Текст книги "За Кубанью (Роман)"

Автор книги: Лазарь Плескачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– Присядем? – Улагай указал на поросшее мхом бревно. – Я давно хотел с тобой познакомиться.

Алхас воспринимает эти слова весьма своеобразно: он хохочет, показывая крупные, как ногти, желтые зубы. Смех его прокатывается по лесу, словно дальний гром.

– Что с тобой? – не выдерживает Улагай.

– Слышал я, что именно тебе поручали в тысяча девятьсот шестнадцатом году поймать меня. И еще собирался я с тобой познакомиться, когда ты гостил у князя Пшизова, мы тогда случайно разминулись.

– Я имею в виду не прошлое, а настоящее, – холодно замечает Улагай. – Тогда было одно, теперь другое. Время все изменило. Теперь мы равны, и у нас одинаковые обязанности перед народом.

– Мы равны только наполовину, – уточняет Алхас.

– Почему наполовину?

– Ты – пши, я – пшитль[3]3
  Пши – князь, пшитль – крепостной, буквально – «человек, который принадлежит князю».


[Закрыть]. Разве ты забыл об этом?

Улагай чувствует, что инициативой овладел Алхас и разговор принимает весьма нежелательное направление.

– Э, забудь ты об этом, – досадливо морщится он. – Я уже говорил, да ты и без меня знаешь: сейчас другое время. Есть у тебя какие-то мечты? Что ты больше всего любишь?

– Больше всего люблю хорошо пожрать. И выпить. И поспать с бабой. И чтобы баба была толстозадая… – Алхас в упор смотрит на Улагая: как-то князь проглотит эту пилюлю?

– В таком случае мы еще ближе, чем ты думаешь, – снисходительно улыбается Улагай. – У нас много общего. Если бы ты согласился быть моим гостем, я бы мог доказать тебе, что недостатки очень часто сближают людей куда больше, чем достоинства.

Что-то мудреное. Алхас не привык утруждать себя разбором таких сложных предложений. Но все же кое– что понял.

– Но пока тебе некуда меня приглашать… Понимаю, князь. Ну что ж, поехали ко мне, за столом обо всем договоримся.

Секундная, едва заметная пауза. «Не ловушка ли?» – соображает Улагай. И тут же отбрасывает это предположение. Нет, он ничем не рискует, зато увидеть может многое.

– Согласен! – Улагай поднялся. – Но условие: поеду к тебе. один. Ибрагим отправится по делам, а потом заедет за мной.

Алхас бросает на князя взгляд, полный уважения. Простой человек, он путает смелость с холодным расчетом.

– Эй, Аюб!

К ним подлетает юный всадник. Он таращит глаза на человека, имя которого ему известно с детства: вот он какой, Улагай!

– Поедешь с Ибрагимов на повозке. Выполняй его приказания.

Улагай вскакивает в седло. По лесу Алхас следует за ним. На опушке они останавливаются. Весь путь ехали не спеша, мирно беседуя.

– Вообще-то, с князьями мне не по пути, – признался Алхас. – Но ты мне нравишься. Рад, что наши дороги тогда не сошлись. Поговорим о деле. Что ты хочешь получить? Зачем я тебе?

– Я хочу, чтобы ты выполнял мои задания. Главное – нарушить связь аулов с городом, парализовать Советскую власть в аулах.

– Понятно. – Алхас придержал коня. – Если бедняк успеет получить землю, тебе тут делать нечего будет.

– Это еще как сказать, – нахмурился Улагай. Он возлагал большие надежды на национальные и религиозные чувства адыгов.

– Ладно, – махнул рукой Алхас. – Что будет со мной после победы? Смогу я спокойно дожить свой век?

– В почете будешь, – заверил его Улагай. – Служба своему народу в решающий час искупает все прошлые грехи. Как глава адыгейского государства я буду ориентироваться на Запад. Да, да. В правой руке кнут, в левой – пряник.

– Не заглядывай так далеко, Кучук, – заметил по простоте своей Алхас. – Когда дело дойдет до дележки, тебя могут и оттеснить – многие любят загребать жар чужими руками.

Улагай замолк. Ему показалось странным, даже зловещим, что бандит, с которым он связался только в силу безвыходных обстоятельств, которого надеялся использовать именно для загребания жара под свою сковородку, высказал мысли, неотступно тревожившие его самого. Что сейчас делает Султан-Гирей?

Задумался и Алхас. Действительно, служба народу в решающий час искупает прошлые грехи. Скрутить сейчас Улагая, доставить вместе с Ибрагимом в ЧК, разоружить белогвардейцев… Но тут перед глазами мелькнуло полное презрения лицо Нуха. В ушах зазвучали его укоризненные слова: «У нас один язык, и мы поймем друг друга». Зачем он пустил в ход клинок? Не лучше ли было договориться с Советской властью? Э, что после драки гадать. Уж теперь-то наверняка поздно, Нуха ему не простят.

А тем временем повозка с Ибрагимом и Аюбом не спеша двигается вперед. Ибрагим блаженствует, развалившись в сене.

– Ты, желторотый, – лениво позвал Ибрагим.

Аюб слегка повернул голову.

– Не обижайся, друг, – примирительно добавил Ибрагим. – Я тоже был желторотым, когда впервые взял в руки винтовку. А теперь кое-что узнал. Даже больше, чем кое-что.

Повозка добирается до развилки. Не получив никаких указаний, Аюб сворачивает влево.

– Нет чутья, желторотый, – протянул Ибрагим. – Направо.

– Направо – Адыгехабль. – В голосе Аюба Ибрагим различает новые оттенки. Пожалуй, это уже не любопытство, а радость. Значит, парень из этого аула. Ибрагим бывал там не раз, знаком со всеми богатеями, их сыновьями. А этого не знает.

– Кто твой отец? – осведомляется Ибрагим.

– Нурбий, – с некоторым удивлением произносит Аюб. – Ты что, знаешь его?

Вот простота. Черт их, всех этих нурбиев, запомнит.

– Сколько земли?

– Удобной пять десятин и десятина всякой ерунды.

Ибрагиму не ясно, что этому парню нужно в банде. Дезертир? Аюб отрицательно мотает головой – его не вызывали. – Желторотый! – выносит окончательный приговор Ибрагим. – Каким же ветром занесло тебя к Алхасу?

Каким ветром?

Аюб не знает, что ответить этому дотошному человеку. Биба говорила ему – не туда пошел… А вышло так. Ночью прибежал его друг Карох, вызвал во двор и что– то нашептал на ухо. Спросонья Аюб понял только одно: идем со мной, жизнь будет, какая другим и не снилась. Аюб заколебался было. «Эх ты, трус, – выругался Карох, – товарища в беде покидаешь». Аюб не стал спорить и последовал за Карохом. Но разве в этом кому-нибудь признаешься?

– Попал, и все… – сказал – и пожалел: понял, что сморозил глупость – действительно, желторотый птенец, вывалившийся из гнезда чуть раньше, чем оперился.

Ибрагим глядит на Аюба «по-улагаевски» – прищурясь. В последнее время он незаметно для себя стал перенимать внешние приметы поведения своего начальника. «Попал, и все…» Странный ответ. Каждый человек должен знать, куда и зачем идет. Ибрагим свою дорогу выбрал сам. К Улагаю он привязан, как темляк к шашке. Улагай его произвел в корнеты, приблизил, посвятил во все свои тайны. Он верит – Улагай любит его, как младшего брата. А уж он за Улагая готов пойти на любые пытки. Или атаман Фостиков. У того свои счеты с Советской властью – на одной земле им тесно, ставит ва-банк – или-или. А этот, желторотый? Глупость какая– то: попал… Он выпытывает у Аюба детали его побега к Алхасу и еще больше удивляется.

– Карох с кем-то поругался. С Нухом, кажется, с бывшим председателем, которого Алхас рубанул. Рассказать подробно не успел – во время перестрелки убили Кароха.

Аюбу хочется добавить, что он уже давно сожалеет об опрометчивом поступке, что ему хочется домой, но вовремя спохватывается: ничего хорошего эта откровенность не даст.

– Девка у тебя есть? – интересуется Ибрагим.

Аюб краснеет.

– Э, да ты действительно Желторотый. Спеши, а то ухлопают, как Кароха, и бабы не попробуешь.

Аюб совершенно растерялся: с этой Бибой узнаешь что-нибудь… Попробуй подступись к ней. Однажды попытался было, так стукнула, что вся смелость из головы вылетела. «Сегодня все решим», – думает он с ожесточением.

Начинает смеркаться.

– Как там у вас насчет жратвы? – допытывается Ибрагим.

– Найдется, – с некоторым колебанием отвечает юноша. – Конечно, не особенно… Сам знаешь – перед урожаем.

– Тпру… – командует Ибрагим. – Сворачивай к реке, поужинаем.

Аюб слегка отпускает лошадей. Тем временем Ибрагим достает из-под сена потертый саквояж и раскладывает на траве разную снедь, заставляет Аюба хлебнуть из своей фляги.

Перед дальнейшей дорогой Ибрагим снимает брезентовый верх и поворачивает мешок с тряпьем так, что одним краем он оказывается на борту повозки. Передняя часть мешка у него на коленях.

– Теперь не спеши. И никого не бойся. Возле тополей сворачивай в поле, поедем задами.

– Да у нас в ауле не только ночью, и днем никого не останавливают. И кому останавливать председатель-то теперь свой.

Вот что значит хороший глоток спирта. Аюб вдруг осознает то, о чем раньше и не догадывался: он храбрый парень, ему все нипочем. Язык так и чешется, так и чешется, ему хочется рассказать Ибрагиму, какая она занятная, эта Биба. Она и не отталкивает его, и близко не подпускает. Ладно, так было. Уж сегодня они наверняка договорятся. А нет – ко всем чертям. Аюб больше не позволит водить себя за нос.

– Бери правее, в жнивье, – слышится голос Ибрагима.

Правей так правей, Аюбу все равно. Больше он ждать не намерен. Не одна она на свете… Вот и его дом. Оставив карабин в повозке, Аюб перелезает через родной плетень, распахивает ворота, пропускает вороных. Ибрагим входит в тесную кунацкую. При тусклом свете коптилки отец Аюба Нурбий кажется старым, изможденным нуждой человеком.

– Сейчас что-нибудь сварганим, ребятки, – говорит он. – Спасибо, что не забываете.

Нурбий принимает Ибрагима за одного из дружков непутевого сына. Что ж, тем лучше. Но Аюба это не устраивает. Отец должен знать, что у него в гостях не кто– нибудь, а главный помощник полковника Улагая – знаменитый Ибрагим. Кто знает, что еще наболтал бы Аюб, если бы Ибрагим не сжал железной пятерней его руку чуть повыше кисти. Аюб осекается на полуслове.

– Мы есть не хотим, – вежливо извиняется гость. – Ваш сын немного выпил и все перепутал. Я фельдшер, у меня во фляге спирт. Увидел на дороге парня, подвез… – Он достает какую-то бумагу.

– Фельдшер, и ладно, – отмахивается от бумаги Нурбий. – Я ведь неграмотный, мне все равно.

– Мы немного погуляем по аулу и скоро вернемся. Пусть к повозке никто не подходит.

– Аллах с ней, – пугается Нурбий. – Будь спокоен, я ее сам охранять буду. Но, может быть, вам лучше никуда не ходить? В аул сегодня прибыли из города вооруженные люди.

Ибрагим подробно расспрашивает, на чем приехали, сколько, чем вооружены, что делают, где остановились.

– Мы все же прогуляемся, – говорит он. – Скоро вернемся.

За воротами обе фигуры сливаются с ночной темнотой. Идут медленно, Ибрагим придерживает Аюба за локоть. Ни одного встречного. У дома муллы Ибрагим оставляет своего спутника.

– Лезь в кусты, жди. Ни с кем не болтай.

Он стучит в калитку: раз-два-три, раз-два-три… Она мгновенно пропускает гостя. Буквально через минуту Ибрагим выходит.

– Теперь домой, Аюб, к девчонке завтра сбегаешь.

– Подожди хоть десять минут, – просит Аюб. – Это рядом, скажу два слова и уйду.

– Ладно, пошли.

На всякий случай, по совету Ибрагима, подбираются к дому Лю огородами. В маленькой кунацкой – огонь. Ого, у них гости. Может, у Бибы жених объявился? Пока он там воюет, у него невесту уведут. Он подкрадывается к кунацкой. Так и есть – жених! Надо же было оставить карабин в повозке. Аюб приглядывается. Эге, их двое, и один – русский. В углу винтовки, наверное, тех, что приехали.

Возвратившись, Аюб докладывает Ибрагиму обстановку.

– Нужно немного подождать, – решает тот. – Может, твоя девчонка сама выйдет, кликнешь.

Проходит несколько минут, и дверь домика отворяется.

– Она! – шепчет Аюб. – Смотри, какая красивая! Очевидно, у влюбленных зрение сильно обостряется.

Ибрагим не успел ничего разглядеть: черная тень движется по двору.

– Биба! – едва слышно окликает Аюб. – Биба! Тень замирает, прислушивается, нерешительно направляется к огороду, готовая в любую минуту отпрянуть в сторону, скрыться, поднять тревогу.

– Ты, Аюб? – Биба делает еще несколько шагов. – Я не пойду дальше.

Теперь и Ибрагиму кое-что заметно. У нее приятный голос, тонкая фигурка. Видно, девка что надо.

– Хочу поговорить с тобой, – нерешительно бормочет Аюб. – Скажешь ты мне что-нибудь определенное или нет?

– Хочешь поговорить, заходи в дом.

– У тебя гость… – ревниво замечает Аюб.

– Он тебя не тронет, не бойся. Это Максим.

Ибрагим автоматически отмечает в памяти: «Максим, русский. Его знают и не боятся».

– Я не один… – вдруг выпаливает Аюб.

– Сколько же вас? – Биба делает решительный шаг назад.

– Со мной товарищ.

– Заходите оба. Ну, ладно, тут постоим. Где он? Ибрагим, нащупав в кармане револьвер, выступает вперед. Они втроем подходят к калитке. Ибрагим разглядывает девушку. В темноте она кажется слишком смуглой. Но вот она поворачивается лицом к двери, теперь на нее падает тусклый свет. Ибрагим тяжело дышит: этот сосунок прав – такие красавицы встречаются не каждый день.

– Говорите, я погуляю, – решает Ибрагим. На глазах у такой девушки он не может шнырять огородами, как последний трус.

Разговор короткий. Ровно через минуту Аюб подходит к Ибрагиму. Сильно хлопает дверь дома.

– Уже? – удивляется Ибрагим. – Что-то быстро…

– А чего тянуть… Сказал, что мне у нее нечего делать.

– Это серьезно? – В голосе Ибрагима нескрываемый интерес.

– Сказал, и все! – хорохорится Аюб. – Мало баб, что ли…

Дальше идут молча. Во дворе все как и было – рядом с повозкой расхаживает Нурбий, лошади жуют сено.

– Поужинайте, ребята, – приглашает старик. – Все готово.

– Торопимся, отец, извини, – произносит Ибрагим.

Выходит худенькая женщина, сует Аюбу торбу с харчами. Губы плотно сжаты, сухие глаза: адыгейка на людях не может проявлять свою скорбь – на все воля аллаха, слезы оскорбляют его.

Аюб садится в повозку.

– Постой, – говорит Ибрагим, словно вспомнив что– то. – Ты ведь хотел передать отцу деньги. – Он сует Аюбу какой-то сверток и толкает парня под бок. – У них сегодня жалованье давали, – добавляет он. – А деньги ему там не нужны.

Сверток переходит к Нурбию.

– Держи свой карабин, Желторотый, – сердито шипит Ибрагим, когда они выезжают на улицу. – Может пригодиться.

Сам он пристраивается к пулемету. Но вот аул позади.

– Послушай, Ибрагим, зачем дал деньги отцу? Это нехорошо, я скажу, что деньги не мои.

– Дорогой мой! – хохочет Ибрагим. – Да понимаешь ли ты, кто ты? Ты бандит, ты должен грабить, понимаешь? Убивать и грабить. А ты от чужого отказываешься. Награбишь – отдашь.

Аюб таращит глаза. Дальше едут молча.

В доме лесника дым коромыслом. Улагай пьян, Алхас такой же, каким был днем. Говорят, желудок у него словно бурдюк – лей сколько хочешь, результат один. На третьем стуле – Ерофей. Красными осоловелыми глазами разглядывает он Ибрагима, на лице – тупость, равнодушие.

– Ну что там, какие новости? – Улагай щурится еще больше, чем всегда. – Говори, у меня от друзей секретов нет. И знай – отныне Алхас мой заместитель. Если меня убьют в бою, передаю командование народному герою Алхасу. Говори же, что там?

– Передали три слова: «Готовься радостной встрече».

– Понятно… Какие новости в ауле?

– Сегодня туда прибыла вооруженная группа из города.

– Уничтожить при возвращении, – медленно произносит Улагай. И вдруг, ожесточаясь, добавляет: – Изрубить в крошево!

– Сделаем, – обещает Ерофей. – Пошинкуем, как на засол.

Ибрагим присаживается к столу. Алхас наливает ему вина. Подняв бокал, Ибрагим глядит на рубиновую влагу. На ее поверхности, словно выплыв из глубины, появляются сторожкие, пугливые глаза, затем и лицо, готовое вспыхнуть как факел. Нет, она вовсе не смугла, так в темноте показалось. Лицо ее прекрасно, таких девушек он никогда не встречал.

– Так что передали? – вдруг спохватывается Улагай. Лишь сейчас он осознал, что Ибрагим сообщил ему нечто чрезвычайное.

Ибрагим с удивлением глядит на начальника.

– Готовься к радостной встрече, – повторяет он и поднимается. – Вы приказали мне в два ночи напомнить об отъезде. Уже два, зиусхан.

– Знаю, свиное ухо, знаю. Посплю немного, и поедем.

Алхас ногой толкает дверь в другую комнату, Улагай валится на постель.

– Свой в доску, – резюмирует Ерофей.

Алхас занят непривычным делом: думает. Конечно, и сейчас еще есть шанс: Улагай – крупная птица, с таким трофеем его могут простить. Конечно, посадят… А вдруг у Улагая получится? Тогда живи, не знай горя. А лучше всего в разгар драчки сунуть драгоценности за пазуху и податься в Турцию – каждый отвечает за себя.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Полжизни, а то и больше провел Максим в пути. Это время, считал он, отпущено судьбой на то, чтобы обдумать совершенное ранее. Без скидок на любовь к. собственной персоне.

Каждая дорога для Максима – очередная, самопроверка. Так ли ты поступал, Максим, как надо? Как ты должен поступать теперь? Конечно, признаться в этом кому-то невозможно, немыслимо. Никто и догадываться не должен, что Максим сам себе устраивает протирку ежиком. Драит, словно боевую винтовку, чтобы била без осечки.

Впрочем, разве знает он, как ведут себя наедине с собой другие? Вот хотя бы этот Рамазан, который едет рядом с ним. Хороший конь у Рамазана, даже странно, что в исполкомовской конюшне мог такой сохраниться. Они как будто не замечают друг друга – конь и человек. Рамазан погружен в свои мысли, конь между тем идет строевой рысью, словно между ними так было условлено заранее. О чем он думает, Рамазан? Быть может, как и Максим, перебирает в мыслях свои поступки?

Приглядывается Максим к Рамазану еще и потому, что не может заняться обычным делом. Последние события так растревожили его, что больше ни о чем думать не в состоянии.

Ведь пропал Ильяс, его лучший друг.

Весть эту привез Умар. Дней десять назад Салех примчался в город с требованием отдать Ильяса под суд. В секции находился один Рамазан. Он попросил Максима помочь разобраться в этой истории. Когда Салех начал рассказывать о происшествии, в комнату вошел Зачерий. По словам Салеха выходило, будто Ильяс потребовал немедленно начать передел земли, а когда Салех с этим не согласился, стал избивать его палкой. Спас Салеха милиционер Тембот. В доказательство Салех снял черкеску и поднял рубаху. В душе Максим, конечно, порадовался этому зрелищу – он был уверен, что Ильяс зря и мухи не обидит, значит, Салех свое заслужил. Однако никому не дозволено решать спор таким способом.

Тронуло Максима отношение к этому делу Зачерия.

– Не могу допустить, чтобы Ильяс набросился на тебя ни с того ни с сего, – сказал он Салеху. – У него хватило выдержки промолчать на собрании, когда кулаки обливали его грязью.

Салех так и застыл с открытым ртом. По предположениям Максима, он больше всего мог рассчитывать на поддержку Зачерий.

– Где сейчас Ильяс? Ты, случаем, не привез его с собой? – осведомился Рамазан.

– Сидит в холодной.

Во время разбора дела раздался телефонный звонок – Зачерия попросили зайти к заместителю председателя. Возвратился он нескоро. Рамазан и Максим решали, как поступить дальше. По-человечески, следовало бы немедленно отправить в аул комиссию для разбора этой истории, но у каждого имелось неотложное дело. Максиму уже было предложено ехать с группой товарищей в Хакуринохабль, Рамазан и Зачерий тоже получили срочные задания.

– Скачи, дорогой Салех, в свой аул, – предложил Зачерий, – и жди, недельки через две приедем, разберемся, виноватого накажем.

– Да ведь Ильяс сидит, – напомнил Максим.

– А зачем ему сидеть? Ильяса надо немедленно выпустить.

– Как это выпустить?! – возмутился Салех. – Он избивает Советскую власть…

– Салех, – расхохотался Зачерий. – Побойся, дорогой, аллаха. Какая же ты Советская власть? Ты моя и Сомовой ошибка – вот ты кто, досадное недоразумение. Ильяса следовало тогда выбрать. Или, судя по последним событиям, Умара. Ильяс слишком скор на руку. Вот что, Салех, возвращайся-ка в аул, выпусти Ильяса, а мы, как получим возможность, приедем, разберемся. Все понятно?

– Ничего не понятно, – возразил Салех, глядя на Зачерия с укором и недоумением. – Я полагал…

– Думаешь, мы не узнаем, кто ты есть на самом деле? – оборвал Салеха Зачерий. Взгляд его вдруг стал жестким и холодным, лицо вытянулось, да и сам он как– то подтянулся. – И не вздумай вилять, Салех! Не играй с огнем, – предупредил он. – Иди!

Салех мгновенно сник, ссутулился. Глядя в пол, пошел к выходу.

Максим был уверен, что дело улажено. Возвратившись из Хакурина, он попросил, чтобы его включили в состав комиссии, направлявшейся в Адыгехабль. Собирались отправиться туда дня через два, но под вечер к нему в комнату вошел Умар.

– Где Ильяс? – спросил он, даже не поздоровавшись.

– У вас в ауле, – ответил Максим, но тут же понял, что произошло нечто необычное: если бы Ильяс был дома, Умар не искал бы его в городе.

– Дней десять назад, – упавшим голосом начал Умар, – Ильяс отправился к тебе за помощью. Совершенно больной, с распухшей ногой. Гучипс довез его до базара, оттуда он отправился в исполком…

Поиски никаких результатов не дали. Правда, один из дежурных милиционеров подтвердил, что беседовал с горцем и направил его в горскую секцию; припомнил он, что посетитель опирался на самодельный костыль, был очень удручен, растерян. Но куда он девался, к кому отправился – этого, хоть убей, вспомнить не мог. Уверял, что до конца дня с поста не отлучался, но черкеса с костылем больше не видел, из здания он не выходил.

Так ничего и не выяснив, двинулись в аул: Максим и Рамазан – верхом, Сомова с группой бойцов караульной роты – на подводах.

Следовало бы поторопиться, чтобы засветло добраться до места, но они едва плелись: престарелая умаровская кобыленка никаких аллюров, кроме степенного шага, не признавала. Ехать вразвалку молча для общительного Максима было особенно трудно – тревожные мысли искали выхода.

– Не нравится мне эта загадка, – проговорил он, поравняв свою кобылку с конем Рамазана. – Человек – не иголка. В исполкоме Ильяс был. Куда же он, беспомощный, с распухшей ногой, мог деваться?

– История в самом деле странная, – согласился Рамазан. – Я со вчерашнего дня ломаю голову над этой загадкой и пришел к выводу, который может показаться еще более странным, чем сама история. А вывод таков: Ильяс встретил в исполкоме знакомого, которого посвятил в свои злоключения. Конечно, черкеса. И тот отвел его к себе или отправил в свой аул. Вот Ильяс и гостит где-нибудь.

– Не верится в это, – поразмыслив, возразил Максим. – Уж мне-то приходилось наблюдать Ильяса в разной обстановке, и никогда он не проявлял трусости, не забывал о товарищах. А сейчас, выходит, забыл? Ведь он не может не знать, что его хватятся, станут искать, что, наконец, дома все взволнуются. Нет-нет, здесь что-то не так.

– А я и не утверждаю, будто он забыл о товарищах, о семье, – возразил Рамазан. – Просто мог оказаться в условиях, о которых мы и представления не имеем. Чудес не бывает, это мы с тобой хорошо знаем. Если он не возвращался тем же путем, значит, воспользовался ходом во двор. Конечно, не по своему желанию, об этом ходе он не мог знать. И вполне возможно, что он уже дома.

Разговор зашел о недавних боях с деникинцами, и Максим, к величайшему удивлению, узнал, что «зятек Адиль-Гирея», как именовал Рамазана Зачерий, последние два года тоже провел в седле – в соседней армии, но на одном с ним направлении. Каждое слово сближало их, в аул прибыли друзьями.

Здесь все было по-прежнему: в передней Совета восседал Тембот, в следующей комнате склонился над бумагами Магомет, в председательском кабинете читал газету Салех.

Салех поднялся со стула, приложил руку к сердцу.

– Где Ильяс? – обратился к нему Рамазан, поздоровавшись.

– Где Ильяс, – спокойно ответил он, – спрашивайте у его дружков, у тех, кто его освобождал и усаживал на телегу. Когда я вернулся в аул, подвал был уже пуст.

– Почему не сообщил об этом?

– Думал, сам расскажет, ведь Умар его в город отправил.

Максиму показалось, будто Салех вел себя совсем не так, как тогда, в городе, держался на этот раз увереннее, наглее. Словно знал что-то важное.

– О чем вы тут спорили с Ильясом? – обратился он к Салеху.

– О земле. Впрочем, спросите об этом Ильяса, когда встретитесь, ведь нас было двое, а мне вы не верите. – Салех нагловато ухмыльнулся.

Положение создалось какое-то непонятное. Но в этот момент в комнату вошел писарь. Магомет притронулся рукой к тому месту старенькой черкески, где бьется сердце. Лицо его было невозмутимо.

– Пусть аллах будет свидетелем, что я не подслушиваю, – произнес он почти торжественно. – Каждое слово, которое вы тут говорите, слышно в моей комнате так же хорошо, как и здесь. – Он совсем неплохо говорил по-русски.

– Вон отсюда! – взорвался вдруг Салех. – Без тебя обойдемся, старый болтун.

Да, Магомет умеет себя держать. Он выпрямляется, отчего становится еще тоньше, лицо его по-прежнему спокойно.

– После таких слов, – с презрением бросает он Салеху, – ты не адыг. Впрочем, ты и без этого уже давно не адыг.

Магомет демонстративно поворачивается к Салеху спиной, слово в слово повторяет то, что уже сказал, и добавляет:

– Но особенно хорошо слышно, когда люди кричат. Один аллах знает, как орали тут Ильяс и Салех.

Лицо Рамазана проясняется, до него доходит то, что уже давно понял Салех: Магомет подслушал что-то очень важное.

– Максим, Сомова, – поднимает руку Рамазан. – Есть беспристрастный свидетель!

Магомет, слегка коверкая русские слова, рассказывает все, что произошло тогда в этом кабинете между Ильясом и Салехом.

– А какую бумажку Ильяс показал Салеху? Она сохранилась?

Магомет довольно улыбается: за время его писарства у него не пропадала ни одна бумажка, сохранил и эту. Он выходит и возвращается с газетой «Известия», покрытой в отдельных местах ржавыми пятнами.

– «Известия» номер 209, – читает Максим. – «Суббота, 28 октября 1917 года. Цена в Петрограде 15 копеек, на станциях железных дорог 18 копеек… Декрет о земле…»

Эту газету Ильяс возил с собой почти два года. Теперь ясно, что тут произошло. У него появляется неодолимое желание схватить Салеха за глотку, увидеть его посипевшую физиономию…

Взяв у Максима газету, Рамазан с почтением разглядывает ее, находит под декретом подпись: «Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ульянов-Ленин. 26 октября 1917 года».

– Значит, не подходит тебе ленинский декрет? – обращается он к Салеху. – Чего же ты стоишь? – добавляет он по-адыгейски. – За это можно получить пулю – ту самую, которую ты заслужил.

Сомова поднимается, протягивает руку Магомету.

– Спасибо, товарищ, спасибо от Советской власти.

Магомет привычным движением поглаживает седую бороду.

– Мне все равно, какая власть, – важно говорит он. – Мне главное – порядок. Порядок и правда.

Через несколько часов на площади у сельсовета аульчане выбирают нового председателя. Абсолютное большинство за Умара. Он поднимается на крыльцо, от волнения шрам на лице снова становится лиловым.

– Спасибо, аульчане! – Голос Умара тверд и решителен. – Я хочу спросить вас – будем мы выжидать или действовать? Я имею в виду главное – землю.

– Делить! – раздаются крики. – Делить!

После собрания разговор о земле продолжается в Совете.

– Дело сложное, – отмечает Рамазан. – Зачерий, например, считает, что, пока банды не уничтожены, делить землю бессмысленно.

– А ты как думаешь? – осторожничает Умар.

– Как раз наоборот. Чем скорее беднота получит землю, тем решительнее станет она на сторону Советской власти.

– Остается одно, – предлагает Сомова, – немедленно перейти к выполнению ленинского декрета. Надо выбрать комиссию.

Рамазан грустно качает головой.

– Это можно сделать при одном условии… – Он колеблется. Хотя Полуян и поддержал его предложение, но официального решения еще нет. Можно ли самостоятельно действовать? Вопрос не простой.

– Не тяни, – хмурится Максим. – Не набивай себе цену.

Рамазан улыбается – его не так поняли.

– Сначала нужно создать в ауле отряд самообороны, а потом делить землю. Но постановление об отрядах еще не принято.

Максим задумывается. Несколько дней назад комиссия по борьбе с бандитизмом, членом которой он состоит, приняла решение просить исполком создать в крупных населенных пунктах караульные части из местных жителей. В данном случае инициатива как нельзя более уместна.

– Придется собирать сход… – прикидывает он.

– Ни-ни, – вмешивается Умар. – Ты плохо знаешь наших. На собрании никто войти в отряд не согласится. Я сегодня обойду надежных людей, кое с кем переговорит Рамазан, обо всем договоримся, создадим отряд и объявим об этом на сходе: кто хочет, пусть вливается. Тут уж другое дело, будет из чего выбирать. В одиночку против Алхаса никто не выступит, а когда человек окажется перед выбором, то уж куда-нибудь да повернет. Уверен, повернут туда, куда надо. Только одно, – смущается Умар. – Неудобно спрашивать. Вы не подумайте, я бы никогда не решился…

– Опять церемонии. – Рамазан укоризненно смотрит на председателя. – Пойми, мы не гости, а товарищи по работе.

– Хочу попросить вас задержаться в ауле, пока мы не сколотим отряд, иначе ничего не получится – разведка Алхаса работает неплохо, и нам не дадут организоваться.

Рамазан не колеблется. Максим и Сомова – тоже.

– Лучше одно дело сделать хорошо, чем пять плохо, говаривал мой отец, когда начинал дубасить кого-нибудь из нас, пятерых ребятишек, – шутит Сомова. Она рада, что ошибка, допущенная ею, будет исправлена.

Рад задержаться здесь и Максим – он надеется в эти дни хоть что-нибудь узнать об Ильясе. Уверен: искать его надо где-то здесь.

Напротив сельсовета стоит пустой дом за высоким прочным забором, его при отступлении белых покинула семья корнета Едыгова. Умар предлагает поселить там бойцов, прибывших из города с комиссией, а в будущем разместить там отряд самообороны.

Они отправляются к Едыговым. Дом встречает их скрипом половиц, удушающим запахом гнили и плесени. Но вот распахнуты ставни, выставлены рамы – и все меняется. Прекрасный дом, даже мебель сохранилась. В небольшом буфете – посуда. На стенах в разных видах портрет усатого кавалериста.

Максим приводит сюда бойцов. Они сразу же начинают обживать новое пристанище. Осматривают усадьбу с точки зрения обороны: на случай внезапного налета банды.

В сельсовете Умара уже ждут посетители. Увидев их, председатель хмурится: тоже мне правдоискатели. Два года разгуливали под командой Клыча и Улагая, а теперь ищут справедливости. Конечно, некоторые были мобилизованы насильно, с них, как говорится, взятки гладки. А этот верзила Мурат! Польстился на лычки!

Выстроил Улагай на площади всех мужчин и спросил, кто желает влиться в деникинскую армию. Вперед вышло несколько человек из тех, кто побогаче. Призывы не помогали – люди отводили глаза в сторону и стояли на месте. Среди оставшихся самым заметным был Мурат: он почти на целую голову возвышался над толпой – плечистый, стройный, улыбчивый.

– А ты что? – обратился к Мурату Улагай, восседавший на кобылице Астре.

– Я ничего, – улыбнулся польщенный таким вниманием Мурат.