Текст книги "Миракулум 2 (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Нет! – Эска гневно вскинула голову и яростно, глухо, от всего сердца продолжила: – Никогда в жизни я не унижусь до того, чтобы плакать из-за мужчины! Есть гордость и достоинство!

– Если ты влюбишься, то ничего тебе не будет подвластно.

– Чушь. Слюни. Надуманные страсти. Я презираю то чувство, которое превращает человека в глупца и делает его рабом чьей-то прихоти! Как ты могла подумать, что я плачу поэтому?!

– Но почему тогда?

Она снова усадила ее рядом с собой. Эска еще несколько секунд вздрагивала и растирала по горячим щекам не менее горячие слезы:

– Я не знаю, мам. Это, наверное, не я плачу... это плачет другой человек, из другой жизни... кто-то, кто очень много лет назад спрятал их, и так никогда и не выплакал...

– Что ты такое говоришь?

– Это я уже сочиняю. – Она заставила себя улыбнуться и сделать глубокий-глубокий вдох.

– Давай, я приготовлю тебе твой любимый горячий шоколад с гренками? А?

– Давай.

– Пойдем, посидишь со мной на кухне.

– Нет, я лучше еще полежу немного.

– Не плачь так, Эска. Что бы там ни было, ничто твоих слез не стоит.

Мама открыла в комнате окно для свежего воздуха, и вышла, не прикрыв за собой дверь, а нарочито распахнув ее пошире.

Эска возненавидела Крысу. Она, – никто, человек из ниоткуда, – сумела внести в жизнь Эски ту самую ненавистную болезнь. Любовь, заставляющую испытывать столько плохого – переживания, ожидания, отчаянье, зависимость, тщетную надежду... Эска не соглашалась с этим. Эска глубоко презирала Рыс, за ее глупость, за ее бабью близорукость, за то, как рассыпалось ее сердце от одного взгляда на Аверса. Ведь она свободна... она может делать, что хочет... в мире столько всего неизведанного, неоткрытого, прекрасного, неповторимого, всего, чем можно заполнять и заполнять свою жизнь!

– Тебе лучше? – Заглянула мама.

– Да.

Ничуть. Как только улеглись гневные, непримиримые и непокорные доводы рассудка, и ничем не прошибаемая истинная правота Эски, так сразу далекий голос Рории шепчет: "случается, что мне снится, как Аверс все еще держит меня в объятиях под ледяным мостом, и ему все равно с какого я Берега... там я была им любима."...

Эска, не чувствуя ни вкуса ни радости, съела гренки, выпила шоколад, снова легла в своей комнате, ощущая только опустошенность. Стало потихоньку темнеть, мама не шумела, не включала телевизор, а села читать у себя книгу, изредка заглядывая к дочери. Много часов прошло, глаза щипало, и тяжелые веки хотелось держать закрытыми, но сон не шел.

– Эска, – раздался мамин шепот, – ты спишь?

– Нет.

– Тебе Берт звонит. Возьмешь трубку или сказать, что ты уже легла?

– Возьму.

К утру опухоль вчерашних рыданий спала. Лицо было бледное и чуть болезненное, но Эска посчитала, что выглядит сносно. Берт оказался, на удивление, более чутким, чем девушка о нем думала раньше. Ей казалось, что голос ее звучал обычно, что она нормально, как всегда, говорила с ним, но Берт к концу беседы обронил робкий вопрос: «тебе плохо?».

Эска ответила так же, как ответила маме, – ее расстраивает диплом. Ничего в тексте не клеится, и просто руки от отчаянья опускаются. Берт обещал ей сюрприз, от которого она точно развеется, и ни на минуту не вспомнит об этом проклятом дипломе.

В двенадцать дня он был у нее, – свежий, причесанный, вдохновленный. По пути на остановку, он поделился с ней пузырьком мыльной пены, и они на пару стали выдувать впереди себя легкие радужные сферы. Эска почувствовала, что именно такого отголоска детства, такой бессмысленной отдушины ей не хватало. Но это сюрпризом не было. Они доехали до парка, и от центральной аллеи Берт повел ее за руку, попросив закрыть ненадолго глаза.

Эска замирала в душе и не могла не улыбаться. Это счастье, что у нее есть такой замечательный друг, как Берт. Почему она раньше никогда вот так доверчиво не протягивала ему руки?

– Стой.

– Можно открывать?

– Нет. – Он отошел к ней за спину, нерешительно приобнял и шепнул на ухо: – Теперь открывай.

Эска открыла.

– Я помню, ты говорила однажды, что никогда не каталась на лошади, но очень хочешь когда-нибудь попробовать... вот.

Служащий держал под уздцы двух запряженных гнедых кобыл. Немоту Эски Берт расценил как то, что сюрприз удался:

– Ну, как?

– Обалдеть!

По парку бывало, что катались на лошадях люди. Недалеко был манеж, и можно было купить час прогулки на свежем воздухе, только стоило это не мало.

– Обалдеть, Берт!

Эска взвизгнула и крепко обняла его за шею. Отпустила.

– Я, конечно, катаюсь лучше тебя... – расплылся в улыбке тот. – Ведь я, когда мне было двенадцать, два месяца учился верховой езде. Но я все время буду рядом, и подскажу... главное, не бояться.

– А я и не боюсь.

Взяв поводья, Эска запустила ногу в стремя и одним движением забросила себя в седло. Пригнулась, ударила пятками по бокам лошади и с места дала рысью:

– Это просто сказка, Берт! А-а-а!

Ошарашенный парень застыл на месте, лишь наблюдая за тем, как Эска делает большой круг по лужайке со стрижеными фигурными кустами.

– Ого, – хмыкнул служащий, – ловка девчонка. Крепко в седле держится.

Она никогда не каталась верхом, это правда. Но не было возможным никому объяснить, что Эска еще совсем недавно на своем Варте полдня ездила по лесу у постоялого двора. А сколько она прежде часов провела в седле? Это для тех лет умение так ездить, когда всякий умел обращаться с лошадью также хорошо, как и с вилкой, считалось слабым. А для нынешнего века Эска была прирожденной наездницей.

– Поехали, Берт! Садись! – Она пролетела мимо них. – Что может быть выше такого полета!

Отведенное время промчалось быстро. С грустным сожалением девушка отдавала свою лошадь конюшему манежа, и еще несколько минут стояла и смотрела, как несколько высоконогих жеребят беспорядочно скачут по усыпанной опилками арене.

– Спасибо, Берт, огромное. Это не просто сюрприз, это настоящий подарок. – Она снова обняла его и чмокнула в щеку. – Но мне пора идти.

– Эс?

– Это очень важно. Я не хотела думать о своей дипломной работе, но не могу. Делу время.

Ему хотелось обозвать ее чокнутой и больной, попросить еще хотя бы о пяти минутах прогулки, но не стал.

– Помни, ты обещала однажды рассказать о своем тайном источнике истории...

– Я помню. Теперь я позвоню тебе вечером, можно? – И Эска кокетливо улыбнулась. – Можно?

– Даже не спрашивай, я всегда рад.

Эска не укорила себя за допущенную чисто женскую интонацию и кокетливую улыбку. Это же было сделано не с целью ему понравиться, а с целью загладить вину от своего скоропалительного ухода. Берт не должен обидеться.

Ноги сами ее вели. Вот снова эта улица, и снова «Оружейная лавка». Звон колокольчика-вестника.

– Здравствуй, Эска. – Улыбнулся ей Тавиар.

И сердце девушки наполнилось радостью совершенно другого свойства, чем радость общения с Бертом и радость улетающих в небо мыльных пузырей. Здесь и все было иным, – на бархате покоилась сталь, в часах шелестели секретные пружины, в воздухе витал запах тайны мастерства оружейника Вальдо, и к руке мог прикоснуться чародей Сомрак, умеющий стирать столетия прошлого...

– Я зашла просто так. Извиниться за то, что наговорила столько глупостей вчера.

– Новость, которой ты поделилась, до сих пор тщеславно греет мне душу.

Тавиар ни словом не обмолвился о следующем путешествии в прошлое. Он будто понял, чего Эске на самом деле хочется, и, попросив Сомрака постоять вместо него за прилавком, вышел с девушкой на улицу. Они неспешно прогулялись до перекрестка с другой улицей, свернули, пошли дальше... Тавиар между делом спросил, не хочет ли она рассказать, – как и при каких обстоятельствах Рыс встретилась с Аверсом. Ему было любопытно, и Эска в двух словах поведала ему о дочери и о ее стремлении отыскать сам Миракулум.

– Так значит, наследником оружейника стала женщина? – Удивился Тавиар.

– Я не знаю.

– А как продвигается твоя работа? Мне отец сказал, что ты будущий историк.

– Никак. Все равно очень мало нужных мне знаний.

Эска поделилась несчастьями и трудностями своей профессии, пожаловалась, что репутация историка не может быть не разрушена приобщением к мистике. А сейчас так оно и есть. И словно рушится оплот ее значимости, и, наоборот, приходит взамен ощущение того, что она тоже живет в истории и творит ее.

Тавиар обещал ей, что на днях обязательно покажет ей все мастерские их артели. И если нужно, то пустит в святая святых их семьи, – старинную библиотеку, свитки и пергаменты которой даже не занесены в обязательный реестр исторических ценностей.

Они посидели в открытом кафе, проехали до южной, самой старой части города, и до самого позднего вечера Эска прогуливалась под руку с Тавиаром, разговаривая о многом и ни о чем. Как бы там ни было, но он не чета ее сверстникам по университету, от оружейника исходил мир иных людей, с какими она раньше не сталкивалась. Он был интересен, совершенно не раскрыт в отличие от Берта, и к тому же обладал такими чертами, которые теперь для Эски имели непростое значение...

Вернулась домой она поздно, начался двенадцатый час ночи. Отец и мать ее пожурили, но больше обрадовались тому, с каким хорошим настроением Эска пришла. "Пусть отдыхает, погуляет с друзьями" – улыбнулась мама. На ее взгляд позднее возвращение было гораздо лучше ранних слез.

– Я не буду ужинать, я сразу спать.

Сон навалился незамедлительно, и даже снилось что-то хорошее. Эска даже на следующее утро не вспомнила, что обещала Берту позвонить.

Этой волнующей встречи она очень ждала, и очень боялась.

Тавиар каждый день выглядел так, словно в его жизни не было неформальных и необязывающих будней. Ничего мятого или неопрятного, никакой небритости или небрежности в волосах. И одновременно с этим, – вычищенные ботинки, отглаженные брюки, жилет, застегнутая рубашка с высоким воротником, придающим черту аристократичности, – он умудрялся выглядеть естественно. Тавиар так жил, и никакая аккуратность его не сковывала. Он свободно двигался, непринужденно и просто говорил любые слова, – от высокопарных громких фраз, до банальных истин. Но в разговоре они были использованы так, что не казались в его трактовке ни тем, ни другим. Эска пыталась, просто из любопытства, поймать Тавиара хоть на чем, – на голословии, на бахвальстве, на самолюбовании, которое свойственно всем мужчинам, но это ей не удавалось.

Прошло несколько дней к ряду, и все это время Эска подолгу проводила с Тавиаром. А Берту, который изредка звонил, ссылалась на занятость и загруженность. Ведь уже совсем близко был день заседания кафедры, на котором нужно было выступать и защищать свой новый найденный материал.

Встреча, которой Эска боялась, была встреча с Аверсом. И она же была долгожданной для Рыс. Девушка сказала в один из вечеров, что снова хочет туда отправиться, и следующим днем Сомрак усадил ее в кресло, взял за руку и попросил закрыть глаза.

Эска вновь разволновалась. И долго не могла сосредоточится на том, чтобы отпустить от себя свои собственные мысли, мысли Эски.

– Вспомни о чем-нибудь, – попросил Тавиар, традиционно стоя за спиной своего отца, – миг, на котором ты вернулась, например.

– Это не трудно, – прошептала Эска, глядя на него. – Я видела его перед собой так же, как вижу сейчас тебя. Боже мой, такое сходство немыслимо...

Мысль о том, что она опять увидит Тавиара нескоро, стала еще более горькой, чем эта же мысль перед предыдущим ее путешествием. Кто мог ей дать гарантию, что в этот раз она не проживет там год, или годы жизни? Никто. И ей даже становилось жаль, что здесь проходит всего десять минут, а значит, Тавиар не сможет понять этого чувства: как долго мы не виделись.

Эска встряхнулась. "Перестань, помни о сетях, которые расставляет привязанность к мужчине... Нельзя позволять себе думать о нем слишком много!".

– Закрой глаза. – Потребовал Сомрак.

– Как скажете, господин волшебник...

Глава восьмая

Удары сердца возвращались по нарастающей. А Аверс в первую очередь увидел лишь Витту. Она поняла, что бежать сейчас от него глупо, и выжидала, пока он к ней подойдет, заняв дерзкую и вызывающую позицию с гордо задранным подбородком.

– Ты не вернешь меня домой даже силой!

Девушка опередила все, что он бы ни сказал. Аверс же спокойно оглядел ее с ног до головы, и с его лица спала, как паутина, завеса напряженного долгого беспокойства.

– Жива. Не ранена. И, судя по тому, какими словами встречаешь отца, хорошо себя чувствуешь...

– Даже если ты найдешь способ доставить меня обратно, хоть даже в мешке, – снова вознегодовала Витта, – ты не сможешь вечно держать меня под замком! А при любой возможности я снова сбегу и все равно сделаю то, что задумала! Смирись!

Теперь Аверс мельком осмотрел ее лошадь и поклажу.

– Смирись. – Негромко раздался голос Соммнианса, а потом и его смех над сценой, которую закатила Витта. – Это лучший и единственный выход.

Оружейник обернулся на насмешку и узнал лекаря.

Я все еще держалась за луку седла, и не могла ничего произнести. Меня закрывал Варт, я вообще была несколько в стороне от Витты и Сомма. Он до сих пор не заметил моего присутствия здесь даже краем глаза... Аверс, на первый взгляд, не изменился вовсе. На первый и на чужой взгляд, но только не на мой. Годы успели перевести его через рубеж полувека. Седых волос стало еще больше, чем русых, такая же щетина, соль с песком, покрывала щеки и подбородок. Его черты стали резче, скулы обветрены, глаза потускнели. И то ли в плечах, то ли в спине, то ли во всей его фигуре, не знаю, но теперь вдруг, – читалась усталость.

– Сомм?!

– Я.

Лекарь подошел, и оба по-дружески пожали друг другу руки.

– Твой друг и тот поступил более благоразумно, чем ты! Он не стал со мной спорить, он вызвался меня сопровождать.

Аверс понял тактику лекаря сразу, и согласно кивнул:

– Теперь и я вижу, что он умнее меня. Если бы я до конца поверил в то, что ты способна украсть из дома лошадь и деньги, и сбежать в мое отсутствие, то я бы... – он не договорил. – Хорошо, что я все-таки отыскал тебя.

– Если ты смирился... – Витта все еще не доверяла тому, что никто ее не хватает, не клянет, не пытается переубедить, – то, значит, не станешь мне мешать уехать?

– Не стану.

– Правда?! – Какая импульсивная детская радость и надежда выплеснулась в этом вопросе. – Неужели ты наконец-то поверил мне? И ты даешь мне слово, что никогда не упрекнешь меня в моем выборе? Ведь я права... Ты пережил Миракулум, а я – дочь своего отца!

– Милая моя Витта, – вздохнул Аверс, – только не питай иллюзии, что я, разрешив тебе ехать дальше, сам развернусь и поеду домой...

Сомм опять засмеялся, потому что перемена на лице девушки не могла более чем красноречиво сказать, что именно так она и думала.

– Мы будем сопровождать тебя вдвоем, я и лекарь. Вы уже собрались выезжать, но я бы попросил повременить хотя бы немного. Я долго был в седле, голоден, и, честно признаюсь, довольно крепко за тебя попереживал.

– Нет... – Возмущенно выдавила из себя Витта. – Зачем?

– Смирись. – Все еще посмеиваясь, бросил лекарь. – Конюший! Уведи лошадей, но не распрягай, мы тронемся в путь позже. Отпускай своего Варта, Рыс, он еще успеет устать от тебя в дороге.

Меня обдало холодом, потом жаром, потом снова холодом... Аверс услышал. Аверс вздрогнул, и медленно поворачивался в мою сторону.

– Давайте поводья, госпожа.

Руки тряслись, пальцы не слушались. Но я кое-как выпустила эти поводья из пальцев, и моего коня увели. Вот он, долгожданный взгляд, обращенный на меня. Вот я, Аверс, вот ты... а заставить себя произнести хотя бы "здравствуй" нет силы.

– Не нужно со мной ехать! Хуже ничего придумать нельзя, это значит, что я все равно, что под опекой! Да Змеиный Алхимик меня обсмеет...

Витта была в отчаянье. Но за то с ней теперь никто не спорил.

– Ты снова на этом Берегу? – Спросил Аверс.

Я кивнула.

– Давно?

– Нет, несколько дней.

Это были первые слова, которые я ему сказала после возвращения. А собиралась сказать совсем другие. В разное время, представляя себе разные наши встречи, я готовилась к другим словам, к сотням слов, к тысячам слов, и каждое из них все равно не смогло бы в полной мере донести все мои чувства, пережитые за четыре года. И не вместили бы они в себя того моря накопившейся тоски по нему.

– Видите, какая встреча! – Сом подошел и первой толкнул меня в сторону двери в трактир. – Не будем стоять здесь!

Нарочитая, а может, и нет, радость лекаря спасала всех. Меня особенно, потому что я заметила, – Витта тоже вспомнила о моем присутствии. Ее последняя фраза осталась незамеченной, отец не смотрел в ее сторону... И я, Крыса, все еще не прощенная за то, что я цатт, была не прощена ею и за другое. Девушка стала вести себя откровенно обижено.

Собираясь в дорогу, мы все трое заранее подкрепились, а оружейник, сидя за общим столом только пил воду, не притрагиваясь к еде. Сомм, истинный друг, шумно рассказывал о себе, понимая, что сейчас никто на подобный жест не способен, а сидеть в трактире в гробовом молчании ужасно. Волноваться я перестала. На меня накатило такое спокойное счастье от одного понимания, что ничего с ним не произошло, что он сидит от меня на расстоянии вытянутой руки, что я слышу его неизменившийся голос, когда он что-то отвечает Соммниансу.

Я смотрела на него в меру дозволенного, интуитивно чувствуя, что Витта ненавистно ударит меня, допусти моему взгляду быть более пристальным. На его одежде была дорожная пыль, из-под воротника выглядывал краешек черного змеиного кольца, и руки совсем огрубели, – сплошь покрылись трещинками, шрамами, и продолговатыми тонкими ожогами.

– Тебя преследуют? – Уточнил у лекаря Аверс.

– Да.

Оружейник смолчал, но я готова была поклясться, чем угодно, я знаю, о чем он подумал. О том, что такие спутники опасны. И дело было в страхе за Витту.

– Нам придется пробираться в Лигго через одного человека. Его строгие поборы не так дорого нам станут, как обыск у главных ворот. – Сказал Сомм.

– Я сделаю грамоту. Обыскивать никто нас не станет.

А вот о чем он подумал после моих слов, я догадаться не могла. На мой немой вопрос "Кто же теперь мы, Аверс?", сам Аверс не отвечал. Ни по его глазам, ни по чему бы то ни было, я не могла понять, – он рад, что мы встретились? Ему все равно теперь? Он растерян? Его тяготит мое присутствие? Он дожидается того момента, когда мы сможем поговорить без посторонних?

Непроницаемая стена хладнокровия.

Сомм устал за время такого отдыха больше, чем устал бы от дня скачки. Это он мне успел сказать, когда мы в конюшне отошли к своим лошадям. Потом огляделся.

Аверс проверял подпругу лошади Витты, она сердито суетилась вокруг, злясь оттого, что и сейчас не может обойтись без его опеки.

– Видела бы ты себя со стороны... пепельное лицо, ни капли жизни, каменное "я сделаю грамоту"! – Он снова посмотрел, не слышат ли они, и продолжил: – Если ты искала с ним встречи, то приди в себя и дай это понять.

– Кидаться ему на шею?

– Мне не важно, какой способ ты выберешь.

– Ну а если... в новой жизни, с вернувшейся Виттой, ему не нужна никакая Крыса...

Лекарь вздохнул.

– Витта не такая глупая девочка, как можно подумать на первый взгляд. В конце концов, она сможет свыкнуться с мыслью...

– Я говорю тебе не о ней!

– Иди и спроси его. Сама. Сейчас.

– В твоих советах не нуждаюсь!

Хлопнув Варта по холке, я вскочила в седло прямо здесь, и выехала на двор верхом.

– Едем! Не будем больше терять драгоценное время!

Скачка. Ветер выдувает мне парусами рукава, полощет выпавшие из заплетенных жгутом волос короткие прядки, и загоняет слезы обратно.

Никогда не заплачу, никогда больше, ни за что. Пепельное лицо, ни капли жизни... плевать! Теперь у меня даже пути нет. Я приехала. Я вернулась. И это не значит, что все вернулось вместе со мной.

Когда меня привезли в родовой замок к первосвященнику Лаату, его едва не хватил удар. Он был счастлив, как может быть был счастлив опекун, долго искавший пропавшее дитя. И я, как ни страдала от вынужденной разлуки с оружейником, не могла не испытать радости от возвращения, но не к Лаату, а к наставнику. Сказав Лаату, что, только недавно обретя потерянную память, за долгие пять лет я многое пережила и многое испытала. Я сказала ему о том, что благодарна ему за его заботу и любовь, но есть та жизнь, которая определила мою судьбу, и она там. С Аверсом. И имя мне теперь – Рыс. От Сорс ничего не осталось, как бы я ни любила дом, в котором провела детство, и как бы я ни ценила его, человека, который меня приютил и воспитал.

Я была покорна и послушна. Учтива и ласкова. Я пыталась добром и пониманием добиться того, чтобы он отпустил меня с миром, и мне не пришлось бы бежать опять. Сан первосвященника, да и отцовские чувства, диктовали единственно возможное решение Лаата: милостью богов и милосердием сердца простить глупую выходку дочери Сорс, и благословить самостоятельный путь женщины Крысы. Но он увидел знак на шее!

Никакие боги, никакое упование на отцовскую любовь, не спасли меня от тех пыток, которые Лаат мне назначил. Подвалы храма кандалы, огонь, извечный вопрос: как ты могла, Сорс, не умереть, а пустить в свою душу великое зло?! Первосвященник Лаат чередовал свои молитвы, с моими истязаниями в храме огня... скоро ли ко мне возвратится хоть капля жизни, когда всю ее почти выжгли!?

Больше на тайную дорогу мы не сворачивали. Сомм не упоминал о возможной погоне за ним. Да и по главному тракту нашим лошадям скакать было удобнее, чем по зарослям и порой непроходимым тропам. Холмистую местность сменила равнина с рекой, сильно ушедшей влево, и очередной ее изгиб однажды совсем пропал из виду. Так прошел весь день, вместе с небольшим привалом, до ночевки у разведенного костра, достаточно далеко от обочины, чтобы быть незаметными.

Оцепенения с себя я стряхнуть не могла, даже на попытки лекаря спросить меня о любом пустяке, я отвечала односложными фразами, и он злился. Витта хмуро молчала. Соммнианс старался насколько мог, и в итоге разговаривали только мужчины, – о нынешних оружейных мастерских, о лекарских бедах, а один раз Сомм нечаянно обронил фразу о "проклятых захватчиках", извинительно покосившись на меня.

А на меня набросилось сразу столько воспоминаний... не страшных, не неприятных, а тех, других, – когда только мы с оружейником сидели за зимним костром. Я совсем другой тогда была, без прошлого и без будущего. Тогда мне было гораздо легче, чем сейчас...

– У меня есть одна цель поездки, но сейчас мне бы не хотелось о ней говорить, – продолжал свой начатый разговор Сомм, – я изъездил почти все Побережье ранней весной. Заехал в маленький городок, не очень далеко отсюда, остановился там на несколько дней. Лошадь продал, а то она у меня была редкой масти, очень приметная. И довелось мне в одну ночь идти до своего ночлега пешком...

Лекарь, оказывается, рассказывал историю нашей случайной встречи.

– Я тут же понял, что это засада. Кинулся на всадника первым, стащил с седла...

Рассказывая, он ничего не приукрашивал: ни драку, ни свое удивление.

– Рыс обмолвилась, что уже давно не была на нашем Берегу. Но так и не рассказала мне, как жила там, у себя на родине. Может, сейчас расскажешь?

– Это не интересно.

– Это тебе так кажется, что не интересно. – Сомм настаивал. Не для себя. – Добрый первосвященник, поди, с тебя глаз не спускал?

Ему хотелось, чтобы я озвучила при Аверсе то, что говорила. Он хочет, чтобы и я оправдалась в том, почему не возвращалась на этот Берег.

– Если вам так будет спокойнее, я ни о чем не доносила, ни о чем не рассказывала, и больше ничем не способствовала завоеванию Берега.

– Ты можешь сказать нам все, что угодно, никто все равно не проверит... – вдруг ехидно заметила Витта.

Сама не знаю, что тянуло меня за язык. Неужели я себе враг? Куда меня несет?

– Да, нам так спокойнее. – Это Витта поставила точку.

– Помолчи.

Аверс сказал это дочери так веско, что на несколько мгновений замолчал даже лекарь, но после предпринял последнюю попытку:

– А вернулась-то зачем, если тебе было там так хорошо?

– Посмотреть... не убила ли вас война.

– Не убила, как видишь. Что дальше? – Зло произнес лекарь.

Я не ответила Сомму, ушла в сторону от костра, молча, прихватив с собой вещи для ночлега.

Не сказать, что наши последующие дни пути были лучше. Порой нас настигал в дороге дождь, и не всегда попадались харчевни и постоялые дворы. Наша четверка представляла собой сборище мрачных спутников.

Однако я спасала свое сердце от безумной лихорадки с помощью посторонних мыслей. Например, на одной из наших стоянок, я неожиданно вспомнила о том, чего забывать никогда нельзя, – мне тоже было когда-то семнадцать лет... этой разницы прежде не чувствовалось. А теперь, когда я держалась в стороне лишь наблюдая, я заметила, – все вьется вокруг Витты. Аверс старался ненавязчиво, но все равно неусыпно следить за тем, – не устала ли его дочь, не замерзла ли, не проголодалась ли. Соммнианс делал все тоже самое, только по причинам далеко неотеческим, и прикрываясь лекарской заботой о ближнем.

Я улыбнулась про себя. Соммнианс не переставал на меня злится, и мне совсем не с кем стало разговаривать. А Витта, наоборот, часто была увлечена беседой с лекарем, отчего закрадывалось подозрение, что свою тщеславную болезнь Миракулум она променяет на его голубые глаза. Каждый раз, когда мы ехали рысцой или шагом, наша цепочка растягивалась: впереди я, следом, на приличном расстоянии, чтоб не было слышно предмета разговора, вровень ехали Сомм и Витта, и на такой же почтительной дистанции замыкал процессию оружейник. Странно, но Аверс не обращал на это никакого внимания. Обычно отцы более предусмотрительны и подозрительны в этом вопросе.

Подходил к концу девятый день пути, когда мы добрались до пригорода Лигго. Но прибыли мы поздно, уже ночью, потому решили остановиться в придорожном постоялом дворе, а на утро или днем проехать через главные ворота. К тому же, Соммнианс решил, что в подобном месте лучше всего выспрашивать о слухах, которые ходили здесь об Алхимике.

Я достала бумагу, чернила, перья и красный сургуч. Секрет того, как я собираюсь достать для нас проходную и пошлинную грамоты, у меня никто не выпытывал. Сказала, что сделаю, и все. О печати я никому не говорила...

Написав, что требовалось, узаконила пергамент и спрятала свою ценную ношу за отворот сапога. Не зная, какой тайник лучше, – пояс или кошель, решила, что ни тот, ни другой для такого большого города, как Лигго, не подходят. Я подняла отворот сапога и надрезала мягкую кожу. Печатку пропихнула внутрь, между складками внешней и внутренней отделки. А отворот, вернувшийся на место, удачно прикрывал наличие возникшего на икре бугорка.

– Весьма убедительно, – сказал лекарь, когда за общим столом в таверне читал мое письмо. – Хорошо было бы, если б ты еще нам и грамоты раздобыла, чтобы можно было при себе открыто носить оружие.

– Увы. Этого я не могу.

После ночного ужина, мы разошлись по комнатам.

Я не могла уснуть. Что дальше? Какой истинно сложный вопрос задал мне лекарь. Вечно скитаться с ними? Они вечно скитаться не будут. А Миракулум все равно не найдут, это совсем иной человек, – он сам появляется, где хочет и находит, кого хочет, а его самого догнать невозможно. Это мираж... Да и зачем я им? Зачем я им в Лигго? Грамоты подделывать? А куда, если от них?

Измяв постель, сна я так и не нашла, как и ответов.

Надев свои короткие штаны, обувшись в сапоги на босу ногу, я заправила полы рубахи и вышла из комнаты. Невыносимо было мучиться в этой комнате одиночеством, и я решила спуститься в конюшню. Все к тому же Варту. Тем более, ему я могла сказать все, без утайки. Спросить совета у него, покормить нарезанным бураком, потрепать по загривку. А он, молча бы выслушал мое покаяние в том, что я не знаю, что делать...

...не успела я по-тихому добраться до конюшни, как меня остановили голоса, еле слышно доносящиеся со стороны. Все внутри обмерло. Неужели враги Соммнианса смогли нас настигнуть?!

Сделав еще несколько шагов вперед, я затаилась у края стены. Цепкая рука опасения меня отпустила, но появляться перед разговаривающими торопиться не стоило. Я различила голос Сомма. И голос Витты.

– Забудешь ты, наконец, об этой глупости? – Приглушенно сказал Сомм. – Единственный раз, когда нам с тобой удается поговорить наедине, ты снова упоминаешь проклятое испытание Алхимика. Тем более он заражает им только мужчин.

– Но говорят, что была одна женщина! Была! И она будет единственной до тех пор, пока я не стану второй. Легко тебе называть это глупостью, когда ты его уже прошел. Быть может, это и глупо, но я не вижу более высокого критерия, по которому можно оценить истинно благородного человека, чистого душой и помыслами...

– Так чем же я заслужил твое доверие, строгая Витта? Неужели только тем, что на моей шее знак змеиной Чумы?

– Не только... – раздался немного неловкий смех девушки. – Я порой думаю, как удачно моя лошадь упала с обрыва. Во-первых, я осталась жива, а во-вторых, я встретила такого человека, как ты. И даже есть в-третьих: из моей жизни ушла эта невыносимая скука! Я далеко от дома, у меня есть приключение, и даже то, что отец едет с нами, уже не так меня раздражает. Для полного счастья мне не хватает только одного, чтобы в каком-нибудь ближайшем городе эта Крыса от нас отстала, или, что еще лучше, отправилась в свой лагерь к цаттам.

– Витта... сколько сил мне стоило выпросить у тебя несколько мгновений свидания... подумай, ради того ли, чтобы все это слушать?

Голоса примолкли. Стараясь даже не дышать, я не удержалась от того чтобы не выглянуть из-за стены. Фонарь над воротами конюшни висел далеко, меня было бы очень трудно заметить. Но за то я хорошо увидела два силуэта у лошадиных поилок. Лекарь целовал Витту.

Сомм, она же девчонка. Да, юная, да, красивая... Но я оборвала упреки, обругала себя старухой, которая не понимает, что это в женщине видимо самое важное.

– Мне пора, – раздался слабый вздох Витты, – мы и так здесь слишком долго, кто-нибудь увидит.

– В самую середину ночи? Еще немного...

– Хорошо. Сомм... я очень давно хотела тебя спросить, но все боялась, что мой вопрос тебе не понравится... почему ты дружишь с Крысой, что вы все в ней нашли?

– Вот не дает она тебе покоя... Кто это все?

– Ты и отец. Что за привязанность между вами? Она странная, она некрасивая, она вообще нехороший человек. И отец... он...

– Что? – Скучно спросил Сомм.

– Ничего. Я не хочу об этом говорить...

– Тогда поцелуй меня.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Ты сама на него ответила, милая Витта.

– Как?

– Я не вижу более высокого критерия, по которому можно оценить истинно благородного человека, чистого душой и помыслами... какой бы тебе ни казалась Рыс со стороны, но именно она та единственная со знаком на шее.