Текст книги "За Кубанью (Роман)"

Автор книги: Лазарь Плескачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

«Готовься радостной встрече». Эти слова сверлят мозг Улагая, радуют и одновременно пугают своей определенностью. Что ж, он готов. Его колесница смазана, даже кони запряжены. Остается сказать «но». Улагай уверен: по его команде аулы вспыхнут, как пучок просмоленной пакли. Люди, по его мнению, только и ждут его команды. Каждый, с кем он беседовал, заверял его в этом.

– В лес? – осведомляется Ибрагим.

Незаменимый помощник, мысли начальника угадывает без слов. Конечно, сейчас не время отсиживаться в аулах: на то он и создал полевой штаб, чтобы оттуда руководить восстанием.

В пути Улагай начинает проявлять признаки нетерпения: садится рядом с Ибрагимом, покусывает травинку, то и дело оглядывается. Версты за полторы до развилки пересаживается на свое постоянное место – пулеметчик есть пулеметчик. Он немного освобождает пулемет от тряпья, чтобы не заело во время стрельбы.

По дороге к морю движется воинская часть. Ибрагим подгоняет повозку к перекрестку и останавливает лошадей только тогда, когда они вот-вот достанут мордами плечи проходящих мимо бойцов. Это у него называется «танцевать на ножах». Ибрагим добродушно улыбается красноармейцам, они отвечают по-разному – кто такой же улыбкой, кто кивком или шуткой. Многие проходят мимо, словно не видя повозки. А наблюдательные замечают, что за спиной развеселого адыга под белоснежной чалмой притаились два злобных огонька: Улагай не увлекается показной стороной. Его радует, что бойцы следуют к морю: чем больше частей сосредоточится в предполагаемых пунктах высадки, тем труднее будет потом их перебрасывать к местам решающих боев – побережье велико. Советам в такой обстановке нужны не заслоны, а оперативные резервы. Что ж, психическая атака Врангеля как будто начинает действовать. Впрочем, он быстро забывает об этой встрече – Красная Армия на совести Врангеля; дело Улагая – навести порядок в аулах, и он знает, с чего начать и чем кончить, сделал бы свое дело барон.

Дорога снова идет лесом. Ибрагим направляет лошадей на поляну, расстилает на плотном, словно ковер, дерне скатерть, раскладывает лепешки, соль. Аппетитный запах исходит от жареной индейки – любимое блюдо князя в походных условиях. Но Улагаю есть не хочется, его томит жажда. Что там во фляге? Родниковая вода? Улагай припадает к фляге. Облегчение приходит немедленно. Голова становится легкой, мускулы освобождаются от цепей, словно принял ванну.

«Хорошо, что успел закончить переговоры с Алхасом, – думает Улагай, меряя поляну крупными шагами. – Вместе с повстанческим подпольем это большая сила». Он начинает – в который раз – подсчитывать, сколько людей выставит каждый аул. «Лучше всего брать минимум – человек по семьдесят – восемьдесят. Не мало ли?» После некоторых колебаний Улагай останавливается на этой наметке. Ему мерещатся ряды вооруженных всадников, проносящихся перед ним, главнокомандующим. Он приветствует их. Со всех сторон слышится; «Да здравствует Улагай Кучук!», «Живи мною лет, зиусхан!».

Однако какие же новости в штабе? До него теперь рукой подать. Лесная дорога вдруг начинает выкидывать коленца: то бревно поперек разлеглось, то завал. Тут будто случайно опрокинулся воз с хворостом, там – воронка снарядная. Скажи нужное слово – и бревно отползет в сторону, хворост раскидают, через воронку перебросят шаткий деревянный мосточек. Впрочем, довольно прочный. Хоть до штаба и рукой подать, но попасть в него не просто.

«Штаб Улагая! – приосанивается Улагай, горделиво оглядываясь. – Будущая адыгейская Мекка. Здесь адыги будут дышать воздухом отваги и преданности мне, Улагаю».

Но вот Ибрагим выбирается на обжитую поляну, подкатывает к небольшому домику. Их тут несколько. Дома – для начальства. Челядь, разумеется, в землянках.

Улагай соскакивает с повозки, небрежным кивком отвечает на почтительные приветствия, бросает Ибрагиму:

– Всех офицеров – ко мне!

Входит в свой домик. В нем не так уж плохо. Конечно, с виллой под Сочи не сравнить, но вполне терпимо. Ибрагим даже ухитрился притащить откуда-то сифоны с сельтерской.

Улагай заходит в спальню лишь на одну минуту – переодеться. Вот он уже в кабинете – в свежей гимнастерке, подтянутый, улыбающийся, сапоги блестят, как всегда. Его ждут.

– Коротко доложу обстановку. – Он четко, ясно и действительно очень коротко сообщает о переговорах с Алхасом. – Теперь у нас есть реальная вооруженная сила, – заключает он. – Алхас ждет приказа. Ваши новости?

Поднимается высокий красавец с коротенькими усиками – Крым-Гирей Шеретлуков, начальник повстанческого штаба и его заместитель. Он сообщает все, что установила агентура, разбросанная на довольно обширной территории от Темрюка до Баталпашинской. Самое важное ехидный Крым-Гирей приберегает напоследок.

– Начал действовать Султан-Гирей Клыч: он уже поднял восстание в Карачае. Опирается на армию Фостикова.

Улагай надменно улыбается. «Старый негодяй, – проносится в мыслях, – ничего не сказал, словом не обмолвился. Значит, затаил что-то. Что же?» А слова бегут сами собой:

– Поднять восстание, опираясь на Фостикова, не трудно. Сколько у них сабель и штыков?

– По данным Фостикова, – отвечает Шеретлуков, – шесть тысяч, по моим – не более пяти. Резервы, мне думается, он уже исчерпал.

Поднимается Ибрагим:

– Фостиков набивает себе цену, но пять тысяч у него есть.

– Пять тысяч солдат, – роняет Улагай, – хороший заслон от Красной Армии. Однако, друзья, бьет и наш час. Прошу к карте.

Он отдергивает занавеску, и на стене обнажается большая карта Северного Кавказа. Чистая, без единой пометки.

– Мне кажется, десант выбросят несколькими группами примерно в следующих районах… – Улагай указывает на ряд пунктов на побережье поближе к Тамани. – Направление главного удара окажется в стороне от нас – Врангель намерен опереться на казачество, это не секрет, господа. Фостиков пробьется к нему через Армавир, Султан-Гирей, по-видимому, останется на месте. Вывод: не торопиться! Наиболее удачный момент для взрыва, мне думается, – период самых ожесточенных боев на подступах к Екатеринодару. Вот тогда мы поднимем людей на разгром большевистского фланга и тыла.

Короткий обмен мнениями. Все согласны с командующим.

– А если десант будет разбит? – Битлюстен Шихов задает вопрос, который вертится у каждого на языке.

Улагай достает с полки сифон и стакан, нажимает клапан, и из носика с чиханием вырывается пузырчатая струя. Треть стакана. Он подносит воду ко рту – и вдруг ставит стакан на стол.

– Вопрос резонный. Наш сугубо штатский друг Битлюстен вправе поставить его. Отвечаю: наша ставка на победу! Всем, кроме Шеретлукова, можно идти. Через некоторое время получите приказ, что кому надлежит сделать для подготовки взрыва и в самый момент восстания.

К утру при штабе остается лишь небольшая группа людей – взвод охраны, обслуживающий персонал да Улагай с Крым-Гиреем Шеретлуковым. Все остальные, включая работников штаба, отправлены в аулы. К вечеру следующего дня в штаб должны прибыть связные: по одному из аулов и двое – из банды Алхаса. Когда придет срок, они передадут аульным повстанческим группам приказ о выступлении. Алхас – главный резерв. Его банду Улагай решил бросать на аулы, в которых повстанцам окажут сопротивление. В первую очередь, разумеется, будет наведен порядок в Адыгехабле – терпеть этот позор Улагай больше не намерен!

Казалось, все шло как по писаному. И все же какой-то червячок точил душу, будоражил нервы. «Почему Султан не сказал, что отправляется в Карачай?» Эта мысль не давала Улагаю покоя, не покидала ни на минуту. Вывод напрашивался только один: он взял себе участок полегче, из Карачая двинется на адыгейские аулы. Три хороших перехода, и он тут. Все, что так искусно лепил Улагай, достанется этому нахальному генералу. А он? В лучшем случае – все тот же начальник штаба.

…Улагай мечется в постели. Отшвырнув одеяло, встает, идет к карте, разглядывает места, измеренные собственными ногами, и ярость вскипает с новой силой. Да что смотреть – три перехода, и Клыч тут. Ну и негодяй!

Улагай подходит к шкафчику, наливает вина и жадно пьет. Почему в комнате так душно? Не собирается ли гроза?

Он выходит из домика. Предрассветный лес тих и спокоен. Улагай прислушивается. Неподалеку стучит топор – очевидно, солдат колет для кухни дрова. Идет на звук. Так и есть. Молоденький паренек с кряканьем опускает колун на огромную дубовую чурку. Заслышав шаги, солдат вытягивается перед командующим. Улагай с любопытством разглядывает совсем молодое лицо с красными, припухшими глазами.

– Не тянись. Как тебя зовут?

– Кемаль, зиусхан.

– Не тянись, Кемаль, мы не на параде. Ты из какого аула?

– Из Адыгехабля, зиусхан.

– Когда дома был?

Кемаль вдруг закашливается. Так учил его один старый вояка: не знаешь, что начальству соврать, – кашляй. Кашляй и думай. Кашляя, Кемаль сообразил, что сообщать командующему о своем последнем путешествии в аул нет никакого смысла, ведь он отлучался без разрешения. Да разве выдержишь? Два года не был дома, надеялся, что войне конец, а тут нá тебе – подполье. Вызвал его Ибрагим и сказал: «Кемаль, родина доверяет тебе почетное, но секретное дело. Пойдешь – через несколько месяцев корнетом станешь, богатым офицером. Согласен?»

Стать богатым офицером совсем неплохо. Кемаль дал согласие и попал в команду Болотокова. Строил штаб, теперь охраняет его. Изучил в лесу все тропки, знает все ходы и выходы, даже те, которые неизвестны начальнику охраны Аслану. Отпросился у начальника с ночевкой на реку, а сам махнул в Адыгехабль. Поглядел на родителей и назад. Рассказывать обо всем этом Улагаю было в высшей степени глупо, а врать он как следует еще не наловчился. Покашляв немного, Кемаль соврал:

– Давно… Уже два года, зиусхан.

– Ничего, парень, скоро будешь дома. Прикончим большевиков и по домам разойдемся. Но тебе, может быть, нравится военная жизнь? Небольшую армию мы на всякий случай сохраним. А ну-ка, дай топор. – Улагай размахнулся и, крякнув, обрушил топор на полено. Размявшись, бросил топор на землю.

Настроение поднялось. «Кто-то, – вспомнил Улагай, – кажется Наполеон, любил беседовать с нижними чинами. Или Суворов?»

Теперь его положение уже не казалось таким сомнительным. Никуда Султан-Гирей не сунется со своей кучкой башибузуков до тех пор, пока не поднимутся адыги. А если так, адыги могут подняться и после того, как Клыч будет разбит.

Весь день Улагай провел наедине со своими мыслями: то он взлетал под самые облака, то оставался прислужником Клыча.

К ночи начали прибывать связные из аулов. Почти каждого Улагай знал в лицо, а то и по имени: одних в свое время завербовал в армию, другие пришли к нему добровольно. В основном это были богатеи или их сыновья. Улагай лично расспрашивал каждого: выяснял обстановку, настроение, боевую готовность. Связные, преданные слуги контрреволюции, не хотели да и не могли дать правильную оценку положения в аулах – ненависть слепа, злобна, ненасытна. Они жаждали крови тех, кто больше не желал на них батрачить, и всячески старались приблизить час расплаты.

Беседы со связными еще больше подняли настроение Улагая. Сомнения, мелькавшие раньше в душе, отошли на задний план. Улагай, конечно, понимал, что аульская беднота тянется к красным, но считал, что ее захлестнет кровавый поток. «С нами или смерть!» – вот что определит позицию большинства. Врангелевские штыки явятся достаточно прочной опорой этого лозунга.

Под утро Ибрагим доложил о прибытии связных от Алхаса. Оглядев их, Улагай обратил внимание на угрюмого мужчину с маузером на боку.

– Имя? Откуда?

– Ильяс Теучеж, связной Алхаса.

– Почему с маузером?

– Атаман подарил.

Лицо Улагая прояснилось: на доверенных Алхаса можно полагаться полностью.

– Фронтовик?

– Так точно! – В глазах Ильяса вдруг вспыхнул озорной огонек. Подумал: вдруг спросит, в каком полку какой дивизии служил. Уж тут придется что-нибудь придумать.

– Замечательно! Молодец, Ильяс! Как дела у Алхаса? Уничтожили русских, которые были в Адыгехабле?

– Никак нет.

– Почему же? – дернул головой Улагай. – Струсили?

Ильяс доложил, что видел своими глазами.

– Да, – тихо проговорил Улагай после паузы, – одной смелости мало, пулемет сильнее смелости. Цепь случайностей: трусость Салеха, глупость Чоха, нахальство большевиков… Отряд Алхаса нужно пополнить опытными офицерами. Мы это сделаем. Сделаем, друзья! – громко повторил Улагай. – Будем воевать всерьез. И ты от Алхаса? – обратился он ко второму.

– Так точно! – выкрикнул молодой парень. – Шумаф.

– Подготовься, будешь сопровождать человека. Послушай-ка, за что тебе Алхас подарил маузер? – вдруг вспомнил Улагай.

Ильяс не успел и рта раскрыть, как Шумаф выпалил:

– Ильяс отличился в последнем бою, хотя еще на костылях после ранения ходил. Когда Масхуд бросил своих людей, Ильяс поскакал им на выручку.

Улагай с интересом разглядывал связного. Повадки бандитов и большинства своих подчиненных он знал хорошо, полностью доверял одному только Ибрагиму. Неужели появился в его окружении еще один такой же верный человек?

– Оставляю тебя пока при штабе, Ильяс, – объявил Улагай. – Доложи начальнику охраны.

«Новое дело», – забеспокоился Ильяс. Но тут же сообразил, что это даст ему возможность получше узнать, что делается в белогвардейском логове. Улагай – зверюга крупный, его голыми руками не возьмешь.

Через час Шумаф отправился назад вместе с Крым-Гиреем Шеретлуковым и его адъютантом.

Ильяс представился начальнику охраны. Аслан встретил его неприветливо – каждый новый человек вызывал у него подозрение. Он долго расспрашивал новичка, разглядывал, чуть ли не обнюхивал. Попросил маузер, разрядил и, зарядив снова, направил на Ильяса.

– Смотри у меня, – произнес угрожающе. – Я шуток не признаю. Чуть что – пуля в рот.

Возвратив оружие Ильясу, повел его к землянке взвода охраны. Десять ступенек вниз, и за брезентовым пологом – знакомые солдатские нары. Людей нет. Ильяса сразу же начало поташнивать от спертого воздуха.

Аслан направился к выходу. У самой двери вдруг резко обернулся: новичок стоял все в той же унылой позе, взгляд его был устремлен в пол. Аслан нахмурился – ох не нравятся ему эти унылые физиономии с сиротскими глазами. В охране люди должны быть молодец к молодцу. Ну что ж, полковнику виднее…

Начальник охраны уходит, а Ильяс словно бы прирос к нарам. «Что со мной происходит?» – стучится горькая мысль. Его словно подхватило могучим порывом ветра и понесло против воли. Теперь. – все! Осмотрится в лагере Улагая и – в Екатеринодар. А еще лучше – до ближайшей железнодорожной станции.

В первые дни Аслан не назначал Ильяса в караул, велел привыкать. Ильяс с радостью бродил по лесу. С каждым разом отходил все дальше, проверяя, не наблюдают ли за ним. Нет, на него никто не обращал внимания. Понял: где-то есть черта, за которую его не пустят, где-то устроены хорошо замаскированные наблюдательные пункты. Нужно узнать, где они.

На третий день, вечером, к Ильясу подошел паренек, лицо которого показалось ему знакомым. Ба, да это же Кемаль, отец которого частенько захаживал к нему в гости. Ильяс радостно заулыбался: после гибели Аюба он ни с кем из земляков не разговаривал. С первых же слов выяснилось, что Кемаль недавно побывал в ауле.

– Только молчи, – прошептал он. – Узнают – «пулю в рот», как говорит Аслан. Тут это заработать недолго.

– Что обо мне в ауле говорят?

– Разное болтают. После того как Измаил привез тела Салеха и Аюба, некоторые засомневались в тебе. Измаил божится, будто сам видел, как ты всадил все патроны из нагана в Салеха и дал слово прикончить всю его семью.

«Даже из этого пытаются пользу извлечь», – подумал Ильяс, и сердце его залила новая волна горечи.

– Неужели кто-то верит, что я мог такое сделать? – вырвалось у него.

– Некоторые, наверное, верят.

– А твой отец?

Кемаль улыбнулся, вспомнив старого Юсуфа.

Отец сказал: «Ты, пакостный щенок, успел все углы загадить. Теперь слушай Ильяса. Что скажет, то и делай».

Ильяс глядит в глаза Кемалю. Нет, это не Аюб, у которого все его мысли как бы на виду. Но и хитростью не попахивает. А довериться кому-то необходимо, без помощника ничего не сделаешь. К тому же Кемаль очень хорошо знает лагерь: он строил его, стоял на наружной и внутренней охране. Впрочем, торопиться не следует, все это может быть и обычной проверкой.

Молчание Ильяса явно тяготит Кемаля. Да и то сказать, ведь к деникинцам он примкнул добровольно – узнал, что каждый солдат получает коня и снаряжение, будет наделен крупным земельным участком, и пошел. И после поражения, сдачи мог быть дома, да вот на чужую землю польстился.

– Ильяс! – В голосе Кемаля проскальзывает обида. – Понимаю, не достоин доверия. Но ты не гони меня, понял я уже, что не той дорогой иду, да не знаю, как свернуть с нее. Мне не веришь, моему отцу поверь…

Искренность Кемаля уже почти не вызывает сомнений.

«Надо решаться, – приказывает себе Ильяс. – Парень вроде бы осознал… Конечно, риск есть, но другого помощника не найти».

– Не обижайся, Кемаль, что не сразу душу перед тобой распахиваю. Теперь могу сказать: верю! Мысль у меня одна…

Они долго шепчутся. Уславливаются без особой нужды не встречаться. Расходятся в приподнятом настроении: каждый знает, что ему делать.

Возвратился Шеретлуков, сообщил подробности разгрома алхасовской засады. Улагай не дослушал:

– Знаю. Им это пойдет на пользу, поймут, что без офицеров могут воевать только с ночными сторожами.

– Не это главное. У Салеха хранились три пулемета, два остались в ауле. И винтовки. Создана караульная полурота, командует ею небезызвестный тебе Мурат.

Крым-Гирей предложил немедля, пока не начались основные бои, силами Алхаса разгромить адыгехабльский отряд.

– Я все осмотрел на месте. Умело действуя, выманим красных из аула, подведем под огонь станкового пулемета и отрежем дорогу назад. Отряд Мурата нужно уничтожить полностью, после этого и другим не захочется связываться с большевиками.

Улагай одобрил предложение, но со сроками не согласился.

– Лучше всего навести удар в момент общего восстания. Это будет эффективнее, да и помощи им не окажут. А пока не вредно связаться с Муратом, он был храбрым воякой.

Возбуждение, предшествующее большим событиям, нарастало. Но дни проходили за днями, а врангелевский десант не появлялся.

Важные новости привез Ибрагим, возвратившийся от Османа. Довлетчерий уверял, будто красные начали охоту на Улагай. Возглавляет ее Максим Перегудов, тот самый, который разделался с засадой. Ибрагим рассказал о своем знакомстве с Максимом, о собрании, о внезапном отъезде всей группы.

– Зря рисковал, – заметил Улагай. – Безрассудство!

– Надо было познакомиться с охотником, – возразил Ибрагим. – Теперь мы можем поменяться местами – охотником стану я. Раз обещал Максиму, что покажу ему полковника Улагая, то хочу сдержать слово как настоящий адыг.

Улагай недоверчиво прищурился: выйдет ли?

И вдруг как снег на голову новое сообщение: в аулах прошли выборы делегатов на съезд горцев Екатеринодарского, Майкопского, Баталпашинского, Лабинского и Туапсинского отделов, в тот же день делегаты отправились в Екатеринодар. 11 августа съезд начал работу, а через два дня Улагай получил пакет, на котором красным карандашом были нарисованы три больших креста. Это значило, что пакет должен быть доставлен самым срочным порядком. Гонец ничем не рисковал: в пакете оказалась перепечатанная на машинке копия первой резолюции съезда. Улагай впился в нее глазами. Руки его дрожали: «Пока мы тут точим ножи, они объединяются».

«Обсудив вопрос о мерах борьбы с бело-зелеными бандами, – прочел Улагай, – съезд постановил обратиться от имени трудовых горцев к тем из черкесов, которые принимают прямое или косвенное участие в бело-зеленых бандах, с предложением немедленно добровольно вернуться в свои аулы, предупредив, что в противном случае принимающие участие в белых отрядах будут объявлены врагами черкесского народа и с ними будет поступлено как со злейшими врагами»[5]5
  Здесь и дальше приводятся цитаты из подлинных документов, опубликованных в газете «Кубанская правда» за август– сентябрь 1920 г.


[Закрыть].

Улагай вытер со лба пот, передохнул и продолжал чтение:

«В частности, съезд принял к сведению заявление представителей Советской власти, что в случае добровольного возвращения и явки к органам власти не только рядовые участники, но и главари, вроде Улагая…»

Улагай поперхнулся, бумага запрыгала в руках. «Выдержка, Кучук, выдержка», – одернул он себя и дочитал:

«…но и главари, вроде Улагая, будут, безусловно, прощены и им гарантируется полная личная неприкосновенность».

«Главарь!» – фыркает Улагай. Он расхаживает по комнате, не обращая внимания на стоящего в дверях Ибрагима. Вдруг рядом с адъютантом появляется один из его самых доверенных связных – Сулейман.

– Началось! – выпалил он. – Высадились!

Началось! Улагаю вдруг стало трудно дышать.

– Подробнее, Сулейман, – едва выговаривает он.

– Вчера утром в районе станицы Приморско-Ахтарской началась высадка десанта. Белые части быстро продвигаются вперед. С самолетов сброшены листовки – обращение к населению. Десантом командует ваш земляк и родственник генерал Улагай.

«Перст судьбы! – думает Улагай. – Когда-то наши дорожки скрестились, и я был отправлен в город. Теперь мы снова движемся к одной точке. Кто знает, быть может, и я въеду в Екатеринодар генералом». Он наклоняется к Сулейману:

– Адиль-Гирей не вернулся?

– С Адиль-Гиреем не все в порядке. Мне удалось встретиться с казаком, который их сопровождал. Полковник Бабийчук попал к красным, а Адиль-Гирей успел сесть в лодку. Кажется, ранен.

– С Рамазаном не говорил?

– Никак не выберу момент. То он в отъезде, то я.

– Ты просто трусишь, Сулейман. Не верю я в этих идейных товарищей. Рамазана беру на себя. Пусть Зачерий доложит, куда направится Рамазан, перехватим.

Улагай приказывает Ибрагиму позвать Шеретлукова.

Через час Шеретлуков вскакивает на коня. Началось!

Бессонная ночь. Утром новое донесение: высадка продолжается, части генерала Улагая заняли Ольгинскую. Кучук не отходит от карты. С карандашом в руках подсчитывает возможности врангелевского флота, прикидывает темпы высадки и наступления, намечает рубежи и даты. По его подсчетам, к 19 августа головные части должны захватить Тимашевскую: отсюда прямая и почти открытая дорога на Екатеринодар.

Теперь самое важное – выбрать правильный час. Выступишь раньше – могут раздавить, выступишь позже – не оценят. Но пока что торопиться нет нужды – десантники продвигаются крайне медленно, идут тяжелые бои. Похоже, что Врангель вывалил все, что было предусмотрено, с обозом даже помещики прибыли. Только и ждали их тут…

Улагай понимает: основная ставка Врангеля – на казачество, на Фостикова, на банды, на него, Кучука Улагай. Всем приказано выступить в момент высадки – тогда у красного командования не хватит ни сил, ни умения, оно распылит войска, не сумеет оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Но… никто не выступает. Многочисленные казачьи банды, притаившиеся в плавнях, чего-то выжидают. Не может же он со своей небольшой группой начинать первым.

Снова появляется Сулейман – привез подробную информацию о последних днях работы горского съезда и заключительную резолюцию, принятую 15 августа, уже после начала высадки десанта. Улагай пробегает ее глазами. «И тут не утерпели, снова лягнули копытом». В нем закипает ненависть.

«Съезд единодушно заверяет, – с издевкой читает он, – что горцы приложат все усилия к тому, чтобы не только не поддержать бело-зеленые банды, но и действительно бороться с ними. Всех же участников этих банд, если они не явятся добровольно на зов власти в ближайшие дни, мы, черкесы, объявляем изменниками народа и поступим с ними как с врагами трудового народа».

Сулейман молча ждет. Понимает: в эти минуты решается нечто важное, быть может, самое важное в их жизни. Делается шаг вслепую. Впереди, может быть, сказочная жизнь: народ – ишак, а они – всадники. Но… впереди может оказаться и пропасть. Что ж, игра идет крупная, а трус в карты не играет.

Улагай наливает в стакан сельтерской, залпом выпивает. Надо успокоиться и еще раз подумать. А что думать? Момент настал.

– В Екатеринодар, добрый вестник! Передай Зачерию, пусть готовится к моему приезду. А тебя ожидаю с новыми радостными сообщениями. Твое имя возглавит список награжденных.

Сулейман козыряет командующему и – налево кругом: как-никак бывший сотник белой Кубанской армии. Ему подают свежего коня, он вскакивает на него, нажимает шенкелем и, не оглядываясь, мчится вперед. А ведь порой и оглянуться не вредно. Оглянись Сулейман хоть на секунду, он остановил бы коня на всем скаку, ибо встретился бы с полным ненависти взглядом Ильяса. Да, Сулейман слышал, что Ильяс будто бы отличился в бою с засадой, но был уверен – доверия этот человек не заслуживает. Одно дело – держать его на мушке в банде, другое – пустить в штаб командующего. Оглянись Сулейман хоть на секунду, и пятеро девочек Ильяса остались бы сиротами. Но Сулейман мчится вперед, дороги минуты. Кто знает, может быть, и в Новороссийске уже высаживаются. Тогда Советской власти каюк. Тогда он войдет в Екатеринодар уже не сотником, не простым поручиком, а чином повыше. Уж он-то заставит этих ублюдков привести свое имение в порядок…

Ильяс глядит вслед своему врагу, но рука его не тянется к маузеру. Ненависть клокочет в сердце, ищет выхода, но в последние дни Ильяс поумнел, теперь он уверен, что сумеет извлечь пользу из провокации, которую устроил Зачерий с Сулейманом. Уже убедился – на Кемаля можно полностью положиться. Один из них незаметно исчезнет и приведет сюда красных, это лучше выполнит Кемаль, он же, Ильяс, в ходе боя будет бить по тылам, воспользовавшись паникой, перестреляет из маузера командование. Хороший план! Вполне осуществимый.

– Ибрагим! – раздается зычный оклик Улагая. – Офицеров ко мне!

Через несколько минут перед Улагаем выстроилась вся верхушка. Глядя на подручных, командующий кисло улыбается. «Главари, – вспоминает он. – Как-то они поведут себя в случае неустойки?»

– Доблестные войска барона Врангеля под командованием героического сына черкесского народа генерала Улагая… – Улагай делает паузу и еще более торжественно продолжает: —…нашего любимца генерала Улагая, громя красные полчища, вышли на Тимашевскую. Дорога на Екатеринодар открыта. В городе паника, совдеповцы бегут кто куда… как крысы с тонущего корабля. Мы обязаны внести свой вклад. Приказываю: на рассвете двадцать третьего августа всем повстанческим группам в аулах перейти в наступление, захватить власть в своих населенных пунктах, сформировать из местного населения боевые единицы, уничтожить всех предателей черкесского народа и сурово наказать тех, кто их поддерживал.

Лица собравшихся взволнованны, кажется, эти люди перестали дышать. «Уничтожить!» Уж они-то не допустят, чтобы эта часть приказа осталась невыполненной, уничтожат в два счета. Всех!

– Вопросы есть?

Молчание. Какие могут быть вопросы? Уничтожить! Сурово наказать! Яснее ясного.

– Выполняйте!

Лагерь пустеет: ждать надоело, все рвутся в бой.

Улагай усаживается за стол – кажется, пора подумать о воззвании. «Как бы его получше озаглавить? „Черкесы!“ Суховато… „Братья черкесы!“ Так пойдет…»

Карандаш скрипит, слова о свободе, равенстве, братстве, приперченные ядом ненависти к Советской власти, расползаются по бумаге. Поднаторел Улагай за годы гражданской войны в политической демагогии, воззвание получается довольно складным, перечитывает с удовольствием. Хорошо бы добавить насчет земли, но тут имеются неясности. Врангелевская земельная реформа предусматривает выкуп помещичьих земель крестьянами на «льготных» условиях: двадцать пять лет крестьянин должен будет расплачиваться за нее четвертой частью урожая. Четверть века! Тут барон хватил через край, с такими проектами сейчас лучше не соваться… А вот несколько интервью надо бы набросать: как только их части войдут в Екатеринодар, от писак не будет отбоя. Карандаш носится по бумаге. Скорее, скорее, не опоздать бы…