Текст книги "За Кубанью (Роман)"

Автор книги: Лазарь Плескачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Рамазан расседлал коня и похлопал его по черной холке. Жеребец тихо заржал и, скосив голову набок, стал следить за Рамазаном.

«Словно понимает, что расстаемся, – невесело усмехнулся Рамазан. – И кажется, не очень доволен».

Две недели назад, когда конюх Кубанского ревкома передавал чалого жеребца очередному всаднику, Злой изгибался, норовя укусить своего нового хозяина, пытался лягнуть его, ударить. Осмотрев коня, Рамазан вернул его конюху.

– Что, не подходит? – осклабился тот. – Другого нет, все в разгоне. А этого сами спортили, а теперь брать не желают.

– Такого коня, – пояснил Рамазан, – брать под седло сейчас нельзя, у него холка сбита, на спине язвины. Пойду достану мази, пусть хоть до утра полечится, а там видно будет.

– Это дело. – Конюх с уважением взглянул на Рамазана. Он привык к тому, что дежурных лошадей чаще всего брали никудышные наездники. От Злого отказывались все – жеребец мог выбросить седока из седла посреди дороги и вернуться дамой налегке. Последний ездок искалечил лошади спину. Норовистый по натуре, Злой и вовсе остервенел, даже на конюха бросал одичалые взгляды.

Вернувшись, Рамазан с помощью конюха покрыл раны Злого мазью. Утром конь подпустил Рамазана к себе и вел себя спокойно до тех пор, пока на раны накладывалась новая порция мази. Видно, его когда-то пользовали ветеринары. Но как только конь заметил в руках у Рамазана седло, его будто плетью перехватили: начал взбрыкивать, злобно ворочал глазами, тяжело дышал, брызгая пеной. Почувствовав на спине седло, вдруг замер, насторожился.

Рамазану все эти штуки давным-давно известны: хитрое животное ждет седока, чтобы разделаться с ним в самом неподходящем для этого месте.

– Эх ты… – укоризненно обратился Рамазан к лошади. – Отвык от хорошего обращения. И не стыдно тебе? – Рамазан притронулся к передней луке седла. Злой, будто почувствовав сигнал тревоги, дернулся. – Да разве я позволю себе обидеть тебя? – продолжал между тем Рамазан, стоя на месте.

С этими словами он взял коня за повод и вывел на улицу. Тот косил глазом, но не сопротивлялся. Так дошли до базара. Рамазан довольно быстро разыскал земляков. Конь тем временем был привязан к задку повозки, в которой добирался домой Рамазан. В ауле конь простоял дней пять в просторной конюшне, нажимая на молодую люцерну. Перепадал иной раз и овес. На коня он сел лишь тогда, когда ранки полностью зажили пропутешествовали около десяти дней и вот теперь расставались.

Еще раз потрепав коня по холке, Рамазан отдал повод конюху.

– Справный конек получился, – одобрительно заметил конюх.

– Я через день-другой снова поеду, – заметил Рамазан, – так что ты его никому не давай. Пусть подлечится.

– Его и не возьмет никто, – улыбнулся конюх. – Похоже, что теперь он другого и не подпустит. Смотри, как зыркает.

Злой, словно понимая, о чем толкуют конюх и понравившийся ему высокий, худой человек с большими грустными глазами, коротко заржал и мягко ударил о землю копытом.

Смеркалось. Выйдя на улицу, Рамазан остановился в раздумье: куда путь держать? Идти к знакомым, у которых он жил после того, как его вызвали из армии, не хотелось, на постоялых дворах – грязь, вши. А может… Но Рамазан не позволил себе даже додумать мысль до конца: никогда не будет его ноги в том доме.

Через парадный ход вошел в здание ревкома: в горской секции столов хватает. А утром виднее будет.

В комнате горской секции оказался Зачерий, работавший, как и Рамазан, инструктором горской секции.

– А, Счастливчик! – шумно приветствовал вошедшего Зачерни. – Особая командировка кончилась? Поздравляю! У Полуяна был? Он о тебе дважды спрашивал, хотел послать расхлебывать кашу в Адыгехабль. Но тебя не оказалась, и этой высокой чести удостоились мы с Сомовой. Да ты садись, рассказывай, как там в ваших аулах?

Зачерия Рамазан знал давно. Когда-то Зачерий собирался стать учителем – недоучился, занимался юриспруденцией, где-то служил, в войну спекуляцией занялся. После победы революции на Кубани он, связанный дальним родством с полковником Кучуком Улагаем, попросился вдруг в Комиссариат по горским делам, который возглавлял Мос Шовгенов, и работал, как говорят, неплохо. В дни наступления Деникина, когда революционно настроенные адыги отступали с красными, исчез с горизонта. Рамазан толком не знал, где Зачерий провел эти два тревожных года. Известно было лишь одно: в первые дни освобождения Екатеринодара он явился в ревком и предложил свои услуги как бывший соратник Моса Шовгенова. Сам Рамазан два года сражался с белыми в рядах 9-й Армии. Там же вступил в партию. Командовал эскадронов, потом был взят в политотдел. А теперь вот, по настоянию заместителя председателя Северо-Кавказского ревкома Яна Полуяна, был откомандирован в горскую секцию. Почти два года он не был дома. В ушах до сих пор звучали обидные, несправедливые слова, которые бросила ему в лицо родная мать. Он ушел из дому непонятым, и это тревожило его в долгом пути по бесконечным дорогам России. Теперь он сможет побывать в родном ауле, объясниться с матерью в спокойной обстановке – победителей ведь не судят. Может быть, и Мерем ждет его?

Но первый же человек, которого он тогда встретил на крыльце ревкома, внес в это дело ясность.

– А, Счастливчик! – услышал Рамазан голос Зачерия, такого же розового, толстого и неунывающего, каким он был всегда. – Знаю, все знаю. Честно говоря, даже подсказал эту мысль кое-кому. Очень рад поработать с тобой. Послушай, Счастливчик, как у тебя с Мерем? Я недавно видел ее.

– Она в городе? – сорвался у Рамазана вопрос.

Зачерий засмеялся.

– Неужели ты ничего не знаешь о своей собственной, аллахом данной тебе жене? Впрочем, ты ведь ее бросил. А какая любовь была! Какая любовь! Ромео и Джульетта! Вот уж действительно – ничто не вечно под луной.

Рамазану стало не по себе от этой неискренней болтовни, но сделать замечание старшему по возрасту он постеснялся.

– Где кабинет Полуяна? – спросил он, когда Зачерий умолк.

– Сейчас покажем. Ведь я – первый работник горской секции, по сути, ее организатор. Один остался из сотрудников незабвенного Моса Шовгенова, всех встречаю и устраиваю. Квартира у тебя есть? А то дам адресок, примут, как самого дорогого гостя.

Полуян, на днях назначенный председателем Временного Кубанского облисполкома, встретил нового сотрудника очень приветливо.

– До сих пор в секции нет ни одного коммуниста, – сообщил он. – Ставлю вопрос о том, чтобы прислали еще двух-трех товарищей. А пока действуй. Первое задание – поезжай в родной аул, побывай у знакомых в соседних аулах, ознакомься с настроениями. Сам разберись и нам поможешь. Может быть, удастся разузнать подробности гибели Моса и Гошевнай Шовгеновых. Они были оставлены в деникинском тылу, и сведения об их последних днях крайне противоречивы. Коня можешь взять в нашей конюшне. Вот тебе записка.

Не успел Рамазан закрыть за собой дверь, как к нему подлетел Зачерий.

– В аулы? Для ознакомления? – зарокотал он.

Рамазан неприязненно покосился на него и едва удержался от резкости.

– Я попросил разрешения проведать мать, и Полуян разрешил, даже коня дал.

– Да, старушка у тебя, помнится, с характером. Однако я не советовал бы тебе сейчас отправляться туда, – зашептал Зачерий. – Дорога, сам знаешь, какая. Если не Кващенко, так Алхас перехватит. Это – из крупных. А мелочь в каждом лесочке кишит.

– Но ведь ты же ездишь?

– То я, – самодовольно протянул Зачерий. – Многие помнят меня как коммерсанта, адвоката. И вообще – с моим языком…

…И вот после поездки снова встреча с Зачерием.

– Мать здорова, – стал рассказывать Рамазан. – Брата расстреляли деникинцы. Вот, собственно, и все новости.

– Деникинцы? – прищурившись, спросил Зачерий. – Скажи правду – ведь свои шлепнули?

– Сафера расстреляли белоказаки.

– Надеюсь найти в тебе единомышленника, – доверительным тоном проговорил Зачерий, поднявшись со стула. – Я требую немедленного уничтожения всех банд. В первую голову – черкесских. Нужны самые решительные меры для спасения революции в аулах – время не ждет. После уничтожения банд следует приняться за семьи бандитов. Всех – под корень.

– А семьи при чем? – осторожно осведомился Рамазан.

– Неглупый человек, большевик, а спрашиваешь. Ведь братья и отцы бандитов начнут мстить Советской власти.

– Мне кажется, Зачерий, – возразил собеседнику Рамазан, – что ты плохо знаком и с политикой большевиков, и с настроениями людей. Большевики, в таких случаях не мстят за ошибки. А большинство братьев и отцов тех, кто ушел в лес, только и думают о том, как бы вернуть их домой. Тем более что бандитов не так уж много, больше дезертиров, обиженных.

– Невелика разница – бандит или дезертир.

– Даже очень велика, Зачерий. Дезертир – чаще всего темный, несознательный человек, не понимающий, кто и с кем воюет. Или трус.

– А бандит, выходит, сознательный!

– По-моему, да. Он, во всяком случае, знает, на что идет. Но и среди них, конечно, много спровоцированных, обиженных теми или иными неразумными деятелями.

– Думаю, ты вскоре сам поймешь, что не прав, – произнес Зачерий тоном, в котором чувствовалось явное сожаление. – Прошу ко мне, поужинаем. Я, правда, еще не перевез родителей, но не бедствую.

– Спасибо, мне надо поработать.

– Как знаешь…

Хлопнула дверь, и Рамазан остался один. Он прошелся по комнате, пытаясь осмыслить то, что видел и слышал в аулах. Но усталость, а главное – неприятный осадок от разговора с Зачерием не давали сосредоточиться. Да, в армии было проще, там почти все – единомышленники, все подчиняются приказу. Тут каждый носится со своими идеями, порой одна гнуснее другой. «Уничтожить семьи бандитов!» И это предлагает представитель Советской власти!

Рамазан сдвинул два стола, убрал с них чернильницы-невыливайки, расстелил шинель и, погасив свет, улегся. Минуту-другую пролежал, не шевелясь, стараясь ни о чем не думать. Глаз не закрывал. Знал: как только закроет глаза, в воображении сразу же возникнет смуглое краснощекое лицо с пухлыми губами и прямым носом. Большие миндалевидные глаза, полные слез. Любящие глава. Без сомнений. Теперь они в одном, городе. Почему бы ему не повидать жену? Изменился мир, но сердца их могли остаться прежними. Впрочем, ясно почему: Мерем – верная дочь своих родителей, их рабыня. Когда он, простой учитель, женился на единственной дочери князя Адиль-Гирея, ему даже прозвище дали – Счастливчик. Да, он был счастлив с Мерем, очень счастлив, и был бы, может быть, самым счастливым человеком на земле, если бы не оскорбительные попытки родителей Мерем «сделать из него человека». Для этого они хитро использовали его родную мать – женщину добрую, но слишком тщеславную.

В начале тысяча девятьсот восемнадцатого года власть на Кубани перешла в руки большевиков. Адиль-Гиреи, а с ними и мать Рамазана, попритихли. Рамазан, не колеблясь, сразу же стал помогать новой власти. Мерем же металась между мужем и родителями. Когда на Екатеринодар двинулись деникинские дивизии, Рамазан вступил в Красную Армию.

Настали тяжелые дни отступления. Рамазан надеялся, что Мерем будет с ним. Но она решила остаться в ауле. Тогда ему казалось, что он возненавидит Мерем на всю жизнь. Но сердце рассудило иначе. Не было дня, чтобы не сжималось оно от тоски.

– Рамазан, ты здесь? – донеслось вдруг из-за двери.

Воспоминания не сразу исчезли. Включая свет, Рамазан все еще слышал слабый голос Мерем. Но вот под потолком вспыхнула лампочка – и действительность победила. Не было никакой Мерем. Рамазан открыл дверь и увидел Полуяна.

– Значит, ты и живешь здесь, – произнес Полуян, оглядываясь по сторонам. – По-пролетарски… Чего не зашел ко мне?

– Поздно было. Неудобно ночью беспокоить…

– Неудобно, – пробурчал Полуян. – Живешь и действуешь, как пролетарий, а рассуждаешь, как интеллигентский хлюпик. Рассказывай. Со всеми подробностями. Как живут, что думают, куда гнутся?

– Куда гнутся? – повторил Рамазан и усмехнулся.

Полуян заметил это и насторожился.

– Куда гнется наш народ? Еще до революции я понял, что народ тянется к справедливости, правде, равноправию. Наши люди не очень грамотны, но в житейских вопросах разбираются не хуже других. Каждый народ – птица, – с чувством проговорил Рамазан, – и ни одна птица добровольно не согласится жить в клетке.

– Это верно, – согласился Полуян. – Но слишком абстрактно. Что люди думают сейчас, в создавшейся обстановке?

– То же самое, что я уже сказал. Только не все ясно понимают, за кем идти. Большевики, деникинцы, эсеры, бело-зеленые, анархисты, монархисты, панисламисты националисты – кто они такие, кто из них прав? Коммунистов среди горцев очень мало, а русские товарищи, к сожалению, не могут объясняться с черкесами.

– Выходит, ничего не ясно? – констатировал Полуян.

– Совсем наоборот, – нахмурился Рамазан. – Все ясно. Ничего не изменилось в аулах, никому не удалось столкнуть народ в сторону. И не удастся. Народ всегда стремился к справедливости и стремится сейчас, готов бороться за нее. Многие уже понимают, что наша партия, коммунисты, – на верном пути, значит, надо усилить, агитационную работу. А главное – надо поверить самому народу, его силе и мудрости. Не становиться на страшный путь репрессий за прошлые ошибки, не мстить за преступления, совершенные родственниками, как предлагают некоторые.

Полуян увлекся взволнованным рассказом Рамазана.

– Что же ты предлагаешь? – спросил он после длительной паузы.

– Прежде всего, – Рамазан вскочил, – прежде всего покончить с неверием в наш народ, поверить ему.

Полуян тоже поднялся.

– Ты зря… подозреваешь меня, – произнес он, нахмурившись. – Я-то верю народу. А вот один работник вашей секции требует суровых мер, репрессий. Поэтому я хочу знать мнение коммуниста, советуюсь с тобой. Пойми, с адыгами меня связывает большая дружба.

Сколько соли мы съели с Мосом Шовгеновым, сколько надежд возлагала партия на него и его жену Гошевнай. Но Шовгенова нет. Нет человека, которому адыги так безгранично верили. А контрреволюция еще не обезглавлена, ее главари живут, действуют. Кое-кого им удается привлечь на свою сторону, увести в лес. По проверенным сведениям, банды бело-зеленых теперь возглавляет Кучук Улагай. Как мы должны действовать в этих условиях? На кого можем твердо опереться?

Лицо Рамазана прояснилось: он почувствовал, что резкость суждений не помешала Полуяну понять его. А раз так, значит, они единомышленники.

– На адыгейскую бедноту можно опереться полностью, – убежденно ответил Рамазан. – А Зачерия что слушать: он толкает нас на вредный путь. Не репрессии нужны, а доверие. Нужно создавать в аулах отряды самообороны, дать людям оружие, поднять бедноту. Поднять ее можно не словами, а делами, ведь бедняк точно взвешивает, что несет ему новая власть. А пока, надо смотреть правде в глаза, перемен очень мало. Я имею в виду перемен существенных, экономических. Передел земли почти нигде не проведен, пока все остается по– прежнему. Слухи об Улагае, насколько мне известно, вполне обоснованы.

– Подведем итог, – проговорил Полуян, вплотную подойдя к Рамазану. – Первое, побыстрее завершить передел земли. Второе, создать отряды, самообороны. Третье, усилить разъяснительную работу, сплотить бедноту. А для этого надо создать в аулах партячейки, коммунистические союзы молодежи. Насчет отрядов напиши мне, будем решать на исполкоме, а то и в Москве, – ведь у нас тут еще немало сторонников Зачерия: с дубиной на народ… Решили? Ну отдыхай. А завтра зайдешь в ЧК, расскажешь об Улагае.

В дверях Полуян остановился:

– Кстати, ты чего домой не идешь? У тебя, говорят, жена в городе?

Рамазан нахмурился: есть уголки в душе, куда посторонним вход воспрещен. Неужели такой тонкий человек, как Полуян, этого не понимает?

– Мы с ней еще в восемнадцатом разошлись, – нехотя выдавил Рамазан. Он рассчитывал этой фразой и ограничить объяснение, но поскольку Полуян не уходил, считая, видимо, ответ недостаточным, нехотя добавил: – Она из князей, голубая кровь. А я – из бедных дворян. Не по пути нам.

– Голубая… – досадливо поморщился Полуян. – Уж мы-то с тобой знаем, что кровь у всех одинаковая. А жена есть жена. Ты сильный человек, можешь массу людей за собой повести. Неужели любимую женщину не увлечешь своей идеей? Тебе, конечно, виднее, но я бы на твоем месте, если б любил, все же повоевал за нее, не отдал бы князьям. Ну отдыхай.

После разговора с Зачерием Рамазан почувствовал себя разбитым. Но вот произошел разговора Полуяном, и все представилось в ином, совсем не мрачном свете. Рамазан уже не чувствовал себя усталым и измученным, энергия другого человека как бы переселилась в него.

Сон пропал, в уме уже складывался текст записки о необходимости создания в аулах отрядов самообороны. В каком-то порыве он сел за стол и бегло набросал все это на бумаге.

Теперь он снова чувствует усталость. Гасит свет, укладывается на столах. И снова воображением овладевает Мерем. Но если раньше вспоминалось только все самое мрачное, тягостное, то теперь на память приходят светлые и радостные дни их короткой совместной жизни.

Первая встреча с Мерем произошла во время репетиции спектакля. Рамазан, недавно окончивший учительскую семинарию, был приглашен на роль главного героя. Героиней оказалась Мерем. Вскоре девушка поняла, что слова любви, которые произносил на сцене ее партнер, предназначались не героине пьесы, а ей. И ответ последовал тотчас же. Они почти не разговаривали друг с другом, но обменивались такими взглядами, которые заменяли самые пылкие слова. Спектакля Рамазан ждал, как ждут большого несчастья. Он готовился к разлуке: ведь после спектакля их встречи станут невозможны. Он не играл, а жил на сцене, прощался со своей любовью, с мечтой о счастье.

Мерем понимала, что происходит в душе влюбленного юноши. После спектакля она спросила Рамазана, увидит ли его у них дома.

– О, конечно, – ответил он, вспыхнув. Но долго не решался переступить порог Княжеских хором.

А однажды будто что-то толкнуло его. Решительно вошел в переднюю, гордо прошел в девичью Мерем.

Лицо девушки при виде Рамазана засветилось. Начался обычный в таких случаях разговор – собирается ли она замуж, пойдет ли за того, кто сидит перед пей, хоть он и недостоин этого. Но кончился разговор не по традиции. Мерем сказала, что пойдет замуж за того, кто сидит перед ней, лишь в одном случае. Рамазан подумал: «В случае, если бедный учитель разбогатеет». Все же спросил: в каком? Если тот, кто сидит перед ней, женится на ней немедленно, до конца этого дня.

Рамазан заснул с блаженной улыбкой: Полуян прав, нужно бороться за свое счастье. Утром он все выяснит…

И утро приходит – яркое, горячее, веселое, даже задиристое. Оно возмущено: спать в такое-то время! И протягивает к лицу Рамазана тонкие пальцы-лучи. Они щекочут его до тех пор, пока он не открывает глаза. Рамазан поднимается, ставит столы на место, вешает на гвоздь шинель и спешит к конюху умываться.

– Товарищ Рамазан, – окликает его дежурный милиционер у входа. – Приехал? А тебя тут, – милиционер перешел на шепот, – одна краля спрашивала. И вчера была. Видно, тревожится.

Рамазан готов броситься милиционеру на шею. Конечно, это глупо. Но ведь лучший друг не мог бы сообщить ему более радостную весть. Он топчется на месте, будто потеряв ориентировку, и вдруг направляется к выходу.

На улице оглядывается. «Если она была вчера, – рассуждает он, – то может прийти и сегодня. Она сделала первый шаг, и я не уроню себя, если пойду ей навстречу». Рамазан сворачивает в переулок, который ведет к дому Мерем. Кто это впереди? Худенькая женщина в синеньком платьице, таком простеньком платьице, увидев Рамазана, вдруг останавливается, потом делает несколько шагов в сторону и прислоняется к акации.

Рамазан быстро подходит к ней, берет за руку, они молча глядят друг на друга.

– Идем, – вдруг произносит он.

– Куда? – Она почти смеется. Или плачет? Не поймешь…

– Все равно куда, – бросает Рамазан.

– Нам с мамой оставили две комнаты, – рассказывает Мерем. – Одна выходит на улицу, а другая во двор. Мы будем заходить с парадной стороны, а мама – с черного хода, вы никогда не встретитесь.

– А отец? – Рамазан все еще не верит своему счастью.

– Ты разве не знаешь? – Мерем мнется – говорить об отце ей не хочется. – Он ведь…

– Скрывается? – догадывается Рамазан. – У Врангеля?

– Скрывается в плавнях.

«Скорее бы его ЧК сцапала», – подумал Рамазан, но, разумеется, вслух этого не произнес.