Текст книги "Миракулум 2 (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Какие?

– Вера и согласие. Вы не вторая после Рории, кто пытался пропутешествовать также как она, но ничего не выходило. Видимо, человек только делал вид, что верит в эту возможность, но на самом деле принимает это за игру или за шутку, в которой нужно принять участие, чтобы не обидеть чудаковатых хозяев дома.

– И сколько было желающих?

– Только двое. Отец не хочет пользоваться своим даром и развивать его, а я, наоборот, считаю, что не стоит бросаться такой возможностью и не претворять ее в жизнь. Увы, объявление на двери не наклеишь. Я предлагал это тем людям, которые были мне знакомы, но итог оказался таким, что ни у отца, ни у меня теперь никого не осталось, с кем можно поздороваться, случайно встретив на улице. Простите, я говорю так много только оттого что рад вашему появлению.

– А-а-а... – потянула Эска. – насколько это безопасно для меня?

– Что может случиться с вами за десять минут, если вы находитесь в доме, под защитой стен и крыши и просто сидите в кресле с закрытыми глазами? Если только спина затечет без смены положения... не больше.

Эска подумала, отодвинула от себя чашку и решилась задать еще один вопрос:

– Можно со мной будет приходить человек, и все это время сидеть рядом, для надежности?

– Нет, – отрезал Тавиар, – и это станет одним из условий нашего договора, если вы согласитесь его заключить. Никто, кроме вас, меня и отца, не должен знать о том, что вы путешествуете.

– А Рория?

– Она не в счет. Вы ведь никому не успели сказать об этом?

Эска не знала, – признаваться ей в этом или нет. Все же было слишком страшно... Но, с другой стороны, она всегда успеет рассказать об этом или родителям, или друзьям, например, Берту...

– Нет. От Рории я сразу пришла к вам.

– Хорошо.

– А что значит, договор? Будут какие-то бумаги?

– Нет, все только на словах.

– И вы не потребуете взамен мою душу? – Пошутила Эска, не исключая некой доли правды в этой шутке. Она готова была поверить всему.

Тавиар, даже не улыбнувшись, сказал довольно серьезно:

– Нет.

– Тогда я согласна.

– Ваше имя?

– Эска.

– С этой минуты, Эска, – он протянул ей руку, – мы переходим на "ты", и договариваемся о неразглашении любого нашего разговора, касательно темы путешествия во времени.

– Да.

– В какой день тебе будет удобно?

– Сейчас.

– Сейчас?! – Тавиар не скрыл удивления. – В таком случае, мне нужно поговорить с отцом.

– Я подожду.

Через пять минут он вернулся с хозяином лавки, и кивнул, жестом приглашая девушку пересесть со стула в кресло у окна. Ее стул к себе подвинул господин Сомрак, и взял ее за ладонь. Руки у старика тряслись, голос немного тоже:

– Закрой глаза, Эска...

– Хорошо.

"Ну вот, сейчас все и решится... обман это или нет? Все выглядит таким простым, что даже не верится, как от одного прикосновения к руке можно переместиться..."

– Так не пойдет.

Раздался голос хозяина. Эска открыла глаза и увидела, что Тавиар не отходит от своего отца, и даже положил ладонь ему на плечо. У Сомрака белели губы.

– Ты не должна сомневаться. Ни в чем, ни на минуту, ни на миг.

– Я не сомневаюсь.

– Ложь, – сказал Тавиар, не отводя от ее глаз взгляда. – Я предупреждал, что нужна настоящая вера...

Эска вдруг вспомнила строчку. Она пронеслась в ее мыслях не просто буквами с последних страниц "Миракулум", а чьим-то голосом. Таким живым и таким проникновенным...

«– Потому что... – я замешкалась на миг, – ...если у меня хватит храбрости на прыжок, значит, его хватит и на исполнения своих желаний. Я верю в себя.»

«Боже мой...». Эска закрыла глаза.

Глава третья

– Да вознесется тебе воздаяние мое. Да услышат меня слуги твои, Великий Ветер, прими этот дар, и избавь меня от мучений моих. Исцели неповинную душу, отринь нечестивые мысли. Грех мой преследует меня моим проклятием и позором...

В длинной белой мантии расшитой золотом Первосвященник молился в храме Целительному Ветру, не жалея тонких одежд и не щадя пачкать их о каменные с белой пылью плиты у алтаря. Колени преклонять было трудно, – возраст и вес умаляли силы, но ни одно маленькое дуновение так и не желало поднимать перышки. Все тщетно.

Я присутствовала при этой утренней бесплодной молитве, после которой мы оба вернулись в его покои.

Опустившись в мягкое высокое кресло своего кабинета, отец любовно осмотрел дубовые стеллажи с фолиантами, картонные и кожаные футляры с рукописными пергаментами, ценность которых исчислялась порой жизнями летописцев. Лаат любил историю. Он сам был автором летописи нашего Берега, посвятив этому труду большую часть своей жизни, но основным его служением и призванием был сан. Первосвященнику было далеко за семьдесят лет, его здоровье было подорвано лишним весом и тайным пристрастием к табаку. Одышка и подагра заставляла его мучиться каждый день, когда он поднимался или сходил со ступеней, или когда ему приходилось преодолевать долгий путь по залам и коридорам между своих многочисленных покоев и башен.

Не смея подать голос, я стояла у дверей и ждала знака его внимания. Прошло больше полугода, как мне было дозволено носить скромные платья с высоким до подбородка воротом вместо белых хламид.

– Зачем вы хотели моего присутствия на вашей молитве, отец?

– В твоей душе демоны, дочь моя. И мой долг положить все свои силы ради твоего спасения. Не в божественной жизни, так в мирской. И я принял решение.

– Какое, отец?

– Замужество. Конечно, ты далеко не молода для этого, тебе идет двадцать девятый год, к тому же ты опорочила себя... – он горестно вздохнул. – Но я понял, что больше не могу сносить твое присутствие здесь. Благочестивое имя Первосвященника Лаата не может больше быть связано бесчестием его дочери. Я выдам тебя замуж за такого человека, который будет способен жить рядом с проклятой.

– Я повинуюсь любой вашей воле, покровитель. Но кто же найдется?..

– Тот, кто не испугается трудностей ради награды. Я пожалую тебе в приданое южную провинцию с замком, отдам два торговых корабля, отдам ларец с камнями...

– Благодарю, покровитель... – на мои глаза навернулись слезы, и голос дрогнул.

– Грешно так говорить, но я проклинаю тот день, когда позволил жребию решить твою участь. Кто знает, чья длань на самом деле перевернула эту монету так, а не иначе. Сорс. – Лаат снова тяжело вздохнул. – Как бы я хотел видеть тебя послушницей одного из храмов, какого угодно, я все смог бы для тебя сделать... Но это проклятие. Эта черная метка! Ступай. Молись. Завтра я жду тебя снова на своей молитве.

Я ушла.

Исполнилось почти четыре года, как меня привезли на родину и передали Лаату. И почти все это время я провела пленницей в храме огня, где меня пытались излечить от змеиной чумы, или как говорят здесь – снять проклятие Алхимика.

Война давно закончилась полной победой цаттов. Теперь этот Берег и тот Берег, – одно государство... Слава догнала меня здесь, когда Леир, поступив по-своему благородно, рассказывал о том, что именно я, дочь Лаата, передала однажды карты земель в их руки. Я стала бы героем, если бы не Миракулум.

Тот Берег покинут, Соммнианс, мой друг, возможно, жив, а Аверс... Я, расставшись с ним, превратилась в обескровленное и обездушенное существо, от которого отсекли все, и заставили так жить, но теперь, когда прошло время заточения, в сердце затаилась надежда на возвращение. Не было более послушной грешницы, чем я, – лишь бы меня выпустили из камер огненного храма. Не было более послушной дочери, чем я, – лишь бы Лаат позволил мне ходить без стражи. Я делала вид, что осознала все, и никогда не осмелюсь перечить первосвященнику ни в чем, что буду рада любому его волеизъявлению... мне пришлось полгода молиться и благодарить его, прежде чем Лаат поверил в мою покорность и стражу отпустил.

В своей комнате я открыла окно. У меня уже неделю была возможность спокойно передвигаться по замку, говорить с людьми и даже выходить в сад. Я вдохнула прохладного весеннего ветра.

– Как только солнце сядет за горизонт, я буду свободна...

В последний час перед закатом, когда Лаат отправился в храм для вечерней молитвы за меня, Сорс, которая только в его стенаниях могла спасти свою душу, я пробралась в тайный кабинет. Здесь нужно было достать то, что могло помочь – вторая государственная печать Духовных Служителей. Она была почти равносильна королевской, и если таковая значилась на бумаге, то смысл текста превращался в беспрекословный приказ. Этой печати Лаат хватится не скоро, если вообще когда-нибудь заметит пропажу, потому как первая находится на его руке, а эта уже давно похоронена, как сокровище, в маленькой бархатной шкатулке в тайнике за неприметными книгами. Я знала о нем еще с детства, и знала, что эту печатку он носил в те годы, когда его пальцы не распухли от жира.

Выкрав носитель власти, выскользнула незаметно и столь же незаметно добралась обратно до своей комнаты. Дождавшись ужина, который приносили в покои, я какое-то время постояла на коленях у маленького алтаря, чтобы пришедшая служанка не заподозрила ничего. А потом пробралась вниз, через сад, к конюшне.

– Утор?

Мой старый наставник был все еще жив, превратившись в такого сгорбленного старика, что рост его стал чуть ли не в половину ниже прежнего. Он единственный, кто навещал меня в храме, и единственный, кто верил, что Миракулум – это не проклятие. Учивший меня с четырех лет, Утор стал мне истинным отцом, и только его помощь могла меня спасти. Дать свободу.

Старик появился с мешком и связкой перьев, за которыми он якобы и пришел в хозяйственную часть замка. Там была спрятана одежда. Вместо платья пришлось надеть дорожный, давно приготовленный мужской костюм, за отвороты сапог заткнуть пару кинжалов в ножнах, а печать спрятать в поясе. За пояс же отправила монеты. Шею, старательно завязала платком, так чтобы ни один посторонний глаз не увидел ненужного, плащ и перчатки свернула и спрятала до времени.

– Денег у меня не так много, но оплатить корабль, дитя мое, тебе хватит. Спрячься в возке лесоруба, он вывезет тебя из замка, как оговорено. Лошадь будет у его делянки, я позаботился об этом. Там же и прочие вещи, что понадобятся в пути.

– Благодарю вас, учитель, – я встала на колени, чтобы быть ближе к нему по росту, и обняла старика. – Этот дом мне не дом, как и берег уже не родной. Только по вам будет плакать сердце!

– Ты бы и так со мной распрощалась, когда бы муж увез тебя из этих стен. Уж лучше будь свободной.

Если бы у меня были крылья... я, наверное, загнала бы сама себя. Пока не упаду замертво, летя без остановки, пока последнее дыхание будет держать меня в воздухе, на той высоте, с которой виден далекий тот Берег...

Причал был маленьким, приютившимся в тихой гавани для скромных судов, перевозивших не имущие товары, а редких птиц и мешки с семенами широколистных парковых деревьев, которые росли на землях чуть дальше побережья и не приживались здесь из-за климата. Но скупые торговцы все равно не гнушались контрабандой, пока еще можно было погреть руки на пепле недавней войны, – многие границы размыты, контроль не везде силен, и власть все больше стремиться держать в узде завоеванных, порой закрывая глаза на что-то на своем Берегу. Лесоруб свел меня с контрабандистами, и на одном из их кораблей я и отплыла.

Лошадь не захотелось оставлять там. Скакун был добротный, выносливый и, как оказалось, обучен самым простым командным, но редким словам. Он слушался оброненного слова "тише", и тут же переступал осторожно, слушался "вправо" и "влево" без понукания вожжей,

– Чьей же лошадкой ты был раньше?

Я кормила его с руки резаными яблоками, и приглаживала стриженую коротко гриву. Кличка его была Варт. Почти все путешествие в трюме судна, я приучала его отзываться на свист, задаривала морковью и сахаром, не одевала и ремешка сбруи, позволяя иногда высовывать морду в просвет палубного трюма. И даже свой гамак попросила перевесить сюда, где каждую ночь не давали заснуть резкие крики в птичьих клетках.

Варт не мог сказать, чьей раньше он был лошадью, но порода его предков в нем чувствовалась, – не пашенные были кони, и даже не упряжные, скорее армейские, для высоких ратников знатных фамилий.

Под уздцы я вывела его на новую землю, сама глубоко вдохнув теплого, ставшего почти летним, воздуха. Меня никто не нагнал, никто не остановил и не вернул, не потому что не захотели и махнули рукой, а потому что не смогли. Если мне в девятнадцать лет удалось бежать от Первосвященника, неужели не удалось бы теперь, когда я стала хитрой и живучей Крысой, которая поставила себе целью перегрызть стальную веревку разлуки, пусть даже сточу себе все зубы и издохну все также привязанной к ней.

Для начала я решила остановиться в каком-нибудь не слишком крупном прибрежном городе. Слухи слухами, и мало ли какими еще балладами они могли обрастать, пока добирались с торговыми обозами до лаатского замка. Здесь нужно было поспрашивать, прислушаться к разговорам и новостям из самых первых уст, чтобы понять, – что действительно изменилось с тех пор, как я покинула этот Берег. А уже потом мчаться туда, где последний раз видела Аверса, и искать тех, кто помнил наше пребывание там в те времена.

В город меня пустили безоговорочно, – стражи не спросили "кто?" и "откуда?", не взяли пошлины, а только лишь поклонились, едва перед их глазами развернулся пергамент с приказом пропускать особого посланника Его Святейшества Первосвященника без обыска и дознания, дабы не препятствовать свершению его великой воли, а ниже все короновала печать с символами Огня, Ветра и Моря, и выгравированные инициалы. Бумажка была быстро написана в дорожной таверне, в темном уголке под лестницей, на хорошей бумаге, облагорожена красным сургучом, – всем меня снабдил мой учитель.

– Где здесь хороший постоялый двор? – я поравнялась на улице с возничим, перевозившим две огромные бочки, и решила заодно пошутить: – Вы, наверно, не в храм к наставнику везете это вино?

Мужчина стегану вожжи, и что-то сердито сказал себе под нос.

– Я не расслышала...

– Езжай своей дорогой, девка ряженая. Или я не знаю, что так теперь пробираются в казармы к ратникам наглые шлюхи... Вино и постоялые дворы! – Гневно выкрикнул возничий. – Разврат и пляски! Прочь от моей повозки!

Я растерянно остановилась.

– Нашла, у кого спрашивать! – Совсем рядом раздался смех и перед лошадью появился молодой человек. По виду, мастеровой какого-то из городских промыслов. – Это же слуга нашего наставника из храма, и он вез в своих бочках масло!

– Тогда, может, ты скажешь – где лучше кормят и не так дорого берут за постой?

– Нездешняя? С того Берега?

– А тебе какое дело?

– Да интересно просто, не всякий раз на улицах перед своей лавкой можно такую всадницу увидеть.

– Ну, смотри, мне не жалко. Про постоялый двор скажешь?

– Скажу... он у нас на весь город славится...

На весь город "славилась" вывеска "Пролитый чан", неприметно висевшая среди прочих закопченных дощечек, повествующих, что это улица не весть какая богатая, да и не весть какая чистая. Молодой человек как-то неясно обмолвился об этом, но отчетливо дал понять, что тут селятся люди, которые по тем или иным причинам не хотят быть приметными, а я так и бросалась в глаза своим неподобающе мужским нарядом.

Хозяин, открывший на стук, едва ощупав мой вид одним взглядом, мотнул головой, чтобы зашла.

– Комната что ли нужна?

– Нужна. – Отказавшись от приглашения, я в свою очередь посмотрела по сторонам. – И мне один юноша сказал, что я могу ее здесь найти.

– Так чего стоишь, – заходи. Коня оставь, я сейчас пасынка позову, – заберет на задний двор.

– Коня я сама отведу. Скажи, куда.

– Ладно, – хмыкнул хозяин и сошел с порога, – учти, что за содержание двоих я вдвое больше беру, не важно, – за человека или животное. У меня комната одна, и на твое счастье пока нет постояльцев.

Проведя нас двоих через узкие ворота за дом, он первым зашел в конюшню. Всего пара стойл, клоки сена и старая попона на полудвери.

– Овса я найду. Деньги вперед. И можешь не беспокоиться, что хоть один из стражников постучится за тобой в "Пролитый чан"! Тебе сказали, что я беру серебром?

– Не слишком ли дорого за такую хибару?

– В самый раз. Я не силой охраняю, а сведением, чуть, что в городе случается, так я первый знаю...

– Мне охрана не нужна.

– Ну и дура. Если ты стражников не боишься, потому что не преступница, так побойся грабителей. А мальчик молодец, сразу просекает, кого можно сюда зазывать, а кого нет...

– За кого же вы меня принимаете?

– А этого мне знать не нужно. Лошадь можешь оставить здесь, а комната почти тут же.

Комнатой оказалась маленькая каморка с одним окошком, кроватью и стулом. Столом служил подоконник для широты обитый еще и досками. Стены были сначала беленые, а потом и крашеные. К счастью, все было чисто и не пахло ни одной залежалой вещью. Насекомых не было. Я, колебавшаяся было, оставаться здесь или нет, решила не поворачивать назад так быстро.

– Сколько ты хочешь?

– Три серебра за неделю простоя.

– А если я меньше пробуду?

– Деньги вперед, но если меньше, – то я верну разницу.

– А еда?

– Еда отменная. Все с моего стола. Располагайся.

Дом "Пролитого чана" имел свой парадный вход и черный, как раз с черного и пришлось заходить, минуя конюшню и поленницу. Мальчик в мятой одежде прошел мимо, но я его остановила, сказав, что Варта распрягу сама, а он пусть лучше принесет еды.

Посвятив день тому, чтобы хоть как-то обосноваться здесь, сменить пыльную одежду на чистую, помыться, поесть по-человечески без качки и соли, вечер у меня ушел на то, чтобы разговорить хозяина. Мужчина не хотел разговаривать, он был занят бумажкой с цифрами и курительной трубкой, и ничего дельного о Береге сказать не мог.

– Цатты теперь везде, теперь они наши господа... Куда ни плюнь, – цатты. Патруль, – они, торговцы, – они, коменданты и главы городов, – они. Наших ратников нет ни одного, они не позволяют носить никакого оружия нашим людям. Если кого поймают с этим, – в тюрьму.

– А если тебя изловили с оружием, – я подумала о себе и о своих кинжалах, – как доказать, что ты цатт, а не местный житель?

– А ты цатт? – Щурясь спросил тот. – Если ты с того Берега, то должна иметь разрешение. Но ты ведь баба. Не носи оружия, и все будет не так плохо.

Глава четвертая

С наступлением ночи, город окутался едва заметным шорохом всех тех, кто только делал вид, что почивают в своих кроватях и не замышляют ничего, – ни разбойного умысла, ни повстанческого заговора.

Но я заснуть не могла. Мне вдруг стало не по себе. Эта безумная затея, которой до этого сопутствовала удача, могла привести только к неприятным последствиям. На "чужом" Берегу, где было полно "своих", с ограниченным запасом денег, с украденной печатью, с оружием, которым я едва умела пользоваться, и без единого друга... со всем этим вернее попасть в ловушку или в тюрьму, чем возможно на этих бескрайних землях отыскать одного человека. За четыре года жизнь могла настолько закрутить людские потоки ратников, беженцев и переселенцев, что найти даже легкий след чьего-то пути, – безнадежно пропащее дело. К тому же, мне стало казаться, что и сейчася не могу быть спокойна за свою жизнь. Новый кошмар подкатывал ко мне предчувствиями, от которых не избавиться, спокойствие, – ложно, и опасности стоит ждать отовсюду.

Не в силах больше этого терпеть, решила убираться подальше. Лучше найти шумный и пьяный трактир в центре города, заплатить за занюханную комнату, но и там, казалось, будет больше тишины и безопасности, чем здесь, – в трущобах, под бдительным оком хозяина, что охраняет знанием. Что мешает ему самому зарезать меня спящей и забрать все имущество себе? Неизвестной и подозрительной девушки в мужском наряде никто и искать не станет.

Одевшись, накинув капюшон на голову, а сумки перекинув через плечо, я выбралась потихоньку на темный двор. Варт, распряженный, фыркнул и топнул копытом, заслышав звук открываемой калитки.

– Это я, тихо...

Но быстро сама пригнулась и подалась назад, едва уловив приближение посторонних шагов. Прижавшись к стене дома, я пригнула колени и исчезла за силуэтом поленницы. Предчувствие не обмануло, – сначала раздался узнаваемый голос хозяина:

– Ее лошадь в конюшне, – сказал он шепотом, и мне пришлось осторожно выглянуть поверх пахнущих сыростью брусков, – сама в комнате.

Всего было три фигуры, один из которых держал на уровне пояса едва светящийся фонарь.

– Я говорил, что он может быть и она!

– Тише.

– И шея замотана, наверняка не спроста...

– Надо проверить.

– Серебро есть. Вещей с собой мало. Про цаттов расспрашивала.

Одна фигура, та, что с фонарем, отделилась и прошла к ее Варту. Тусклый свет сначала был направлен на снятое седло, потом на коня.

– Сумки ее где?

– Если здесь нет, с собой значит, в комнату взяла.

– Это ли не доказательство? – Голос рядом с хозяином я тоже узнала, но не так сразу, и догадка тут же подтвердилась.

– Я говорил, что мальчик молодец... кого попало, не приведет. Это точно она, конец твоим поискам.

Тот самый "мальчик" аж подпрыгнул на месте. Вот тебе и мастеровой с промысловой улицы.

– Пока я в этом не убедился, – прошептал третий неизвестный, – я не могу так говорить.

– Но ты ведь можешь допустить мысль, что это она?

– Могу. – Рука с фонарем поднялась к лицу мастерового. – Но сначала я должен точно знать, что в ее сумках, и я должен посмотреть ей в глаза... и если я пойму, что мои поиски окончены, то убью не задумываясь.

Свет качнулся в сторону говорящего всего на пару мгновений, но мой крик едва не вырвался. Отпрянув обратно к дому, я ударилась затылком о камень. Еще больше присев, почти вжавшись в землю, замерла не дыша.

– Можно сейчас обыскать. – Предложил хозяин. – От нас троих она никуда не уйдет.

–Лучше утром. Постереги ее, я вернусь, едва рассветет.

– Хорошо.

Один вернулся в дом, двое других скрылись, уйдя в сторону улицы.

Отлипнув от стены, я в несколько маленьких шагов доползла до конюшни. Медленно и тихо, удерживая в руках лишний звон сбруи и ремешков, запрягла лошадь. Копыта обвязать было нечем, и потому я решила, наоборот, не медлить, а быстро вывести Варта за ворота и умчаться верхом, успев раньше, чем хозяин опомнится. Не оставив ничего в "Пролитом чане", кроме заплаченного заранее серебра, едва выбравшись, я вскочила в седло.

Убийцу, который обещал прийти с рассветом, по голосу было не узнать, слишком давно не доводилось слышать его звучания, а вот по лицу ошибиться было невозможно, – Соммнианс. У него были длинные, до плеча волосы, короткая бородка, но это было его лицо и его глаза. Лекарь, мой друг, который, по словам Аверса, простил и помог бежать из плена. Может, оружейник солгал? Вот оно наказание за однажды совершенное предательство. Справедливое и жестокое возмездие свыше.

Темный город не спал... он был весь на стороже. И звон подков скачущей лошади распугивал затаившихся. Некоторые огоньки в окнах сразу затухали, раздавался собачий лай и скрежет их зазмеившейся цепи. Вскоре, я и сама стала бояться шума, который производила, пора было умерять скорость, и выбрать направление, а не бежать без оглядки. Остановившись на разветвлении дорог, на мостовом пятачке, куда стекались сразу несколько выходов улиц, я отдышалась прохладным воздухом. В темноте мало чего можно было разобрать, а клочки лунного света, изредка вспыхивавшего на крышах, не могли указать на то, – где центр или окраина.

– Куда же теперь?

Вместо ответа сбоку в подворотне что-то скрипнуло. Или не сбоку? Едва повернула голову, чтобы точнее уловить источник звука, как почувствовала тупой удар в спину под ребра. Варт отпрянул, а меня, с перебитым дыханием от боли, кто-то, схватив за плащ, вытащил из седла.

– Думали, обложили? – Прошипел Сомм, и пнул меня, скрученную у его ног, сапогом. – Получи, паскуда! Наемники, сукины дети... теперь лошадь моя... догоните, если сможете...

Лекарь схватил поводья, но конь дернул голову, переступая ногами назад, удила стали рвать ему губы, и вдоль полутемной тишины прокатилось пронзительное ржание.

– Стой же ты! Смирно! Смирно!

Для Сомма утекало ценное время, но Варт не давался. Он вставал на дыбы, храпел, снова ржал.

– Проклятье!

Еще двое, запыхавшись, вынырнули из подворотни и кинулись на лекаря. Один, от первого же удара, отлетел на мостовую в сторону, а со вторым завязалась драка. Я, скрепя зубами, встала на ноги.

Совершенно не понимала, как он смог найти меня и нагнать, наверное, случайно сошлись дороги. Как лекарь смог узнать меня в темноте, чтобы, не обознавшись, напасть? И в то же время, его слова не связывались с его поступком... какие наемники? Кого обложили?

Схватка, проходившая в нескольких шагах, на несколько мгновений передышки остановилась противоборством неравных сторон. Лекарь был загнан в угол на стыке дома и пристройки, двое нападавших, понимая, что он никуда не денется, дали себе возможность перевести дыхание и стереть с лица кровь.

– Все, добегался...

– Сдохни по-тихому, без мучений.

– Как получится, – зло ответил Сомм. – Но всем троим я не доставлю такого удовольствия ни сегодня, ни завтра, ни вообще никогда.

– Троим? Ты что ли тре?..

Его вопрос оборвался криком. Я набросилась на одного из мужчин со спины и вонзила кинжал в бедро. Как бы ни было опасно, но решиться нанести удар человеку в бок или под ребра, не могла. Другой, не успев опомниться, получил удар под дых от лекаря, а согнувшись пополам, еще и по лицу. От раненого мной потек поток брани вместе с потоком крови. Пока остальные не пришли в себя, лекарь бросился на меня:

– Ты кто такой? – Он, нахрапом схватив меня за грудки, оттащил от свалки. – Говори быстро!

– Рыс...

– Учти, я всяким бредням не верю! Все эти комедии с внезапными помощниками, с ярыми единомышленниками... кто послал?! – Он встряхнул посильнее. – Не подосланный удрал бы!

– Ры... я...

– Говори внятно.

– Пусти, Сомм. Пусти.

– Что? Женщина?

Он, все еще силой, заставил меня пройти несколько ближе к середине мостового пятачка, где было побольше света, и развернул лицом к луне.

– И имя, значит, уже зна... – лекарь осекся. – Не может быть...

– Это я, Соммнианс.

Его пальцы разжались, и я смогла нормально, не на кончиках пальцев, встать ровно. Изумление было настолько сильным, что он застыл на месте, да и я не знала, – чего ждать дальше. Он собирался прийти утром, чтобы увидеть, "она" это или "не она". Увидел сейчас, узнал...

– Ты хотел убить меня, да? Я слышала там, в "Пролитом чане", как ты говорил с хозяином.

– Как? О чем ты? Ты постоялица в "Чане"?!

– Да.

У лекаря вырвался какой-то странный смешок из горла, то ли разочарования, то ли радости.

– Давай убираться отсюда, пока наемники не доорались до своих помощников... поверить не могу, что это ты!

– Так что же?..

– Я принял тебя за другого человека, Рыс. Твоей смерти я не желаю.

Спешно покинув улицу, Сомм увел и меня и коня туда, где было у лекаря тайное укрытие. Варт так и не согласился с тем, чтобы Сомм ехал на нем вторым седоком, но уже не противился тому, что тот шел рядом.

Мы добрались до противоположной окраины к маленькому домику возле полуразрушенной башни.

– Сильно я тебя? – Спросил Сомм, памятуя о том, как попинал меня, приняв за наемника.

– Пройдет, полежу и пройдет.

Спина болела, пинок, пришедшийся на грудину, теперь заставлял меня стискивать зубы при боли от слишком глубокого вздоха.

– Покажи, я должен знать, что ничего не сломал.

– Нет. Будь ты хоть десять раз лекарем, я не смогу сейчас перед тобой раздеться.

Сомм пожал плечами, зажег несколько свечей, засунутых вместо подсвечника в горлышки бутылок.

– Ляг на мою кровать, а я принесу пока воды.

Сняв плащ и сапоги, я легла поверх мягкого покрывала и попыталась подтянуться повыше. Когда Сомм вернулся с водой и тряпкой, я только-только заметила, что у него была разбита губа и ссажена скула.

– Рассказывай, откуда ты вдруг взялась? Столько лет от тебя ни слуха, ни весточки, а тут вдруг преградила мне путь на темной улице... Острая боль или тупая? – Он увидел, как я поморщилась.

– Тупая.

Соммнианс дал глотнуть горькой липкой патоки зеленого цвета, и терпеть стало легче. Сам попил, смыл водой кровь с лица, с озадаченным видом тронул за щекой несколько зубов.

– Жизни не лишился, а потерю зуба можно пережить... – лекарь ругнулся в полслова. – Чего молчишь, рассказывай.

– Смотрю и не верю, что это действительно ты... Ты на самом деле не держишь на меня зла?

– За что?

– За карты, за удар...

– Старые дела! Вспомнила! Война была бы проиграна, только с твоей помощью это случилось на пару лет раньше... А за мою пострадавшую спину ты сегодня получила сдачи. Оружейник с тобой в городе?

– Нет...

– А с кем ты?

– Одна.

– Он умер?

– Нет... – я невольно вздрогнула. – Не знаю.

– То есть, как не знаешь?

– Я позже тебе расскажу, Сомм. Лучше ты объясни мне все, – кого ты хочешь убить, и кто хочет убить тебя?

– А-а... – протянул лекарь. – Это не простая история...

Сомм рассказал мне, что однажды он оказался в плену у цаттов, почти под самый конец войны, в котором успел пробыть три месяца, бежал, и затаился сначала в одном городе. Именно тогда он и примкнул к одной маленькому сплоченному отряду, который больше хитростью, чем силой портил пребывание цаттов в захваченном городе. Но не долго – большинство захотело той мирной жизни, которую предложили победители, – вновь работать на земле, пусть с податью, но лучше сеять в землю хлеб, чем трупы. Тех, кто еще держался вместе, осталось всего человек двенадцать... и в течение двух месяцев они, один за другим, стали падать от змеиной чумы.

– Это были достойные люди, не раз спасали жизнь мне и остальным своим друзьям, а ее пережить не смогли, видимо, только потому, что не хватало какой-то толики силы. Население города вымерло где-то на двадцатую часть, и только после того, как смерти прекратились, стало понятно, что проклятый Алхимик покинул его пределы. С тех пор я преследую его.

– Ты принял меня за него? Но он же мужчина!

– Не я, а мой помощник. Никто из выживших, не видел этого призрака в лицо, и я сам тоже, помнишь? Все, что могут о нем сказать, – это то, что он странный человек, который появляется в безлюдном месте, всегда в плаще с капюшоном. Порой показывается как всадник, стреляет в путников... похоже, его целью становятся все без разбора. А последние годы ходит слух, что это может быть и женщина. Или что их двое – и мужчина, и женщина.

Я не стала перебивать. Говорить о том, что Миракулум не просто мистичен, но и нечеловечески хитер, не имело смысла. Так просто нельзя было поймать человека, если он где угодно и кто угодно ему, – не уличишь в поддельности моряка или охотника Рихтера, не заподозришь в маскараде и вельможу, игравшего в шахматы с королем. И я не стала говорить о том, что лицо его видела. И узнала бы в любое время дня и ночи, при любой погоде, и сколько бы лет не прошло с тех пор, как сам Змеиный Алхимик явил мне истинное свое лицо. Без превращений и без лукавых масок.