

– Наш подарок ожидает вас дома. Если очень попросите, так и быть, скажу!

– Когда человек волнуется, можно раскрыть секрет, – сказал, улыбаясь, Сталин. – Народный комиссариат внутренних дел решил преподнести вам, В. А., французский сервиз на 24 персоны!

– Вы все очень добры ко мне, щедры и внимательны, я до слез тронута. Постараюсь оправдать ваше доверие!

Каганович сипло:

– Ежов у нас самый маленький и самый удаленький!

Все засмеялись. В этот вечер Сталин вручил мне делегатский мандат на все дни работы Чрезвычайного Съезда Советов.

– Делегатов и гостей мы пригласим в Большой театр, дадим им возможность прослушать оперы с вашим участием «Тихий Дон» и «Кармен».

Молотов впервые склонился над моей рукой.

Съезд открылся в Кремле. Доклад о проекте новой Конституции гортанно прочитал Сталин. Когда И. В. появился в президиуме, зал буквально ошалел! Тысячи рук взметнулись ввысь. Шквал аплодисментов гремел минут сорок. Сталин поднял правую руку. Он попросил тишины. Стрекотали кинокамеры и щелкали объективы фотоаппаратов. Григорий Александров (Мармоненко) снимал для истории незабываемое «историческое полотно».

В один из дней поздно вечером ко мне пришла худенькая девушка, страшно взволнованная. Не раздеваясь, присела на край дивана. Она смущенно сказала:

– В. А., извините, что так поздно вас побеспокоила. Я работаю медицинской сестрой в психиатрической больнице имени Кащенко. К нам в отделение доставлен писатель Б. А. Пильняк.

– Произошло явное недоразумение! Б. Пильняк совершенно здоровый человек. Со стороны психики у него не было отклонений. Когда можно его навестить?

– Разрешение на свидание может дать только заведующий отделением или главный врач больницы.

– Я могу принести передачу?

– Запишите номера телефонов справочного бюро, приемного покоя и главного врача. Умоляю вас, никому не говорите, что я была у вас.

Милая, добрая, отзывчивая девушка ушла. Что делать? К кому обратиться в столь поздний час? Позвонила Кире Андронниковой. Растерянная, она подошла к телефону:

– Боря две недели находится в психиатрической лечебнице, к нему никого не пускают, даже жену и детей.

– Вы можете объяснить, что случилось?

– Братья-писатели сговорились и настрочили на него донос. Мне сказали, что это коллективная работа Безыменского, Шолохова, Ставского.

– Кира, во имя прошлого и будущего надо что-то предпринять!

– В. А., вам это легче сделать, я сама каждую минуту жду прихода незваных «гостей».

Андронникова намекала на арест.

– Вы сошли с ума!

– У меня нет сил разговаривать, я чувствую, что теряю рассудок.

Лихорадочно пролетела ночь. Утром позвонила Ежову. Бархатистый, самовлюбленный тенор спросил:

– Кто просит наркома внутренних дел? По служебному вопросу или по личному?

– Звонят из Большого театра.

– Скажите номер своего телефона, мы доложим Николаю Ивановичу.

Мне надоела словесная болтовня с навязчивым секретарем. Я назвала себя.

– Одну минуточку, – ответил секретарь. Буквально через секунду услышала знакомый голос. Я слезно попросила:

– Н. И., миленький, вы можете ко мне срочно приехать?

– Подмога нужна?

– Нужны только вы и как можно скорей!

– Буду через 20 минут.

Пунктуальный нарком сдержал слово. Не верилось, что этот крошечный человечек в мальчиковом костюмчике – руководитель самого страшного учреждения в мире. И вот он сидит со мной за одним столом.

– Н. И., что будете пить: кофе, чай, какао?

– У меня мало времени: крепкий чаек с рюмкой коньяка с удовольствием выпью и дайте какой-нибудь бутерброд, я сегодня еще не завтракал. Ну, рассказывайте о своих бедах!

По старой памяти Ежову можно доверять.

– Случилось несчастье: в психбольницу им. Кащенко попал мой большой друг писатель Б. Пильняк, его настоящая фамилия Вогау.

Крошечное личико наркома сморщилось.

– Ради такого пустяка вы побеспокоили народного комиссара внутренних дел? Мало ли кого куда сажают, а я должен вмешиваться?

Надо было видеть его в эту минуту. Он важно восседал в кресле: чтобы ему было удобно, я заранее подложила диванные подушечки. Я села к нему на колени, обняла, мальчик-нарком от удовольствия запыхтел.

– Дорогой, у меня надежда только на вас! Вы мой самый верный товарищ, проверенный временем. Или я ошиблась?

Ежов потеплел, он снял телефонную трубку, набрал какой-то номер:

– Говорит Н. И., жду у аппарата. Вогау, псевдоним Пильняк, Борис Андреевич, год рождения 1894, писатель.

По коротким ответам поняла, что справку навели. Он положил трубку, озабоченно посмотрел на меня.

– Неважные дела у вашего творца. В производстве находится уголовное дело, обвинение очень серьезное, вам опять придется давать свидетельские показания. После установления его вменяемости Пильняка будут судить.

– Н. И., помогите мне с ним встретиться!

Ежов пронизывающим взглядом посмотрел на меня.

– А что я получу взамен?

– Доброе отношение на вечные времена.

– Кроме этого?

– Все, что захотите.

– Люблю конкретный разговор.

– Когда я сумею увидеть Пильняка?

– Завтра я заеду за вами в 9 утра.

Старое Загородное шоссе. Когда-то эта больница именовалась «Канатчиковой дачей». До революции здесь тоже находились умалишенные. При Советской власти больницу реконструировали, присвоили ей имя русского психиатра профессора П. П. Кащенко. Каменные, сложенные из красного кирпича двухэтажные корпуса. У главного входа нас встретили народный комиссар здравоохранения СССР Каминский [2]2
  Каминский расстрелян в 1937 г., обвинен в троцкизме. (Прим, автора.)


[Закрыть], главный врач больницы Каганович, зав. отделениями. Дежурный врач доложил:

– Больной Вогау-Пильняк находится в приемном покое, в кабинете для обследования.

– В. А., я пойду с вами, – сказал Ежов.

– Позвольте мне пойти одной.

Каминский твердо:

– Пильняк тяжело болен, он страдает хроническим маниакально-депрессивным психозом. В настоящее время у него реактивное состояние, которое наступило после сильного приступа. При беседе должны присутствовать зав. отделением и лечащий врач, иначе свидание не состоится.

Ежов резко, почти крича:

– Вы отказываетесь подчиниться наркому внутренних дел?

Каминский испуганно заморгал глазами:

– Николай Иванович, я выполняю свой долг.

Небольшая комната, три стула, тумбочка, столик, на

нем графин с кипяченой водой, служебный внутренний телефон. Санитары с военной выправкой привели Б. Пильняка.

– Садись на стул, не бойся, перестанешь буянить, тогда не тронем. Пойми сам, для чего нам зря руки марать о твою рыжую харю, – нравоучительно проговорил жердеобразный рябой санитар.

– Назовите свою фамилию. В каком отделении работаете? – потребовал Ежов.

– Посторонним называться не положено. За неподходящее поведение в момент отправим больного в отделение и никаких гвоздей.

Ежов посерел, в нем закипела злоба:

– Пригласите ко мне наркома и главного врача больницы!

Санитары растерялись. Пильняка на несколько минут увели в другую комнату.

– Товарищ начальник, – сказал рябой санитар, – на нас нечего серчать! Мы завсегда в отпуск подрабатываем. Сами-то служим в милиции, в уголовном розыске.

Я отказывалась верить тому, что слышала: медицина и милиция?! Побагровевший Ежов сделал Каминскому выговор.

– Санитаров-милиционеров немедленно рассчитайте! Запишите их фамилии, имена, домашние адреса, телефоны! – приказал он.

Пильняк отсутствующим взглядом посмотрел в окно, мне показалось, что он прощался с жизнью.

– Боренька, вы меня узнали?

Бывший писатель опустил глаза. Обросший, небритый, лохматый, он производил отталкивающее впечатление, от него неприятно пахло.

– Борис Андреевич, я пришла вас проведать!

– Неужели вы еще не поняли, что я обречен? – произнес он медленно, с трудом подыскивая слова. – Мне два раза делали пункцию, в спице сломалась иголка. Фамилия врача – Конина. Мне прописали страшнейшие уколы – серу или сульфазол. Вливание делают в ягодицы, боль нестерпимая, температура поднимается до 40°. Меня держат в отделении с буйными, многие из них уголовники, схватившие на воле сифилис, туберкулезники. Самая ужасная пытка, когда ремнями привязывают к койке и ненормальные, по-настоящему больные люди мочатся тебе в лицо. Если можете в чем-нибудь помочь, попросите, чтобы скорее расстреляли. Не хочу тюрьмы, как огня, боюсь концентрационного лагеря, пыток, уколов, побоев. Верочка, я перестал быть человеком. С животными так не обращаются, вот вам и эпоха социализма!

– Боренька, родной, может быть, все обойдется, обещаю поговорить с т. Сталиным. Я принесла вам курицу отварную, колбасу, компот, фрукты, сыр, шоколад, варенье.

– Жрите сами! – крикнул Пильняк. – Принять могу только пулю в затылок, жду ее, как избавление. За это любого поцелую в ж…у. – С ненавистью он взглянул на Ежова. – А ты, двуногая, хромоногая образина, зачем пожаловал сюда? Пойдем в отделение нашего дурдома, мы из тебя непотребную котлетку сделаем! Ты же сучий сын! Запомни, что скажет, тебе в глаза русский писатель Б. Пильняк, автор романа «Голый год» и «Повести непогашенной луны». Недоносок, тебя ждет ужасная смерть! Всенародный отец И. В. Сталин, божий благодетель, задушит тебя руками верных соратников. Жену твою отправят к блядям в лагерь. Даже урки откажутся от такого несъедобного лакомства, как делить ложе с мадам Ежовой. Ты думаешь, я не узнал тебя, вшивый мракобес!

Несчастного, обреченного Пильняка связали канатными веревками. Боря не сдавался, он повысил голос:

– Вы прекрасно знаете, что я не сумасшедший! Мои книги и через сто лет будут читать на всех языках, а тебя, палач, на всех языках и наречиях будут громогласно проклинать!

К моему великому счастью, Сталин об этом не узнал…

На делегатов съезда огромное впечатление произвела речь маршала Тухачевского. Он обрисовал международное положение, с присущей ему прямотой говорил о неизбежности Второй мировой войны. Ворошилов из президиума бросил реплику:

– Мы не из слабых! Нас не запугаешь!

Его слова потонули в громе рукоплесканий. Поздно вечером я вышла из ворот Кремля, меня нагнал Михаил Николаевич:

– Верочка, почему вы такая грустная?

– В психбольнице Пильняк, я вчера была у него.

Маршал стал пугливо озираться по сторонам:

– С разрешения Сталина меня два раза вызывал Ежов, он допытывался, где и когда я познакомился с Пильняком, интересовался, какое вы имеете к нему отношение. Я слышал, что его обвинят в шпионаже. Если хотите жить, настоятельно советую вычеркнуть его имя из памяти. Для нас Пильняк больше не существует.

– Миша, неужели вы в это верите? Он такой же шпион, как мы с вами!

– Пришли смутные времена, о которых я говорил. Давайте переменим тему! На улице тоже опасно говорить.

Подъехала машина Тухачевского с адъютантом Шиловым. На заднем сиденье увидела Наталью Сац.

– Можно, я отвезу вас домой?

– Господь с вами, Миша, опомнитесь, вас нетерпеливо ожидает дама.

– Почему так строго судите меня? Я собираюсь жениться на Наталье Ильиничне, задерживает плохое самочувствие Нины Евгеньевны, не хочется ее огорчать, да и перед дочуркой Светкой не совсем удобно.

5 декабря состоялось утверждение Конституции. Вечером приняла участие в правительственном концерте. Ежов и Поскребышев, Хрущев и Молотов, каждый в отдельности, пригласили в свои дома встречать Новый год.

Ко мне домой приехала солистка Большого театра Наталья Шпиллер. Черное бархатное платье красиво оттеняло ее высокую фигуру.

– Дорогая Верочка, простите, что нарушаю ваш покой! Деточка, так продолжаться не может! Нам пора объясниться.

Удивленно спросила:

– Наталья Дмитриевна, что вы от меня хотите?

– Не притворяйтесь, голубушка! Вы прекрасно все понимаете. Умоляю вас, уступите мне И. В. Сталина! – она опустилась на колени. – Я его люблю! Он для меня самый дорогой человек на свете. Клянусь вам жизнью! – Она зарыдала настоящими слезами. – Если бы это было не так, разве я к вам пришла бы?

– Перестаньте ломать комедию! Я знаю, что вы хорошая актриса, чувства проявлять на сцене надо, зря не стоит сотрясать воздух! Пойдите в ванную, приведите себя в порядок и больше с такими идиотскими просьбами ко мне не приходите. Если вы любите т. Сталина, скажите ему об этом прямо. Думаю, что он вас поймет и по достоинству оценит ваши верноподданнические чувства, а я здесь ни при чем.

В детстве и юности празднование Нового года для меня было волшебным днем. Из лесу привозилась красивая пушистая елка. Отец приносил ящик с украшениями, мама готовила вкусный ужин. Приходили знакомые, товарищи, друзья. Всю ночь пели, танцевали, веселились, неслись, рассекая холодный воздух, на санках с крутых гор. Тогда в наших душах царили непосредственность, простота, доверчивая невинность…