Текст книги "Пьесы. Статьи"

Автор книги: Леон Кручковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Там же, тремя часами позднее. Я н  рассеянно подкладывает дрова в печку. Мрачный  И е р о н и м  сидит у стола в шапке и шинели. П а в е л  и  К а р о л ь  в шинелях, с вещевыми мешками и скатанными одеялами на плечах. На груди у Кароля аккордеон.

П а в е л (Иерониму). Ну как, старик? Идешь с нами или остаешься?

И е р о н и м (нерешительно). Вы меня знаете – я всегда с большинством, но…

К а р о л ь. Какое там «но»? Все ведь ясно.

И е р о н и м. Вроде бы ясно, только тащиться сейчас, в темноту, не очень хочется. А здесь тепло, светло, постель приготовлена… Хорошо бы поужинать, а? Может, до завтра отложим?

П а в е л. Твое дело. Мы с Каролем плюем на все это. Там, где свинство, нас не ищи. Мы люди простые, откровенные – что мое, то твое.

К а р о л ь. Да, мы с Павлом не останемся ни минуты. Раз мы лишние, напрашиваться не будем. И не будем мешать подхалимам и лицемерам…

П а в е л. Решай скорее. Подождем тебя несколько минут на улице. (Идет в сторону передней.)

К а р о л ь (остановившись на пороге). А патефон?

П а в е л. Пес с ним! Пусть заводят. Нельзя же всухую – девочки любят слушать эдакое лирическое, музыкальное… с настроением. Понимаешь ты, серость, мужик неотесанный? Аргентинское танго…

Павел и Кароль уходят.

Я н (швыряет полено на пол). А ну их к черту!

И е р о н и м (резко встает). Пойду с ними. А ты не ругайся и не удивляйся. Я сразу почувствовал, что ничего хорошего из этого не получится. Потому что, в сущности, я не люблю – к дьяволу! – не люблю чужого запаха. К тому же – теперь я в этом уверен – мы не имеем права защищать своих врагов. Этим мы разрушаем нашу солидарность. Вот именно, нашу солидарность! Жаль, что ты этого не понимаешь! (Берет в углу свой вещевой мешок.) Когда поймешь – разыщи нас и перебирайся.

Я н. Зачем?

И е р о н и м. Ну тебя к дьяволу! Не успел выбраться из лагеря и уже надломился. Странствующий рыцарь! Солидарность – вот что главное. Подумай об этом. Будь здоров! (Уходит.)

Я н  идет к двери, которую Иероним оставил открытой, захлопывает ее и возвращается на середину комнаты. Из глубины квартиры слышится хохот Люцци. Ян смущенно оглядывается, и взгляд его задерживается на стоящем у стены манекене; Ян подходит к нему и смотрит с насмешливой улыбкой.

Я н. Ну и как? Что скажешь, витринная Галатея? Ты, наверное, многое видела сквозь свое стекло. А вот теперь очутилась в самой гуще обезьяньего цирка. Да, моя красавица, Михал прав, мы вернулись к прежней лжи. Сама видишь… К счастью, ты свидетель, который нас не выдаст… (Ходит вокруг манекена, осматривает его со всех сторон. После паузы.) Эге! Может, это ты смеялась только что надо мной? (Смотрит в сторону левой двери.) Нет, это та, младшая… (Манекену.) При этом освещении ты действительно как живая. Однако у тебя то преимущество перед живыми, что при тебе по крайней мере можно не бояться собственного голоса. (Как бы прислушиваясь.) Вот именно! Это же поразительно – слышать свой голос и не бояться, что кто-то немедленно ответит, подтвердит, возразит… Ты не представляешь, как я стосковался по беседе с кем-то вроде тебя! (Бросает взгляд в сторону двери.) Или по молчанию с кем-то вроде них… (Манекену.) Тебе не понять, что значит в течение пяти лет быть только хористом. Частичкой в общем гаме! Где тебе! Ты не можешь этого знать, ты в своей витрине всегда была одинока. (Снова смотрит в сторону двери.) Так же, как та в своем неведении. Ну, что скажешь? Это хорошо, что ты не можешь сомкнуть ни на мгновение своих миндалевидных глаз. Смотри в оба… Там, где нет судей, нужны хотя бы свидетели.

Слева входит  Л ю ц ц и  и некоторое время наблюдает за Яном.

Л ю ц ц и. Вы один? Что случилось?

Я н. Ничего особенного. Мои коллеги пошли искать другое, более тихое пристанище.

Л ю ц ц и. Более тихое? Так ведь они сами шумели здесь. Все ушли?

Я н. Все, кроме него. (Показывает на лесенку, ведущую наверх.) Но он завтра тоже, наверное, уйдет.

Л ю ц ц и. Короче говоря, вы потеряли друзей. И все из-за нас. Вот так история!

Я н. К сожалению, я этого не предвидел.

Л ю ц ц и. И теперь жалеете, ясно. Наверное, думаете, что мы того не стоим. Пожалуй, вы не ошиблись.

Я н. И все-таки я ошибся.

Л ю ц ц и. Что же теперь будет?

Я н. А вы считаете – изменилось что-то?

Л ю ц ц и. Стало тише. И это уже лучше, верно?

Я н. Как-никак, пять лет мы не расставались ни на одну минуту… Вы даже не можете представить себе: в течение пяти лет ни на одну минуту!

Л ю ц ц и. Но в конце концов вы должны же были когда-нибудь расстаться?

Я н. Да. Скажу больше: все пять лет мы ни о чем так горячо не мечтали, как о том чудесном мгновении, когда наконец сможем расстаться. О, в этом мы все были несомненно солидарны! (Глядя на дверь в переднюю.) Да, именно в этом – основа нашей солидарности.

Л ю ц ц и. Короче говоря, вы сейчас тот человек, чье самое заветное желание исполнилось? Вероятно, это очень приятное ощущение?

Я н. Мне кажется, однако, что это случилось на несколько дней раньше, чем следовало. А может, на один день позже? На сегодняшний день…

Л ю ц ц и. Я не совсем вас понимаю, но… Если вы жалеете о случившемся, то очень легко все исправить: мы вернемся домой, а ваши друзья – сюда.

Я н. Вот уж тогда я, наверное, был бы совершенно один, именно если бы они сюда вернулись.

Л ю ц ц и. Я вижу, вам трудно угодить. Ну что ж. В таком случае вы будете один, но с нами: со мной, с Ингой и маленькой Лорхен. И согласитесь, что мы ведем себя тише, чем они. Если вам это больше… по душе…

Ян подходит к лесенке и смотрит наверх.

(Наблюдает за ним.) Что вы там делаете?

Я н. Я подумал то же самое о Михале; что он там делает?

Л ю ц ц и. Ваш коллега? Может быть, спит уже. Там, наверху, очень уютная комнатка.

Я н. А вы откуда знаете?

Л ю ц ц и. Я эту квартиру знаю не хуже нашей. Герда Клюге – моя подруга, я бывала здесь почти ежедневно. И нам больше всего нравилось сидеть в комнатке наверху. Это был настоящий инкубатор.

Я н. Инкубатор… Чего?

Л ю ц ц и. Наших грез, разумеется… Бедная Герда! Наверно, мерзнет где-то в бараке или телячьем вагоне. К счастью, эта гадость скоро кончится, я имею в виду войну.

Я н. Вы рады?

Л ю ц ц и. А вы нет?

Я н. Это не одно и то же, мы – победители.

Л ю ц ц и. Вы совсем не похожи на победителя. Победители – это те, что вчера ворвались в наш дом. Правда, я сама их не видела, но я так это себе представляю.

Я н. Гм… В таком случае мне хотелось бы задать вам один немного щекотливый вопрос… Как вам удалось избежать участи вашей сестры? Я прошу прощения за такой вопрос.

Л ю ц ц и. Очень просто. Меня не было в квартире. В подвале нашего дома – прачечная, и я весь вечер стирала белье, это меня спасло. Но раз уж мы об этом заговорили, я тоже хочу вас кое о чем спросить. Кажется, это была ваша… не знаю как назвать… затея, что ли, оказать нам помощь или защиту… Я все думаю – что вас побудило?

Я н. Тоже очень просто. Мне не понравился страх, который я заметил в глазах вашего отца, когда он приходил к нам. Мы разговорились, и я узнал, что ваш отец имел серьезные основания…

Л ю ц ц и (как будто разочарованно). Ах, только из-за его страха. Других причин не было?

Я н (резко). А вы что думали? Из-за чего?

Л ю ц ц и. Ох, не кричите на меня! Вижу, за пять лет вы многое успели забыть.

Я н. Возможно. За исключением чувства страха.

Л ю ц ц и. Но я не удивляюсь, что вы многое забыли. Однажды я видела ваш лагерь вблизи…

Я н. А! Интересно. Наконец появился человек, который видел нас с другой стороны колючей проволоки.

Л ю ц ц и. Совсем неинтересно. В прошлом году летом, во время школьной экскурсии, мы с Гердой вышли на опушку леса. Оттуда хорошо были видны бараки, заграждения и люди за проволокой. Это было похоже на зоопарк. Только звери в зоопарке имеют более человеческий облик. Даже рысь или леопарда иногда хочется погладить через решетку. А вот люди, люди за проволокой – это совершенно другое! (После паузы.) Отец говорит, что теперь все изменится, теперь будем мучиться мы, немцы. А я не могу согласиться с этим. Я не признаю ничего такого, из-за чего стоило бы страдать.

Я н. Сколько вам лет?

Л ю ц ц и. Семнадцать. Я моложе Инги на два года, но во многом чувствую себя гораздо старше. Вероятно, потому, что она уже успела поверить во что-то. Толком не знаю во что. Наверное, в то, о чем в свое время писали поэты. А я не успела. Когда я научилась думать, мир вокруг нас уже рушился. Однажды ночью я и моя мать поехали поездом к тетке и попали под страшную бомбежку. Моя мать погибла… А сейчас? Вы уже знаете. Сейчас мы одни в этом городке, по которому бродят чужие, ненавидящие нас люди. Я, разумеется, не говорю о вас… Но почему те, другие, так ненавидят нас? Почему из-за ненависти совершают то, чего люди ждут от любви? Впрочем, я не прошу вас объяснить мне, да вы не сумеете… (Поколебавшись.) Лучше вы расскажите мне… (Оборвала.)

Я н. О чем?

Л ю ц ц и. Должно быть, удивительное чувство… когда возвращаешься домой после стольких лет разлуки? Наверно, у вас есть девушка и она ждет вас где-то?

Я н (смущенный). Вы думаете, она действительно ждет? Ведь я же не мог ее связывать. И написал ей об этом… Вернул ей клятвы, освободил от долга верности и оставил за собой только право мечтать…

Л ю ц ц и. Но она ждет! Я уверена, что ждет. Уверена, хотя совершенно ее не знаю.

Я н. Возможно. Вам виднее. Я, собственно, на это и рассчитывал, глядя на вас. Вы даже не подозреваете, какие я вам задаю вопросы… мысленно, разумеется.

Л ю ц ц и. Можете быть совершенно искренни. Отвечу на любой, если сумею. Но прежде… Знаете, о чем я теперь мечтаю? О большом чайнике, бурлящем на раскаленной печке, – вот о чем.

Я н. Это идея. У меня в вещевом мешке есть немного чая и сахара.

Л ю ц ц и. Мы с Ингой сейчас этим займемся. (Подходит к двери и зовет.) Инга! Поди сюда, к нам! (Яну.) Если вы не боитесь темноты, я унесу на минутку лампу. А ваши вопросы вы зададите, когда будем пить чай! (Берет лампу, уходит в переднюю.)

Ян подходит к печке, открывает дверцу. Отблески пламени освещают комнату. Появляется  И н г а, внимательно смотрит на Яна, подходит к печке. Пламя осветило девушку, и Ян заметил ее. Они молча смотрят друг на друга.

И н г а (после паузы). Где… моя сестра?

Я н. Сейчас вернется.

И н г а. Она звала меня.

Я н (точно ребенку). Сейчас вернется.

И н г а (после паузы, с еле заметной иронией). А я до сих пор не поблагодарила вас. Если бы не вы…

Я н. Чтобы не было недоразумений, освобождаю вас от всяких чувств… вроде благодарности. То, что я сделал и в какой-то мере навязал коллегам, более необходимо было нам, чем вам.

И н г а. Возможно.

Я н. Даже наверное. Вам нужен только покой. А у нас был больший выбор. Поэтому не удивляйтесь нашим громким спорам.

И н г а. В конце концов пришли к соглашению?

Я н. Да. Садитесь, пожалуйста, вот сюда, если вы любите смотреть на огонь. Вообразите себе, что это туристическая база в горах. Здесь во время метели встречаются чужие люди. Они ничего не знают друг о друге, но решают на время забыть, кто они и откуда пришли… (Внезапно смутившись.) Извините, я хотел сказать, что вы ничего не знаете обо мне…

И н г а. Я никогда не была на туристической базе. И не знаю, встречаются ли там люди, которых не только ничто не объединяет, но и все разделяет.

Я н. Думаю, что такие случаи бывают.

И н г а. Такие люди называются врагами.

Я н. Вероятно, их можно и так называть.

И н г а. Значит, я кое-что знаю о вас. (После паузы.) И что тогда происходит там, на базе?

Я н. Полагаю, люди сообща разводят огонь и заваривают общий чай. Огонь, как видите, у нас уже есть… А почему вы говорите о людях, которых все разделяет?

И н г а. Потому что думаю о нас: о вас и о себе.

Входит  Л ю ц ц и  с лампой и чайником.

Я н (увидев ее, Инге). А вот видите, мы все-таки варим общий чай! Ваша сестра и я нашли нечто нас объединяющее.

Л ю ц ц и (ставит чайник на печку). И к чаю что-нибудь найдется. Вы не думайте, будто мы пришли сюда с пустыми руками. Сейчас я принесу наши припасы! (Инге.) Как Лорхен?

И н г а. Я уложила ее в постель.

Л ю ц ц и. Прекрасно. Проведем приятный вечер втроем.

Я н. Благодарю вас. Но почему втроем? Мой коллега в комнате наверху.

И н г а (насмешливо). Этот людоед?

Л ю ц ц и. Значит, вчетвером. Еще лучше. Попытаемся приручить его.

Неожиданно с соседней улицы доносятся пьяные голоса, залихватски поющие солдатскую песню. Все трое резко оборачиваются к окну. Испуганная Инга подходит к Яну и инстинктивно кладет ему руку на плечо. Все напряженно слушают. Поющие прошли мимо окон. Тяжелые шаги медленно удаляются, пение стихает.

И н г а (смущенная, снимает руку с плеча Яна). Извините. Мне показалось, что они идут сюда…

Л ю ц ц и (смеясь). У вас есть по крайней мере какое-нибудь оружие?

Я н. Ничего, кроме этого! (Вынимает из кармана перочинный ножик.) Но в данную минуту такой нож – самое необходимое оружие. Нужно открыть консервы. (Роется в вещевом мешке, вынимает банку.)

Л ю ц ц и. Открывайте. Я сейчас приду. (Уходит налево.)

Ян открывает консервы.

И н г а (наблюдает за ним, после паузы). Моя сестра задает глупые вопросы. Ведь дело не в оружии. Сейчас меня тревожит другое… и гораздо сильнее, чем все звуки там, на улице.

Я н. Не понимаю.

И н г а. Ничего удивительного. Речь идет о вас.

Я н. Обо мне?

И н г а. Мир должен быть понятным. Так или нет?

Я н. Пожалуй, так. Однако мне хотелось бы, чтобы что-нибудь еще оставалось под знаком вопроса.

И н г а. Нет. Мир должен быть совершенно понятным. Для меня до сих пор он таким и был.

Я н. В вашем возрасте много не требуется.

И н г а. Мне было достаточно моего опыта. Да. Я всегда знала, что должна любить и что ненавидеть.

Я н. О, это уже очень много – такая уверенность.

И н г а. Вам смешно? Но, право… не моя вина, что мир, в котором я росла, был более понятен из-за ненависти, которую он пробуждал в людях, чем…

Я н. Верно. Мир, в котором вы росли, был бесчеловечен. Но ведь он канул в прошлое!

И н г а. Только для вас. Для меня – нет. И именно это нас разделяет. Сейчас все еще более мрачно и страшно, чем было. Но вы этого не замечаете.

Я н (смущенно). Мне казалось, я могу сделать для вас, для всех вас, что-то, что возродит надежду. И не только у вас. Я уже говорил – нам самим тоже необходимо поверить, что мир станет другим и что от нас зависит…

И н г а. Вы сказали, что освобождаете меня от чувства, похожего на благодарность. Это недоразумение. Ничего такого я не ощущаю. Напротив, я на вас в обиде. Вы, вероятно, добрый, благородный человек. Но именно из-за таких людей мир становится еще менее понятным. (Вспыльчиво.) Почему вы мешаете мне ненавидеть людей, как они того заслуживают?

Я н. Пожалуйста, не говорите так. Я не верю, что вы действительно так думаете.

И н г а. Сколько вы здесь пробудете?

Я н. Несколько дней. Может быть, три, четыре.

И н г а. А если только до завтра?

Я н. Может быть, и так. Это зависит не от меня.

И н г а. Не от вас? (Насмешливо.) А ведь вы уже свободный человек, не то что я… (После паузы.) Значит, завтра вас, возможно, не будет? Но я останусь здесь и снова вынуждена буду терпеть бесчеловечность мира. (С улыбкой.) Теперь вы понимаете, что ваша доброта недобрая?

Я н. Иными словами, я причинил вам зло? (С безграничным изумлением.) Так ли это? Так ли?

И н г а. Завтра или послезавтра, уезжая отсюда, вы, может быть, лучше поймете, что оставляете здесь только нищенскую подачку. Это, пожалуй, хуже, чем самая безжалостная обида. (Неожиданно засмеялась.) Нет, нет! Вы меня не слушайте. Несмотря ни на что, я вам чуточку благодарна. Хотя бы за то, что мой отец немного успокоился.

Я н. Да, это действительно не много. И все же вы не должны считать это милостыней. Пока я сам нищий, что ж я могу вам предложить? Мои коллеги говорят, что даже этого мы не можем себе позволить… И я сам не совсем был уверен. И если бы ваш отец обладал большим воображением…

Входит  Л ю ц ц и  с зажженной свечой и свертком в руке.

Л ю ц ц и. Дайте ваши консервы. Пойду на кухню готовить ужин.

И н г а. Я тоже пойду, помогу тебе.

Я н (Инге). Подождите минутку, я разыщу чай и сахар.

Люцци уходит.

И н г а (пристально смотрит на Яна). А вы считаете, что мой отец лишен воображения? Возможно. Но не будем слишком требовательны. Он хотя и знает жизнь лучше, чем я, но порой кажется мне моложе, чем я сама.

Я н. Удивительное дело. Ваша младшая сестра говорила о вас то же самое!

И н г а (спокойно). Думаю, что и она права.

Я н. Права? (Вспылив.) Что же вы здесь делали все эти пять лет, если каждый, кто моложе, чувствует себя старше других? Нет, меня такой счет не устраивает.

И н г а. А если окажется, что есть вещи еще более страшные? Для вас время остановилось. И вам нужно очень быстро шагать, чтобы догнать нас. А мы ведь тоже не стоим на месте. Хотя нет, не так! Вернее, сама почва движется, уходит у нас из-под ног… Ну что ж, давайте ваш чай и сахар. (Берет из рук Яна пакетики и быстро уходит.)

Ян молча смотрит ей вслед. Наверху хлопнула дверь. М и х а л, уже без куртки, в одном свитере, медленно спускается по лесенке.

Я н. А, это ты, жилец инкубатора грез?

М и х а л (заглянул в левую дверь). Подозреваю, что они последовали моему примеру, только ушли подальше.

Я н. Да. Они сказали: «Там, где свинство, нас нет».

М и х а л. Это, конечно, Павел, узнаю его стиль! (После паузы.) Говоришь, он сказал – свинство?.. А может быть, он прав? Подлые люди обманывают других, а честные того хуже – самих себя.

Я н. Нищие отдают больше, чем имеют сами. Ты это хочешь сказать?

М и х а л (сдерживая гнев). У нищих есть надежда завоевать весь мир, всю вселенную! (После паузы, пожимая плечами.) Нет, я не это хотел сказать. Остался еще только Берлин, который нужно завоевать. Я решил завтра отправиться на фронт, стать крупицей чего-то большего, чем то, что завоевано нами вчера. Именно крупицей, ничтожной крупицей. И это, пожалуй, единственный дельный шаг, на который мы еще способны. Да, Ян, завтра я иду проситься на фронт…

В передней стук. Ян и Михал удивленно переглядываются. Хлопнула дверь, слышатся неуверенные тяжелые шаги. С узелком в руке входит  А н з е л ь м, на плечах одеяло, наброшенное в виде пелерины. В нескольких шагах от двери останавливается и осматривается вокруг, не обращая внимания на присутствующих.

А н з е л ь м. О, здесь тепло! И лампа горит. (Стаскивает одеяло.) Вы позволите, я ближе к свету… (Садится за стол, узелок кладет к себе на колени.) Уголок-то для меня найдется?

Я н. Уголок? Как это понимать?

А н з е л ь м. Место, где можно переночевать. Только и всего. (Показывает на окно.) Сквозь щели я увидел свет, а где свет, там и люди.

М и х а л. То есть вы ищете квартиру?

А н з е л ь м. Точнее, местечко для ночлега. С прежнего меня выгнали. Не буквально, а так – дали понять, что я должен уйти. И кто же? Те, с кем я прожил пять лет под одной крышей.

М и х а л. Но почему?

А н з е л ь м. Вот именно, почему? Люди совсем с ума посходили. Думают, что весь мир принадлежит им.

Я н (ухмыльнувшись, Михалу). Нам тоже так кажется…

А н з е л ь м. А ведь стоит призадуматься над этим. Моим коллегам кажется, что они теперь имеют на выбор бог знает что. Они не могут понять, когда я им говорю, что за мою довольно продолжительную жизнь только последние пять лет я был по-настоящему свободен. Они даже слышать об этом не хотели и выгнали меня. (После паузы.) А я был не только свободен, но и счастлив. Может, вы меня скорей поймете…

Я н (в замешательстве берет узелок Анзельма и относит его в угол). Узелок небольшой, но увесистый.

А н з е л ь м (лукаво). Ого! Хотя то, что в нем действительно ценно, весит меньше, чем самая маленькая пачка сухарей.

М и х а л. Вы говорите образно, но не совсем понятно.

А н з е л ь м. Просто там находится несколько мыслей, которые я решил передать человечеству совершенно бескорыстно. Я не утверждаю, что мои мысли гениальны, но достаточно и того, что они противоречат привычным представлениям. Согласитесь, это не часто встречается.

Я н. В таком случае позвольте мне положить узелок на более достойное место! (Берет узелок и бережно кладет на стол перед Анзельмом.)

А н з е л ь м. Вот хорошо. Я привык иметь его под рукой. И днем и ночью. В прошлом году загорелся барак, в котором я жил. Люди спасали еду, теплое белье. А я – только это. Не удивляйтесь, господа. Там несколько книг, в которые я влюблен, и рукопись моего труда о развитии личности. Это и есть те мысли…

М и х а л. Которыми вы хотите бескорыстно осчастливить человечество.

А н з е л ь м. Правильно подметили! Что может осчастливить людей больше, чем мысли человека, по-настоящему счастливого? Я был именно таким. А они, мои коллеги, не хотели понять, что вчера все это кончилось. Они говорят, что именно вчера мы снова стали свободными и возвращаемся к настоящей человеческой жизни. Но… Простите, может быть, вы тоже такого мнения?

Я н (в замешательстве). Разумеется, мы в этом убеждены. Правда, Михал?

Михал пристально смотрит на Анзельма.

А н з е л ь м. Это как понимать – что ночлега не будет?

Я н. Ничуть! Места у нас сколько угодно, найдется и для вас.

А н з е л ь м. Ну, слава богу. В таком случае я надеюсь, что вы еще сможете изменить ваше мнение. Порой люди сами себя обманывают… Вы, наверно, замечали – когда одни получают свободу, другие ее теряют…

Я н. Да, такие случаи бывают.

А н з е л ь м. Со мной случилось нечто подобное. Я уже давно опасался, что дело идет к этому. По всему было заметно – война близится к концу. Слава богу, думал я, поскольку желаю людям добра. Но это означало, что наступает день возвращения. Все толковали об этом, высчитывали по календарю, но только я один понимал, что, в сущности, сулит нам тот долгожданный день. Увы, история делает свое дело, невзирая на наши опасения.

М и х а л. А чего вы, черт подери, боитесь? Или вы тоже из тех, которым не к чему и не к кому возвращаться?

А н з е л ь м. Напротив, дома ждут меня жена и семеро детей от шести до шестнадцати лет. У моей жены был только один житейский талант: она необычайно легко беременела.

М и х а л. И они живы? Все живы?

А н з е л ь м. Бедняки бывают поразительно живучи, точно крапива на помойке! Мы – я и моя семья – принадлежим как раз к такой разновидности. Когда-то я думал, что моя жизнь сложится совершенно иначе. Мечтал о серьезной научной работе. С этой надеждой окончил университет. Увы, знания я добывал в нищете и холоде и продавать их вынужден был тоже за гроши. Стал учителем гимназии. И все же я упорно не хотел отказываться от своих надежд. Чтобы не отвлекаться, женился на женщине скромной, несколько болезненной, но зато любящей спокойную жизнь у домашнего очага. И если бы не этот талант, о котором я уже говорил… Я люблю детей и радовался, когда они появлялись на свет. Но что поделаешь – чем чаще они рождались, тем отдаленнее становились мои надежды. У каждой новой колыбели я про себя хоронил их, а вместе с ними и то, что так мечтал передать людям, чтобы этим оправдать свое существование. Я уверен, что у каждого из вас порой появлялось желание сделать свою жизнь по-настоящему оправданной.

Ян и Михал в замешательстве переглядываются.

Ну, разумеется, так. Вы только хорошенько поройтесь в памяти.

Я н (уклончиво). Не станем отвлекаться. Итак, у вас родилось семеро…

А н з е л ь м. Да, и однажды я признал себя побежденным. Это было за год до начала войны. Я почувствовал себя уставшим и внутренне опустошенным. Единственно, что мне оставалось, – считать годы до пенсии. Меня окружали такие же неудачники, но это не радовало. Старшие дети пошли в школу. Там они учили стишки, в которых повторялось слово «свобода»… Я с ужасом слушал их…

Входит  Л ю ц ц и, неся на подносе чайник, сахарницу и стаканы.

Л ю ц ц и. Все будет по-домашнему. Мы с Ингой готовим настоящее шведское блюдо.

Пораженный Анзельм вскакивает, хватает свой узелок, с удивлением смотрит на Люцци.

Я н (Анзельму). Как видите, наше пристанище не лишено некоторого очарования.

Л ю ц ц и (Анзельму). А вы похожи на одного из тех святых, которые нарисованы в храмах. Только не разберу на какого. Что вы на меня так смотрите?

М и х а л. Коллега – мыслитель. Он привык задумываться над каждым новым, неизвестным и неожиданным явлением.

А н з е л ь м. За всю жизнь у меня была только одна женщина – моя жена.

Я н. Эта девушка еще ребенок.

А н з е л ь м. У меня дома семеро ребят, но я представляю их себе совершенно другими. Они всегда были немного голодные, и даже когда улыбались, это было еще хуже. Теперь они стали на пять лет старше и, наверно, еще более голодны.

Л ю ц ц и. Не огорчайтесь. Вы вернетесь – и они оживут. (Берет узелок из рук Анзельма, бросает на диван, уходит.)

М и х а л (подвигает Анзельму стул). Итак, допустим, вы возвращаетесь…

А н з е л ь м (садится). Вот именно, возвращаюсь… Теперь вы уже знаете мою прежнюю жизнь, до того времени, как я очутился за колючей проволокой. Так вот, когда это случилось, я понял, что именно об этом мечтал десятки лет. Я впервые почувствовал себя свободным. Там, к счастью, мы ничего не имели. Чтобы чувствовать себя по-настоящему свободным, нужно иметь либо очень много, либо не иметь ничего, решительно ничего. Обладать чем-то маленьким, ничтожным, жалким – самое худшее рабство. А у меня, как и у большинства людей, как, вероятно, и у вас тоже, всего всегда было мало… Поэтому, когда у нас отняли все, кроме наших собственных тел и немногих мелочей вроде ложки и чашки, которые, впрочем, редко наполнялись, наступила великая минута. Мы остались почти голыми, с нашими мыслями. Освобожденные от иметь, мы могли теперь только быть. Это было прекрасно!

Я н. То, что вы говорите, отвратительно!

А н з е л ь м. Отвратительно? Мне кажется, что вся наша жизнь сводится к одному – либо что-то иметь, либо кем-то быть. Я всегда мечтал о втором, потому что первое было для меня недостижимо в той мере, которая означала бы свободу… Кем-то быть! И вдруг это произошло. С каждым днем с меня сваливалось все, чем я был до сих пор ограничен, как собака цепью. Мне достаточно было нескольких книг, которые я любил. За хлеб я покупал у товарищей всевозможную бумагу, на ней можно было записывать самые неожиданные мысли. Я предался интеллектуальному распутству изо всех сил, которые у меня только были… Да-да. Тогда я наконец понял, что значит слово «распутство». Я стал писать свой труд!.. Ах, как я жил! Как жил все эти годы! (Проницательно, с хитрой усмешкой вглядывается в лица Яна и Михала.) Ого-го! Я уверен, что с вами происходило то же самое, хотя бы в некоторой степени. Только вы не хотите признаться…

Я н (ударив кулаком по столу). Довольно! Перестаньте! Жена, дети ждут вас!

А н з е л ь м. О, вы не думайте, что я не вспоминал все эти годы жену и детей. Но я думал о них как о существах с другой планеты. В конечном счете они были так же недосягаемы. Даже если бы кто-нибудь из них умирал, я не смог бы сделать ни шагу, чтобы помочь ему. Да, я был свободен, поскольку ни любовь, ни горе не имели надо мной никакой власти.

М и х а л. Продолжайте, продолжайте! Слушая вас, я чувствую, что мне хочется иметь не семь, а трижды по семь детей. Чтоб было кого любить и о ком горевать. Да, черт побери, любить и горевать! Трижды! Десять раз по семь!

А н з е л ь м (кротко). Однако достаточно только немного подумать…

Я н. Вот я смотрю на вас и думаю: до чего способен дойти человек! До какой низости!

А н з е л ь м. Может быть, вы думаете так, а может быть, немножко иначе? И вовсе вы не уверены, что я неправ. Да-да! Я вижу это по вашим глазам. В них отражается почти то же, что я заметил в глазах тех нехороших людей, которые меня вышвырнули… Прошу вас только об одном: не говорите мне сейчас, что не найдется свободного угла. У меня уже нет ни сил, ни желания искать третье пристанище. Ночевать мне пришлось бы на улице…

М и х а л. Вы именно этого заслуживаете! И если мы вас Не выгоним – правда, Ян? – то только из жалости к тем несчастным существам, которые вас где-то дожидаются…

А н з е л ь м. О, наверно дожидаются. Сначала, понятно, обрадуются, а потом, когда я расскажу им, что возвратился из далекой счастливой страны, вероятно, ужаснутся… А на следующий день я должен буду идти в свою гимназию, которая, конечно, снова откроется. Теперь никому из нас уже не удастся избежать предназначенного ему повседневного пути. Боже мой, если бы вы видели эту гимназию! Помещается она в старом монастырском доме, стены серые, холодные, как в гробу. Я сразу начну простужаться. Сколько помню, я всегда там простужался. (Встает, берет свое одеяло и узелок.) Не стану больше надоедать. Покажите только, где мне лечь. Я тотчас усну. Сон у меня тяжелый и темный, как земля.

Я н. Сон, как земля? Тогда я покажу вам нечто напоминающее небесную твердь – супружеское ложе четы Клюге. Если утром мы вас там не обнаружим, значит, вы вознеслись на небо. И тогда случится то, о чем сейчас говорила эта девушка: мы причислим вас к лику святых. Пошли! (Берет электрический фонарик и уходит.)

А н з е л ь м  идет за Яном. Михал проходит в глубину комнаты, прислоняется к стене и закрывает глаза как человек, неимоверно уставший. Пауза. С блюдом в руках входит  Л ю ц ц и. Ставит блюдо на стол, затем внимательно смотрит на Михала.

Л ю ц ц и. Что с вами? Вы нездоровы? (Берет его за руку.)

М и х а л (открывает глаза). Это вы? Мне почудилось, будто я уже далеко отсюда… (Оглядывается.) А куда исчез этот…

Л ю ц ц и. Кто?

М и х а л (беспомощно). Этот… этот… (С затаенной ненавистью.) В какое-то мгновение я был уверен, что его нужно убить… Я чувствовал: еще минута – и я задушу его собственными руками… (Умоляюще.) Нет-нет. Не уходите, Люцци! Прошу вас, сядьте во время ужина напротив меня… Так, чтобы я мог смотреть на вас все время…

Л ю ц ц и (с мягкой улыбкой). Хорошо, хорошо. Сяду напротив вас. Не говорите больше ничего, я уже все поняла…

Люцци и Михал пристально смотрят друг на друга. Входит  И н г а  со свечой и корзинкой хлеба в руках. Останавливается на пороге, с удивлением, почти с ужасом смотрит на Михала и Люцци.

З а н а в е с.