Текст книги "Безумные Альфы (ЛП)"

Автор книги: Ленор Роузвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Я открываю рот, чтобы потребовать объяснений, но в этот момент до меня доносится глухой рёв двигателя. Я резко оборачиваюсь. На горизонте поднимается пыльный столб. Силуэт машины быстро становится различимым.

Сердце подскакивает к горлу.

Рельефное, мерцающее, почти болезненное облегчение накрывает меня.

Чума и Валек. Они вернулись.

Глава 12

ЧУМА

Шато вырастает перед нами – знакомые бетон и сталь одновременно встречают и давят своим видом в сгущающемся золотом свете. Я бросаю взгляд на Валека. Его глаза скрыты за маской палача, но ощущение предвкушения от него исходит такое яркое, что хоть рукой потрогай.

Он может сколько угодно строить из себя ледышку.

Но я знаю его слишком хорошо.

Прошло до черта времени с тех пор, как у кого-то из нас вообще было… куда возвращаться. Что-то большее, чем набор бетонных блоков и складских коробок. И пусть база выглядит всё так же, сейчас она – другая.

Потому что здесь наша омега.

Я делаю глубокий вдох, фильтр маски шипит, выдувая очищенный воздух, и в этот момент замечаю Тэйна и Айви, выходящих из сада. Даже с этого расстояния её присутствие… тянет ко мне. Рвёт. Будто кто-то забросил крюк в грудную клетку и тянет изнутри. Это странное, незнакомое ощущение, почти болезненное. Эта дикая, неукрощённая омега каким-то образом прорвалась под кожу.

Я бы отдал всё, чтобы просто подойти к ней, поднять её на руки, прижать к себе, вдохнуть этот запах жимолости, который действует на меня, как проклятый наркотик.

Но я не идиот.

Айви – пугливая, настороженная, особенно после той зверской силы её жары. Вены всё ещё помнят эхо тех дней – ту почти животную потребность, которая едва не сожрала меня целиком.

Она как дикая кошка, как любит повторять Виски. Одно неверное движение – и она сорвётся, упорхнёт в тени Шато. Мне нужно быть осторожным, подходить медленно. Мягко. Даже если инстинкты ревут, что она наша, моя, что её надо прижать, зафиксировать, удержать.

Даже Валек это, видимо, понимает.

Я наблюдаю, как она идёт рядом с Тэйном: каждый шаг выверен, мышцы напряжены – она держится на расстоянии. Контраст с тем, какой она была в свои дни течки… разительный. Тогда она прижималась ко мне, тёплая, мягкая, вся – запах и ощущение дома. Вся – доверие и жажда.

От одной только мысли дрожь пробегает по телу, и мне приходится сжать кулаки, чтобы не протянуть к ней руки. Я хочу этого снова. Хочу это сильнее, чем когда-либо желал чего-то в этой жизни. Хочу это сделать правильно, а не только потому, что тепло её кожи сносит мне крышу.

Но я знаю: рано. Слишком рано.

Айви поднимает взгляд и встречается со мной глазами – ледяными, яркими, пронзительными. На какую-то долю секунды мне кажется, что в них мелькает что-то мягкое, то самое тепло, что я видел тогда. Но оно исчезает так быстро, будто и не было – снова та настороженная, закрытая Айви.

Я киваю ей – коротко, спокойно.

Не жду ответа.

Но – крошечный, едва заметный наклон её головы всё же следует. И это – будто удар током. Проклятое, маленькое движение, а мне хочется выдохнуть облегчённо.

Тэйн подходит ближе, Айви всё так же держится рядом, будто под прикрытием.

– Вернулись, – говорит он, его голос суров, но без резкости. – Как всё прошло?

Я взвешиваю ответ. Информацию, которую мы добыли. И тот мусор, с которым нам пришлось общаться.

– Контакт Валека оказался мерзким слизняком, как и ожидалось, – произношу я, голос чуть глухой из-за маски. – Но осведомлённым.

Валек закатывает глаза – движение заметно даже сквозь тень его капюшона.

– Разговор длинный, – бурчит он. – Надо собрать всех.

Тэйн кивает, задумчиво.

– Соберу группу.

Мы входим внутрь, тяжёлые армированные двери глухо смыкаются за спиной.

Когда мы идём по полутёмным коридорам, я слишком остро чувствую Айви – её шаги, дыхание, напряжение. Она идёт чуть позади Тэйна: настороженная, но уже более уверенная, чем раньше. В её походке есть что-то от человека, который знает: это место больше не клетка.

И это наполняет меня странной, почти гордой теплотой.

Она привыкает. Она адаптируется. Она остаётся. С нами. Со мной.

Я не сомневаюсь, что она ещё попытается сбежать – как только придумает, как именно. Но Тэйн бы сказал, если бы она пробовала за то время, что нас не было.

Значит… это уже прогресс.

Мы входим в главный зал – просторное помещение с высокими потолками и огромным камином, занимающим целую стену. Виски поднимает взгляд с дивана, на котором растянулся как ленивый кот, и на его лице расползается ухмылка.

– Ну ни хрена себе. Гляньте, кого пустыня выкинула обратно, – протягивает он, уставившись прямо на меня. – Я уж думал, ты там сдохнешь без раковины и санитайзера каждые пять минут.

Я бросаю на него взгляд – маска скрывает его, но он в полном объёме ощущается в голосе.

– Я как раз не тот, кому стоит переживать о выживании в пустыне, – отвечаю сухо. – Вот ты бы там сдох без своих побрякушек.

– Ага, конечно, – фыркает он.

Я ухмыляюсь под маской.

– Если бы я не знал лучше, я бы сказал, что ты волновался.

Виски резко поднимается на ноги – бравада никуда не делась, но на секунду проседает.

– Волновался? Да за кого мне волноваться-то? – огрызается он, но голос предательски дрожит. – Я просто хочу знать, кто будет зашивать наши грёбаные раны, если ты сдохнешь в пустыне. У нас тут не лежит запасной медик под диваном.

Я уже открываю рот, чтобы ответить, но Валек делает резкое движение рукой.

– Хватит, – рявкает он, и акцент у него сейчас густой, как моторное масло. – У нас есть дела поважнее.

В комнате мгновенно наступает тишина. Даже Призрак, скользнувший внутрь так тихо, что его можно было принять за тень, поднимает взгляд на Валека. Обычно он смотрит в никуда. В свой внутренний туман.

Хотя нет – сейчас он смотрит на Айви.

Его бледно-голубые глаза цепляются за неё, смягчаются, становятся… человеческими. Настолько, что я невольно замираю. Я не думал, что он способен так выглядеть – не по отношению к кому-то.

Валек плюхается в кресло, наклоняется вперёд, локти на коленях, и даже через тёмные прорези маски чувствуется его взгляд – сосредоточенный, яростный.

– Торговец оружием, к которому нас свёл мой контакт, подтвердил наши догадки, – произносит он, голос низкий, хриплый, мрачный. – Совет сам отвечает за торговлю омегами во Внешних Пределах.

Коллективный вдох прокатывается по комнате – смесь шока и угрюмого признания. Мы давно подозревали, что Совет замешан. Но слышать это вслух – другое. Удар в живот.

Я смотрю на Айви, пытаясь уловить её реакцию.

Но она сидит идеально ровно. Лицо – как вырезанная маска. Никаких эмоций.

И в итоге… неудивительно.

Она знает всё это лучше нас.

– Что ещё? – спрашивает Тэйн, голос у него непривычно глухой.

Валек кивает, постукивая пальцами по бедру.

– Они используют учреждения как прикрытие, – говорит он, мрачно, словно проглатывая яд. – Омег, признанных «нежелательными» или «неподдающимися исправлению», отправляют за пределы и продают.

– Я могла бы сказать тебе это с самого начала, – бросает Айви.

Мы одновременно поворачиваемся к ней. Она почти не вмешивается в разговоры. И то, что она говорит сейчас – это не участие. Это констатация факта, который ей приходилось пережить.

Рядом со мной Тэйн издаёт низкий звериный рык. Кулаки сжимаются так, что костяшки белеют.

– Ублюдки, – шипит он.

Я киваю – моя ярость медленно кипит, поднимаясь всё выше.

Совет всегда прикрывался заботой об омегах.

Но всё больше становится ясно: им наплевать. Им нужны деньги. Контроль. Своя теневая империя. А мы? Мы – их инструмент. Мы выполняем их приказы. Мы обеспечиваем им безопасность. Мы позволяем им жрать самых уязвимых.

– Мы должны что-то сделать, – говорю я, голос у меня тихий, но стальной. – Мы не можем позволить чтобы им сошло с рук.

Валек кивает.

– Согласен. Но сперва нужно узнать, кто дёргает за ниточки.

Тут Тэйн поднимает голову.

– Я знаю, кто, – произносит он, голос ровный, но звенящий от ярости. – Мой отец.

Комната замирает. Даже воздух перестаёт двигаться. Даже Айви – Айви, пережившая Ад Перевоспитания – моргает, ошеломлённая.

Призрак вскидывает голову, как будто выстрел услышал. Его глаза сужаются, и из груди срывается низкий, опасный рык.

И моё первое движение – инстинктивное – встать между ним и Айви. Потому что она сидит прямо между двумя братьями. Судя по тому, как остальные напряглись, мысль у всех одна и та же.

Но Айви не вздрагивает. Не отшатывается. Она просто смотрит на Призрака – мягким взглядом. С озабоченностью, которой я не ожидал. Она не боится его. Она боится за него.

Может, дело в том, что он защищал её всю ночь тогда, когда они были в пещере? Или за время нашего отсутствия между ними произошло что-то ещё? Потому что иначе я не могу объяснить, почему он смотрит на неё так, будто она лично повесила ему на небо грёбанную луну.

Мысль пронзает меня вспышкой яростной собственнической защиты – и ревности. Хотя я не имею права на это. По всем законам, Айви его омега так же, как и моя.

Но это ни хрена не значит, что моя натура альфы рада представить, как эта машина по разрыву черепов голыми руками подходит к ней ближе, чем на пару метров.

Но в глазах Призрака вдруг появляется что-то новое.

Стыд.

Он отводит взгляд, собираясь, стягивая себя обратно в привычную ледяную оболочку.

Может, он больше понимает, чем я думал.

Тэйн продолжает, голос у него каменный, угрожающий. Он достаёт устройство, выводит изображение и передаёт его сначала Валеку.

По одному выражению морды Валека я понимаю – там что-то куда хуже того, к чему мы готовились. Мы были уверены, что генерал Харгроув замешан… но то, что увидел Валек, похоже, намного грязнее.

– Надеюсь, это хотя бы не его хрен, – бормочет Виски, как всегда пытаясь разрядить обстановку.

Он так пережёвывает стресс – омерзительными шутками.

Иногда это не помогает и хочется ему врезать. Иногда – нет.

Я беру устройство у Валека.

Обычно я держу себя в руках. Но когда я читаю этот документ, это письмо… меня прошибает знакомая, холодная ярость.

Та, что появляется у меня каждый раз, когда я сталкиваюсь с альфами, способными на худшее – и считающими себя правыми.

Генерал Харгроув.

Отец Тэйна.

Он не просто в курсе торговли омегами.

Он возглавляет её.

Я передаю устройство Виски. Его глаза пробегают по экрану, и с него сходит весь юмор, вся наглость, весь бесконечный сарказм.

– Охренеть… – выдыхает он.

И никаких шуточек.

Даже он знает, что это слишком.

Тэйн забирает устройство обратно, лицо у него – как перед штурмом: решительное, мрачное, обречённое. Я видел это выражение перед десятками операций, когда мы знали, что шансы выжить – монетка, подброшенная богами.

Но сейчас это другое. Сейчас враг не чужой. Сейчас враг – его отец. Альфа, который воспитал его. Сформировал. Научил быть тем, кто он есть. Я даже представить не могу, каково это.

Виски первый нарушает тишину:

– Так у нас уже есть доказательство, верно? – спрашивает он, хмурясь.

Тэйн качает головой.

– Нет. Он просто будет все отрицать. Скажет, что это подделка. И то, как я получил письмо, тоже повернут против нас.

Конечно.

Совет – хитрые ублюдки. Они сожрут всё, лишь бы спасти свои жирные задницы. Даже если для этого придётся отречься от собственного сына.

– И что толку от доказательств? – спрашивает Валек, голос густой, срывающийся на недоверие. – Когда самые сильные альфы Райнмиха в это замешаны?

Вопрос закономерный. Ответ – неприятный. Совет неприкасаем. Всегда был.

Тэйн долго молчит, взгляд у него уплывает куда-то внутрь, в ту точку, где решения режут по живому. Я вижу, как у него ходят скулы. Как он обдумывает. Взвешивает. Прикидывает, сколько жизней стоит справедливость.

Наконец он поднимает голову.

– Мы ждём, пока контакт Валека добудет нам доказательства, – говорит он тихо, но твёрдо. – Чем больше информации, тем лучше. Нам нужно знать масштаб. Всех, кто замешан. Но нужно быть готовыми, что этого недостаточно, чтобы привлечь моего отца и остальных к ответственности.

Виски хмурится.

– А если недостаточно? – спрашивает он. И впервые за всё время звучит серьёзно.

Тэйн медленно выдыхает.

Взгляд становится холодным, как сталь.

– Тогда… – он сжимает кулаки, – мы делаем то, что умеем лучше всего.

Он поднимает глаза.

– Идём на войну.

Глава 13

АЙВИ

Я замираю перед дверью кабинета, чувствительные уши омеги улавливают низкое, глухое бурчание голоса Тэйна. На улице давно ночь, но уснуть у меня так и не получилось. Мысли продолжают нести меня по кругу – всё, что мы узнали на собрании, никак не отпускает.

Совет причастен к торговле омегами.

Не то чтобы это было удивительно. Но вот реакция альф… да. Она выбила меня из колеи. Отвращение в их голосах, напряжение в их телах. Как будто им действительно не всё равно.

Я криво усмехаюсь. Альфы, которым есть дело до омег.

Что за нелепая фантазия?

По моему опыту, мы для них – не больше чем расходный материал. Игрушки. Инвентарь, который меняют, когда ломается.

Я прижимаюсь к стене и вслушиваюсь в голос Тэйна. Стратегия. Планы разрушить торговую сеть. Как будто пятеро… пятеро солдат способны пошатнуть монолит Совета.

И всё же слабый, едва слышный шёпот внутри – тот, что умеет смотреть правде в глаза – нашёптывает другое: если и есть кто-то, способный это сделать… то это они.

Пятеро живых оружий, каждое опаснее другого.

Я трясу головой. Нет. Нельзя позволять себе надеяться. Надежда – роскошь, которую у меня давно отняли. Я давно усвоила: полагаться можно только на себя.

Моя рука невольно тянется к правому плечу, к бугристым рубцам – там, где когда-то был мой знак омеги. Шрам, который я сама себе оставила. Памятник моему непокорству.

Отталкиваюсь от стены – в венах зудит беспокойство, и я иду по коридору босиком, почти неслышно.

База погружена в тишину. Остальные, кто обычно не бродят по ночам, очевидно, уже утонули в своих кошмарах.

Я иду сама не зная куда – пока ноги сами не приводят меня к двери Призрака.

Я вдыхаю глубже.

Перед глазами – его лицо на собрании, точнее, то, что было видно за маской: то, как он застыл, когда Тэйн сказал, что их отец замешан в торговле омегами.

Тот дикий, обнажённый, почти детский больной взгляд.

Я поднимаю руку, чтобы постучать… но застываю.

Что, к чёрту, я здесь делаю?

Мы с Призраком не друзья. Мы едва ли союзники. Мы здесь вместе только потому, что так захотел Совет. И всё же…Я никак не могу забыть его глаза. Как его огромная фигура будто бы сложилась внутрь, словно удар пришёлся прямо по рёбрам.

Я видела Призрака в бою – видела, как он вырывает людям жизни голыми руками. Но тогда… он выглядел таким человечным.

Неожиданно мое сердце сжимается от боли.

Я знаю, каково это – когда тебя предают те, кто должен был защищать. Когда доверие дробится в пыль. Когда тебя бросают там, где ты должна была быть в безопасности. Такую боль я не пожелала бы никому.

Даже альфе.

Я собираю волю и уже готова постучать…

Но прежде чем костяшки касаются дерева, дверь распахивается.

Я моргаю, ошеломлённая, и оказываюсь лицом к лицу с Призраком. Он всё ещё в маске – даже в одиночестве. Мы просто стоим и смотрим друг на друга.

Я внезапно понимаю, что задержала дыхание. Сердце грохочет. И что он может обо мне подумать? Я торчу у его двери посреди ночи, как сталкер-дурак.

Но, к моему удивлению, на его лице нет ни злости, ни подозрения. Только смущённая, тихая… растерянность. Голова наклонена чуть набок, бровь нахмурена – как у огромного зверя, который пытается понять, что я хочу.

И под его взглядом я чувствую себя… обнажённой. Будто он видит каждую трещину, каждую дыру в моей броне.

Это пугает.

Я привыкла скрываться. Прятаться под масками, внутри себя. Никого не пускать. Но с Призраком я почему-то… не чувствую потребности врать. Может потому, что он видел меня на самом дне – слабой, дрожащей, от боли. И не воспользовался этим.

Он сделал то, чего не делал никто. Даже когда я была маленькой. Он позаботился обо мне.

Я всю жизнь заботилась о других – даже о собственной матери. И я… не знаю, что делать с тем фактом, что мне это понравилось. Что впервые за много лет мне было просто… легче дышать. И, может быть, потому что он сам выглядит таким же потерянным и поломанным, как я.

Особенно сейчас.

Я открываю рот – но слова застревают. Что я могу сказать? «Мне жаль»? «Я понимаю»? Все эти фразы звучат настолько бессмысленно, что мне хочется стыдливо сморщиться.

Поэтому я делаю единственное, что могу: смотрю ему в глаза. Пытаясь сказать взглядом то, чего не могу вымолвить. Что он – не один. Глаза Призрака чуть расширяются. А потом он медленно отступает назад – и без единого слова приглашает меня войти.

Я переступаю через порог, и дверь мягко закрывается за моей спиной. Комната Призрака погружена в полумрак; тени на стенах двигаются, будто беспокойные духи. Я замираю прямо у входа, внезапно не зная, что делать. Воздух кажется густым, тяжёлым – полным несказанных слов и сдержанных чувств.

Призрак садится на край кровати; его огромная фигура почти поглощает мебель. Он поднимает на меня взгляд и ждёт. Тишина между нами натягивается, словно живая.

Я глубоко вздыхаю, собираясь с духом.

– Ты… в порядке? – слова звучат неуклюже, слишком мелкими для того, через что он прошёл.

Он кивает – медленно, обдуманно. Потом его руки движутся, складывая единственное слово:

Почему?

Меня захлёстывает облегчение. Этот знак я помню – один из немногих, которые я стабильно удерживаю в памяти со времени наших уроков. Маленькая победа… но сейчас она кажется огромной.

Я колеблюсь, подбирая слова.

– Я… волновалась о тебе. После собрания. После того, как ты узнал о своём отце.

Голос срывается почти на шёпот. Тяжесть сказанного наваливается сразу – кто я такая, чтобы утешать альфу? Мужчину, повидавшего и сотворившего такое, чего мне лучше никогда не знать?

Брови Призрака хмурятся, и снова в ярко-синих глазах появляется непонимание. Он ещё раз повторяет жест:

Почему?

– Почему что? – спрашиваю я, и вдруг до меня доходит. – А… почему я волновалась о тебе?

Он кивает, не отводя взгляда. Его пристальность должна бы меня смутить… но не смущает. Наоборот – хочется шагнуть ближе, сократить расстояние.

Я открываю рот, но слова не идут.

Почему я волновалась?

Правда в том, что я не знаю. Это противоречит каждому убеждению, каждой защите, которую я выстраивала годами. Противоречит моему опыту, моей боли.

– Наверное… потому что ты мне небезразличен, – тихо признаюсь, сама поражаясь услышанному.

Глаза Призрака расширяются. По его лицу – над жёсткой линией противогаза – пробегает что-то: шок? недоверие? Он смотрит так долго, будто пытается разобрать мои слова на составляющие, проверить на ложь.

Сердце грохочет так, что я уверена – он слышит.

Я никогда раньше не была настолько открытой с кем-то. Тем более – с альфой.

Но это правда.

Незаметно, без моего согласия или осознания, я начала… заботиться о нём. О них всех. Альфы, которые должны были быть врагами, тюремщиками, угрозой… стали чем-то другим. Тем, чему я пока не хочу давать имя.

Слишком опасное имя.

Руки Призрака снова поднимаются, но теперь движения неторопливые:

Почему?

Я нервно смеюсь, звук получается хрупким и ломким.

– Почему ты мне небезразличен? – повторяю эхом.

Вопрос повисает между нами, тяжёлый, полный смысла, которого я боюсь касаться.

Но когда я смотрю на Призрака – по-настоящему смотрю, – меня накрывает волна тоски. В его глазах, обычно яростных и пронзительных, сейчас лежит ранимость, от которой сжимается грудь. Взгляд, который я слишком хорошо знаю.

Недоверие к тому, что кто-то может искренне заботиться.

– Тэйн заботится о тебе, – тихо говорю я, сама удивляясь уверенности в голосе. – Я вижу это.

И это правда. Я замечала его позу рядом с Призраком, жесты, взгляд. Сдержанное, но постоянное братское беспокойство.

Призрак слегка пожимает плечами. Слишком маленький жест для такой огромной фигуры. Потом его руки снова складывают буквы – медленно, будто тяжело:

М-О-Н-С-Т-Р.

У меня перехватывает дыхание.

Не успев подумать, я подхожу ближе и сажусь рядом с ним на край кровати. Матрас прогибается, и я вдруг осознаю, насколько мала рядом с ним.

– Ты не монстр, – говорю я, низко, но твёрдо.

И прежде чем понимаю, что делаю, кладу ладонь ему на плечо. Под пальцами – тёплая кожа и сталь мышцы. Его бицепс напрягается от неожиданности.

– Я встречала монстров, – продолжаю, глядя ему в глаза. – И поверь, я бы узнала.

Призрак замирает. Полностью. Как будто перестаёт дышать. И только теперь до меня доходит: я трогаю альфу. Не в течке. Не под действием инстинкта. Добровольно.

Это должно бы напугать меня до дрожи. Должно заставить отдёрнуть руку и убежать. Но вместо этого… Я чувствую тепло под кожей, его силу, его сдержанность – и не могу заставить себя отстраниться.

Ко мне слишком давно никто не прикасался так… мягко. И слишком давно я сама не позволяла себе касаться кого-то без страха.

Взгляд Призрака метается между моим лицом и моей рукой на его плече, словно он не может поверить, что это происходит.

Не могу его винить.

Я и сама едва верю.

– Я видела монстров, – продолжаю я едва слышно. – Я чувствовала их… их жестокость, их равнодушие к боли.

Непрошено в голове вспыхивают образы Центра. Холодные глаза кураторов. Лёгкая, будничная жестокость. Я отбрасываю воспоминания, вцепляясь в настоящее.

– Это не про тебя, Призрак.

Он качает головой, и глаза затуманиваются чем-то болезненным – стыдом, глубинным, давним. Его руки снова двигаются, формируя слова, жесты – рвущие, ломящие, указывающие на маску. Мне не нужно знать язык, чтобы прочитать то, что написано у него на лице.

Он ненавидит себя.

– Я знаю, ты делал вещи, – произношу я осторожно, подбирая слова. – Ужасные, возможно. Но это не делает тебя чудовищем. И то, что под этой маской – тоже. Нас определяет то, какие решения мы принимаем сейчас.

Когда это я начала верить в искупление? В возможность перемен? Особенно – для альф?

Призрак ловит мой взгляд. И держит.

Его глаза пронзают, будто вынимают наружу всё, что я так тщательно прячу. Под таким взглядом я должна бы отступить, закрыться, взорваться. Но почему-то не делаю ни одного из этих шагов.

Моя рука всё ещё лежит на его плече. Мне стоит убрать её. Стоит отстраниться. Но я не двигаюсь. Более того – мне хочется дать ему ещё больше тепла. Стереть ту боль, которая живёт в его глазах.

– Мы больше, чем то, что из нас сделали, – шепчу я, сама удивляясь тому, откуда берутся эти слова. – Мы оба.

Призрак втягивает воздух коротко, почти неслышно.

И тогда – медленно, так осторожно, будто приближается к дикому зверю, который может сорваться – он поднимает руку. Я замираю. Инстинкт орёт – отойди, беги, не позволяй альфе прикасаться. Но я заставляю себя остаться.

Его пальцы останавливаются у моей щеки. Касаются. Легчайшее, едва ощутимое прикосновение, нежность которой я не ожидала от рук, что ломают кости.

Я невольно склоняюсь ближе, закрывая глаза. От его тепла у меня перехватывает дыхание. Когда я снова смотрю на него – взгляд Призрака меня поражает. В нём благоговение. Трепет. Почти… поклонение.

Его пальцы скользят вниз – по линии моей челюсти, по шее. Я непроизвольно напрягаюсь, тело помнит далеко не мягкие прикосновения. Но Призрак не хватает. Не сжимает. Не тянет.

Его прикосновение становится ещё мягче – как дуновение. Он почти не касается, когда проводит пальцами по краю моего шрама.

Наши глаза встречаются. В них – вопрос.

Его вторая рука поднимается, формируя одно слово:

Как?

Я сглатываю. Горло пересохло.

Медленно, будто во сне, моя ладонь поднимается и накрывает его руку – ту, что касается моего шрама.

– Мой шрам? – тихо повторяю я.

Он кивает. Внимание – на мне. Всецело. Нет требования. Нет давления. Только приглашение рассказать – если я хочу.

Я собираюсь. Глубоко вдохнув, решаюсь. Я не рассказывала это никому. Никогда. Но здесь, в ночной тишине его комнаты, под его мягкой рукой, я вдруг хочу.

– Я сделала это сама, – шепчу. – В тринадцать. До того, как меня поймали.

Губы дергаются в кривой усмешке.

– Большой пользы, конечно, не вышло. Но я слышала истории. От матери. От других омег, которые сумели сбежать. Знала, что клеймо делает меня лёгкой добычей. Узнаваемой. Не то чтобы запах не выдаёт… но…

Я провожу пальцами по грубой ткани ожога.

– Я не могла вынести мысли, что меня пометят, сделают собственностью. Что меня сведут к биологии. И… однажды ночью я нагрела железный прут. И поставила клеймо сама. На своих условиях.

Глаза закрываются сами. Память вспыхивает огнём, ярче, чем хотелось бы.

– Было больно. Так больно, как никогда ни до, ни после. Но это было и самым свободным моментом моей жизни.

Когда я снова смотрю на Призрака, его взгляд – не то что должен быть у альфы, услышавшей такое.

Нет осуждения. Нет жалости. Только понимание. Глубокое, до самого дна.

– Остальные в лагере были в ярости, – говорю я едва слышно. – Говорили, что я себя испортила. Что ни один альфа меня теперь не захочет.

Я пожимаю плечами.

– А мне было всё равно. Я знала, что альфы делают с омегами. Что они сделали с моей матерью. И я хотела иметь хоть каплю власти над своим телом.

Тишина накатывает. Я вдруг чувствую себя истощённой – будто вывернула душу наружу. Но рядом с ним это не страшно. Это… безопасно. Будто он действительно понимает.

Призрак поднимает руку. Медленно, отчётливо складывает слово:

С-М-Е-Л-А-Я.

Из меня вырывается смех – настоящий, невольный, хрупкий.

– Не думаю, – качаю я головой. – Я была просто… напуганной. Злой. Отчаянной.

Призрак резко мотает головой.

Уверенно. Несогласный.

И тогда в груди разливается что-то тёплое, настолько непривычное, что я едва узнаю чувство. Так давно никто не видел во мне ничего, кроме проблемы. Груза. Товара.

Но Призрак…

Он видит меня.

Действительно видит.

– Спасибо, – шепчу я, голос дрожит от эмоций.

– За то, что слушаешь. За то, что понимаешь. Я… никогда раньше никому этого не рассказывала.

Призрак кивает, его глаза смягчаются. Медленно, заранее показывая каждое движение, будто боится спугнуть меня, он тянется и берёт мою руку в свою. Его ладонь огромна по сравнению с моей – грубая, мозолистая, но его прикосновение удивительно бережное. Он подносит наши сцепленные пальцы к своей груди, прямо к сердцу.

Этот жест говорит сам за себя.

Даже без слов.

Я не одна.

Больше никогда не одна.

Дыхание у меня перехватывает, внутри что-то тихо и тёплое вспыхивает. Это не пламя, не всепоглощающая буря инстинктов – нет. Это что-то мягкое, устойчивое, почти спокойное. Тепло, от которого хочется приблизиться ещё больше, почувствовать его заботу не только в руках и взгляде, но и в самой атмосфере рядом с ним.

Я медленно беру его руку в свою – не притягивая к себе, не вынуждая, а лишь направляя, чтобы он почувствовал: прикосновение не повод для угрозы. Моя ладонь ложится поверх его, мягко удерживая, позволяя ему самому решить, останется ли он рядом.

Его пальцы дрожат.

Он весь напряжённый, будто любое неверное движение может разрушить что-то хрупкое между нами.

– Ты когда-нибудь… был близок с омегой? – шепчу я едва слышно, не от поиска ответа, а от желания понять его.

Призрак отводит взгляд. По тому, как напрягается линия кожи возле маски, я понимаю – в нём поднимается неуверенность. Он коротко качает головой. Его плечи чуть опускаются, словно этот жест даётся ему тяжело.

Я выдыхаю – мягко, осторожно.

– А… с кем-нибудь? – спрашиваю тише прежнего.

Ещё один крошечный, почти болезненный жест отрицания. Его рука под моей кажется застывшей, как если бы он не знал, что ему разрешено чувствовать. Его одиночество – ощутимое, тяжёлое – обрушивается на меня, и сердце сжимается.

Он не знает, как это – чтобы к нему прикасались не из страха и не по приказу. Не знает, как это – быть желанным, важным, нужным. И я вижу это по тому, как он дышит – тихо, прерывисто, будто боится вдохнуть слишком глубоко и спугнуть собственные надежды.

Мне хочется сказать ему, что он не один. Что его тянущееся к теплу движение – не ошибка. Что в нём нет ничего постыдного. Что-то настолько человеческое прорывается в нём наружу, что я едва удерживаюсь от того, чтобы не обнять его прямо сейчас.

Я наклоняюсь ближе, настолько, что чувствую его дыхание – неровное, едва слышное.

– Ты… хочешь? – спрашиваю тихо, будто слово может разрушить хрупкое пространство между нами.

Призрак замирает.

Настоящая, абсолютная неподвижность – такая, что кажется, будто перестаёт существовать даже воздух вокруг него. Его пальцы на моей талии подрагивают, но не удерживают и не отталкивают – просто находятся там, как если бы он боялся сделать что-то неверное.

На миг мне кажется, что я ошиблась. Что я зашла слишком далеко. Что обрушила на него слишком много чувств сразу.

Я уже начинаю отстраняться, когда он поднимает взгляд.

И то, что я вижу в его глазах, – обжигает. Там я вижу тоску по близости, которую он никогда не знал; страх причинить вред; отчаянная потребность быть принятым; надежда, настолько хрупкая, что от неё болит сердце.

Он кивает – медленно, будто этот жест ломает внутри него целые стены.

У меня перехватывает дыхание, я мягко улыбаюсь. Поднимаю руку и касаюсь края его маски – осторожно, заранее показывая, что он может остановить меня в любой момент. Он вздрагивает, будто от легкого удара током. Но затем – так же медленно, как дышит – наклоняет голову в мою ладонь.

Его глаза закрываются на долю секунды, и это доверие, эта готовность позволить себе почувствовать – куда более сокровенно, чем любое прикосновение.

Когда он снова открывает глаза, в них появляется что-то новое. Тепло, от которого у меня по коже бегут мурашки.

Моё сердце бешено колотится, когда я тянусь к нему, словно мотылёк к пламени. Но он внезапно отстраняется. Его огромная ладонь хватает меня за талию – не грубо, но с такой срочностью, что я замираю.

Сквозь меня пронзают растерянность и тонкая, острая нотка боли. Я что, неправильно его поняла? Но когда я всматриваюсь в глаза Призрака, я не вижу там отказа.

Только… страх?

Его вторая рука двигается, складывая знакомые буквы:

Н-Е М-О-Г-У.

– Почему? – выдыхаю я, едва слышно.

Пальцы Призрака складывают два новых слова, от которых у меня перехватывает дыхание:

П-О-Р-А-Н-Ю Т-Е-Б-Я.

– Ты не причинишь мне боль, – шепчу. – Мы можем двигаться медленно. Я тебе доверяю.

Слова сами срываются с моих губ, и только после того, как они прозвучали, я осознаю, что они правдивы. Где-то на этом пути, без моего ведома и разрешения, я начала доверять Призраку.

И я доверяю ему полностью.

Он всё ещё колеблется – ярко-голубые глаза никак не могут оторваться от моих. Я вижу, как внутри него бушует война: желание сталкивается со страхом, потребность – с глубоко укоренившейся осторожностью.