Текст книги "Безумные Альфы (ЛП)"

Автор книги: Ленор Роузвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Вот и оно.

Не удивляет, что он знает больше, чем показывал. Это его работа – знать. И делает он её отлично. Только поэтому я однажды не пустил ему пулю в голову. Считал, что живой он пригодится мне больше.

Для его же блага пусть так и будет.

Я пожимаю плечами, хотя напряжение в воздухе такое, что малейшая искра – и будет бойня. И не стоит забывать: даже если я не вижу охрану Гио, это не значит, что нас не десять к одному.

– Назови это профессиональным любопытством. Люблю знать, кто мой работодатель.

Гио фыркает.

– Профессиональным любопытством? Держи меня крепче. Я тебя знаю, Валек. Ты не стал бы спрашивать, если бы не подозревал правду. Особенно, если сам вопрос может нас обоих прикончить.

Я молча жду.

Наконец Гио тяжело выдыхает и проводит ладонью по лицу.

– Ладно. Да, слухи ходят. И да, я бы не удивился, если бы всё оказалось правдой. Совет нынче суёт свои грязные пальцы в такие пироги, что тебе и не снилось.

Чума издаёт глухой звук отвращения. Гио поворачивается к нему.

– Что не так, красавчик? – язвит. – Не фанат промысла?

– Я не фанат рабства, – огрызается Чума, голос хриплый, низкий, гневный.

И я уверен, что он тоже не фанат грязных пальчиков в пирогах.

Гио хохочет коротко, хрипло:

– Ну, так вышло. Тут это часть жизни. Особенно когда речь об омегах.

Верхняя губа Чумы чуть приподнимается – почти незаметная, но презрительная гримаса.

– И тебя это устраивает? – бросает он холодно. – Наживаться на чужих страданиях?

Глаза Гио узко щурятся, взгляд становится жёстким, непробиваемым.

– Слушай, дружок. Я не знаю, кем ты себя воображаешь, но давай проясним одну вещь, – произносит он, не отрывая взгляда от Чумы. – Я с Советом дела не веду. Ни сейчас, ни когда-либо. И, между прочим, единственная причина, по которой я не пустил тебе пулю между глаз, как только ты вошёл, – это он. – Он кивает на меня. На его лице расползается медленная, злая ухмылка. – От тебя за километр воняет солдатнёй.

Глаза Чумы сужаются, рука едва заметно дёргается над ножом, но он молчит.

– Мы не планируем задерживаться, – вставляю я, пытаясь сгладить острые углы. – Получим, что нужно, и нас здесь больше не будет.

– Будете “не здесь” навсегда, если ваши хозяева в Совете узнают, что вы задаёте такие вопросы, – лениво поднимает бровь Гио.

– Это угроза? – рычит Чума.

Я бросаю на него взгляд сбоку: остынь, долбоёб.

Он меня, конечно, не слышит.

Гио лишь ухмыляется.

– Дружеское предупреждение. Если бы это была угроза – вы бы уже лежали трупами.

– Так ты не уверен, что они торгуют омегами? – возвращаю разговор в нужное русло.

Гио выдыхает, проводя ладонью по щетине на челюсти.

– Точно – нет. Но я бы не удивился. Эти ублюдки готовы на всё, лишь бы удержать власть.

Он замолкает на секунду, обдумывая что-то. Потом наклоняется вперёд, понижая голос:

– Ответов, которые вы ищете, у меня нет. Если Совет и занимается этим, они не настолько тупые, чтобы оставлять следы. Но если вам нужны доказательства… есть один человек, который может их иметь.

Я поднимаю бровь, но лицо держу спокойным:

– И сколько это будет стоить?

– Ничего, – бросает он. – Вообще. Вас здесь не было. И моего имени – нигде. Я не настолько ебанутый, чтобы оставлять следы на чём-то, связанном с Советом. Так что просто держите рот закрытым – и в расчёте.

Я фыркаю.

– Это я могу.

– Есть один наёмник, по кличке Ворон, – продолжает Гио, на редкость серьёзным тоном. – Много лет мотается по Внешним Пределам, психованный настолько, что пересекает границу с вашей Родиной туда-сюда, как будто там прогулочная зона. У него нос в каждом грязном деле, что проходит там. Если Совет отслеживает омег – это идёт через Вриссию. И если кто и знает, то только Ворон.

– Значит, он вриссианец? – уточняю.

– Нет, – ухмыляется Гио. – Но, без обид, если вы доберётесь до него живыми, пусть уж твой пафосный дружок занимается представлениями. Стоит тебе произнести пару слов этим акцентом – и он тебя пристрелит. Там… скажем так, плохая история между ним и твоей родиной.

– Без обид, – повторяю плоским тоном. – Где его искать?

Гио пожимает плечами:

– Последнее, что слышал – засел в укрытии на границе пустошей, недалеко от того, что осталось от Тревала. Но, Валек… берегись. Если Совет действительно в этом замешан – они играют до конца.

Тёмный смешок вырывается из моей груди, губы растягиваются в улыбку, острой как лезвие.

– Не беспокойся, Гио. Я привык иметь дело с монстрами.

Я поднимаюсь. Чума тут же занимает место рядом – тень, что идёт за мной.

Мы почти у двери, когда Гио громко бросает:

– И учтите, если Ворон снимет с вас кожу и сошьёт себе модную новенькую куртку – я вам ничего не говорил.

Я отдаю ему насмешливый салют и выхожу в тусклый коридор. Дверь захлопывается, замок щёлкает глухо и окончательно.

Мы идём обратно через узлы туннелей, и только когда слабый дневной свет тусклой поверхности бьёт нам в лицо, Чума говорит:

– Ты ему доверяешь?

– Гио? – я хмыкаю. – Доверяю? Нихрена. Он бы и родную мать продал, если бы цена была хорошая.

Чума наклоняет голову, даже сквозь шарф видно его недоумение.

– Тогда зачем обращаться к нему за информацией?

– Потому что в нашем деле информация – это валюта, – пожимаю плечами. – И при всех его минусах, информация у Гио почти всегда точная. Он не стал бы королём чёрного рынка, торгуя хернёй.

Чума хрипло фыркает – звук чистого отвращения:

– Значит, мы ставим жизнь на слова психопата.

– О, он психопат, – поправляю, усмехаясь. – Иначе мы бы не были друзьями.

Глава 7

ТЭЙН

Скользящий по улицам Столицы транспорт мягко гудит, его тонированные стёкла пропускают лишь приглушённый отблеск ухоженных парков и величественных зданий.

Я должен бы чувствовать что-то вроде ностальгии – возвращение домой, знакомые кварталы, архитектура, на которой я вырос.

Но вместо этого внутри – глухое, ненавязчивое, но непрекращающееся чувство тревоги.

Что-то здесь не так.

Словно сама основа этого города незаметно сместилась, пока меня не было.

Я бывал в Столице много раз за последние годы – отчёты, новые распоряжения, редкие визиты к отцу. Но сейчас… сейчас ощущение другое. Неправильное. Как будто воздух стал тяжелее, а стены роскошных зданий скрывают куда больше, чем кажется.

В голове снова и снова звучат слова Николая – этот ядовитый намёк на участие Совета в том, что они сами якобы презирают. Торговля омегами.

Эксплуатация самого отвратительного вида.

Я не наивен. Я знаю, что Совет готов на почти всё ради удержания власти. Мы – тоже не святые. Но я всегда верил, что Совет, границы и защита Райнмиха – это последний барьер между цивилизацией и хаосом Пустошей. Что все наши грехи – это цена, чтобы однажды люди получше могли построить новый мир.

Но это?

Это – дно даже для них.

Превратить омег в товар. В скот, который можно покупать, продавать и разводить по прихоти Совета?

Это мерзость.

Извращение того, чем должен быть Райнмих.

Вены под кожей пульсируют злостью. Часть меня хочет верить, что Николай соврал – что это была уловка, попытка сбить нас с курса. Но другая часть, более тёмная, прекрасно знает правду. Корень гнили слишком глубок. Слишком стар.

Реакция моего отца на пытки Айви – доказательство.

Транспорт замедляется и останавливается у высотного готического фасада Центрального Командования – шпили, камень, плющ. Я выпрямляюсь, загоняя мысли обратно. Сейчас не время для сомнений. Мне нужно ясное сознание и идеальная игра, если я хочу докопаться до сути этого кошмара.

Дверь открывается, и я выхожу на сияющий портик, поднимая взгляд на здание. Когда-то оно внушало мне гордость.

Теперь – больше похоже на мавзолей.

На памятник медленной смерти всего, за что мы должны были бороться.

За что, к чёрту, я вообще боролся?

Я отбрасываю мысль и вхожу внутрь. Гулкие залы, колонны, мрамор, бесконечные коридоры, где бюрократы мечутся меж солдат, словно муравьи. Лица у всех напряжённые, раздражённые, постоянно занятые.

У группы лифтов я провожу пропуск, кабина мягко взмывает вверх. Я закрываю глаза – глубокий, ровный вдох. Надо быть готовым к разговору.

К столкновению.

К бою.

Офис отца – на самом верхнем этаже. Вся комната – демонстрация сдержанной роскоши: дорогие полотна на стенах, мебель эпохи, аккуратно расставленная кругами. Резкий контраст с суровыми бункерами и полевыми штабами, где я провёл полжизни.

Забавно, что раньше это никогда не казалось мне неправильным.

Или… я просто не хотел замечать?

Мысль жалит. Сколько из этого оплачено кровью? Страданиями людей, которых Совет продавал, словно скот?

Я отгоняю это, когда секретарь поднимает взгляд. Её безупречная маска профессионализма едва заметно трескает.

– Командир Харгроув, – произносит она, поднимаясь. – Ваш отец на совещании, но я сообщу, что вы прибыли.

Она не успевает подойти к двери – та резко распахивается, и из неё выбегает молодой лейтенант. Лицо белое. Лоб в испарине. Глаза – полны ужаса.

Что за…?

Я видел отца злым. В ярости. Он умеет подавлять подчинённых одной лишь тенью своего голоса. Но сейчас… по тому, как этот офицер несётся прочь, будто за ним гналась смерть…

Отец в ярости.

И не просто в ярости.

Дверь снова распахивается.

– Тэйн! Внутрь.

Голос – как удар плетью.

Я встаю по стойке «смирно», подавляя странное смешение привычной дисциплины и растущей внутренней неприязни. И ещё – бунт. Тихий, едва заметный, но уже живой.

Выпрямившись, я шагну вперёд, входя в логово льва.

Отец сидит за своим массивным столом. Он будто занимает собой весь кабинет – такой же огромный, доминирующий, внушающий инстинктивный страх, как и всегда.

Закалённый войнами, легенда Райнмиха.

Генерал, который ковал меня с детства – жестко, беспощадно, без права на ошибку.

Его взгляд падает на меня – тяжёлый, оценивающий. Ищет слабость. Ищет трещину.

Он делает это с тех пор, как я родился.

– Генерал, – произношу я ровно, удерживая голос в нейтральном диапазоне. – Полагаю, ваше совещание прошло не лучшим образом?

Он фыркает – звук, поровну состоящий из презрения и раздражения.

– Ещё бы. Просто очередная бюрократическая херня от шавок Совета. Кажется, у них появились претензии к тому, как я веду некоторые дела, – рычит он, скривив губы.

В его словах есть нечто… скрытое. Подчёркнутая интонация, от которой у меня встают дыбом волосы на затылке. Он никогда не рассказывает даже столько.

Он догадывается? Понял ли он, что я знаю о грязных делах Совета и о его возможной причастности?

Я отгоняю паранойю, удерживая маску профессиональной отстранённости.

– Уверен, вы быстро всё уладите. Как всегда.

Его губы изгибаются в тонкую усмешку – больше оскал, чем радость.

– Приятно видеть, что вера в мои способности у тебя не пропала, сын.

Он откидывается в кресле, складывая пальцы домиком под подбородком и рассматривая меня взглядом, от которого невозможно уклониться.

– Кстати о способностях… хорошо, что ты зашёл. Я хотел поздравить тебя с успешно выполненной миссией. Похоже, всё прошло без сучка и задоринки.

Я коротко киваю.

– Да. Валек сыграл свою роль идеально, Николай остаётся полезным каналом.

– Отлично. – В его глазах вспыхивает хищный огонёк, от которого у меня в груди всё сжимается. – Эти поставки оружия хорошо подрежут так называемое “сопротивление”. Наши союзники на Периферии будут довольны.

Наши союзники.

Слова повисают между нами тяжёлым намёком.

Речь о боевиках и полуполевых диктаторах, которых Совет подпитывает, закрывая кольцо власти? Или об омега-торговцах, которых Совет использует, чтобы держать страну в узде?

Я сохраняю безупречное выражение лица.

– Уверен. Нельзя позволить мятежникам разрастись. Особенно таким, как Николай.

– Вижу, он произвёл впечатление, – хмыкает отец.

– Незабываемое, – отвечаю отработанным тоном холодного презрения.

Николай мне безразличен. Но человек, сидящий передо мной… вызывает куда большее отвращение.

Я обязан сохранять игру – иначе отец мгновенно учует слабину.

– Такие, как он, – говорю я, – причина, по которой мир за стенами превратился в помойку.

– Метко сказано. – Он кивает, одобрение вспыхивает в льдистых глазах. – Ты учишься, Тэйн. Наконец-то начинаешь видеть целостную картину, а не тонуть в деталях.

Я сжимаю зубы.

Он всегда умудряется вставить каплю яда – будто я каким-то образом был недостаточно хорош, недостаточно широкомыслящ, недостаточно… похож на него.

Но я проглатываю это.

Всё, что ему нужно – малейшая трещина. Малейший всплеск эмоций.

– Можно сказать, Периферия заставила меня многое переосмыслить.

– Например? – прищуривается он.

Я пожимаю плечами, спокойный, как лёд.

– Глубину угроз, с которыми мы сталкиваемся. Масштабы разложения. То, на что способны такие псы, как Николай.

Это – ловушка. Проверка. Наброшенная фраза, чтобы увидеть, дёрнется ли он, если ему есть что скрывать.

Отец едва заметно смещается в кресле.

– Ах да. Мятежники – мерзкие твари. Всего лишь озверевшие животные, кусающееся отребье, пытающееся подорвать цивилизованный мир.

Отрицание. Уход от ответа. Всё это завернуто в тот самый шовинистический бред, которым Совет десятилетиями кормил массы.

Во мне поднимается волна отвращения – от того, как легко он превращает ложь в благочестивую проповедь.

Я знаю, когда он лжёт. Знал всегда.

Просто… раньше не хотел видеть. Теперь – вижу всё.

Гнев поднимается во мне волной – обжигающей, едкой. Я хочу бросить ему правду в лицо. Раздавить маску, которую он носит всю жизнь.

Но пока рано.

Сначала нужно найти доказательства. А потом я обрушу этот гниющий трон на его голову.

Поэтому я просто киваю.

– Разумеется. Мы не можем позволить их влиянию расти. Мы их раздавим. И с этим новым каналом у нас есть все инструменты.

Его выражение смягчается – снова привычная самоуверенность.

– Именно так, сын. С тобой во главе – я не сомневаюсь ни на секунду.

Он поднимается, обходя стол. На секунду я готовлюсь к нападению – инстинкт, отточенный годами рядом с хищником.

Но он лишь кладёт тяжёлую ладонь мне на плечо.

– Кстати о твоём руководстве, – произносит он медленно. – Есть ещё одно, что я хотел обсудить.

Все мышцы у меня под кожей напрягаются, словно струны, готовясь к тому, какая новая мерзость вот-вот откроется передо мной...

– Да?

– Эта омега, которую ты… приобрёл. – Его губы скривились, будто слово само по себе неприятно ему на вкус. – Она была с вами на миссии, верно?

Я напрягаюсь. Но виду не подаю. Не могу позволить, чтобы хоть тень слабости прорвалась наружу. Поэтому заставляю себя выдохнуть, выпрямиться и встретить его взгляд демонстративным безразличием.

– Не скажу, что понимаю, зачем она понадобилась Совету, но да. Была.

– И она была покорна? – уточняет он.

Я могу сказать, что он тщательно анализирует каждое моё слово – до такой степени, что я начинаю задумываться: а не он ли на самом деле предложил взять её с собой, просто прикрывшись «желаниями» Совета?

С этой мыслью я сожалею, что проявил хоть какое-то сопротивление. Любой намёк на то, что Айви – это то, через что он может ударить по мне. Он воспользуется малейшей трещиной в моей броне и обратит её в оружие против меня.

Поэтому я закапываю истину глубоко, пряча её под слоями показного безразличия.

– Да, – отвечаю я. – Сначала были некоторые трудности, но после того, как Чума надел на неё ошейник, она послушна.

– Понимаю. – Его глаза сужаются, оценивающий взгляд скользит по мне с новой интенсивностью. —И ты правильно с ней управляешься? Мне бы не хотелось, чтобы всё время и ресурсы, вложенные Центром в её подготовку, пропали даром.

Тонкий укол, замаскированный под заботу о “ценном активе” Совета – на деле же это насмешка над моими способностями. Я с трудом сдерживаюсь, челюсть напрягается от желания огрызнуться.

– Разумеется, – выдавливаю я, и слова на вкус как яд.

Он приподнимает бровь с издёвкой, явно сомневаясь.

– Правда? А по тому, что я слышал, эта была… проблемной. Даже по меркам Центра. Если она слишком для тебя сложна, есть и другие варианты. Учреждения, лучше приспособленные к её… особенностям.

Острая, животная паника пронзает меня при невысказанном намёке.

Размножительные комплексы.

Туда отправляют омег, которые слишком непокорные или “неудобные”. Мысль о том, что омегам угрожают этим местом даже в самом Центре, всегда вызывала у меня отвращение – и это было ещё до того, как я узнал, что Центр сам по себе – дыра. И теперь я могу лишь представить, каким настоящим адом являются эти комплексы, если ими пугают даже тех несчастных омег.

Представить Айви там… достаточно, чтобы я с размаху пробил стену кулаком.

Но я не могу – не здесь. Не перед этим «альфой», который без колебаний отправил бы её в тот ад.

Поэтому я заставляю себя дышать. Подавить бушующий огонь эмоций, пока не смогу ответить с той холодной ровностью, которой на самом деле не чувствую.

–В этом нет нужды, – говорю я, отмеряя каждое слово. – Сначала она была норовистой, но теперь – кроткая как котёнок. Не хочу, чтобы кто-то подумал, что Призраки не способны укротить одну маленькую омегу.

Бешеный котёнок с ножами вместо когтей – но это ему знать незачем.

И тем более он не должен знать, что мне это нравится.

Как бы я ни старался, он не поверит в моё полное равнодушие – значит, лучше всего – пусть думает, что вопрос исключительно в моей гордости.

Ложь на вкус как пепел. Как яд. Но это язык эго альфы – единственный, который он понимает. И уж точно безопаснее, чем позволить ему подумать, будто я забочусь о ней.

Он смотрит на меня мгновение, затем коротко кивает.

– Хорошо. Я сообщу Совету, что задание пока проходит успешно.

Невысказанная угроза висит в воздухе, тяжёлая и очевидная.

Сорвёшься – будут последствия.

Прежде чем я успеваю ответить, в дверь раздаётся тихий стук. Секретарь моего отца просовывает голову внутрь, лицо напряжено тревогой, едва скрываемой улыбкой вежливости.

– Сэр, простите, что прерываю, – говорит она, взгляд беспокойно мечется между нами. – Но генерал Корвальд здесь, и он… ну, он очень настаивает на разговоре.

У моего отца дёргается мышца на челюсти – первое внешнее проявление раздражения, бурлящего под поверхностью.

– Разумеется, – бурчит он. – Как всегда.

Он поворачивается ко мне, выражение вновь становится гладким, почти спокойным.

– Похоже, долг зовёт, Тэйн. Подожди здесь, пока я разберусь с этим… вмешательством. Мы продолжим разговор за обедом.

Я киваю, натягивая маску бесстрастного согласия.

– Конечно. Я буду здесь.

Он разворачивается и выходит из кабинета, дверь за ним закрывается с глухим, окончательным звуком.

Я остаюсь стоять в тишине, ощущая тяжесть нашего разговора, давящую на плечи. Медленно выдыхаю, позволяя напряжению уйти из тела. Мой взгляд сразу же скользит по кабинету – как только мы остаёмся одни.

Власть. Богатство. Всё выставлено напоказ.

Лакированный стол из красного дерева, кожаные кресла, полки, заставленные бесценными томами и артефактами.

Почти не отдавая себе отчёта, я двигаюсь к столу, пальцы проходят по полированной поверхности.

Желание копать глубже, найти правду, скрытую от меня все эти годы, – непреодолимо. Я знаю, что это риск. Если отец поймёт, что я роюсь в его личных документах – последствия будут. Как минимум.

Даже сын генерала не выше наказания за подобное предательство.

Но я уже не могу остановиться. Мне нужно знать. Нужно получить доказательства.

Я выдвигаю верхний ящик, и дыхание перехватывает в горле, когда я вижу аккуратно разложенные папки. Большинство подписаны безобидными названиями: бюджетные отчёты, кадровые дела, оперативные сводки.

Но там, в самом конце, спрятана тонкая папка с единственным словом, которое сразу кажется неуместным в подобном месте.

Поставки.

Я вытаскиваю её, сердце стучит о рёбра, когда я раскрываю папку.

Первая страница – служебная записка, датированная всего несколькими неделями ранее. Адресована моему отцу, от некой доктора Элизы Дюван.

Генерал Харгроув,

Рада сообщить, что договорённость, которую мы обсуждали при последней встрече, продвигается по плану. Последняя партия омег из Центра проявила себя как полностью соответствующая требованиям.

Наши союзники во внешних территориях выразили живой интерес к приобретению этих активов для собственных целей, и, полагаю, мы можем использовать это для получения дополнительного финансирования и ресурсов. Я позволила себе составить предварительный контракт, который прилагаю для ознакомления.

С нетерпением жду возможности обсудить это подробнее на следующей встрече.

С уважением,

д-р Дюван

Я смотрю на текст, и в животе опускается тяжёлый, тошнотворный ком.

"Подготовка". "Активы".

Они говорят об омегах как о… вещах. О товарах, которые можно покупать и продавать, использовать и выбрасывать по прихоти.

И Центр Перевоспитания поставляет их. Превращает невинных омег в покорные игрушки для развлечения так называемых союзников Совета.

Мой отец не просто закрывает глаза. Он не просто косвенно вовлечён.

Он тот, кто отдаёт чёртовы приказы.

Горечь подступает к горлу, горячая и едкая. Я хочу заорать. Разбить стол. Вывернуть всё это дерьмо наружу.

Но я не могу дать отцу понять, что я это видел. Нельзя дать ему даже намёк, что я начал распутывать его гнилую схему.

Я делаю глубокий, дрожащий вдох и, с руками, которые лишь немного дрожат от ярости, тихо снимаю несколько снимков на аналоговую микрокамеру, спрятанную в моём тактическом ремне – единственный способ сохранить доказательства, не подвергаясь отслеживанию Столичной сети. Затем кладу папку точно туда, где она лежала.

Мне нужно уйти отсюда. Нужно уйти как можно дальше от этого чудовища, притворяющегося человеком. От человека, который воспитал меня, который якобы учил меня чести, долгу и служению. От человека, который лгал мне всю мою жизнь.

Чёрт. Как я скажу об этом Призраку?

Их отношения и так натянуты, но всё же… это тот, кто когда-то спас ему жизнь. Пусть он, возможно, никогда не любил моего брата – и я сомневаюсь, что любил меня – но он всё ещё наш отец.

Я выхожу из кабинета быстрым шагом, мои ботинки стучат по отполированному мрамору.

Секретарь поднимает взгляд, её брови морщатся от непонимания.

– Командор Харгроув? У вас всё в порядке?

Я натягиваю напряжённую, неестественную улыбку – лицо чувствуется будто деревянным.

– Всё хорошо. Просто вспомнил, что нужно кое-что срочно сделать. Передайте моему отцу, что обед придётся перенести.

Я не жду её ответа – не доверяю себе достаточно, чтобы скрыть бурю внутри. Я просто иду дальше, ускоряя шаг, пока почти не бегу – лишь бы как можно быстрее покинуть это место.

Айви.

Мысль о ней, о том, что она пережила от рук Центра… от рук таких, как мой отец… Это как нож под рёбра. Жгучая, скручивающая боль, от которой хочется осесть на колени.

Я не знал её тогда. Но чувствую, что подвёл её. Не защитил. Не уберёг от монстров, прячущихся в тени этого искажённого мира.

Но больше – никогда. Я не позволю им снова причинить ей боль. Не позволю использовать её, ломать, превращать в пешку в их отвратительных играх.

Я защищу её любой ценой. И спасу каждую омегу, такую как она. Даже если ради этого мне придётся сжечь всё, что я считал своей жизнью, до основания.

Даже если мне придётся выступить против собственного отца.