Текст книги "Безумные Альфы (ЛП)"

Автор книги: Ленор Роузвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 23

ПРИЗРАК

Кровь брызжет.

Кости хрустят.

Крики отзываются эхом.

Мои кулаки вминают плоть.

Зубы рвут горла.

Ботинки дробят черепа.

Солдаты прут.

Ещё.

Ещё.

Бесконечная волна белой формы и чёрного оружия.

Я реву.

Звук рвётся из моего искалеченного горла.

Сырой.

Первобытный.

Они боятся.

Хорошо.

Так и должно быть.

Раздаётся стрельба.

Пули звякают о тактическое снаряжение.

Некоторые находят плоть.

Мне плевать.

Боль – ничто.

Старый друг.

Я иду вперёд.

Тела летят.

Конечности ломаются.

Я должен добраться до неё.

Айви.

Моя омега.

Моя пара.

Они забрали её.

Трогали.

Они заплатят.

Солдат замахивается шоковой дубинкой.

Электричество трещит.

Я хватаю его руку.

Проворачиваю.

Кость ломается.

Его крик обрывается, когда я вбиваю его в ствол дерева.

Раз.

Два.

Он обвисает.

Отбрасываю.

Идут ещё.

Всегда ещё.

Красные трассирующие дротики торчат из меня.

Зрение плывёт.

Красное.

Всё красное.

Руки хватают.

Стряхиваю.

Зубы скрежещут.

Мышцы рвутся.

Я пру дальше.

Шаг.

Ещё шаг.

Пуля находит щель в броне.

Огонь расцветает в боку.

Неважно.

Двигайся.

Крюки впиваются в плоть.

Цепи вьются, как змеи.

Холодные.

Жёсткие.

Неподатливые.

Цепь на шее дёргает голову вперёд.

Я падаю на колени.

Цепи фиксируют.

Руки прижаты к бокам.

Мышцы скручены.

Ярость кипит.

Звериная буря, запертая в коже и костях.

Беспомощный.

Слабый.

Жалкий.

Пойман, как бешеный пёс.

Из меня торчат шипастые иглы с красными оперениями.

Седативы уже работают.

Но в воздухе – запах Айви.

Она боится.

Она дерётся.

Она жива.

Её ещё можно спасти.

Я не усну.

Не сейчас.

Солдаты окружают.

Лица перекошены от отвращения.

Глаза распахнуты – страх и восхищение.

Их тошнит.

Но отвести взгляд они не могут.

Один подходит.

В руке устройство.

Он морщится, поднимая его, как оружие.

Полоса синего света скользит по моему лицу.

Сканирует изуродованные черты.

Устройство щёлкает.

Солдат резко отшатывается.

– Говорит, что это актив номер 0663.

– Тот самый, что разнёс лабораторию Витоскик?

– Блядь. На него выписан ордер.

– Думаешь, за него награда?

Смех. Жестокий. Издевательский.

Солдат подходит слишком близко.

Рывок.

Острые зубы щёлкают.

Я отрываю руку от тела.

Кровь льётся по моему искалеченному горлу.

Солдат орёт.

Воет.

Захлёбывается криком.

Другой бьёт меня дубинкой по голове.

Мир крутится.

Ботинок врезается в рёбра.

Боль взрывается.

Воздух вылетает.

Не могу вдохнуть.

Ещё удар.

И ещё.

– Заткните его, пока он кому-нибудь глотку не вырвал.

Руки хватают.

Я дёргаюсь.

Рычу.

Скрежещу острыми зубами.

Промах – на считанные сантиметры.

Холодная металлическая клетка смыкается на челюсти.

Щёлк.

Заперто.

Не могу кусать.

Не могу защищать.

Бесполезен.

Удар в спину валит меня вперёд.

Щёлк.

Вспышка.

Камеры.

Солдаты позируют.

Ухмыляются.

Охотники со своим трофеем.

Их мутит, когда они смотрят на меня.

Отвращение.

Зелёные лица.

– Вот пусть пацаны дома увидят этого уродливого ублюдка.

– Вблизи он ещё хуже.

– Как эта хрень вообще жива?

Существую.

Не должен.

Ошибка.

Аномалия.

Чудовище.

Один солдат наклоняется ближе.

Молодой.

Красивый.

Идеально ровные, гладкие зубы сверкают в ухмылке.

– Ну что, рад вернуться домой, урод?

– Скучал по тестам и экспериментам?

– Не то чтобы у кого-то ещё была причина захотеть тебя тронуть.

Нет. Нет. НЕТ.

Дом – это Айви.

Только Айви.

Я никогда туда не вернусь.

Никогда.

Снова – нет.

Сердце колотится.

Кровь ревёт.

Зрение заливает красным.

Я тяну цепи.

Металл скрипит.

Кожа рвётся.

Кровь сочится.

Мало.

Слишком слаб.

– Ого, он взбесился, – говорит солдат.

– Думаешь, он нас понимает?

– Да не. Это не та тварь, что думает.

Другой солдат.

Постарше.

Лёгкая ухмылка.

Мёртвые глаза.

– Надо бы его здесь разобрать. Посмотреть, что внутри.

Дыхание сбивается.

Слишком резкое.

Слишком частое.

И я вдруг ловлю себя на том, что не хочу смерти.

Не хочу быстрой пули.

Пусть заберут меня.

Пусть сделают со мной что угодно.

Потому что пока они забирают меня живым…

Я могу спасти Айви.

Мышцы расслабляются.

Воздух выходит со свистом.

Я заставляю себя успокоиться.

Стать покорным.

Тихим.

– Командование по связи сказало – нужен целым.

В его голосе – разочарование.

Он хотел бы вскрыть меня прямо здесь.

Возможно… они все этого хотят.

– Как думаешь, что с ним сделают в лаборатории?

Этот звучит встревоженно. Молодой.

– Кого это ебёт? Это не человек.

Солдаты болтают.

Слова плывут.

Пустые.

Бессмысленные.

Пока...

Крики вдалеке.

Рычание.

Визг.

– Стой!

– Актив брать живым!

– Усыпить его!

Голос Валека перекрывает гул.

– Уберите от меня свои грязные руки!

Актив?

Валек – как я?

Валек – брат?

Ещё крики.

Глухие удары кулаков по плоти и костям.

Потом – тишина.

Солдаты расслабляются.

Успокаиваются.

– Хорошая работа, парни. Целый поезд груза, который нам даже не пришлось пускать под откос самим, – и в придачу два сбойных актива и миленькая омега.

Хлопки по ладоням.

Свист.

Удары кулаками.

– Может, нам ещё и трахнуть её дадут, – глумится солдат.

Кровь стынет.

Как они смеют говорить о ней так?

Хочу рвать.

Крушить.

Уничтожать.

Но нет.

Лежать.

Тихо.

Спокойно.

Выжить.

Ради неё.

– Грузите их! Выдвигаемся!

– Куда везём?

– В лабораторию Царвичк, сразу за границей.

– Омегу-суку там подержим для обработки.

Айви.

Какого хрена они смеют так её называть.

Мышцы напрягаются.

Но я лежу.

Спокойно.

Выжить.

Ради неё.

Цепи тянут.

Мир кренится.

Меня швыряют в темноту.

Металлический пол.

Холодный.

Жёсткий.

Двигатель гудит.

Вентиляторы ревут.

Мы движемся.

Едем в ад.

Но Айви будет там.

И я её спасу.

Больше ничего не имеет значения.

Глава 24

АЙВИ

Я прихожу в себя рывком, голова раскалывается. Кажется, прошли всего секунды, но гул двигателей, рёв вентиляторов и ощущение движения сразу говорят мне – я в одном из ховеркрафтов (военно штурмовая/транспортная машина). Пытаюсь пошевелиться и понимаю: руки и ноги скованы металлическими наручниками.

Блядь.

Я заставляю глаза раскрыться полностью, моргаю, щурясь от жёсткого флуоресцентного света. Я в грузовом отсеке транспорта, вокруг – мрачные вриссийские солдаты. Их белая форма забрызгана кровью. Где-то – их собственной. Где-то… не их.

Желудок скручивает, когда воспоминания обрушиваются разом.

Поезд.

Дроны.

Призрак.

– Где он? – хриплю я, горло саднит. – Что вы с ним сделали?

Один из солдат поворачивается ко мне, губы кривятся в усмешке.

– Скоро узнаешь, омега.

Лёгкое, пренебрежительное безразличие в его тоне заставляет мою кровь вскипеть. Я оскаливаюсь, мечтая вырвать ему ёбаную глотку.

– Я задала вопрос, мудак.

Его рука дёргается к оружию, но другой солдат хватает его за предплечье.

– Не надо, – предупреждает она. – Командование хочет её целой.

Первый солдат хмурится, но отступает. Я откладываю это в памяти. Им нужна я живая. И невредимая. Это даёт мне хоть какой-то рычаг.

А Валек…

Может, он ушёл. Он бы не стал оставаться и драться. Я уверена, он растворился в лесу, как тень, в тот момент, когда понял – спасти меня невозможно.

Но не Призрак.

Призрак никогда бы не позволил им забрать меня, если бы был жив.

Я это знаю.

Сердце ухает куда-то в живот. Мне кажется, я сейчас потеряю сознание, меня вырвет – или всё сразу. И не только из-за боли в голове. Разговоры солдат то всплывают, то тонут в шуме, пока я изо всех сил пытаюсь не отключиться. Голова пульсирует, каждое их слово отдаётся ударами в черепе.

– …самый крупный улов…

– …поезд был битком…

– …Командование будет довольно…

Я заставляю себя сосредоточиться, ловя любой намёк на Призрака.

Но эти ублюдки осторожны. Они знают, что я слушаю. А значит – он может быть жив. Им не было бы смысла быть такими аккуратными, если бы они его убили.

По крайней мере, так я убеждаю себя.

Мне нужно держаться за надежду.

Сердце просто не позволяет думать иначе.

Слова Валека эхом звучат в голове, издеваясь. То, как он сказал, что я люблю Призрака. Я не думала, что люблю кого-то из них. Но после всего, что случилось… и сейчас, когда я боюсь за него больше, чем за себя…

Теперь я думаю, что люблю его.

Думаю, я люблю всю стаю.

Даже Валека. Именно поэтому его предательство так больно ударило.

Конечно, я осознаю это именно тогда, когда, возможно, больше никогда их не увижу. Жизнь жестока. Всегда была такой и будет – столько, сколько мне ещё осталось.

А осталось мне, возможно, совсем немного.

Если эти твари снова попытаются меня подчинить, продать, если попробуют ко мне прикоснуться… я откушу себе язык и захлебнусь собственной кровью.

Они думают, что смогут меня удержать?

Мило.

Ховеркрафт начинает снижаться, перепад давления закладывает уши. Я напрягаюсь, когда мы приземляемся с ударом, пробирающим до костей.

– На ноги, омега, – приказывает альфа-солдатка, дёргая меня за руку.

Я спотыкаюсь, когда меня толкают к выходу – связанные ноги мешают идти. Люк с шипением открывается, и передо мной возникает ослепительно белый коридор. У меня сводит желудок.

Словно я снова в Центре Перевоспитания.

Меня ведут по бесконечным коридорам, каждый – точная копия предыдущего. Запах антисептика жжёт нос, вытаскивая наружу воспоминания, которые я так отчаянно пыталась похоронить.

Меня тащат дальше, по очередному бесконечному белому тоннелю, ступни едва касаются пола. Голова кружится, сознание мутное от того дерьма, которым меня накачали. Я пытаюсь сосредоточиться, запомнить маршрут, но всё сливается в одно – голые стены и беспощадный флуоресцентный свет.

Лабиринт, созданный, чтобы дезориентировать.

Чтобы сломать.

Мы проходим мимо двойных дверей, и я успеваю заметить за ними что-то похожее на медицинскую лабораторию. Едкий запах химикатов жжёт нос, меня подташнивает. Один из солдат усмехается.

– Что, омега? Учуяла что-то, что тебе не нравится?

Я плюю в него, целясь в глаза. Он дёргается назад, матерясь, и поднимает руку, чтобы ударить меня. Альфа-солдатка перехватывает его, сжимая запястье.

– Да ради всего святого, возьми себя в руки, – шипит она. – Хочешь потом объяснять Командованию, почему актив повреждён?

Актив.

Вот и всё, чем я для них являюсь.

Вещь, которую используют и выбрасывают.

Мы сворачиваем за угол, и из открытого проёма доносятся голоса. Я замираю полностью – даже дыхание останавливаю, натягивая слух в отчаянной попытке уловить хоть что-нибудь.

– Актив, который выглядит как мутировавший ёбаный зомби, в изоляторе. Понадобилось девять транк-дротиков, чтобы его уложить.

Сердце подпрыгивает, несмотря на жестокость в голосе.

Призрак. Это должен быть он.

Он жив.

– Чёрт, как он вообще ещё дышит после такого количества седатива?

– Хрен знает. Но Командование хочет его живым. Говорят, слишком ценный. Так что больше пока нельзя – риск передоза.

Облегчение накрывает меня волной – и тут же сменяется холодным ужасом. Если им нужен Призрак живым, значит, ничего хорошего его не ждёт. А значит, Валек был прав насчёт его происхождения. Сердце сжимается от боли за него. Что он сейчас чувствует?

Но он жив.

Я могу лишь надеяться, что он знает – я тоже.

Меня заталкивают в небольшое помещение, напичканное сканерами и медицинским оборудованием. Там ждёт бета в лабораторном халате, с жёстким лицом, нетерпеливо постукивая ногой.

– Наконец-то, – огрызается она. – Готовьте её. Мы выбиваемся из графика.

Меня швыряют на холодный металлический стол и фиксируют толстыми кожаными ремнями. Я бьюсь и кричу, но это бесполезно.

Бета подходит со шприцем, и я оскаливаюсь.

– Попробуй, сука. Я вообще-то умею откусывать пальцы.

Она закатывает глаза.

– Очаровательно. Лежи спокойно. Небольшой укол…

Игла входит в руку, и я шиплю от боли. То, что она вводит, жжёт, растекаясь по венам. Зрение плывёт, комната начинает кружиться.

– Что… что ты со мной сделала? – бормочу я, язык словно чужой во рту.

– Просто небольшой коктейль, чтобы ты была покладистой, – отвечает она, голос доносится будто издалека, эхом. – Не можем же мы позволить тебе устраивать проблемы, правда?

Я пытаюсь сопротивляться препарату, но бесполезно. Конечности тяжелеют, мысли вязнут. Я смутно осознаю, как у меня берут кровь, как водят по телу разными устройствами. Кто-то разжимает мне челюсти, проводя тампоном по внутренней стороне щеки. Кто-то другой обрабатывает ожоги на руке, покрывая их жидкостью, которая застывает второй кожей. Я смутно понимаю, что могу сжать и разжать пальцы по команде – и это всё.

Время теряет всякий смысл. Проходят ли минуты или часы – не знаю. Когда меня наконец освобождают от ремней, ноги подгибаются, и я оседаю на солдата, который тащит меня вверх.

– Смотрите-ка, сука наконец-то стала дрессированной, – ухмыляется один из них.

Мне хочется зарычать, ударить, но тело не слушается. Меня наполовину тащат, наполовину несут по очередным одинаковым коридорам. Мы проходим мимо других камер – большинство пустые. Но в одной я успеваю заметить спутанные волосы и блестящие глаза. Какой-то несчастный, доведённый до звериного состояния пленом и бесконечными экспериментами.

Наконец мы добираемся до моей камеры. Маленькая, голая – только тонкий белый матрас на полу и унитаз в углу. Меня закидывают внутрь, как мешок мусора. Я падаю, не успев выставить руки.

Дверь закрывается с резким шипением.

Я одна.

Я лежу так, кажется, целую вечность, ожидая, когда препарат начнёт отпускать. Медленно, мучительно, чувствительность возвращается в тело. Туман в голове рассеивается. Я приподнимаюсь на дрожащих руках, сдерживая тошноту.

Камера примерно восемь на десять футов. Гладкие белые стены. Один потолочный светильник, который не гаснет и даже не мигает. Стена, выходящая в коридор, – сплошное стекло в несколько дюймов толщиной. Ни капли приватности.

Это место создано, чтобы дезориентировать.

Чтобы ломать.

Но я уже была в таких местах. Они не сломали меня тогда – и не сломают сейчас.

И на этот раз у меня есть больше, чем раньше. У меня есть стая, которая меня ищет. Я знаю это. Мне не нужно гадать. В этом у меня нет сомнений. Как бы я ни ненавидела своё сердце за предательство, Призраки – мои пары.

И один из них находится здесь. За этими самыми стенами.

Стенами, которые не удержат нас вечно.

Я ползу к матрасу и валюсь на него со стоном. Всё тело ноет, обожжённая рука жжёт и покалывает, голова гудит. Если я не отдохну хоть немного, я не смогу думать.

Не смогу планировать.

Не смогу сбежать.

Крики и вой где-то дальше по коридору должны бы сделать невозможным даже мысль о том, чтобы закрыть глаза. Но веки всё равно тяжелеют – усталость просачивается в кости. Я борюсь со сном, зная, что должна оставаться настороже, но тело меня предаёт.

И как раз в тот момент, когда я почти проваливаюсь, краем глаза улавливаю движение.

Я моргаю, заставляя себя сфокусироваться на камере напротив. Сначала там лишь тени, но когда зрение проясняется, я различаю массивную фигуру, прикованную цепями к стене.

У меня перехватывает дыхание.

Зверь передо мной не похож ни на что, что я когда-либо видела. Под два с половиной метра ростом, жгуты мышц перекатываются под кожей, исполосованной шрамами. Самое жуткое – Y-образный шрам от ключицы до пояса его рваных серых штанов. Такой, будто ему сделали нечто вроде вскрытия… пока он был жив. Некоторые другие рубцы напоминают следы когтей, и мне требуется мгновение, чтобы понять – скорее всего, он оставил их сам. Они совпадают по форме и размеру с изогнутыми стальными когтями на железной перчатке его правой руки. Шипастые пластины тянутся вверх по всей руке до самого плеча, врастая в изуродованную мышцу.

Железные стержни пронзают его верхнюю часть спины, торчат, как гротескные копья. Любое движение должно разносить по его огромному телу волны боли – и я не могу не думать, что именно поэтому он стоит неестественно неподвижно. Его лицо – если оно у него вообще есть – скрыто за железной маской. Гладкая, безликая плита металла, лишь два отверстия для глаз, которых я не вижу.

Желудок скручивает, когда я представляю постоянную боль, в которой он живёт. Как он вообще ещё дышит?

Словно почувствовав мой взгляд, глазницы маски внезапно оживают. За ними вспыхивает жуткий, бледно-голубой свет, лишь частично скрытый неровными прядями белых волос, падающих на маску и задевающих широкие плечи.

Он смотрит на меня.

Я замираю, не в силах отвести взгляд. В этом взгляде есть такая сила, что она пригвождает меня к месту – даже сквозь безличную преграду маски. Осталось ли там хоть что-то человеческое, за этими светящимися глазами? Или то, что с ним сделали, выжгло всё, оставив лишь ярость и боль?

Между нами тянется тишина – тяжёлая, давящая. Мне хочется сказать хоть что-нибудь, что угодно, но горло сжимается.

– Привет, – наконец выдавливаю я, устало улыбаясь. Это почти ничего. И, возможно, для него – совсем ничего. Но это всё, что у меня есть.

Он слегка шевелится – и это движение запускает цепную реакцию. Железные стержни в его спине скребут по стене с леденящим душу визгом. Цепи, обвивающие его мощную шею и торс, глухо звякают и гремят. Поршни в механической руке шипят и щёлкают, когда он сжимает когтистые пальцы железной перчатки. Каждый коготь длиной с моё предплечье, зловеще изогнутый и острый, как бритва.

Но он не бросается на стекло.

Не бьётся в цепях.

Он просто… смотрит. Ждёт.

Чего – я не знаю.

Мой взгляд снова возвращается к этим ужасным копьям, торчащим из его спины. Я пытаюсь представить разум, способный придумать такую пытку – не говоря уже о том, чтобы воплотить её. Даже слухи об экспериментах в этих местах не идут ни в какое сравнение с реальностью передо мной.

Слова Валека всплывают в памяти, накрывая разом.

Это должен быть Рыцарь. Он выглядит именно так.

Я должна бы быть в ужасе. Всё в этом существе кричит об опасности. Но, глядя в эти светящиеся глаза, я чувствую что-то знакомое. Ярость. Боль. Одиночество. Я видела те же эмоции в глазах Призрака. В своих собственных – отражённых в стерильных зеркалах и металлических поверхностях Центра Перевоспитания.

Низкое, гулкое рычание зарождается в груди Рыцаря. Сначала это вибрация, которую я чувствую через пол. Потом звук нарастает, заполняя пространство между нами. Угроза в нём несомненна. Но под агрессией я улавливаю ещё кое-что.

Боль.

Растерянность.

Может быть… даже страх.

Он в ловушке так же, как и я. А может, и сильнее. По крайней мере, я могу свободно двигаться в своей камере. Он же прикован к стене, как зверь, и каждое движение для него – мука.

Несмотря на усталость, я делаю нерешительный шаг ближе к стеклу, игнорируя каждый инстинкт, вопящий мне отступить. Его рычание усиливается – глухой звук из самой преисподней, – но я заставляю себя не отступать.

Я прижимаю ладонь к стеклу. Открытой рукой. Универсальный жест мира.

– Меня зовут Айви, – продолжаю я, говоря медленно и отчётливо. – А тебя?

Долгую секунду – никакой реакции.

Потом, с мучительной медлительностью, он поднимает человеческую руку. Сантиметр за сантиметром она движется к стеклу, разделяющему нас. У меня перехватывает дыхание, когда его огромная ладонь прижимается к преграде, зеркаля мою.

И тут начинается ад.

Сирены взвывают, их вой врезается прямо в череп. Вспыхивают красные аварийные огни, заливая всё инфернальным светом. Но хуже шума, хуже света – то, что происходит дальше.

Скрытые в потолке сопла в камере Рыцаря с шипением раскрываются. В считанные секунды оттуда хлещет мутно-зелёно-жёлтый газ, заполняя пространство вокруг него. Тело Рыцаря каменеет, мышцы сковывает, как только газ касается кожи. Он отшатывается от стекла с искажённым от боли рёвом, броня гремит при каждом тяжёлом шаге, механическая рука хлещет по стенам, вырывая в них борозды. Копья в его спине скрежещут о кости, пока он корчится.

Кислота подступает к горлу. Я прижимаю ладонь ко рту, сдерживая рвоту, когда в вентиляцию просачивается вонь газа – едкая, химическая.

– Прекратите! – кричу я, колотя кулаками по стеклу. – Вы его убиваете!

Но никто не приходит.

Никто не слушает.

Рыцарь падает на колени. Пол дрожит подо мной, я отшатываюсь, едва не падая, хватаюсь за край матраса. Цепи на его шее и торсе натягиваются с металлическим визгом, дёргая его назад, как марионетку на жестоких нитях. Голова опускается, подбородок падает на грудь. Жуткое голубое свечение за маской мерцает… и гаснет.

Но я всё ещё вижу, как поднимается и опускается его огромная грудь. Всё ещё слышу тяжёлое дыхание. Я не могу отвернуться. Не могу закрыть глаза. Каждый инстинкт орёт – отвернись, свернись в углу, притворись, что этого нет.

Но я заставляю себя смотреть.

Смотреть.

Быть свидетелем этого ужаса.

Потому что кто-то должен. Потому что никто не должен страдать в одиночку.

Газ продолжает литься, безжалостно. Дыхание Рыцаря становится всё более рваным, каждый вдох – влажный, хриплый, от которого по коже бегут мурашки. Сколько они ещё будут держать это, прежде чем он умрёт?

– Пожалуйста, – шепчу я, прижимаясь лбом к стеклу. – Пожалуйста, остановитесь.

Словно в ответ на мою мольбу, сопла в потолке с шипением закрываются. Сирены резко обрываются, оставляя после себя звенящую тишину. Аварийные огни гаснут, возвращая нас под беспощадный флуоресцентный свет.

Долгую секунду ничто не движется. Рыцарь остаётся на коленях, удерживаемый вертикально только цепями. Я задерживаю дыхание, вслушиваясь, ловя любой признак жизни из камеры напротив.

– Давай… – шепчу я. – Дыши. Пожалуйста, дыши.

И словно он меня услышал, грудь Рыцаря резко расширяется в судорожном вдохе. Цепи гремят, когда он кашляет.

Он жив.

Блядь, он жив.

– Я вытащу тебя отсюда, – говорю я тихо. – Я ещё не знаю как, но вытащу. Клянусь.

Это не пустые слова.

Призраки идут за мной.

И когда они придут – за всё придётся заплатить.