Текст книги "За Кубанью (Роман)"

Автор книги: Лазарь Плескачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Шеретлуков едва не столкнулся с отрядом, захватившим штаб. Не спалось. Одев меховую куртку, сунул в карман браунинг, повесил на плечо карабин и вышел. Ярко светили звезды, воздух был сух и свеж. Шаги часового звучали равномерно и методично, будто удары маятника в пустой комнате. Он вспомнил о прогулках, которые совершал Улагай в полном одиночестве, и в который раз подумал, что практичный Кучук проделывал их не только ради моциона. Шеретлукову как-то вздумалось издали понаблюдать за шефом. Улагай долго петлял, но все же вышел на тропинку, ведущую к отгонным пастбищам. Тропа терялась среди молодого кустарника.

«Видимо, – решил Шеретлуков, – Кучук запасся аварийным убежищем». Ему и пришло на ум разгадать тайну Улагая – просто так, как шараду. Он возвратился к себе, перебросил через плечо сумку с неприкосновенным запасом.

– Поохотиться хочу, – предупредил часового. – К утру буду.

В лагере кроме обслуживающего персонала оставалось двенадцать человек, в основном люди из взвода разведки дикой дивизии, служившие с Улагаем не один год. Их, по мнению Шеретлукова, давно следовало отпустить по домам – в своих аулах они оказались бы куда полезнее. Но Улагай не соглашался. Он хотел иметь под рукой группку головорезов, готовых на все, без них его тактика террора осталась бы пустым звуком. «Как только вернется Ибрагим, – сказал он, прощаясь, – сформируем четыре подвижные фаланги. Они будут наносить удары поочередно в самых неожиданных местах. Фаланги со смертоносным жалом».

Неторопливо пробираясь среди валунов, Шеретлуков взвешивал все «за» и «против». «За» оставалось очень мало. Конечно, в аулах имелись люди, которым новый строй причинил огромные убытки, и не только материальные: он низверг их с высоты, уравнял с плебсом. При благоприятных условиях эти люди могли бы снова занять прежнее положение. Благоприятные условия могла создать только победоносная контрреволюционная армия – белая, зеленая, черная, все равно какая, хоть иностранная. Но такой армии в наличии не имелось. Разгром Врангеля рассеял последние надежды. Итак, «за» включало в себя лишь один фактор: террор. Запугать, затравить, схватить за горло, заставить служить под угрозой истребления. Но не слишком ли уповал Улагай на террор? Не каждого запугаешь.

А «против»? Для перечисления всех «против» у Шеретлукова не хватило бы пальцев. Сначала он полагал, что все дело только в переделе земли. Он даже начал разрабатывать собственный проект черкесской земельной реформы, при которой интересы каждого были бы как-то учтены. Бросил, поняв, что затея безнадежна: волков и овец за один стол не усадишь. Зато в ходе раздумий, прощупывания настроений, наблюдений за земляками заметил у них нечто более важное, чем простой интерес к земле. Традиционное почитание богатых, знатных, которое, как он полагал, было у черкесов в крови, исчезало мгновенно, словно вспышка спички под шквальным ветром, как только знать теряла свою власть. Собственное достоинство, самоуважение, стремление к равенству, даже совершенствованию – вот что крылось под маской покорности. Революция сказала черкесу: блага жизни – для всех, и для тебя тоже. Пользуйся ими, оберегай их. Меньшинству этот порядок не нравится, оно пытается опрокинуть его кинжалами.

Забыв о своей цели, Шеретлуков автоматически повернул к лагерю. Его внимание привлек шум, долетавший с нижней дороги. Укрывшись за гранитной глыбой, прислушался. Сомнений не оставалось: к лагерю приближался какой-то отряд. Сперва он решил, что это возвращаются Ибрагим и Аслан, и двинулся навстречу всадникам, как вдруг вспомнил, что в группе было всего пятеро и двоих Ибрагим должен отправить по домам: эти члены будущих фаланг, по замыслу Улагая, должны явиться с повинной, чтобы базироваться на свои аулы. А во встреченной группе не менее двадцати человек.

Он укрылся за валуном. Если это враг, часовой поднимет тревогу и завяжется бой, тогда он и решит, как быть дальше. По характерным звукам догадался, что конники проникли в лагерь. Но почему ни одного выстрела? Шеретлуков спустился еще ниже, туда, где у самой тропы громоздился огромный валун. Укрывшись за ним, стал ждать. Вскоре продрог, начал топтаться на месте.

Шум со стороны лагеря донесся лишь на рассвете. Шеретлуков снова залег за своим могучим укрытием. Давно уже отряда и след простыл, а Шеретлуков все лежал за валуном. Мокрая папаха отброшена, по лицу струится пот. Конечно, они назвали пароль – часовой не мог уснуть, зная, что вот-вот вернется командир. Да, они знали пароль. Раз красные знали пароль, значит, что-то случилось с Ибрагимом.

Вдруг вспомнил о пощечине. Вот он, ее отзвук. Другой бы на месте Ибрагима уже давно переметнулся к противнику, ждать милостей от Улагая ему уже не приходилось. Значит, Ибрагим у красных. Но тогда летит к чертям собачьим вся хитросплетенная агентурная сеть, а это все равно, что остаться в чужом городе с завязанными глазами.

В лагере тишина. И вокруг тишина. Поднимается розоватое горнов солнце, подернутое снизу тонкой пеленой сизых облаков. Будто желток в разбитом яйце. Шеретлуков вдруг почувствовал облегчение, какого не испытывал никогда. Все просто до ужаса: приехали, взяли и уехали. Будто хозяйка, управившись с делами поважнее, махнула метлой по темному углу чулана. И нет ни паутины, ни пауков.

«Поброжу в одиночестве, – решает Шеретлуков. Поищу запасное логово Кучука». Ему никого не жаль. Он даже рад, что не взбрело в голову поднять тревогу: ненужные жертвы. А так все обошлось. Он с улыбкой представляет себе лицемерно-скорбную физиономию Кучука, слушающего рассказ о ликвидации штаба. И Кучуку никого не жаль, даже Шеретлукова. Досадно – и только: не успел вырастить фаланги, как их отсекли.

Пойти, что ли, в лагерь позавтракать? Впрочем, это можно сделать и здесь. Он бросает взгляд на пустой лагерь и берется за сумку. Что-то заставляет его еще раз повернуться к постройкам. Он вздрагивает: из трубы над поварской хибаркой ровным тонким столбиком, словно ртуть в термометре, тянется вверх и тает в вышине дымок.

Засада! Шеретлуков представляет себе ее: трое или четверо красноармейцев, проклиная сволочного мятежного князя, притаились в домике, по очереди таращатся в окно, а один, самый пожилой и домовитый, готовит чаек. Сколько же они будут ждать его?

Сидеть весь день за валуном Шеретлукову не улыбается. Подхватив карабин и сумку, короткими перебежками выбрался из зоны обзора. Сделав основательный крюк, оказался наконец на «тропе Улагая». Лагерь внизу. Люди возле построек не появляются, уже и дымок не тянется из трубы. Догадались, верно.

Там, где многие тропки сливаются в одну, слышится тихое журчание родника. Шеретлуков завтракает, потом вырезает себе толстую дубовую палку: торопиться-то некуда.

Отдохнув, начинает подъем. Вскоре замечает прижавшийся к скале крошечный домик-сруб. На дверях – замок. Если это сезам Улагая, где-то обязательно должен быть и ключ. Шеретлуков шарит пальцами по крыше и нащупывает его. В клетушке без окон ему нравится: обильный запас продуктов, оружия, боеприпасов; имеется свеча; на полочке – спички, на гвозде, как положено, – бурка. Даже короткий топчан с войлочным свертком в изголовье.

«Быть может, – приходит ему мысль, – у нас дело пошло бы куда лучше, если бы восстание готовил другой, а Улагай ведал бы делами хозяйственными». Запершись изнутри на крючок, укладывается. И тут же засыпает.

Проснувшись, открыл дверь – темно. Решил: надо идти к Улагаю. Этой же ночью. Он может сейчас быть только в одном месте – у главного муллы одного большого аула, глуповатого и жадного муллы, мечтающего стать кадием, судьей.

Ночь в пути, дневка у сдобной вдовушки, от которой сладко пахнет лепешками и лавандой. К Улагаю попал на завтрак. Как и положено, вместе с ними угощается и хозяин. По этой причине деловая часть откладывается. Шеретлукова это нисколько не огорчает: слишком уж сочна баранина. В индюках мулла тоже, говорят, знает толк, но лучшей баранины Шеретлукову пробовать не приходилось. Такая баранина настраивает на лирический лад, впору потребовать шампанское. Он забавляет друзей веселыми историями, и вдруг на ум ему приходит догадка: Улагаю уже все известно.

– От таких поворотов, Кучук, голова кругом пошла, – признается Шеретлуков, когда их покинул мулла. – Что же дальше?

– Вопрос мужчины, – улыбается Улагай. – Ты что думаешь?

– Ладо уйти в подполье, затаиться, сохранить силы.

– Боюсь, – ответил Улагай, – что ты переоцениваешь противника. У них успех, да. Но – временный. Значит – ударом на удар. Всем ушедшим из отрядов на зиму будет приказано вернуться в строй. Достаточно двух-трех налетов казачьих банд на аулы, чтобы восстановить прежнее отношение горцев к русским.

Он выпаливает это без передышки – давно выношенное, желанное, но… совершенно не реальное. Быть может, это и было осуществимо в прошлом году, в момент высадки десанта, но теперь обстановка изменилась, главные силы, противоборствовавшие Советской власти, разгромлены. Отлично понимая все это, исходя из создавшихся условий, Улагай наметил иной план действий. Но перед Шеретлуковым он не желает раскрываться – кто знает, где еще придется с ним встретиться, кому он будет докладывать о последних днях их совместной деятельности. И странно, эта демагогическая болтовня подействовала, кипящий чайник князь принял за паровой котел. Ладно, пусть Улагай продолжает, если желает ходить по клинку, с него же вполне достаточно.

– Кучук, – вспоминает Шеретлуков, – ты, очевидно, знаешь, что с недавних пор горской секцией заведует один из тех, кого мы когда-то не успели прикончить, – Шахан-Гирей Хакурате. Личность сильная, хорошо известная в аулах. Правая его рука – Рамазан, которого ты брал на себя. Позиция Рамазана тоже определилась: уж если он набрался духу пустить пулю в тестя, тут уж всякие сомнения отпадают. Разве что, – не удержался от шпильки Шеретлуков, – он палил в него с целью маскировки. Горская секция в нынешнем составе для нас потеряна окончательно.

– Ты прав, Крым, – кивает Улагай. – Хакурате – мишень номер один. Рамазан тоже свое получит. Новые люди, надеюсь, учтут, что не считаться с нами – значит не жить. А там и до соглашения недалеко. А ты лично что предпочитаешь делать? – Час назад он бы не задал этого вопроса. Но, оказывается, Шеретлуков верит в то, что Улагай еще способен действовать. Самое время расстаться по-хорошему.

– Хочу податься в Абхазию, – признался Крым, – там у меня надежные друзья. На всякий случай запомни адрес. Пробраться туда легко, там тебя знают в лицо, выполнят все твои желания. В худшем случае снабдят деньгами и переправят в Турцию.

– Спасибо, Крым. – Улагай искренне тронут: в иных обстоятельствах такой адрес может равняться жизни. – Но я все же попытаюсь использовать последний шанс. А если и погибну, что ж, такие, как ты, не дадут опорочить мое имя.

– Кучук! – Шеретлуков, обрадованный, что проблема его ухода решилась так благополучно и быстро, готов обнять Улагая. – Скажу правду: на твоем месте любой принял бы решение уйти. Уйти, чтобы сохранить самое ценное, что есть у человека, – жизнь. Ты продолжаешь дело. Слава тебе и честь! Об этом будет известно!

«Если тебя, дружок, не зацапают по дороге в Абхазию, – подумал Улагай. – А если схватят, еще лучше: твои показания совпадут с показаниями некоторых других господ и из них будут сделаны определенные выводы». Вслух же проговорил:

– Поспи, путь предстоит неблизкий. Когда стемнеет, мулла попросит кого-нибудь подкинуть тебя верст за сорок-пятьдесят, там тебя передадут надежным людям. Глядишь, и доберешься.

В сумерки мулла увел Шеретлукова к своему человеку. Улагай бросил взгляд на часы: встречи ждать недолго. Он стал расхаживать по двору, разумеется, в снаряжении муллы. Но под черным бешметом – два крупнокалиберных револьвера, браунинг номер два, подаренный как-то генералом Шкуро, несколько гранат. Кажется, все продумано. Два дня назад, когда ему неожиданно передали коротенькую записку Сулеймана, показалось, будто кольцо вокруг него сомкнулось. «Ибрагим у Максима, жду указаний. С.» – значилось в записке. Потом успокоился: ведь Ибрагиму его местонахождение неизвестно. Агентуру, конечно, выдаст, запасный лагерь возьмут, а до него не дотянутся. Будут бродить вокруг, будут запах его чувствовать, а за воротник не схватят: укрытия у него надежные.

И тогда Улагай принялся обдумывать свой ход. Исходил из того, что самые засекреченные явки будут в конце концов обнаружены. Как поступить? К концу дня план вчерне был готов. Достал переданный ему Энвером порошок от головной боли, нацарапал на обертке одно слово – «Сурет» и вручил мулле.

– Доставить немедленно, любой ценой, – не приказал, а попросил. – Он ждет!

Мулла пожевал губами, потоптался на месте, вглядываясь в Улагая. Он словно пытался уяснить, насколько важно его хозяину завладеть этим жалким порошком.

– От этого зависит его жизнь, – добавил Улагай, правильно расценив медлительность муллы.

Видимо, поверил. С лица слетело, словно плохо приклеенная маска, выражение тупости и самодовольства, мулла подтянулся, стал похож на «офицера, получившего трудновыполнимое задание. Улагай был поражен этой невероятной переменой.

– Доставят! – проговорил мулла и вдруг стал точно таким, каким являлся всегда, – сонным, вялым, туповатым.

Потом состоялась встреча с Сулейманом. Оказалось, что он случайно находился неподалеку от Ибрагима и Аслана, видел все, что произошло на улице. Поняв, как поведет себя Ибрагим, собрался было поскакать в лагерь, чтобы предупредить Шеретлукова и людей об опасности, но своевременно сообразил, что такая же реальная угроза нависла и над Улагаем. И вот он здесь.

– Ты готов к действиям или раскис? – осведомился Улагай.

– Я всегда готов к действиям, зиусхан, – грубовато заметил Сулейман. – И всегда ждал, что мне поручат что-то по моим силам.

– Не обижайся, – примирительно ответил Улагай. – Таких, как ты, у меня мало. Почти нет таких, как ты, и ты это знаешь сам. Теперь настал твой черед. Да, Сулейман, твой и мой, будем до конца вместе. Если ты, конечно, готов ко всему.

– Господин полковник! – Сулейман вытянулся, голос его зазвенел. – Спасибо!

– Уверен, Сулейман, поэтому не будем терять времени. Найди Зачерия, передай ему то, что я просил. После этого встретишься с Аскером там, где было намечено.

– Так-точно, господин полковник!

Помедлив, словно раздумывая, Улагай тихо добавил:

– Обычно я не посвящаю подчиненных в детали своих замыслов, да и нужды в этом особой нет. Но сейчас иная обстановка. Ты будешь играть в выполнении нового плана особую роль. Поэтому слушай. Мы понесли большие потери, нас предал даже Ибрагим. Большевики уверены, что мы разгромлены и располземся кто куда, что нас, как боевой силы, больше не существует.

– Так точно, господин полковник!

– А теперь давай посмотрим, что произойдет в действительности. Я дал приказ создать подвижные боевые фаланги. Их задача – террор! Убирать комиссаров и чекистов, тех, кто продался красным, кто им способствует. Удары наносить поочередно всеми группами. Сегодня в одном конце, завтра – в другом, послезавтра – еще где– нибудь. Удар нанесен, и группа перебирается в места, где красные чувствуют себя особенно привольно. Как?

– Хорошо, – вздохнул Сулейман. – С этого надо было начинать. Извините, зиусхан, за откровенность.

– Ты, дорогой, оказался прав. Потому я и назначаю теперь тебя своим начальником штаба. Будешь заниматься дислокацией фаланг, намечать объекты для ударов, составишь списки людей, которых надо убрать в первую очередь. Все это будет на тебе.

– Спасибо, зиусхан. Я присмотрелся к ним в городе, знаю, куда направить удар.

– А теперь о деталях. Деньков через шесть-семь надо будет в Большом лесу, если против этого пункта не возражаешь, собрать всех руководителей фаланг. Инструктировать буду лично я, ты договоришься о порядке действий. Когда все будет подготовлено, пришлешь человека к адыгехабльскому мулле, он будет поддерживать связь со мной. Список руководителей фаланг, которых надо пригласить, у Аскера. Ты знаешь, где с ним встретиться. Полагаюсь на вас обоих.

Вспоминая о встрече с Сулейманом, Улагай мысленно улыбается. Как тот ухватился за идею физически расправиться с красными! Теперь Сулейман с Аскером обеспечивают сбор людей. Улагай уверен: в назначенный час все будут в лесу. И тогда кто-то явится к адыгехабльскому мулле. Тому самому, за домом которого ведется круглосуточное наблюдение…

Когда стемнело, мулла ушел. Возвратился с Зачерием. Пока гость умывался и приводил себя в порядок, Улагай высказал мулле пожелание: нынешней ночью перебросить их куда-нибудь поближе к морю. В такое местечко, откуда можно было бы в случае нужды совершить бросок и на побережье, и в город. Там он будет ждать ответа. Мулла лишь кивнул.

– Если у Сулеймана сдадут нервы, – сказал Улагай, – к тебе могут заглянуть большие начальники. Они не станут церемониться.

– Станут, – возразил мулла. – И вообще слухи о пытках в ЧК сильно преувеличены: мне не приходилось видеть ни одного человека, который бы мог показать пальцы без ногтей. Так что, господин полковник, тебе нечего опасаться моего» языка. Но, думаю, Сулейман-то как раз и не разговорится. Другое дело – Аскер.

После ужина мулла снова исчез. Улагай изложил Зачерию часть плана, ту самую, которую поведал Сулейману. Зачерий слушал, изредка бросая на Улагая пытливые взгляды. Не верил он в террористические группы. После первого же налета их переловят вместе с пособниками. Впрочем, он не верил и в то, что Улагай лично примчится наставлять этих самураев-самоубийц. Человек, хорошо изучивший Улагая, он полагал, что наступает последний акт. Никакие слова сейчас значения уже не имеют, что бы ни говорил Улагай, у него на уме совсем иное. Но уж если действительно заварится каша с убийствами, Зачерню останется одно: явиться в ЧК. «Лучше бы обойтись без этой крайней меры», – подумалось ему.

Разговор иссяк, оба задремали. Ночью их разбудил мулла. Быстро оделись, взяли оружие, саквояж с едой Шел снег, быть может, последний снег зимы двадцатого – двадцать первого года. Он валил крупными хлопьями, веселыми и обнадеживающими.

– Снег – это к счастью, – сказал Зачерий, подставляя руку под снежинки.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

«Что там, в пакете?» Ильяс готов завернуть в Совет, чтобы хоть одним глазом поглядеть на бумаги, но сдерживается. Было сказано «дома» – значит, дома. Но Умар вовсе не склонен толковать эту фразу буквально. Как только отряд исчез из виду и Ядвига Адамовна пошла к школе, он кивнул Ильясу, указывая на пакет.

Ильяс протянул ему большой незапечатанный конверт из оберточной бумаги. Умар извлек оттуда несколько исписанных листков. Первый – характеристика, подписанная начальником ЧК. Она отпечатана на машинке и читать ее легко. Там описывается весь путь Ильяса: как он два года в Конной армии Буденного служил, как ранен был, как в банду попал, как бежал оттуда с Максимом, как Алхаса громил… И в конце вывод: полностью предан Советской власти, трудовому народу, достоин быть коммунистом.

– Дай, я посмотрю…

Ильяс сам перечитывает печатный текст, долго разглядывает четкую подпись начальника ЧК и круглую печать. Остальные листки – рекомендации Ильясу для вступления в партию, подписанные председателем, комиссии по борьбе с бандитизмом, начальником ЧК, Максимом, Рамазаном и Петром – за несколько дней до смерти составил. Увидев подпись Петра, оба вздыхают.

– Максим сказал, – поясняет Умар, – что рекомендация Петра действительна: это его последняя воля, завещание.

– Значит, ты знал, что в пакете? – поражается Ильяс.

– А как же! Между коммунистами секретов нет. Теперь напиши заявление и биографию: когда родился и все прочее про себя.

– А как биографию писать? И заявление?

Умар, имеющий опыт, втолковывает Ильясу, что ничего сложного в этом нет. Но предстоящая работа пугает Ильяса. Он берет у Умара слово, что тот заглянет к нему, поможет.

Дома Ильяс усаживается за стол, просит у Мариет карандаши. Дарихан достает из сундука пачку бумаги, невесть когда приобретенную еще отцом Ильяса по случаю земельной тяжбы. Детям разрешено разговаривать только шепотом.

Первая строка ложится на бумагу почти мгновенно: «Заявление».

Дальше – хуже. Что ни напишет, кажется корявым, нескладным, он перечеркивает и снова пишет. Дарихан зовет ужинать. Может, после ужина дело лучше пойдет? Садится за стол вместе с женой, дочерьми. Не сам додумался – у Умара научился. Вслед за ним купил жене пальто, одел на зиму и девчонок.

За ужином царит веселье. Младшие беспричинно хохочут, необычно серьезна лишь Мариет. Наверное, решает Ильяс, уже завелись какие-нибудь тайны. Так и есть. Когда все выходят из-за стола, Мариет остается.

– Должна тебе что-то сказать, – бормочет она.

– Говори. – Ильяс немного смущен: обычно дочери более откровенны с матерями.

– Умар несколько дней назад сказал, что Биба с матерью скоро возвратятся, фельдшером она у нас будет.

– Славная девчонка, – кивает Ильяс, все еще занятый своим заявлением. – Молодец! – И вдруг спохватывается: ведь неспроста же затеяла этот разговор Мариет! – Продолжай. Я слушаю.

– Я решила прибрать в их доме, чтоб сразу себя хорошо почувствовали. Вчера все сделала, занавески сняла, постирала, сегодня повесить хотела… Да не стала – мне показалось, будто в доме после меня кто-то побывал. Постель Бибы примята, в печке – бумажка с куриными костями, у входа – грязь… И воздух какой-то тяжелый…

Ильяс призадумался. Бойцы его отряда, да и он сам вместе с Умаром охраняют аул неплохо. Но после ликвидации банды Алхаса количество патрулей сильно сократилось. По сути, просматривается въезд в аул только с двух концов поселка. Напрямик, с поля, можно пройти к любому дому. Сам покойный Лю протоптал тропинку через огород прямо к наделу. Очень многие таким образом сокращали путь, появление человека между аулом и лесом никого удивить не может. И, конечно, могло статься, что кто-то, пользуясь этим, решил укрываться в пустующей сакле. Очень умно! Не ставит под удар сообщников, но всегда может связаться с кем нужно, незаметно уйти. Остановись у знакомого, и соседи, хочешь не хочешь, заметят чужого. А пустующим домом кто заинтересуется?..

– Ты больше туда не ходи, – попросил он Мариет. – А чуть стемнеет, пойди в наш сарай. Там одной доски нет. Стой, слушай, смотри. Не испугаешься? Посидишь, потом я тебя сменю. Сиди, что бы ни случилось. Пройдет кто, не беги ко мне, сиди.

– А ты скоро придешь? – Мариет страшновато, да разве скажешь.

– Скоро, дочка, не бойся. И не выходи, пока я не приду. Выдержишь?

– Выдержу! – Мариет даже приосанилась – поручение отца поднимает ее мнение о себе.

Быть может, стоит посоветоваться с Умаром, устроить засаду? А если за домом наблюдают? Впрочем, о засаде и без того сразу узнают соседи, а значит – весь аул. Может статься, что незваные гости, прежде чем идти туда, получают условный сигнал. В последнее время как будто петухи стали просыпаться в неурочное время.

Он садится за заявление. В муках творчества незаметно приходит ночь.

Ильяс набрасывает бурку, проверяет наган, сует в карман гранату. Проходит в сарай.

– Никого! – шепчет Мариет. – Может, мне показалось?

– Посиди, пока мои глаза не привыкнут. Ел же кто– то курицу, раз кости остались.

С каждой минутой меняется картина перед глазами Ильяса. Сначала они не различают ничего, будто на них повязка. Потом мрак, словно бы высвечиваясь изнутри, начинает распадаться на крупные детали: верхушка плетня, крона яблони, слева – силуэт дома Лю. Еще через некоторое время крона распадается на множество черных закорючек, выделяется ствол яблони, на стенах дома начинают поблескивать стекла окон. И вот уже за плетнем можно свободно различить тропинку, которую протоптал покойный Лю.

– Беги домой, доченька. Молодец ты у меня, как сын!

Ильяс мысленно перебирает аульчан, дом за домом. Кто бы мог навести врага на это убежище? Ни на ком остановиться не может. И все же Ильяс уже не сомневается, что кто-то додумался использовать в качестве явок и укрытий брошенные хозяевами дома. В каждом ауле их теперь множество. Если бы он разыскивал кого-нибудь, то, верно, и не заглянул бы в дом Лю: как-то принято думать, будто врага кто-то прячет. А он сам прячется. Проскочит в темноте и отсиживается. Или встречу устраивает. Или письмецо куда-нибудь прячет, а потом забирает ответ.

Мысль Ильяса возвращается к будничным тревогам. Он начинает думать о погоде. Соседний мулла уверяет, будто весна будет засушливой. Не дай аллах, зерна на посев оставлено в обрез, в случае пересева – крышка.

Вспоминается последний разговор с Сергеем Александровичем, когда он после участия в разгроме ряда банд собирался домой.

– Хочу, – сказал начальник ЧК, – отправить тебя в Москву, на курсы чекистов. Подучишься, и дальше вместе работать будем, семью в город перевезешь.

Отвечать, что думаешь, трудно – как бы не обиделся человек. Но Ильяс хитрить не научился.

– Если очень нужно, тогда что ж, – произносит он. – Но я там, с землей. Хлебороб я…

Сергей Александрович и виду не показывает, как расстроил его такой ответ.

– Тебе виднее, Ильяс, – вздыхает он. – Корми нас, хлеборобская душа. А если все же очень понадобишься, вызовем. Идет?

Вот тогда-то и задал Ильяс свой вопрос:

– Как думаете, в партию примут меня? Только правду.

– Умные люди, безусловно, примут, – ответил Максим.

– Тогда прошу у тебя рекомендацию.

– А у меня что не просишь? – с некоторой обидой заметил Сергей Александрович. – Я ведь тоже тебя хорошо знаю.

– Боюсь, – признался Ильяс. – Думал, обиделся. Дашь?

– Дам! Не обижайся, ты верно определил свое место.

Лицо Ильяса светлеет при воспоминании об этих словах.

На дворе начинает светать. Ильяс приходит к выводу, что в эту ночь в пустующую саклю никто не заглянет, но досиживает в засаде до восхода. Из дому выходит Дарихан, за ней Мариет. Встретившись взглядом с отцом, виновато опускает глаза.

– Смотри, никому ни слова, – шепчет он дочери.

Поспать, однако, не удается – приходит Умар. Ильяс протягивает ему пачку черновиков, Умар внимательно перечитывает их.

– Послушай, – говорит он задумчиво. – Представь: стоишь перед коммунистами, собираешься сказать им о вступлении в партию. Что бы сказал?

– А что! И сказал бы. – Ильяс раздумывает недолго. – Сказал бы так: товарищи, примите меня к себе, в большевики, за народ, за Ленина не жалел и жалеть не буду своей жизни.

– Здорово! – одобряет Умар. – Вот так и напиши.

Дарихан приносит завтрак. За чаем Ильяс сообщает о подозрениях Мариет, о засаде. Решают в следующую ночь караулить вдвоем: один дремлет, другой смотрит. Вечером Умар сообщает жене, что задержится до утра в караулке – пусть всех направляет туда. Гучипсу в караулке приказывает: кто бы ни пришел ко мне или к Ильясу, говори, что мы нездоровы. Решай все сам.

Ильяс прихватывает в сарай лепешек, луку – все веселее будет. Сидят, молчат.

– Может, зря? – шепчет Ильяс.

– Молчи, – еще тише отвечает Умар. – Выспаться успеем.

Примерно в полночь оба сразу вскочили на ноги – со стороны огорода отчетливо донеслись звуки шагов, затем показалась фигура в бурке. Человек уверенно, не сбиваясь с узкой тропы, проследовал к дому. Оба расслышали и щелканье щеколды.

– Пошли, – дернулся Умар.

Ильяс, получивший чекистскую закалку, остановил его.

– Никуда не денется. Если отдохнуть пришел, пусть ложится. А вдруг у него свидание?

– А вдруг записочку куда-нибудь ткнет и смоется? – в свою очередь предположил Умар.

– Будет выходить – схватим. А потом возьмем и того, кто за записочкой явится.

Умар посмеивается: вот тебе и Мариет. Проходит около часа, вдруг раздается кукареканье. Среди ночи…

– У, паршивец, – ругается Умар. – Перепугать может.

– Тише, – шепчет Ильяс. Раннему петуху вторит другой – совсем рядом. Проходит минута – и на огороде снова звучат шаги. Человек, пригибаясь к земле, не разбирая тропки, семенит к дому. Снова кашляет щеколда.

– К утру, гляди, полная хата набьется, – шутит Умар.

– У тебя аппетит неплохой, – смеется Ильяс. – Надо этих брать. Но обязательно живьем.

Уславливаются потихоньку переползти к входу в дом. Слушать. Если будут выходить вдвоем, первого оглушить ударом по голове, второго схватить за руки и связать. Если по одному – обоих вязать.

Как ужи, ползут к завалинке Лю. У дверей на редкость удачное место для засады – глухой уголок, в котором можно спрятаться вдвоем. Здесь и замирают. У Умара в руках наган, более крепкий физически Ильяс рассчитывает на свои руки. Из дома доносятся приглушенные голоса. Раздаются шаги. Один уже как будто в сенях, другой в комнате.

– Завтра ночью жди, – говорит тот, что в сенях.

– Как бы не так, – бормочет Ильяс. – Завтра ночью ты совсем о другом думать будешь.

Человек в сенях останавливается, очевидно прислушиваясь. Что-то испугало его? Нет. Еще шаг. Щелканье щеколды – и дверь открывается; Выйдя на крыльцо, человек закрывает дверь, щеколда на месте. В это мгновение рука Ильяса закрывает ему рот.

– Тише, – шепчет Ильяс, – Застрелю. Один звук…

Умар вяжет пленнику руки, шарит по карманам. Он хорошо вооружен: два револьвера, граната, какие-то бумаги, деньги.

Ильяс постукивает рукоятью нагана по лбу пленника.

– Тихо отвечай: как зовут?

– Аскер, – чуть заикаясь, бормочет пленник.

– А того, что в комнате? Только не ври.

– Сулейман.

Ильяс хмыкает: крупные пташки. С Аскером ему приходилось встречаться у Улагая не раз. А Сулейман? Неужели тот самый, который отправил его к бандитам? Ему не терпится поглядеть на него.

– Открой дверь и позови, – приказывает он Аскеру. – Только не заикайся.

Опять щеколда. И прерывистый голос:

– Сулейман, сюда!

Почти тотчас раздаются шаги, видимо, Сулейман прилег.

– Что случилось?

– Давай сюда! – теперь уже в голосе Аскера не дрожь, а злорадство: «Сейчас, мол, узнаешь, что случилось».

Сулейман выглядывает из двери.

– Руки вверх, быстро! – командует Ильяс. – Ни одного движения. Застрелю!

Вот и второй обезоружен и связан. Их вталкивают в сени. Умар чиркает колесиком зажигалки, слабый огонек озаряет бледные лица.

– Тот самый Аскер, – радуется Ильяс. – Голосистая птичка.

Он переводит взгляд на второго и замирает от ненависти.

– Пришел в гости, гад? Что же в окошко не постучал?

Рука с наганом сама собой поднимается. Сулейман следит за ней с ужасом, голова его вжимается в плечи. Ильяс судорожно сует наган за пояс.

– Твое счастье, что у нас не расплачиваются той же монетой…

На всякий случай обоим затыкают рты. Приводят в караулку. Там помещают в разные чуланы, ставят часовых.

– Надо бы их немедленно в город доставить, – рассуждает Ильяс. – Но мало ли что в пути может случиться. Отбить не отобьют, а пристрелить вполне могут.