Текст книги "За Кубанью (Роман)"

Автор книги: Лазарь Плескачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Решение уйти в подполье возникло у Зачерия внезапно. В тот момент, когда снимал трубку, чтобы доложить начальству, что Максим попал в ловушку, он еще надеялся, что выйдет сухим из воды: все видели, как Максим на чужом скакуне понесся за кем-то в погоню. С этой стороны операция разыграна мастерски, как, впрочем, и другие разработанные им.

Но он понимал, что находится под подозрением и что в какой-то момент его схватят даже при отсутствии прямых улик – слишком уж много накопилось вокруг него подозрительных неудач, просчетов, необъяснимых совпадений и провалов. Насторожила и странная, неестественная реакция на его сообщение. Начальник любил Максима, советовался с ним, доверял самые сложные поручения, и Зачерий не удивился бы, услыхав в ответ ругательства, угрозы, предложение немедленно явиться для доклада. Он и. явился бы с повинной – судите, мол, как хотите, а только виноват Максим. Спокойный ответ позволял предположить, что Зачерия не хотят, а может, и боятся спугнуть. Пиши докладную… «Пиши, мол, а я пока позвоню в ЧК».

Он вышел во двор, сел на коня, поскакал. Куда – сам не знал. О переходе на нелегальное положение думал часто, тщательно готовился к нему, но в душе был уверен, что удержится на поверхности до победы контрреволюции. В победу верил.

Можно было, конечно, ускакать в лес, примкнуть к какой-либо банде, влиться в штаб Улагая. Но все это его не устраивало. Опуститься до положения рядового бандита – с этим тщеславие Зачерия, метившего на самые высокие посты в «свободной Адыгее», смириться не могло. Имелось и еще одно обстоятельство, влиявшее на ход его рассуждений – обстоятельство, не известное ни красным, ни белым, ни ЧК, ни Улагаю: у закоренелого холостяка, у женоненавистника Зачерия была семья.

Некая русская графиня, бежавшая из Петрограда, обратилась в деникинскую контрразведку с просьбой помочь ей найти мужа – белого офицера. С ней была дочь, шестнадцатилетняя Антуанетта, – насмерть перепуганное существо с полными слез голубыми глазами. Контрразведчики лишь сообщили, что муж графини, по-видимому, погиб, фондами для помощи беженцам они не располагали. Зачерий столкнулся с ними в коридоре. Важный агент, скрывавший под личиной адвоката свою связь с контрразведкой, был, как всегда, наряден, весел, добродушен. Он являл собой такой резкий внешний контраст с заматерелыми в жестокости «аппаратчиками», что Антуанетта, сама не ведая, что творит, вдруг бросилась перед ним на колени с возгласом: «О, господин начальник, спасите нас». Зачерий помог девушке подняться, сказал, что готов выручить их, хотя и не имеет никакого отношения к этому учреждению: искренность и красота Антуанетты поразили его.

– Я тут сам в роли просителя за попавших в беду земляков, – на всякий случай пояснил он.

Зачерий действительно выполнял подобные поручения земляков, кое-кого контрразведка по его просьбе выпускала на свободу. Появление в квартире Антуанетты и ее матери заставило Зачерия нарушить свои давно установившиеся холостяцкие привычки. Он выдал графине крупную сумму «на булавки». Позже дарил Антуанетте много дорогих безделушек.

Вскоре мать Антуанетты познакомилась с видным коммерсантом и покинула Екатеринодар, оставив дочь на попечение Зачерия. Как пошло бы дальше – сказать трудно, если бы Антуанетта не забеременела. Жизнерадостный от природы, полный энергии Зачерий ходил гоголем, вынашивал план: после родов – во Францию. Но стремительное отступление деникинцев началось как раз в те дни, когда Антуанетта собралась рожать. Появление Магомета приветствовали ожесточенной пальбой и белые, и красные: в городе шли уличные бои. Свое первое утро новорожденный встретил в тишине, которая обычно наступает после кровопролитной схватки. Антуанетта с кухаркой Анютой покинули барскую квартиру и перебрались на окраину, в хибарку, принадлежавшую Анюте. Соседям она сказала, что Антуанетта, переименованная в Аннушку, – ее племянница.

Зачерий не отступил с деникинцами, не ушел в подполье. Его арестовали. На допросе в ЧК рассказал, как трудно было выручать земляков из лап контрразведки. Ему, разумеется, не поверили. Каким-то образом об аресте Зачерия прознали в аулах. В двери ЧК и других революционных учреждений стали стучаться вызволенные им люди. Его выпустили, и он в тот же день отправился в родной аул на побережье – прощупать возможности побега за границу. Здесь на него и наткнулся Улагай. У него была крепкая связь с чужим берегом, но ему нужен был надежный, не вызывающий подозрений у ЧК человек. Лучше Зачерия не найти. Улагай изложил свои планы.

– Если моя миссии увенчается успехом, – заключил он, – останемся дома. Ну а на худой конец уедем вместе.

Возвратившись в город, Зачерий предложил свои услуги горской секции исполкома. Уже примерно через недельку он примелькался во всех отделах, кого-то консультировал, что-то переводил, пробивался с земляками к начальству, вносил самые разнообразные проекты, а Сомову даже пообещал обучить черкесскому языку. Попутно обзаводился явочными квартирами, связными, оказывал неоценимые услуги Улагаю и главарям многих банд.

С женой Зачерий продолжал встречаться тайком. После провала, бросив коня у рынка, он тихими переулками выбрался на окраину и достиг берега Кубани. К берегу тянулись сотни тропок, пробитых рыболовами. Одна из них и привела Зачерия к заветному домику. Прежде чем войти во двор, долго приглядывался и прислушивался. Соседи спали, прохожие здесь и днем не появлялись. Предрассветная рань сморила даже цепных псов. Бесшумно ступая, подошел к домику опустился на завалинку.

И сразу стало легко и хорошо. Уверенность в собственной безопасности, близость столь желанного счастья, физическая расслабленность – все это создавало иллюзию достижения намеченной цели. Несколько минут сидел Зачерий, не шевелясь, блаженно посапывая, ни о чем не думая. Минуты эти стоили нескольких часов крепкого сна. Голова стала ясной, можно было все обсудить трезво и обстоятельно.

«Что тебе нужно?» – спросил себя Зачерий. И ответил: «Мне нужны Аннушка и Магомет».

Зачерий легко постучал в дверь, тихо, но четко произнес: «Анюта, это я».

Топот босых ног: Аннушка выскочила первой. Повисла на шее, засмеялась и заплакала. Стала возиться с лампой.

– Не надо света… Спать…

– Ищут? – поинтересовалась Анюта.

Зачерий рассказал обо всем без прикрас – от этих женщин он не таился.

О будущем не говорили – упивались неожиданным счастьем. Анюта ходила на рынок, иногда раздобывала газету. Мукой, солью, копченой бараниной их обеспечил Зачерий. Соли он как-то привез несколько мешков, и эту «валюту» выменивала Анюта на все необходимое.

Однажды утром Зачерий увидел себя в зеркальце Аннушки, засмеялся: круглый, волосатый блин со щелками, из которых поблескивали спелые вишни. Он порылся в Анютином сундуке, извлек оттуда потрепанный извозчичий кафтан, шапку, изрядно побитую молью, высокие ботинки. Нарядился, шапку на глаза натянул.

– Ануся, – позвал жену.

Аннушка хоть и привыкла к небритой диковатой физиономии мужа, отшатнулась – перед ней стоял чужой человек. Маскарад ей не понравился. Она достала из комода подобранный на рынке листок. Зачерий сразу узнал его – обращение к бело-зеленым.

Зачерий понимал, что это лучший выход: явиться, признаться во всем и отправиться домой. А еще лучше – перебраться в Ростов, там у него немало знакомых. Но как быть с Улагаем?

– Меня не выпустят до тех пор, пока я не наведу на след Улагая, – вздохнул он. – А его не так-то легко изловить. Кучук скоро в Турцию махнет, тогда и сдамся.

– Да кто тебе дороже, – не выдержала Анюта, – бандит или сын родной? Улагай тебя за грош в ложке воды утопит.

– Ты не права, Анюта, – возразил Зачерий. – Улагай мой родственник, я не могу его продать.

На рассвете следующего дня Зачерий спустился к Кубани, устроился на обрывистом берегу с удочкой. Меняя место, вскоре примкнул к группе рыболовов, вместе с которыми и вошел в город. На одной из улиц свернул к вокзалу: здесь у него имелся связной, Федя, из бывших носильщиков, работавший «сдельно».

Плохо замощенная вокзальная площадь, окруженная сомнительными хибарками – бывшими магазинчиками, лавчонками, никому теперь не нужными службами, – являла весьма живописную картину. К строениям жались люди с узлами, грязный тротуар кишел подозрительными группками, парами, одиночками, которые торговались, спорили, высматривали кого-то, догоняли, окликали, угрожали, затевали драки. Шныряли молодцы с лотками на груди – продавцы пирожков с картошкой, ирисок, маковок, восточных сладостей. Тут можно было встретить людей любой национальности, профессии, любого возраста, но все же более всего среди них было всяких охотников поживиться на чужой счет, обвести вокруг пальца какого-нибудь простака. В сторонке, у вокзальной стены, на специально отведенном месте стояло несколько извозчиков.

Опираясь на палку, Зачерий проковылял к стене. Здесь было посвободнее. Через всю стену алели буквы. Подойдя ближе, прочитал строки «Интернационала». Оглядев голодную, разношерстную толпу, ухмыльнулся: «„Кто был ничем, тот станет всем!.“ Как бы не так! Уж эта вот старая шлюха с расквашенным носом так и останется шлюхой…»

Федя, как и всегда, подпирал стену вокзального здания. Тот же синий картуз, из-под лакированного козырька – черный чуб. Английский френч, в зубах – цигарка. Прихрамывая, Зачерий прошел неподалеку от него. Никакого внимания. В извозчичьем армяке, до глаз обросший густой черной бородой, он походил на кого угодно, только не на прежнего Зачерия. В этот момент возникло у него озорное желание прогуляться по коридорам исполкома. Впрочем, шутить со смертью больше не стоит. Остановившись перед подручным, почти не глядя на него, спросил:

– Тебя, господин-товарищ, Федей звать?

Федя вытаращил на Зачерия глаза: ну и маскарад!

– Тебе, папаша, может, подсобить нужно? – решил все же осведомиться. – Ну-ка, отойдем в сторонку, пошушукаемся.

Они отошли.

– Ловко ты, – шепчет Федя. – Родная мать открестится. Тебя явно искали. Неизвестные лица спрашивали. И этот интересовался, ну, к которому я ходил.

– Не взяли его? – удивился и обрадовался Зачерий.

– Ускользнул. Думаю, опять появится – очень ты ему нужен, большие деньги обещал. – По тону, которым это было произнесено, понял Зачерий, что Федя знает, где найти Сулеймана. А темнит, чтобы побольше сорвать. Что ж, сегодня он не поскупится – нужно повидаться с Улагаем, выяснить, что он собирается делать и, исходя из этого, строить свои планы. – А во-о-н и тот парнишечка, что тебя ищет, – продолжал между тем Федя. – Посреди площади стоит, оглядывается. Не там, левее, возле рыжей проститутки…

Зачерий увидел Геннадия. Он разговаривал с молоденькой смазливой девчонкой, которая то и дело потряхивала пышной рыжей гривой. Беседуя, Геннадий внимательно оглядывал вокзальную площадь – участок за участком.

– Пойдем к Сулейману, – предложил Зачерий. – Говори, сколько нужно, приготовлю, завтра принесу.

– Когда принесешь, тогда и пойдем, – возразил Федя. – А сколько? Сколько принесешь, столько и ладно.

– И на том спасибо, – съязвил Зачерий. – Что, разве когда у нас трения возникали?

– Раньше не возникали, – спокойно ответил Федя, – а сейчас могут и возникнуть. Я так думаю, лавочка ваша сворачивается – сегодня ты тут, а завтра, гляди, в Стамбуле объявишься. А то и в ЧК. В честности твоей не сомневаюсь, а вот обстоятельства бывают разные. Да ты не спеши, раньше ночи такие барышни на свидания не приходят.

Условились встретиться на том же месте, когда стемнеет. Федя ушел, а Зачерий затесался среди людей, продававших с рук всякое барахлишко. Прицениваясь то к потертым солдатским штанам, то к изрядно поношенным сапогам, он наблюдал за Геннадием. Тот, видно договорившись о чем-то с проституткой, двинулся к центру. На всякий случай Зачерий повернулся к нему спиной.

Домой добирался с чрезвычайной предосторожностью, чувствовал, что Федя прав, – наступает последний акт кровавой драмы, в которой он играл не последнюю роль. Подумал: если бы не слово, которое дал Улагаю, сегодня же пошел бы с повинной к Сергею Александровичу. «Бери, допрашивай, ничего не скрою…» Не верил, что отпустят на свободу, а все же пошел бы. Только бы Магомета с Аннушкой не трогали. Но выхода нет, надо узнать, что заготовил для последнего акта Улагай.

Увидел жену и ребенка, и стало на душе так сиротливо и мрачно, как не бывало никогда в жизни. Но постарался взять себя в руки. Сказал им, будто в самом деле что-то узнал, что события на исходе, несколько отлучек – и он последует их совету. Добавил, что сдаваться пойдет с семьей и там же оформит брак; не расти же Магомету байстрюком. И вскоре отправился на свидание.

В этот вечерний час людей на площади у вокзала было куда меньше, чем днем. Федя вышел навстречу, взял под руку.

– Только-только тот парнишечка смотался отсюда. Может, кого и оставил, всех не узнаешь, поэтому махнем через путя. Ежели кто нами интересуется, заманим за пакгауз, расскажем сказочку про попа и собаку.

Петляя между вагонами, они убедились, что никто за ними не увязался. Обошли закопченное депо и оказались на тихой пустынной улочке. Зачерий передал Феде золотые десятки, предупредил:

– Приведешь Сулеймана – и уходи. В случае чего встретимся там же.

Федя исчез во мраке. И тут же, словно возникнув из ничего, подал голос Сулейман:

– Нашелся? – Чувствовалось, что встрече он рад, и это вселило в Зачерия какие-то смутные надежды. Сулейман никогда ничему не радовался, все воспринимал с показным равнодушием или нескрываемой озлобленностью. – Надлежит тебе явиться туда, где вы встречались перед твоим провалом. Срок – послезавтра утром. Боялся, что не успею передать. Думаю, лучше быть завтра вечером, успеешь осмотреться.

– Буду.

Место встречи несколько успокоило Зачерия. Если запасный лагерь еще цел, положение не столь трагично, как оно представляется Феде. Во всяком случае, поезд еще не летит под откос, будет время выбрать перегон потише – надо ведь и о ребрах позаботиться.

– Посидеть бы нам не мешало, – заметил Сулейман. – Да времени в обрез, надо проверить место свидания с Аскером.

– Надеюсь, не в городе? – спросил Зачерий. – Город закрыт – Геннадий за вокзальной площадью наблюдает.

– Прикуривал у него, – проронил Сулейман. – Руки так чесались, чуть сознание не потерял. Почувствовал он, думаю. Напрягся, вот-вот наган выхватит. Мне нельзя с этими гадами лицом к лицу встречаться – по глазам узнают. Встретимся с Аскером в Адыгехабле.

– У муллы?

– За его домом наблюдают, постороннего сразу сцапают. Рядом с домом Ильяса опустело жилье Лю. Биба в город отправилась, мать за ней. Скрытый подступ со степи, дом вне подозрений. Сейчас безопаснее всего использовать заброшенные постройки.

– Ибрагим подсказал? – заинтересовался Зачерий. Его всегда занимала не сама конспирация, не ее цель, а техника. Одурачить противника, держать явку под самым его носом, нахально забираться туда, где наиболее опасно, ходить по кромке минарета на головокружительной высоте, словно уличный канатоходец, – это занятие для мужчины. Ибрагим в этом отношении мог потягаться с ним. Сейчас многие в бегах, тысячи вдов переехали к родителям, пустующих домиков в каждом ауле хватает. Идея превосходная.

– Ибрагима давно не видел, – ответил Сулейман. – Теперь у нас на связи Аскер.

– Введи меня в курс, – попросил Зачерий. – Я ведь все это время носа не высовывал.

– Ничего особенного не произошло. Вот разве что Максима освободил Ильяс. Знать бы, что Алхасу взбредет мысль отправить его в штаб Улагая, живым бы не выпустил. А теперь рядом с его усадьбой игры затеваем.

– Тебе не страшно, – пошутил Зачерий, – вы с ним вроде как кумовья, он же обещал принять тебя по всем правилам.

– Учитываю, – заверил Сулейман. – Потому и стал носить с собой лимонку. Специально для него.

Расстались как обычно – суховато, не предполагали, что это их последняя встреча.

Ночью, попрощавшись с семьей, Зачерий двинулся в горы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Раньше Ибрагим свободно шастал не только по аулам, но и по городу, который с недавних пор получил новое имя: Краснодар. Достаточно было сунуть патрулю какую-нибудь бумажку с печатью, и тот добродушно кивал: «Проходи, товарищ». Теперь не то. По дороге в Краснодар их чуть было не перехватили в таком месте, где неделю назад, кроме бандитов, никто и появляться не рисковал. В аулах чуть ли не ежедневно возникали новые отряды самообороны, их называли ЧОНами. ЧОН! Часть особого назначения.

Но самое страшное, по мнению Ибрагима, произошло с его невооруженными, нейтральными земляками. Раньше все было ясно. Одна часть стояла ва Советы, другая почти открыто поддерживала контрреволюцию, а основная масса народа колебалась, выжидала. На них и была вся надежда. И вдруг почти все эти люди, отрешившись от своей выжидательной позиции, резко качнулись в сторону красных.

Что же случилось? Этого Ибрагим не знал, он лишь констатировал факты. А факты таковы. Улагай доказывает, будто красные не доверяют черкесам, распространяет слухи, будто жизнь каждого адыга в опасности. Если б так, красные ни за что не вручили бы черкесам оружие, это ясно и младенцу.

Но, может быть, сами адыги не желают иметь дела с Советами? Человек, получивший оружие, поворачивает его против своих врагов. Как же поступили его земляки? Они повернули оружие против банд, помогают вылавливать улагаевскую агентуру. Да, теперь не заявишься днем в аул, не пройдешь, как бывало, на собрание. Скрутят в два счета, пикнуть не успеешь. А может, людям, как и ему, до омерзения надоело кровопролитие? Просто хотят поставить точку. Где-нибудь, лишь бы точку? Нет, не то… Они что-то поняли. Что?

Быть может, и он понял бы, если бы жил в ауле да занимался своим хозяйством? Если бы знал, что тревожит отца и мать, их соседей. Одно несомненно – его мечты о блестящей карьере при Улагае, о торжественном въезде в родной аул теперь не ближе, чем были в начале их кровавого пути. Они как варницы на горизонте – вечно будут оставаться недосягаемыми. Даже добившись успеха, Улагай не простит ему провала с Максимом и Ильясом, он вышел из доверия навсегда. После победы его наверняка оттеснят на задний план. Или попросту утопят, как Астру… Забывшись, Ибрагим громко вздыхает: уж лучше не думать…

– Ты не спишь? – Это Аслан.

– Не спится, – нехотя отзывается Ибрагим.

– Здорово ты ему подпустил насчет Максима!

Час назад их группе удалось избежать ареста только благодаря самообладанию и находчивости Ибрагима. Отозвал начальника патруля в сторонку и стал шептать что– то о Максиме Перегудове – дескать, спешат с донесением. Командир даже козырнул ему.

Аслану жарко, он сбрасывает с себя бурку. Вот и соображай, кто за кем следить должен. Улагай поручил ему присматривать за Ибрагимом, а парень только что всех их от верной гибели уберег.

– Ты молодец, Ибрагим, – шепчет он и еще тише добавляет: – А Кучук тебе больше не доверяет. «Чуть что заметишь, – говорит, – пулю в глотку».

Хорошо, что в сарае темно, и Аслан не видит жалкой улыбки на лице Ибрагима. Да, он проявил в пути выдержку и находчивость, но меньше всего при этом думал о спасении своих спутников. Такие, как Аслан, по его мнению, стоят за гранью товарищества, в них ничего человеческого не осталось. Спасал Ибрагим себя, свою последнюю надежду. Покинув лагерь, он выработал определенную линию поведения в городе: решил во что бы то ни стало предотвратить резню. Но больше всего его волновала возможность встречи с Бибой. Решил повидаться с ней обязательно. Пусть это будет стоить ему жизни, но с Бибой поговорит с глазу на глаз, откроет ей душу. А что, собственно, открывать? Она и так прекрасно знает, что в душе у него одна грязь. Лакей убийцы – что может быть хуже? Он вспоминает ночь, когда они оказались наедине у родственников Аслана. Что бы ему сказать ей о своей любви, поговорить, как это делают нормальные парни… Но прошлое, как дым, – назад в трубу не загонишь. Ибрагим скрипит зубами. Сколько ошибок! В первый же раз ему нужно было явиться к Бибе, пусть арестовывают на ее глазах, пожалуйста, все лучше, чем вот так томиться. Он обдумывает различные варианты встречи с Бибой, старается подыскать убедительные слова…

Но Аслан, напуганный дорожными происшествиями, настроен решительно. Утром заявил, что засиживаться в городе не намерен – того и гляди, схватят. И большой группой разгуливать опасно. Лучше всего им вдвоем с Ибрагимом отправиться на выполнение задания. А ночью убраться подобру-поздорову. Что ж, Ибрагим согласен, вдвоем еще лучше. Что произойдет, он не знает. Но одно ему известно – семью Махмуда в обиду не даст.

Сапоги вязнут в густой смеси земли с талым снегом. Февраль смеется в лужах, играет с повеселевшими воробьями. Идут молча. Ибрагим в бешмете и папахе, стройный, решительный. Аслан в бурке, наглухо запахнутой на груди, рука на нагане: готов стрелять в любой момент.

На них никто не обращает внимания, они спокойно доходят до центра. Домик, в котором снимал квартиру Махмуд, скрыт от людских глаз высоким забором, под которым солнце сотворило из снега огромную лужу. Двое малышей, пыхтя и толкая друг дружку, пускают по ней щепки.

– Ай как красиво! – восторгается Аслан.

Ребятишки поднимают головы. Гм, это вовсе не дети Махмуда. И вообще не черкесы. Это русские синеглазые карапузы, ни слова не понявшие из того, что сказал чужой дядя.

– Мальчик, позови из дома дядю Махмуда, – обращается Ибрагим к старшему.

– Они уже тут не живут, – отвечает мальчик. – Теперь мы занижаем эту квартиру.

– А он где Живет? – вступает в разговор Аслан.

Мальчик подозрительно оглядывает Ибрагима и Аслана, дергает за рукав обшарпанного пальто братишку и тащит его к калитке.

– Мам, черкесы пришли! – доносится из-за забора его испуганный вопль. – Мама!..

С необычной поспешностью Ибрагим и Аслан возвращаются на явочную квартиру. Улица пустынна, но они не сразу заходят во двор. У сарая возится Зуля – жена агента, она глядит на незваных гостей, не скрывая неприязни. После короткого совещания решают: хозяин отправится на розыски Махмуда, а они расположатся в отдаленном сарае, задняя стена которого выходит на чужой двор. Доски в стене свободно отходят, в случае чего можно незаметно ускользнуть.

Приходит хозяин лишь под вечер, заметно выпивший.

– Зачем пил? – набрасывается на него Ибрагим.

– Иначе ничего не узнал бы. Живет Махмуд в большом доме на четвертом этаже, кругом одни военные. К дому не подступиться – вход с улицы закрыт, во двор заходить опасно.

Аслану не по себе – такое простое дело вдруг начало усложняться. Большой дом… Наверное, командирское общежитие.

– Вдвоем явимся – задержат, – замечает он. – Как поступим?

– Иди один, – предлагает Ибрагим. – Свои глаза– не чужие. Документы в порядке, и Махмуд тебя не знает, и Кучук тебе верит.

– Наблюдение – не по моей части, – признается Аслан. – Иди в разведку сам, может, что придумаешь.

Ибрагим спит крепко, без сновидений. Просыпается поздно. Пьет чай с молоком, к мясу и лепешкам не притрагивается. Зачем-то разбирает и снова собирает наган. Гранаты оставляет Аслану. Перечитывает потрепанную справку.

Наконец Ибрагим закрывает за собой калитку. Над забором проплывает черная папаха. Летят из-под сапог сочные брызги – Ибрагим, как всегда, шагает напрямик.

Куда? Ему безразлично. Хорошо вот так шагать, не разбирая дороги, никуда не торопясь, не думая ни о чем. Будто ты глава добропорядочной семьи, идешь на службу, к товарищам, которые тебе верят, за которых готов горой стоять и которые ради тебя готовы на все.

Нет у него такой службы. Нет таких товарищей. И семьи нет…

Да, пора подводить черту. Первое: с Улагаем все кончено! Все, бесповоротно. Что бы ни произошло, он в лагерь не вернется. Пулю в глотку он и здесь получить может. Решение это, неожиданное для него самого, вдруг облегчает душу. Итак, первое: с Улагаем все кончено. Неужели это так просто? Решил, и все? О аллах, значит, он сейчас сам по себе? Не белый и не красный?

А второе? Красные обещают свободу всем, кто явится добровольно. Значит, явиться? Явиться! Явиться! Эти слова бьют по голове, как выстрелы. Явиться… Явиться… Зайти к Максиму, положить на стол оружие…

«Но тогда придется выдать товарищей», – вспоминает Ибрагим. Правда, он уже давно не считает их своими товарищами, но они ему верят, ото его подчиненные. Выдавать он никого не хочет. Пусть лакей, но не предатель. Значит: явиться и молчать? А Аслан тем временем вырежет семью Махмуда?

Он оказывается на улице, где теперь живет Махмуд. Дом четырехэтажный, парадный ход заколочен, во двор ведут литые железные ворота. В глубине чернеет грузовик, расхаживают военные.

«Нет, не случайно сменил квартиру Махмуд, – решает Ибрагим. – Планы Улагая стали известны красным».

Проблуждав до вечера, никого не встретив и ни на что не решившись, возвратился домой. Стал жадно пить чай с молоком – чашка за чашкой.

– Что делать будем? – не выдержал Аслан.

– Завтра на месте будем решать. Попасть к нему без боя невозможно, во дворе много военных. А вступать в бой – верная гибель.

Аслан сникает: Ибрагим зря говорить не станет, это человек, для которого до сего времени невыполнимых заданий не существовало. Возвратиться ни с чем – значит навлечь на себя гнев командующего. Впрочем, он должен понимать – обстановка изменилась.

– Завтра посмотрим вместе, а ночью отправимся домой.

Ибрагима такое решение устраивает. Пусть уходят, это избавит его от необходимости выдавать их.

Явка! Явиться!

Сколько раз в последнее время приходилось Ибрагиму слышать эти слова из уст рядовых бандитов. Теперь они стали понятны и ему. Явиться! Рассчитаться с прошлым, а там – будь что будет.

– Аслан, – пристает один из бандитов. – Последний же вечер…

– Вот жеребец, – отмахивается Аслан, – не до баб, пойми ты. Сцапают.

– Да кому от этого вред будет? – настаивает бандит. – Не пустишь – к Зуле полезу.

Аслан сует ему под нос грязный кулак, а сам ухмыляется: хозяйка, если приглядеться, совсем недурна. Ему уже не раз приходила мысль отправить по срочному делу хозяина, а тем временем… И опасности никакой – женщина ни за что мужу не признается.

Аслан шепчет что-то Ибрагиму.

– Тьфу, – плюется тот. – Что вы за люди? Замужнюю женщину, жену своего товарища!..

– Ну и что, – ре сдается Аслан. – Подумаешь, чистоплюй. Сам-то Бибу в трауре взял. Девку… А с Зулей что сделается?

– Не будет этого! – кричит Ибрагим. – Запрещаю!

– Не будет и не надо, – соглашается Аслан.

Ибрагим уснуть не может. Раньше намерения Аслана в отношении Зули рассмешили бы его, теперь взбудоражили, возмутили. «Надо утром предупредить хозяина, чтоб не отлучался, а помощничков запереть, а то и с хозяином не посчитаются».

Глаза привыкают к темноте. Ибрагим различает разбросанные на сене фигуры. И содрогается, поняв вдруг, что они и он – одно целое. «Что их жалеть? – думает он. – В любой момент на любое преступление готовы. Может, сейчас скрутить? По одному? Или Максима вызвать? Хозяин поможет, он уже давно тяготится связями с бандитами». Страх удерживает его, только страх. А цепь из такого непрочного материала большой нагрузки не выдержит. Нет, вязать – не его забота. Завтра отобьется от них и явится. Прямо к Максиму. Сдаст оружие, попросит перед отправкой в тюрьму разрешения переговорить с Бибой. Простит – Ибрагим на все пойдет. Пусть только простит – тогда самого Улагая в ЧК живьем доставит. Пусть только простит…

Простодушный малый, он даже начинает верить в свое счастье. Что ж, это его последняя надежда. Последний шанс.