Текст книги "За Кубанью (Роман)"

Автор книги: Лазарь Плескачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Возвращаясь домой, Максим с надеждой глядел на окна своей комнаты – не горит ли свет? Нет, темно. И у хозяйки темно.

– Никто не приезжал, Николаевна? – осведомился он.

– Нет, сынок, никого не было, – вздохнула хозяйка. – Да ты не беспокойся, если кто приедет, сразу кинусь к твоим товарищам, приму, как родных.

Теперь он злился на себя за то, что пооткровенничал с хозяйкой. Она твердо ему сказала: ничего у них не выйдет. Выходит, и ждать глупо. Остается одно: взять себя в руки, выбросить из головы несбыточные мечты.

Он дает себе слово не думать о Фатимет. Но однажды признается себе: в сердце его пылает, словно костер, неведомое чувство.

Председатель комиссии по борьбе с бандитизмом Петр Иванович Сибиряк, славившийся аскетическим образом жизни, вызвал как-то Максима к себе.

– Срочное задание, Максим, – проговорил он. – Да ты садись, не топчись. Но сначала скажи: что с тобой происходит? Ты уж извини меня, но ты явно не в своей тарелке.

Максим покраснел.

– Уж и не знаю, что сказать, Петр Иванович, – чуть слышно ответил он. – Пустяки, личное дело…

– Личное дело – не пустяки, – возразил Сибиряк. – Всякое личное с общим связано. Ты уж извини… Что, любовь?

Максим вздохнул, совсем растерялся.

– Значит, любовь. Ну что ж, любовь – дело хорошее, Максим.

Петр Иванович вышел из-за стола, придвинул стул Максиму.

– Я тебе, Перегудов, одну историю рассказать хочу. – Петр Иванович перешел на полушепот. – Очень поучительная история, дорогой. Лет восемь назад довелось мне быть в ссылке, загнали аж за Енисей, куда Макар телят не гонял. Под Саянским хребтом село Шушенское имеется. И не очень я расстроился. Выяснилось, что задолго до меня Ленин там свой срок отбывал. Я, сам понимаешь, все лез к крестьянам с расспросами: как жил Владимир Ильич, что говорил, как день строил. И знаешь, что рассказал хозяин, у которого Ильич был на квартире? В первые дни заметил, что скучает Владимир Ильич. А потом вдруг оживился, повеселел, совсем неузнаваемым стал. «Что бы это могло значить? – толковали они с женой. – Не иначе как появилась надежда на помилование». Спросили. Оказалось, и не ходатайствовал о помиловании. А насчет надежды, – тут, говорит, Ленин как-то усмехнулся и добавил: «Надежда есть, скоро с ней сами познакомитесь». Прошло некоторое время, вдруг Владимир Ильич сообщает: еду встречать невесту, зовут ее Надежда. – Помолчал Сибиряк и добавил: – Стыдиться своей любви нельзя. Это раньше некоторые втолковывали, будто любовь и революция все равно что вода и пламень: несовместимы. Ну, выкладывай…

Максим, запинаясь, стал рассказывать о встрече с Фатимет, о Казбеке. Сибиряк, встав со стула, зашагал по кабинету.

– Не простое дело, – признался он. – Тебе нужно еще раз поговорить с этой женщиной. Боже упаси навязываться со своей любовью. Уговори ее изменить образ жизни. Пусть переезжает в город, работает, Казбек будет учиться. Больше ни о чем не толкуй. Возвратишься из командировки, направлю в тот аул. А сейчас, вот что. Из горской секции пришла просьба помочь вывезти хлеб. Собрали в одном ауле пудов пятьсот, а вывозить боятся: бандиты могут Завернуть их с тем хлебом в лес. Пообещал помочь. Представитель секции уже ждет тебя. Ты, правда, не особенно этому человеку доверяешь, но хлеб он пока что собирает исправно.

– Зачерий?

– Он самый.

– А мне-то какая разница, – возразил Максим. – Зачерий так Зачерий. Хлеб есть хлеб, доставим. А насчет Зачерия, что ж, может, и ошибаюсь, разгадать его нелегко – хитрый, скользкий. В одном уверен: от таких вреда больше, чем пользы.

– Может, ты и прав, – в раздумье произнес Сибиряк. – Сегодня же поделюсь твоими сомнениями с начальником ЧК.

Отряд готов в путь. Бойцы на тачанках, Максим и Зачерий – верхом. Пулемет, как всегда, хорошо замаскирован. И вообще все – как всегда, необычен лишь сам Максим. Кажется ему, будто стоит он на крутом берегу, внизу, в бурном потоке, близкий, родной человек тонет. Броситься бы с обрыва в воду, помочь, но – нельзя. Обстоятельства! Обычаи! Темнота! Нет, не будет он мириться с таким положением, не даст утонуть Фатимет. Попытается уговорить.

Глядя на погрустневшего командира, приутихли и бойцы. Они объясняют перемену, происшедшую с Максимом, чрезвычайной серьезностью обстановки. Уж не ожидается ли засада?

Лишь один Зачерий прежний – сытый, ухмыляющийся, разговорчивый. Он то и дело пристает к Максиму с вопросами, пытается что-то рассказать сам. Его не обескураживают односложные ответы спутника, явная, нескрываемая антипатия. Но вот и нужный им аул.

– Давай управляйся, а мы подождем, – сказал Максим, когда колонна остановилась на небольшой площади.

– Пошли к председателю, – пригласил Зачерий. – Он нездоров, все дома торчит, надо проведать.

Председатель долго изучал Максима каким-то грустным, соболезнующим взглядом, потом повел гостей в кунацкую.

– Я есть не хочу, – предупредил Максим. – Собирай обоз.

– Соберем обоз. Кушай, дорогой. Так не отпущу, сам знаешь.

Зачерий зачем-то вышел. Председатель торопливо зашептал:

– Слушай, не спеши, дорогой, заночуй тут, утром поедешь. Время тревожное, мало ли что случиться может.

– Надо спешить, – оборвал его Максим. Ему уже известны такие уловки, один раз обжегся. Правда, этот председатель из середняков, проявил себя в последнее время неплохо. В другое время Максим постарался бы выяснить, почему он советует не торопиться. Но сейчас его ничто уже не удержит – секунды считает.

– Как знаешь, – нахмурился председатель. – Только запомни: я говорил – ночуй… – За дверью послышались шаги, и он смолк.

Вошел Зачерий, подозрительно оглядел председателя.

– Почему подводы медленно собираются?! – заорал он. – Смотри, Алий, сорвешь отправку – не поздоровится тебе.

– Как знаете, – проговорил председатель уже в дверях.

– Тянет с обозом, – заметил Зачерий, когда Алий вышел. – Здоров ведь, а больным прикинулся. Теперь говорит, что подвод мало. Тут рыскают фуражиры банды Сахно, может, пригрозили, вот и юлит. Понять его легко – между двух огней человек постоянно находится, а ведь у него жена, дети.

«Похоже на правду: под дулом бандитского обреза волей-неволей задумаешься, какому богу молиться», – подумал Максим.

Председатель вернулся.

– Тебя зовут, – обратился он к Зачерню. И добавил: – Неизвестные мне лица.

Зачерий не спеша вытер руки и лицо полотенцем, забарабанил пальцами по столу. Нехотя поднялся. Бросил быстрый, словно предупреждающий, взгляд на председателя и вышел. Не будь Максим поглощен своими мыслями, заметил бы, что Зачерий не очень охотно оставляет их с председателем наедине, придал бы значение и взгляду, и словам председателя, по-иному истолковал бы их. Но Максим неотступно думает о Фатимет и Казбеке, мысленно спорит с Фатимет, убеждает, рассказывает что-то мальчишке. И вот она согласна уехать, подвода лихо мчится на станцию.

– Ну что там с обозом? – спохватывается он.

Лицо Алия дергается так, будто он проглотил кость.

– Не слушаешь совета, не надо, – говорит он. – Я сказал: ехать надо завтра, больше не скажу ни слова.

Теперь уже трудно усомниться в его искренности. Очевидно, у него какие-то опасения или догадки. В другое время Максиму и десятой доли этих прозрачных намеков было бы достаточно, чтобы насторожиться, но сегодня его словно подменили.

– Против наших ребят ни одна банда не выстоит, – успокаивает председателя Максим. – Если будет засада, перебьем всех до одного.

Зачерий вернулся быстро.

– Жалуются на председателя, – по-русски говорит он. – Сдам хлеб, разберусь. Говорят, за каждую справку барана требует.

Максим мгновенно кладет на стол кусок.

– Да ты ешь, – смеется Зачерий. – Все равно – народное.

Но Максим поднимается, холодно благодарит хозяина и выходит. Скорей бы! Он ставит впереди обоза тачанку с пулеметом, остальные две тачанки с бойцами пристраиваются сзади. Зачерию подводят коня. Максим глядит на него с завистью.

– Славная лошадь, – не выдерживает он.

– Бери, – Зачерий протягивает повод, – бери…

Максим машет руками: ох, опять эти обычаи – слова сказать нельзя. Зачерий не отстает: возьми да возьми. Ну хоть до города. А то и навсегда, он себе еще лучше достанет. Видя, что от этой любезности ему не отделаться, Максим пересаживается на коня Зачерия. Обоз трогается.

Пока проезжают аул, Максим с трудом сдерживает коня. Но вот впереди степь. Тут он дает скакуну волю. Какая побежка! Где только этот Зачерий достает лошадей? Всякий раз – другая, и все – отличные скакуны.

– Эй, Максим, подожди, далеко от своих оторвались. Что случится – виноват Зачерий, ведь он на подозрении. Так?

Максим натягивает поводья, переводит коня на шаг. Реплика Зачерия остается без ответа. Это его нисколько не обескураживает.

– Теперь за тобой не угонишься. Ты не особенно увлекайся, – снова предупреждает он. – Обоза и не слышно.

Дальше едут шагом, разговаривают. Зачерий рассказывает забавные истории из жизни Куйжия – героя адыгейских поверий и сказок. Куйжий – вроде черта лысого. Хорошо рассказывает Зачерий, Максим на мгновение обо всем забывает. Со смехом оглядывается. Обоз все так же отстает, да это не беда – там Петро с пулеметом, люди, не раз проверенные в схватках с бандами. Степь шумит, легкий ветерок бьет в лицо, на горизонте, за перекрестком дороги, угадывается сизая громада леса. Цок, цок, цок… Кони дружно высекают искры из булыжника.

Вдруг, откуда ни возьмись, – одинокий всадник. Очевидно, из лесу. Едет навстречу спокойно, по-хозяйски. Что-то знакомое угадывается в его облике. Максима охватывает волнение.

– Это Ибрагим, адъютант Улагая! – вскрикивает он. – Догоним, его нужно взять живым!

Всадник вдруг резко разворачивает коня, дает ему шпоры. Начинается бешеная гонка. Расстояние между Ибрагимом и Максимом сокращается с каждой минутой. Недалеко опушка леса. Максим проскакивает мимо пастуха, пасущего корову. Ибрагим совсем близко.

– Стой! – кричит Максим. – Стой!

И вдруг какая-то неистовая сила обхватывает Максима за грудь, вырывает из седла, бьет о землю. От удара Максим теряет сознание. Приходит в себя от ощущения ожога – это Ибрагим влил ему в рот немного спирта. Пытается подняться, но не тут-то было: он накрепко стянут тонкой веревкой.

«Аркан, – доходит до Максима. – Очевидно, пастух метнул». Так и есть: пастух стоит над Максимом, хохочет, лохматые брови трясутся, словно вороньи крылья.

– Салам, Максим, – дружелюбно улыбается Ибрагим. – Давно не виделись, я сильно соскучился. И полковнику не терпится познакомиться с тобой. Ты хотел поглядеть на него? Сейчас такой случай представится.

Ибрагим счастлив. Ну и прост же этот комиссар. Парень, видно, неплохой, но слишком доверчив.

Раздается топот, подскакивает Зачерий.

– Не копайся! – кричит он. – Сейчас здесь будет тачанка с пулеметом. Послушай, Максим, что передать начальнику?

Максим испытывает запоздалое удовлетворение – все ж таки он был прав в отношении Зачерия. К сожалению, об этом никто не узнает.

– Передай, пусть не волнуется, я скоро вернусь.

Бандиты хохочут.

– Смотри, Аслан, как бы не улетел из седла, – сквозь смех выговаривает Ибрагим.

Аслан садится на копя, Ибрагим и Зачерий подают ему связанного пленника. Аслан укладывает его поперек, животом на переднюю луку седла, голова и ноги свешиваются к стременам.

Выстрелы! Неужели свои? Изловчившись, Максим поворачивает голову назад, видит, как Ибрагим всаживает пулю за пулей в ухо зачериевской кобыле. Она валится в траву, бьется в судорогах. «Коня подо мной убили», – слышит он голос Зачерия, сообщающего начальству о происшествии. Все складно получается…

– Беги навстречу тачанке, – советует между тем Ибрагим Зачерию. – А еще лучше – ложись за кобылу и целься в меня. Жду сообщений о Рамазане, полковник торопит.

Он вскакивает на коня и мчится к лесу. Сзади гремят выстрелы – Зачерий разряжает свой карабин.

Подкатывает тачанка. Петру все ясно без слов.

– Зарвался Максим, ускакал! – вздыхает Зачерий. – А тут их десятка два… Добей коня, жалко. У меня патронов больше нет…

Петро разряжает обойму. Зачерий снимает с коня седло.

– Может, поищем Максима? – предлагает Петро.

– В лесу? – А из леса, словно в ответ: фьють, фьють… Пули ложатся совсем рядом. Бойцы бросаются на траву, Зачерий снова скрывается за трупом лошади. Петро вскакивает на тачанку, разворачивает пулемет. И вдруг со стоном валится на него.

– Отходи, – командует Зачерий. Теперь он старший.

Бойцы отползают к дороге. Зачерий вскакивает на тачанку, догоняет их.

– Садись на ходу! – дико орет он, нахлестывая лошадей. – Пуля – дура…

Тачанка несется к обозу. Здесь Петра перевязывают, укладывают на мешки с зерном. Обоз медленно движется к станции.

Той же ночью Зачерий по телефону доложил начальнику Максима о неприятном происшествии в пути.

– Где вы? – осведомился Сибиряк. – Можете зайти ко мне?

– Конечно. Я внизу, в секции.

– Напишите короткое объяснение и заходите. Жду.

Председатель укоризненно глядит на телефонную трубку. Черт побери, столько неприятностей в течение одного часа телефон еще не приносил никогда. Максим схвачен бандитами, наверное, тяжело ранен, живьем такого не возьмешь. Или попался в западню? А всего за сорок минут до звонка Зачерия докладывал командир продотряда. По его просьбе он побывал в караульном взводе Анзаура. Выяснил, что Фатимет, жена Османа, семь дней назад повезла сына Казбека двенадцати лет на станцию Энем, так как заподозрила, что мальчик за– болел тифом. Петр Иванович сжимает ладонями голову. Телефонный звонок. Из ЧК сообщают, что Фатимет с мальчиком нигде задержана не была.

– Поиски продолжаются, – заверили в трубке. – Сказал ребятам, что дело касается Максима.

– Знаешь, Сергей, – очень тихо говорит Сибиряк, – теперь и сам Максим пропал. Приезжай-ка ко мне, заберешь одного прохвоста. Думаю, хорошая ниточка от него потянется. Побыстрее.

«Эх, – вздыхает он, повесив трубку, – предупреждал же Максим».

Сергей входит без стука.

– В горской секции этот типчик сидит, – говорит Петр Иванович. – Пишет объяснение. Пошли.

Но в горской секции Зачерия не оказалось. Пусто и в соседних комнатах. Дежурный милиционер вспомнил:

– Зачерий как будто прошел во двор.

Видел Зачерия и конюх. Только что, сию минуточку здесь был. Сел на свежего копя и уехал.

На всякий случай заглянули к Зачерию домой. Оставили засаду – авось рискнет наведаться.

После неудачных поисков Сибиряк возвращается в свой кабинет. Тупая боль вытеснила из отяжелевшей головы обычную ясность. Чудится, будто стоит он у телеграфного аппарата, провода которого подключены к его затылку. Морзянка непрерывно выстукивает: «Эх, предупреждал же… Предупреждал же…» Он подходит к окну, вглядывается в сверкающую огневым блеском Полярную звезду, думает: «Может, и Максим сейчас на эту же звезду глядит? Если так случится вдруг, что он на нее сейчас взгляд бросит, то удастся ему выскользнуть».

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Конь пошел шагом, и одеревеневшее тело перестало беспокоить Максима. Улеглось, что ли? Или совсем потеряло чувствительность? Но, перестав ощущать свое тело, Максим с особой остротой воспринимал происходящее. Хлясь, хлясь… – то и дело доносится сверху. Максим знает, что это Аслан отбрасывает нагайкой ветви: тропка, видать, неширокая.

«Тук-тук-тук!» – долетает сбоку: это бедняга дятел в поте лица добывает хлеб насущный. Максим слышит, как шумит заплутавший в кронах ветерок, как испуганно вскрикивает какой-то зверек. А может, птица? Не знает этого Максим, редко доводилось ему просто так, для собственного удовольствия, по лесу расхаживать, приглядываться, прислушиваться, впитывать чужую жизнь.

Конь останавливается. Толчок – и Максим летит вниз, инстинктивно дергая головой, пытаясь предохранить ее от удара. Полет недолог, он шлепается на что-то мягкое. «На телегу швырнул, – соображает Максим. – С травой…» Часто и сильно моргая, трет слипшиеся глаза. Поворот головы, и он видит спешившегося Аслана, справляющего у повозки малую нужду. Конский топот. Максим слышит резкий голос Ибрагима. Слов разобрать не может. Почти тотчас защелкали винтовочные выстрелы.

«Появился Петро, – догадывается Максим. – Не дай бог в лес сунется, весь отряд погубит». Но перестрелка очень быстро прекращается, Максима снова приподнимают и поворачивается на бок. Приоткрыв глаза, он видит встревоженную физиономию Ибрагима.

– Ты меня не пугай, дорогой, – произносит Ибрагим, поймав взгляд пленника. – К Улагаю едем, а перед ним надо предстать в лучшем виде.

Он достал носовой платок, полил его чем-то острым, по-видимому спиртом из фляги, и обтер Максиму глаза, губы, все лицо, волосы. Резкий запах вызвал приступ – кашля, и Ибрагим, придержав Максима за голову, помог ему усесться. Откуда-то взявшийся парень вскочил на передок.

Подойдя к своей лошади, Ибрагим достал что-то из– под седла. Максим разглядел свою буденовку. «Подобрал, черт», – удивился он. Ибрагим натянул буденовку на слипшиеся волосы пленника.

– Вот теперь ты на комиссара похож. Командующий любит, чтобы во всем порядок был. Комиссар так комиссар.

– Глаза завяжи ему, – напомнил Аслан.

– Э… – махнул рукой Ибрагим. – Пусть смотрит, назад другой дорогой отправим.

Аслан тронул коня. Вслед за ним идет подвода. Ибрагим, держа коня в поводу, не отстает от нее ни на шаг.

– Что бы ты со мной сделал, если бы поймал? – вдруг спрашивает Ибрагим.

Максим слышит звук голоса, но смысл вопроса до него не доходит. Он пытается мысленно проследить свой жизненный путь. От начала до конца. Да, именно до конца, в этом уже можно себе признаться. Максим думает о Фатимет. Вдруг все же приедет женщина в город. А там что?

Максим чувствует себя виноватым перед Фатимет. Встреча с ней позволяет ему и сейчас, перед смертью, чувствовать себя счастливым.

– Ты что, заснул? – Максим приходит в себя от толчка в грудь. – Интересно мне, что бы ты сделал со мной, если бы поймал?

Дурацкий вопрос. Максим морщится.

– Отвез бы в город, на допрос.

– А потом? – допытывается Ибрагим. – Ведь я бы молчал.

– Это еще неизвестно, – вдруг оживляется Максим. – Может статься, и заговорил бы.

– Думаешь, иголок испугаюсь? – Ибрагим надменно фыркает.

– Чего? – не сразу соображает Максим. – Иголок? Ты-то хорошо знаешь, что мы этим не пользуемся. Сам бы заговорил.

– Врешь! – Ибрагим вскакивает на коня. – Перед смертью грех врать. – Он догоняет Аслана.

Повозка трясется по лесной дороге.

– Стой! – раздается все чаще.

– Ибрагим! – кричит Ибрагим. Его имя равнозначно паролю. Но вот, кажется, прибыли. Ибрагим соскакивает с коня, к ним подходят черкесы.

– Аслан, – просит Ибрагим, – развяжи его.

Скулы Аслана расходятся в улыбке, он принимается за Максима. Ворочая пленника, как бревно, освобождает от пут.

– Эй, человек! – кричит Аслан. – Это ты, Кемаль? Помоги поставить его на ноги.

Кемаль осторожно снимает Максима с повозки, пытается поставить на землю. Максим тотчас валится: ноги затекли, все тело пронизывает острая боль.

– Вставай, быдло! – Аслан бьет Максима сапогом в бок.

Максим пытается подняться, но снова падает.

– Подожди, – вмешивается Ибрагим. – Пусть отойдет.

– Придется нести его к Улагаю на руках, – хохочет Аслан.

– Полковник вернется через два дня, к тому времени наш комиссар поумнеет. Пошли, Максим. Кемаль, помоги ему.

Кемаль втаскивает Максима в хибарку, которую до ранения занимал Крым-Гирей Шеретлуков. Здесь до сих пор пахнет духами.

– Чувствуешь, куда тебя поместили? – смеется Ибрагим. – Скажи правду, куда бы ты поместил меня?

– В ЧК найдут подходящее местечко, – отмахивается Максим. – Чего гадать, поживешь – увидишь.

Спокойствие Максима выводит Ибрагима из себя.

– Уж тебе-то до этого не дожить. Пусть только Улагай полюбуется на тебя, потом сам вздерну. Мы с большевиками долго не возимся, это тебе исключение делаем. Эй, Кемаль! Позови Аслана и возвращайся на пост.

Аслан появляется.

– Пришли кого-нибудь, пусть заколотит досками окна. Все-таки он не князь.

Через несколько минут раздается характерный звук – кто-то сбрасывает наземь доски. Подходит к дверям, равнодушно спрашивает:

– Забивать ровно или наискосок?

Неужели? Не может же он не узнать голос Ильяса. «Растрясет… – звучит в его ушах. – Давай уж лучше я тебя завтра сам довезу». Вот ты где, дружище.

– Забивай ровно, – откликается Максим. – А то вдруг перед смертью еще раз солнышко увижу – не дело.

Ильяс замирает на месте. Выдержки у него куда меньше, чем у Максима. «Максим! – едва не срывается с его уст. – Максимка, брат!» К горлу подкатывает ком, джигит готов заплакать. К счастью, подает голос Ибрагим:

– Можешь наискосок заколачивать, я его все равно свяжу.

Максим прислушивается: ему хочется снова услышать голос Ильяса. Пусть хоть слово скажет, и Максим поймет, узнал его Ильяс или нет. Тишину нарушает глубокий вздох. Затем раздается неуверенный удар молотка. Узнал!

От этого становится веселее. «Теперь умирать легче будет. Можно будет сказать ему, чтоб спокойно возвращался домой. И попрошу его помочь Фатимет. Пусть отвезет ее с Казбеком в город. Там товарищи ее устроят. Может, еще встретит хорошего человека». Это предположение заставляет его сморщиться, словно от боли.

Ильяс не спеша вколачивает гвозди в оконный переплет.

– Что ты копаешься! – ругается Ибрагим. – Не на века.

– Темно, по пальцам бью, – бурчит Ильяс.

Он все еще никак не может прийти в себя. Конечно, Максим его узнал. Надо поговорить. Теперь уж не до «языка», припасенные кони могут сослужить куда лучшую службу. Кряк. Опять по пальцу! Ильяс громко, сочно ругается. Ибрагим хохочет:

– Подержим героя тут два дня, покажем зиусхану и вздернем. Я уже и сучок подходящий присмотрел. Послушай, Максим, – вдруг вспоминает он, – ты почему не стрелял в меня? Растерялся?

– Сказал бы, да не поймешь, – возразил Максим.

– А вдруг да и пойму! Тебя-то сумел перехитрить.

– Сумел. Только разговаривать нам не о чем. Ты – цепной пес Улагая, его лакей. Если бы ты был самим собой, мы бы еще поговорили, а так только зря время потеряем.

– Врешь! – хрипит Ибрагим. – Нарочно оскорбить хочешь за то, что умнее тебя. Злой человек. Эй, часовой! Осмотри замок, окна, все углы. Ходи тут, охраняй, за арестованного головой ответишь. А ты чего тут торчишь? – напускается он на Ильяса. – Сделал дело – и проваливай ко всем чертям.

Ильяс уходит. Появляется, когда на пост заступает Кемаль. Они успели переговорить. Ильяс подползает к окну.

– Максимка… – шепчет он.

– Ильяс… – так же тихо откликается Максим. Он рад: сумеет передать другу все, что нужно. – Ильяс, смело возвращайся в аул. Был там. Дарихан трудно с детьми…

– Зачем так говоришь? – обижается Ильяс. – Совсем нехорошо говоришь. – Выходит, ты мне не веришь? Я к тебе в город ехал, за правдой, наскочил на Зачерия. Ты в Хакурин уезжал. Теперь мы вместе. И будем вместе. Теперь молчи и жди.

Максим пристыженно умолкает.

«Ловко работает этот Зачерий, – думает он. – Знает, на чем играть. Больше всех хлеба давал, а это сейчас – основная мерка. Вернется сегодня с обозом, состроит горестную мину и скажет: хлеб привез, Максима потерял. Судите. И снова прав будет. Ведь весь отряд видел, как я погнался за бандитом».

А что же делать? Не доверять? Тогда, выходит, никому доверять нельзя. Вон бывший корнет Махмуд в военкомате работает, государственные секреты ему доверены. Выходит, и его на подозрении держать надо? Или того же Рамазана? Но у каждого большая, самостоятельная работа, люди непрерывно разъезжают по аулам, с сотнями мужчин и женщин встречаются, за каждым их шагом все равно не уследишь. Если уж захочет человек вильнуть в сторону, то улучит подходящий момент, как за ним ни приглядывай.

Что ж, на месте Петра Ивановича и он бы, пожалуй, верил только фактам.

Ибрагим, имевший все основания быть довольным собой, был, как ни странно, не в своей тарелке. «Лакей, ничтожество! – гневно повторял он. – Это я – лакей?» Стал вспоминать, какие сложные дела проворачивал, и во взгляде вспыхнуло искреннее негодование. «Унизить меня хочешь? Обидно, что попался, как воробей на мои крошки», – бормотал про себя.

Странным, непостижимым образом получается так, что мысли о Максиме тотчас же вызывают воспоминание о Бибе. Почему-то эти два имени в его сознании связаны неразрывно. Засела девчонка в сердце шрапнельным осколком, вспоминается такой, какой видел ее в последний раз, – в изодранном на ленточки платьице, с голыми, дрожащими ногами, с лицом, искаженным ненавистью. «А девка – не найдешь больше такой, не было и не будет…» Вздохнув, идет к Аслану. Тот чистит маузер.

– Выпьем? Аллах простит – такая удача. Бывали успехи, чего скрывать, но захватить живьем грозу бандитов…

– А то? – по-лошадиному вскидывает голову Аслан.

Лишний, мол, вопрос: они всегда напиваются, когда отлучается Улагай. По случаю поимки такого крупного зверя открывают коньяк Шустова. Ибрагим справедлив: первый бокал выпивает за Зачерия – ведь это он заманил птичку в силки.

За окном раздаются чьи-то шаги. Ибрагим, вздрогнув, едва не роняет бутылку: показалось, будто возвратился Улагай. И вдруг ловит себя на мысли, что точно так же испугался бы нежданного появления господина и лакей, шарящий по господским кладовкам. Что-то сегодня не пьется. Аслан хлещет стакан за стаканом, а Ибрагим только угощает: пей, мол, у нас этого добра хватает.

– Смотри, как бы Кучук не заметил утечку, – по-дружески советует Аслан. Раньше Ибрагим только хмыкнул бы в ответ, теперь же разражается бранью.

– Ты что, воображаешь, будто я лакей?! – орет он. – Ошибаешься! Я человек самостоятельный, мне Улагай – вот что…

Ибрагим смачно плюет и растирает плевок ногой.

– Ну ты не разоряйся, – начинает сердиться Аслан. – Что-то ты в последнее время на хозяина лаять начал. Вспомни, что делают с собакой, когда она бесится.

А, он собака! Ибрагим бросается на Аслана: получай, сволочь… Но выполнить намерение не удается. Длинная рука Аслана оказывается перед лицом Ибрагима. Лицо и кулак встречаются. Ибрагиму становится больно.

Аслан укладывает собутыльника на топчан, в одиночестве допивает остатки и уходит спать. Просыпается от дикого вопля:

– Аслан, русский сбежал!

Вместе с Ибрагимом осматривают злополучный домик. Запор выломан, дверь аккуратно прикрыта.

– Кто стоял на посту?

– Кемаль. Его нет нигде.

– Кого еще нет? – уточняет Аслан.

Лагерь поднимается по тревоге: выстраиваются все, включая поваров: поверка. Нет Ильяса.

– У, собаки! – скрежещет зубами Ибрагим. – Догнать!

Но где искать беглецов, если они ни через один пост не проходили? У леса сторон много. Ибрагим лихорадочно соображает, дороги секунды.

– Из какого аула Ильяс? – спрашивает он.

– Оба из Адыгехабля, – отвечает кто-то.

Ибрагим снаряжает в погоню две группы, направляет их напрямик через лес в ту сторону, где предположительно должен быть Адыгехабль.

– Заметите, не выпускайте живыми, – предупреждает он.

Преследователи скрываются в темноте.

– А я возьму несколько всадников и попытаюсь перехватить их при выходе из леса, – говорит Ибрагим Аслану. – Если недавно ушли, то нескоро дойдут до дороги.

Только ночью в лесу не разгонишься. Сколько ни тереби повод, конь плетется шагом. А до опушки не близко. Покачивается в седле Ибрагим и думает: «Как это Максиму убежать удалось? Не может быть, чтобы за час обработал Кемаля или Ильяса – у человека от Алхаса оружие за храбрость». Ибрагим останавливается у часовых, расспрашивает, не слышал ли кто подозрительного звука? Да кто признается!..

«Эх, какая досада, – думает он. – Хотел преподнести Кучуку подарок, а что вышло… Лучше бы прикончил его там, в лесу».

Рассветает, а до опушки еще далеко. Теперь можно пришпорить лошадей. Во время скачки мысли в голове не плывут, а прыгают, как мячи. Всадники влетают на опушку и берут влево. Но поздно. Тихо кругом. Ибрагим возвратился в лагерь, когда солнце уже стояло над лесом. И сразу увидел – случилось что-то чрезвычайное. Лошади оседланы, подводы нагружены всяким барахлом, люди стоят у пулеметов.

– К Улагаю! – кричит кто-то Ибрагиму.

Улагай стоит на крыльце своего дома, за ним, у дверей, Аскер. А Улагай насуплен, по лицу мечутся желваки.

– Упустил, мерзавец! – выкрикивает Улагай.

– Не удалось догнать.

– Не удалось? Пропьянствовал, мерзавец! И меня не предупредил! Никого не выслал навстречу! Ведь тут уже могли быть красные! Чудо, что их еще нет! Предатель!

Улагай делает шаг вперед, щеку Ибрагима обжигает удар.

Ибрагим закусывает губу, опускает глаза. Виноват.

– На первый раз прощаю, – бросает Улагай. – Останешься при мне. Разбиваемся на группы, занимаем до ночи круговую оборону в лесу. Ночью перебазируемся. Маршруты сообщу командирам групп.

Ибрагим не знает, что делать. Он чувствует на себе насмешливые взгляды людей, которые еще вчера глядели на него с завистью. Впрочем, вчера и он не почувствовал бы всего позора этой пощечины, но сегодня… В ушах звучит брань Максима: «Лакей».

«Пожалуй, даже не лакей, а просто ничтожество, – думает Ибрагим, следуя за Улагаем. – Смелый, отважный Ибрагим! – издевается он над собой. – Смел перед беззащитной девчонкой».

– Ибрагим, – бросает Улагай. – Я буду на своем месте. Проверь всю оборону. Начни с наблюдателей.

– Есть! – едва слышно отвечает Ибрагим. Голос его дрожит.

«Погорячился, – думает Улагай, глядя ему вслед. – Перехватил. Теперь смотри, как бы нож в спину не всадил». Да, момент критический, сейчас все смотрят на командующего. Нужна выдержка. Да где ее наберешься, этой выдержки, если все летит ко всем чертям. Агент Врангеля, с которым он встречался на побережье, показал ему копию телеграммы на имя Ленина. «Ни одного солдата Врангеля на Кубани нет. Банды генералов Фостикова, Крыжановского частью истреблены, частью прижаты к горам. Серго Орджоникидзе».

Улагай чувствует – и его вина есть в этом большом поражении. «Вина… – твердит он себе. – Вина или беда?» Нужно наконец разобраться в этом. Разве мог он подумать, что бойцы его охраны способны освободить большевистского комиссара? Что-то происходит с черкесами. Они начинают забывать слова пророка Магомета, отступают от шариата. Пропасть между ними и большевиками исчезает словно бы сама собой. По мосту, переброшенному русскими, с каждым днем валит все больше народу.

– Ну что ж! – На побелевшем лице Улагая появляются красные пятна. – Пусть пеняют на себя: «главарь» свое слово скажет.