Текст книги "Исповедь любовницы Сталина"
Автор книги: Леонард Гендлин
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
Мы с интересом приготовились слушать М. А. Булгакова.
– Глухой ночью 1919 года я ехал в расхлябанном вагоне. При свете крохотной свечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал свой первый маленький рассказ. Озябший, в прохудившейся солдатской шинели, без гроша в кармане предстал я пред мрачные очи пухлого тушеобразного редактора. Шлепая губами, редактор сухо бросил: «Через неделю».
С бьющимся сердцем и пустым желудком вторично вхожу в знакомый кабинет. Всеми своими необъятными телесами редактор неуклюже бросился на меня: «Вы пишете почти как Александр Валентинович Амфитеатров, ваша палитра где-то напоминает самого А. П. Чехова, уверен, что вы перещеголяете в недалеком будущем самого короля смеха – Аверченко. Дорогой мой, вы талантище!»
Глотая голодную слюну, спрашиваю: «Значит, фельетон понравился?» – «Что за вопрос? Гениально! Блестяще! Вы затмили всех юмористов живых и мертвых». – «Значит, напечатаете? Дадите авансик?»– «Ни под каким видом! У меня семейство и все хотят 4 раза вкусно поесть! – так же смачно, с жизнерадостным аппетитом воскликнул редактор. – Но непременно заходите, приносите еще что-нибудь почитать. Хоть вы единственный вошли в мое положение, рассмешили».
В конце 1921 г. я приехал в Москву. Чтобы поддержать существование, служил репортером и фельетонистом в газетах и возненавидел эти звания, лишенные каких-либо отличий. Заодно возненавидел редакторов, ненавижу их сейчас и буду ненавидеть до конца жизни.
– Теперь мне слово, – улыбаясь, сказала Елена Сергеевна Булгакова. – Художественный театр в лице Станиславского и Немировича-Данченко предложил М. А. написать пьесу по материалам романа «Белая гвардия». Так родилась его первая драматургическая ласточка «Дни Турбиных». Премьера в Художественном, как вы знаете, состоялась в 1926 г. Руководителем постановки был К. Станиславский. Эту пьесу неоднократно снимали и со скрипом восстанавливали. Пришел и такой день, когда в наш дом постучался голод. Все, что накопили, пришлось продать. Дожили до того, что у М. А. остался единственный черный выходной костюм и одна белая рубашка, которую я стирала каждый вечер. На работу его никуда не брали. Газеты и журналы под благовидными предлогами отказывались печатать булгаковские рассказы, повести, фельетоны. В издательствах с ним не разговаривали. В печати началась разнузданная травля. Критики ополчились против его пьес «Зойкина квартира» и «Багровый остров». И вот «Дни Турбиных» снова засверкали на сцене Московского художественного театра. Несколько раз приезжал на спектакль Сталин. В эти трагические минуты Булгаков, отчаявшись, отправляет письмо советскому правительству. На конверте Миша вывел крупными буквами: «Москва, Кремль, товарищу И. В. Сталину, Советскому Правительству». Люди, причастные к искусству и литературе, любят разыгрывать знакомых, товарищей, друзей. В то время многие от безделья занимались различными мистификациями. 18 апреля 1930 г. в три часа ночи у нас в квартире раздался пронзительный телефонный звонок. От неожиданности мы вздрогнули. Нам давно никто не звонил. Мы были отторгнуты из жизни. Я сняла трубку. М. А. был нездоров, лежал на диване, укутанный пледом. Я тихо спросила: «Кто спрашивает Булгакова?» В ответ резкий гортанный голос: «Сталин!» Растормошила мужа: «Мишенька, родной, у телефона товарищ Сталин, скорей подойди». – «Не верю! Нас кто-то из актеров разыгрывает!» Многие друзья в Москве и Ленинграде знали про булгаковское письмо. Уговорила Булгакова взять трубку. «Сталин!» М. А. недоверчиво: «Какой Сталин?» – «Насколько мы понимаем, в Советском Союзе имеется единственный Сталин Иосиф Виссарионович. Возможно, у вас, товарищ Булгаков, существует несколько товарищей Сталиных?» – «Простите, Иосиф Виссарионович, я вас слушаю!» – «Мы получили ваше письмо. Мы что, вам очень уж надоели? Не нравится вам советская власть? Может быть, действительно отпустить вас за границу? Я хотел бы лично с вами встретиться!» – «Для чего? На какую тему мы станем беседовать?» – «Не о сапогах и спичках, деликатесах и модных костюмах, а о назначении советской литературы, о совести и нравственности литератора». – «Я считаю, что русский писатель не может жить вне Родины». – «Правильно говорите, товарищ Булгаков. Вы где хотите работать?» – «В Художественном театре, Иосиф Виссарионович.» – «Попробуйте утром подать заявление на имя директора!» – «Я уже был там, но мне отказали». – «Они сделали ошибку, возможно, раскаялись, зайдите еще раз, если не получится, напишите нам». – «Спасибо, товарищ Сталин!» – «До свидания, товарищ Булгаков!»
Мы сразу же записали этот разговор. Спать, конечно, не ложились всю ночь, просидели с думами о будущем. Утром Миша побрился, выпил стакан чаю с хлебом, почистил ботинки. Он собирался в Театр относительно работы, но его опередили. Прибежал запыхавшийся директор-распорядитель Федор Николаевич Михальский.
«М. А., роднуля наша, как хорошо, что застал вас дома. Есть все-таки Бог на свете! Пишите, родной, заявление». – «Куда? Зачем? Кому?» – удивленно спросил Булгаков. «Конечно, к нам, в Художественный, на имя самого Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Он ждет вас, Мишенька!»
Потрясенный Булгаков написал заявление.
«Федор Николаевич, я же у вас на днях был, вы со мной не хотели говорить, сделали вид, что не узнали!»
– «Что было, то сплыло. Тогда не мог, а вот теперь могу говорить сколько угодно».
Михальский ушел. Пришел надушенный представитель отдела кадров Большого театра. Широким цветным платком он тщательно вытер отполированную лысину, потом торжественно изрек: «Товарищ Булгаков, у нас имеется для вас вакантное место режиссера. Будьте так добры, напишите заявление, и мы вас зачислим на постоянную работу без испытательного срока». Мише предложили сделать для радио монтаж спектакля «Дни Турбиных». Московский Театр Сатиры заказал пьесу. Издательства прислали бланки договоров…
Но недолго продолжалось воскресение писателя и драматурга Михаила Булгакова.
Рассказ Нины Николаевны Литовцевой:
– Московским художественным театром управляли три человека: Станиславский, Немирович-Данченко, зав. труппой Подгорный. Драма Булгакова «Дни Турбиных» претерпела сложную жизнь. Репертком ее запретил, кассовые сборы в театре сразу понизились. Как-то в дирекции раздался телефонный звонок. Трубку лениво снял Подгорный: «Художественный слушает! У телефона зав. труппой Николай Афанасьевич. Кто говорит?»
– «Сталин». Подгорный поперхнулся, позвал Немировича-Данченко, но не сказал ему, кто говорит. «Директор художественного Владимир Иванович слушает вас!»
– «Сталин говорит. Пригласили Станиславского. «Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! Как ваше здоровье? Константин Сергеевич у телефона». – «Мы считаем, что пришло время восстановить пьесу Булгакова «Дни Турбиных»!» – «Согласен с вами, мы с Владимиром Ивановичем сделаем это с превеликим удовольствием». – «Сколько понадобится времени на восстановление?» – «Полтора года, И. В.» – «Мы должны увидеть спектакль через три месяца». – «Совершенно верно, правильно говорите. Мы поручим эту работу товарищу Немировичу-Данченко, он у нас самый оперативный режиссер».
Сталин повесил трубку. О происшедшем разговоре узнал весь театр. Станиславский – прекрасный актер, схватился за сердце. Вызвали врача. «Федю позовите! Федю Михальского! Скорей!» Михальский склонился над поникшим Станиславским. «Федя, милый! Срочно закажите билеты в Кисловодск, если есть вечерний поезд, сегодня же уедем. Со мной поедут Лилина и вы».
Пильняк рассказал историю написания романа «Тихий Дон».
– Вы знаете, – сказал Булгаков, – Шолохов предложил мне сделать инсценировку романа. Я спросил, на каких условиях и для какого театра. Он самоуверенно ответил: «Авторство остается за мной. Вы получите проценты. Любой театр поставит пьесу с моей фамилией». – «В таком случае, – сказал я, – вам, Михаил Александрович, нужен не драматург, а «негр». Теперь он мой заклятый враг и ждет случая, чтобы отомстить.
Согласилась принять участие в сборном концерте для командиров Красной Армии. Приехала пораньше, чтобы послушать доклад Тухачевского. Запомнились его слова: «В скором времени немецкая военщина разыграет кровавый феерический спектакль. Пляска смерти будет ужасной. Мы, солдаты Красной Армии, не имеем права сидеть сложа руки. Одной дисциплины недостаточно, необходимо доскональное перевооружение всей Армии и Военно-Морского флота и, непременно, ежегодные маневры. Я не боюсь этих слов: маневры – генеральная репетиция к будущей схватке с фашизмом. К сожалению, она неизбежна».
Я видела, что его речь не понравилась Ворошилову и Буденному. Народный комиссар сузил брови: он не выносил упреков.
Тухачевский пришел ко мне за кулисы:
– Верочка, сколько лет, сколько зим? Я, конечно, виноват перед вами, завертелся, одолевают всяческие скрипучие дела. Вы на меня не сердитесь?
– Нет, М. Н., и эту боль перенесла, сама виновата, что повисла на вашей шее, что безудержно бросилась в ваши объятия. Ничего не поделаешь, до конца жизни придется нести тяжкий крест и жить одними воспоминаниями.
– Нам надо объясниться!
– Что это даст? -
– После концерта вы свободны?
– Да.
– Я вас буду ждать с машиной у подъезда.
Тухачевский предложил поехать на дачу, сказал, что его домашние находятся в Москве.
– Зачем нам так далеко ехать? Мы можем поговорить в машине.
– Верочка, – с грустью проговорил М. Н., – я уезжаю в Лондон на похороны короля Георга. Оттуда поеду в Париж. Увидимся в конце февраля. Перед вами я предельно честен. В мою беспокойную жизнь, как вихрь, ворвалась другая женщина, я потерял голову, у меня нет сил остановиться. Желаю вам прочного и долгого счастья! Верочка, мы останемся друзьями, – крикнул он, когда я садилась в такси.
С оперой «Тихий Дон» мы вконец измотались. В классических операх все гораздо проще, потому что в их трактовке выработалась определенная традиция, общий эскизный рисунок, который в принципе никогда не меняется.
Во время генеральной репетиции появился нарядный, надушенный Поскребышев. Он сел в кресло и сразу же задремал. Когда я собралась домой, он меня окликнул:
– В. А., я за вами приехал. Товарищ Сталин ждет нас.
– А. Н., миленький, сегодня у меня нет времени, в театре изменено расписание, я занята в вечернем спектакле, а ночью у меня запись на радио.
– Когда прикажете заехать и что им сказать?
– 25 марта премьера «Тихого Дона», надеюсь, что вы тоже придете, мне очень важно знать мнение истинных друзей!
Поскребышев от удовольствия засопел, лицо его покрылось испариной.
– Если дела позволят, – сказал он важно, – тогда непременно придем.
– С И. В. я смогу повидаться в выходной день.
– Товарищ Давыдова, не беспокойтесь, мы для вас в момент все сделаем.
– А. Н., в пятницу я приглашаю вас на обед.
– Очень рады. К каким часам дозволяется прибыть?
– В пять часов.
В те годы А. Н. был еще темноватым, неотесанным мужиком. В надменного сановника он превратился позже.
На званый обед Поскребышев приехал в новом ко-веркоровом костюме, до синевы выбритый, подстриженный, надушенный самыми дорогими духами.
– В. А., надеюсь, что и нашим подарочком не побрезгуете? Дозвольте внести? Пойду, прослежу, чтобы не наследили, а то жалко, пол-то паркетный.
Он вышел на лестничную клетку и зычно крикнул:
– Митрич, можно несть, хозяйка дома.
Коротышка-шофер, именуемый Митричем, тяжело дыша, внес большой ящик. Как водится на Руси, хотела за труды поднести Митричу стопку водки. Поскребышев бурно запротестовал:
– В рабочее время сотрудникам ЦК ВКП(б) пить не дозволяется.
– А. Н., какие будут приказания? – степенно спросил Митрич.
– Поезжай в гараж, мы вызовем, когда потребуешься, отлучаться надолго не следует.
– К зазнобе на полчасика можно заехать?
Поскребышев кивнул.
Александр Николаевич ел жадно, много пил, он быстро захмелел. Вначале посыпались лирические излияния, затем беседа перешла на щекотливую политическую тему.
– Обидно, В. А., – проговорил А. Н., – что в нашей стране столько развелось разных шпионов. Вредительством занимаются продажные шкуры – ответственные работники, которые находятся на самой высоте, на правительственных постах. Мы получили сообщение, что маршал Блюхер, командующий войсками на Дальнем Востоке, на расширенном партийном активе заявил, что крестьяне должны вступать в колхозы только на добровольных началах. Этого дурака мы вызвали на беседу в ЦК ВКЩб). Он прочно уверовал, что Дальний Восток – его собственная вотчина.
Могущественный секретарь Сталина вплотную придвинулся ко мне. Икая, дыша винным перегаром, он сказал:
– Что ж на подарочек не взглянете? Может, не угодили-с? В момент заменим.
Оказалось, что Поскребышев притащил роскошную хрустальную люстру.
– Хрусталь настоящий, отборный! Имеется клеймо фирмы. У одного жулика реквизировали. На Ваганьковском кладбище седенький благообразный старикашка продавал бумажные цветочки, иконки, крестики, свечки. Им заинтересовались работники уголовного розыска. При проверке выяснилось, что он – бывший помещик Ростислав Казимирович Ратомский. На квартире произвели обыск, у старика богатства – на две полные грузовые машины. Конфискованное имущество пустили на распродажу по закрытым каналам. Я приобрел люстру, еще прихватил столовый сервиз на 24 персоны – саксонский. Драгоценности скупили Маленковы, картины – Ворошиловы, Молотовы, Вышинские, Микояны. Во время торга животики от смеха можно было надорвать. Правители наши чуть-чуть не передушили друг друга. У того же старичка нашли шикарную библиотеку из старинных книг, одни переплеты чего стоят! Все с золотым тиснением. Буденный спрашивал, годится ли золотишко на зубные коронки. Он со старой женой разошелся, женился на певице Михайловой. Эх, хороша бабенка! Грудастая, здоровая, красивая, бровь черная, смолистая, зубы ровные, белые, как шагнет, аж пол под ногами трещит. Не баба – конь-рекордсмен! Часть книг приобрел Вышинский. На складе осталось 15 тысяч книг.
– Душечка А. Н., мне совсем нечего читать!
– Понял вас, красавица, с полуслова. Начальник склада Саша Орехов – мой друг. Мы с вами туда поедем и вы выберете, что вам нужно.
– А. Н., вы боитесь Ягоду? Склад Орехова ему подчинен?
– По доброте душевной открываю вам государственную тайну. Генрих Ягода – обречен, немного осталось ждать.
– Где находится склад?
– Там же, в районе Лубянки. В. А., теперь наш черед настал пригласить вас в гости, примем отменно.
– Я приеду к вам после премьеры «Тихого Дона».
– Премного благодарны. Верочка, Маленков собрал главных редакторов газет и журналов, приказал им заранее подготовить положительные статьи о спектакле «Тихий Дон» и персонально о вашем творчестве. Держитесь за нас, мы нынче крутая сила!
– Спасибо, милый! А. Н., у меня к вам имеется одна просьба, но я стесняюсь ее высказать.
– Говорите, все из-под земли вмиг добудем!
– Подарите мне свою фотографию.
Поскребышев взглянул на меня обалдевшими, бесцветными глазами. Несколько минут он находился в шоке.
– Вы смеетесь надо мной! Неужели я похож на шута? Зачем вам сдалась моя фотография? Для коллекции?
Преодолев отвращение, села к нему на колени. Обомлевший Поскребышев, не дыша, прижался ко мне.
– Теперь верю! – промычал он плаксиво.
На сталинской даче находились Ежов, Маленков, Шкирятов, Вышинский, Молотов, Каганович, Ворошилов, Андреев. Пухленькая белотелая Валечка осторожно просунула смазливую мордашку в двери кабинета.
– Чего тебе? – мягко спросил Сталин.
– Обед поспел, можно накрывать на стол?
– Товарищи, вы готовы наполнить отощавшие желудки? – обратился И. В. к гостям.
Общество шумно направилось в столовую. Я уже говорила, что вожди любили наедаться и напиваться вдосталь.
– Товарищи! – Как заведенные солдатики, все повернулись в сторону Сталина. – При ЦК ВКП(б) создана специальная комиссия государственной безопасности, а работы нашей совершенно не видно. Мы с вами перестали оправдывать насущный хлеб. Нехорошо получается, придется всех переизбрать и другим, более ответственным товарищам поручить это важнейшее дело.
Выскочил крошечный мальчик-нарком Ежов:
– Правильно, товарищ Сталин! Спасибо, что направляете нас к новым завоеваниям!!! Обещаем перестроиться в срочном порядке!
И. В. покосился, он не выносил открытой лести.
– Мы предлагаем, – жестко проговорил Сталин, – с завтрашнего дня начать по всей стране тщательную проверку работы органов НКВД. Следует прощупать и самого народного комиссара, – глаза И. В. занялись недобрым блеском. – Мы, большевики-ленинцы, обязаны раскрыть глаза рабочему классу и крестьянству. Мы будем жесточайшим образом наказывать предателей, изменников, территористов-двурушников. Пришло время провести в этом году показательный процесс. Какие на этот счет имеются предложения?
– Разрешите мне? – проговорил коренастый Шки-рятов.
– Говорите, Матвей Федорович.
– На днях мы заслушали сообщение наркома внутренних дел товарища Ягоды и его помощников. В пересмотре находятся дела Зиновьева и Каменева.
– Из-за двух паршивых овец не стоит раздувать пламя, – отрезал Сталин.
– Получена санкция на арест Евдокимова, Смирнова, Бакаева, Мрачковского, – веско заявил Вышинский.
И. В. улыбнулся:
– Такой оборот совершенно меняет дело. Членам комиссии вменяется обязательное присутствие на допросах.
Заговорил беспощадный и умный Маленков, до сих пор хранивший молчание:
– В стране не хватает рабочих рук. Кто добровольно согласится работать на строительстве дорог и каналов, по осушке болот? Кто будет рубить лес, выкорчевывать в тайге пни, создавать новые индустриальные центры? Планирующие организации зашли в тупик и не представляют себе, как найти выход из создавшегося положения.
– Такой пустяковый вопрос можно решить очень просто, – ухмыляясь, сказал Сталин. – Преступников всех рангов – уголовников и политических – мужчин, женщин, подростков, юношей и девушек меньше держите в тюрьмах. Мы стали слишком расточительны, за государственный счет бесплатно кормим такую ораву! Немедленно всех отправьте в концентрационные лагеря, физический труд полезен. Согласен, что найдутся типы, которые не захотят работать, создайте для них невыносимые условия. Среди заключенных вербуйте людей, играйте на самых слабых человеческих струнах, за трудовые успехи поощряйте, вплоть до орденов. Некоторых можно представить к досрочному освобождению, хорошей премией для мужчин может служить женщина.
– И. В., оказывается, вы замечательный юрист-практик! – заискивающе пропел Вышинский.
Комплимент Сталину понравился, это все заметили.
– Жулики, шпионы, предатели имеются во всех городах страны. Они умело проникли в. промышленность и сельское хозяйство. – Сталин воодушевился. – Разнарядки отправляйте в партийные организации и органы НКВД. Пассивных деятелей снимайте без предупреждения, за саботаж отдавайте под суд, этапируйте в лагеря на общие работы. Про церемонии следует забыть, мы не китайцы.
И. В. не привык так много говорить, он перевел дух, выпил не спеша стакан подогретого вина, затем продолжил:
– За науку и культуру отвечает Жданов, за промышленность и сельское хозяйство – Маленков и Хрущев, за партийные органы – Ежов, Поскребышев, Мех-лис, за органы юстиции – Вышинский, за железнодорожный транспорт – Каганович. Заставьте подследственных раскрывать связи, тогда нам легче будет работать. Я приеду на допросы Зиновьева и Каменева. Мы доведем их до такого состояния, что они вынуждены будут сознаться в подготовке и организации злодейского убийства товарища Кирова.
– И. В., кто назначается ответственным за Красную Армию и Военно-Морской флот? – спросил красный, прыщавый, весь в бородавках Жданов. – Там всякой нечисти тоже достаточно.
– Если нет возражений, – проговорил Сталин, – самая подходящая кандидатура – Матвей Федорович Шкирятов. За его чистоту я ручаюсь, а мы с товарищем Ворошиловым будем осуществлять общее руководство.
– Меня интересует, что будет делать товарищ Давыдова? – ехидно пропищал неугомонный карлик Ежов.
– Петь в Большом театре и по-прежнему оставаться красивой женщиной, – отрезал Сталин.
Тем временем на столе меняли» блюда. Ежов недвусмысленно смотрел на полногрудую Валечку. Это И. В. только забавляло. Ночью полупьяные соратники разъехались.
– В. А., вы что-то долго болтали с продажной шкурой Тухачевским! Он продолжает к вам приставать? У него больная жена, ваш маршал постоянно меняет любовниц, зато любит произносить бездарные речи, запугивает нас войной. Не родилась на земле такая сила, которая в состоянии победить нашу страну.
– И. В., перед отъездом в Англию М. Н. со мной простился.
– Он большой хвастун и крошечный стратег. Мы сделали ошибку, что выпустили его за границу. Верочка, вы давно у нас не были!
Страсть его по-прежнему не утихала. Я безумно устала от его ласк и животных объятий. Он на меня набрасывался, как разъяренный тигр.
Ночью за мной заехали Поскребышев и Ежов. Они повезли меня на Центральный склад конфискованных вещей. Ценностей там было больше, чем в Ленинградском Эрмитаже: огромные стальные ящики-сейфы, набитые золотыми кольцами, сережками, браслетами, часами, бусами, золотые ложки и вилки, ножи и подстаканники, старинные инкрустированные Библии, в отдельных помещениях – дворцовая мебель петровских, екатерининских и павловских времен, гобелены итальянской, французской, испанской, фламандской школ, меха, шубы, горжетки, накидки, палантины, всевозможные шкуры, штабелями лежали отрезы на костюмы, платья, пальто, хрустальные люстры, богемское стекло, фарфор, роскошная мамонта, картины русских художников, голландских, английских, французских, итальянских, испанских, немецких, скандинавских, тысячи икон и эмали, в золотых и серебряных окладах, кресты и складени, миниатюры различных эпох, коллекционные марки, монеты, царские золотые рубли и десятки, бумажные деньги…
Я отобрала тридцать пять томов.
– И это все? – удивленно спросил Поскребышев. Он что-то шепнул на ухо заведующему складом. Орехов притащил шубу на собольем меху.
– Уважьте, барышня, сделайте примерочку!
– В самый раз! – крикнул радостно Поскребышев.
Сказала, что одна шуба уже имеется.
– Она ваша. Может быть, картинки хотите? Что-нибудь из посуды или отрезик на дамский костюмчик? – спросил Ежов.
Выбрали три отреза, произведения Кустодиева, Левитана, Дега, небольшую икону XVI века и несколько миниатюр на эмали. Я спросила Орехова:
– Сколько я вам должна?
– Людишки – собственники, богачи разные – пущены в расход или же с аппетитом кушают сибирский снежок. Вещички, которые здесь находятся, давно списаны в пользу государства. Для проформы посчитаем за все 164 р. 71 к. В. А., с вас причитается контрамарочка на спектакль в Большой театр с вашим непременным участием!
– Накануне спектакля позвоните мне домой, и я с удовольствием выполню вашу просьбу.
Ежов протянул Орехову деньги, я запротестовала, Н. И. попросил не вмешиваться в его дела.
Я всегда волнуюсь перед премьерой. В такие дни стараюсь больше отдыхать и меньше разговаривать. Посыпались ободряющие телефонные звонки, словно мне предстояло выступить с траурной речью на похоронах видного государственного деятеля. В 4 часа утра позвонил Сталин:
– Переживаете?
– Очень, И. В.
– Это правильно, без волнения не может быть настоящего искусства.
– И. В., дорогой, я тронута вашим вниманием. Вы, надеюсь, приедете на спектакль?
– Непременно, товарищ Давыдова, желаю успеха, до свидания.
Дирекция театра сомневалась, что будет аншлаг. Я не поверила своим глазам: толпы людей осаждали кассу. Известно, что на определенную часть зрителей производит впечатление не действие, и не артисты, и не оркестр, а обильный буфет, где «все есть», а также интерьер театра, шикарная мебель, шикарный, громадный занавес, богатые костюмы.
В правительственную ложу приглашены композитор Дзержинский, Шолохов, режиссер Смолич, дирижер Голованов, исполнитель партии Григория Мелехова Ханев и я.
– Хорошую оперу написали, товарищ Дзержинский, – ласково проговорил Сталин, – за это будем вас хорошо награждать. В СССР столько композиторов, а опер на современную тему никто не пишет. А тебе, Платон Михайлович, «Тихий Дон» понравился? – спросил Сталин председателя Всесоюзного Комитета по делам искусств Керженцева.
– И. В., если вам нужно мое мнение, я изложу свои мысли в письменной форме.
– Товарищ Дзержинский, над чем вы собираетесь работать?
– Я задумал оперу на сюжет романа М. А. Шолохова «Поднятая целина».
– Правильно решили. Кроме целины, должны быть живые люди. Для своих героев придумайте мелодичные песни. Стихи вам напишет хороший поэт товарищ Ле-бедев-Кумач. Обратитесь к нему от моего имени.
– Спасибо, товарищ Сталин.
За оперу «Тихий Дон» Иван Дзержинский получил орден Ленина и премию – десять тысяч рублей.
За кулисы пришел маршал Тухачевский. Его под руку демонстративно вела Наталья Сац – художественный руководитель и директор Центрального детского театра. Она протянула мне букет цветов и набор французских духов. Я тихо сказала:
– Цветы спокойно можете отдать своему кавалеру, духи оставьте себе.
Среди гостей возвышалась фигура Б. Пильняка. Он терпеливо дожидался очереди, чтобы сделать мне комплимент.
– Опера не понравилась, музыки вообще нет. Исключение составляет ваша Аксинья. Запомнилась мелодия «От края и до края». Образ героини нарисован правильно, но вы сбиваетесь, через меру прете на внешний успех. Простонародье, конечно, начнет валить, для него главное, что есть «про любовь». Интеллигенция пропустит джержинско-шолоховский винегрет мимо ушей, зато печать на все лады будет темпераментно драть глотку. Ваш портрет сегодня напечатан во всех газетах.
Шолохов слышал наш разговор. Не здороваясь, он подошел к Б. Пильняку:
– Гражданин Пильняк, вы публично занимаетесь антисоветской агитацией. Убирайтесь отсюда, пока вам не переломали хребет.
Пильняк с размаху отвесил Шолохову звонкую пощечину. Назревал скандал. Кто-то из партийных хористов выбежал на лестницу звать охрану.
– Боря, езжайте домой, вот ключи от квартиры, я постараюсь все уладить.
Пьяный Шолохов начал кричать, ругаться, дебоширить. Я отвела его в свою артистическую уборную. К его алевшей щеке приложила холодный компресс. В двери постучал комендант театра, он пришел с вооруженной охраной.
– Кто нанес вам телесное повреждение? – спросил комендант, он же зам. секретаря партийной организации.
– Писатель Б. А. Пильняк, – чуть не плача от обиды, держась за скулу, ответил Шолохов.
– Это неправда, – сказала я громко, – никакого Пильняка здесь не было. М. А. поскользнулся, вы же видите, что он пьян и не в состоянии связать два слова.
Инцидент удалось замять. Шолохов зло проговорил:
– Товарищ Давыдова, этого я вам не прощу, напишу сегодня же товарищу Сталину, что вы защищаете контриков.
У артистического подъезда меня ждал грустный Пильняк. Он пошел меня провожать.
– Мишка Шолохов становится опасным, смотрите, как он быстро вылупливается!
– Боренька, что с вами стряслось?
– Утром от меня, ушла Кира.
– Что вы собираетесь делать?
– Мечтаю о поездке в Австралию, я там еще не был.
– Идемте ко мне, вместе поужинаем, немного отдохнете от мирских дел!
– Сегодня нет настроения, лучше буду бродить по Москве.
Я боялась отпустить его в ночную мглу. Пильняк пылко проговорил:
– Верочка, мы живем в смутное время, на Русь надвигаются неслыханные грозы, по всей стране начались массовые аресты. Каждый божий день исчезают люди. Мы стали бояться собственного голоса, самым близким людям нельзя нынче доверять. Я никогда не испытывал страха. В Японии, Англии, Германии чувствовал себя свободно, радостно, легко. Я все чаще прихожу к мысли, что жить мне осталось совсем недолго. Заканчивается мой временный бег, не успокаивайте – бесполезно: уверен, что за границу больше не пустят…
Двери открыла перепуганная домработница. Чтобы я молчала, она, наученная горьким опытом, приложила пальцы к губам. На вешалке увидела мужские пальто. Прошла в гостиную: на диване, развалясь, восседают непрошенные «гости»: Ягода, Агренов, Шувинский, Климошкин.
– Вы что-то запаздываете, В. АЛ Спектакль кончился два часа тому назад, – сказал Ягода.
– Где вы были? – спросил Яков Агранов.
– А вам не все равно? – отрезала я. – Время позднее, я не желаю выслушивать ваши дурацкие упреки.
Вмешался Шувинский:
– В. А., вот бумага, придвиньте к себе чернила, напишите, пожалуйста, все, что вам известно относительно арестованных граждан Зиновьева и Каменева. Мы, чтобы вас не травмировать лишним вызовом на Лубянку, приехали сюда, хотя делать это не полагается.
Ягода из портфеля вынул бланк, сбоку надпись «Совершенно секретно».
Прозвучал телефонный звонок, которому страшно обрадовалась. К аппарату устремился Ягода, все услышали голос Сталина, дрожащими руками я вырвала трубку.
– Я вас разбудил, В. А.? – спросил И. В.
– Нет, я только что пришла.
Он недоверчиво спросил:
– У вас дома находится кто-то из посторонних?
Силы меня покинули, я расплакалась. Ягода бешено крикнул:
– Положи трубку, стерва, я пока еще здесь хозяин!
Сквозь слезы:
– Товарищ Сталин, меня терзают Ягода и его помощники, они без разрешения ворвались в квартиру.
И. В. властно:
– Передайте трубку Ягоде. В чем дело? – крикнул он гортанно. – Я уже один раз предупреждал тебя! Как видно, память у тебя мышиная?
– Товарищ Сталин, мы выполняем гражданский и служебный долг, о результатах вам доложим.
И. В. прервал разговор.
– Где подписочка, Давыдова? – рявкнул Ягода.
– Подписывать ничего не буду.
– Собирайтесь, Давыдова! Не хотите здесь говорить – побеседуем в наркомате, небось вам не привыкать? Сама пойдешь или конвой вызывать? Товарищ Сталин тебя не спасет от допросов и следствия.
– Я с вами никуда не поеду. – Мне нужно было оттянуть время, верила, что И. В. не даст меня в обиду.
Старший следователь Шувинский перешел на мою сторону, его поддержал переменчивый Агранов.
– Генрих Григорьевич, – сказал Агранов, – В. А. соберется с мыслями и сама все напишет. Время действительно уже позднее, она устала от спектакля.
Ягода настаивал на своем:
– Я не успокоюсь, пока мы не снимем с нее допрос.
В двери позвонили, пошла открывать, дорогу преградил Ягода.
– Агранов, откройте! – приказал он. – На всякий случай зарядите револьвер!
В квартиру вошли Маленков, Ежов, Власик, Поскребышев, Шкирятов, Ворошилов и с ними до зубов вооруженная охрана особого подразделения. Растерявшись, Ягода быстро взял себя в руки.
– Чем вызван ваш приход? Кому дано право вмешиваться в дела народного комиссара внутренних дел?
– Первому секретарю ЦК ВКП(б) товарищу И. В. Сталину! – отчеканил Маленков.
– Он превышает свои полномочия! – взревел Ягода.