Текст книги "Миракулум 2 (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Самое время рассказать, Рыс, что тогда с вами случилось.

– Да, так вышло тогда, – комочек подпрыгнул к горлу, но я привычно его сглотнула, заставив голос звучать в нужном спокойствии, – что когда мы добрались до Побережья...

– Скажи мне свое настоящее имя, – перебил лекарь.

– Крыса.

– Брось, Рыс, это кличка. Если бы я знал, что одно оброненное слово станет тебе именем, я бы придумал имя получше.

Я улыбнулась:

– Мне лучше не надо.

– И все-таки?

– Сорс.

– Продолжай.

– Я расскажу с самого-самого начала, так мне будет легче, может быть что-то тебе оружейник и сам успел рассказать, когда вы в столице встретились... Ут-Фубер действительно приказал вывести его в лес и убить, но Аверс без боя не сдался. Он смог выбраться из схватки живым, но был ранен. Не сильно, но крови потерял много, и решил добираться обратно до домика лесничей. Аника его быстро поставила на ноги. А травница из деревни упомянула, что меня ценным трофеем переправляют в столицу. Аверс рассказывал мне потом, когда мы уже были свободны, что если бы перед ним был выбор – отдать все за мою жизнь, он бы отдал. А все, что у него было – это знания... Он бы отдал их и тогда, когда цатты сожгли мастерскую на Побережье, ради жизни своей семьи. Но его не было, а мастер, его тесть, не пожалел ради этого ни жизни сына, ни дочери, ни жизни внуков. Аверс питал любовь только к своему делу, и готов был на все, чтобы добиться знаний, войти в семью, расти в мастерстве. Его брак был больше по расчету, чем по любви, хотя жену свою он ценил – за доброту и терпимость... я рассказываю все это, Сомм, чтобы потом тебе были понятны причины...

Передохнув немного, помолчав, я сказала:

– Лишь с появлением детей он понял, что можно любить кого-то больше кинжалов и стали, больше той науки о металлах, что единственно занимали ум, и привносили в жизнь счастье. Они погибли. Погиб и он, хоть и не умер телом. Все до тех дней... – тут я почувствовала, что щекам становится горячо, и мне неловко смотреть на лекаря. – Когда нас с ним отправили в Шуул... Там, в столице, он тайно собрал представителей гильдии, назвался, доказал кто он есть и предложил продать все, что знает за золото и за молчание о том, что он не погиб. Ты помог ему, Сомм, я помню, как ты приходил в тюрьму перед самым моим беспамятством. Меня утащили в мертвецкую даже раньше последнего дня, живую. Никто не поверил ни на миг, что я смогу выжить от змеиной чумы. Мой приговор свершился над мной прежде, чем королевская петля затянулась на шее. За плату стража обещала молчать, что тело мое унесли, а не захоронено, а другие люди вывели за городские стены так, чтобы никто не прознал, и не искал. До весны мы добрались до Побережья. Под властью цаттов нас бы не трогали – никто бы не знал в лицо ни Крысы, ни Аверса, и мы могли начать жить с иными именами. Это были счастливые месяцы... в одном городке оружейнику удалось найти работу в кузне, я стала цветочницей – мы снимали две комнатки у вдовы, и я занималась ее садиком. И вот, под конец лета... мы шли по торговым рядам, как толпа закричала – кто-то прорывался сквозь нее, и дальше стража расталкивала всех. На открытом месте ратники поймали девчонку, она завизжала, а Аверс вдруг кинулся в их сторону... он дрался один против трех, безоружный, и всем крепко досталось. Стража в итоге схватила и его, и этого ребенка. Я металась, не зная, что думать и что делать... и вдруг расслышала, как девочка кричит "Отец! Отец!". Витты тогда, когда сгорела мастерская, не было даже в городе – ее к себе забрала старая тетка, сестра деда, в селение на несколько дней, чтобы та помогла ей с домом. У старухи болели глаза, она не могла готовить, и ей нужна была та, что проводит до знахаря. Витте тогда было девять лет. Аверс, думая, что все погибли, ушел биться с цаттами, а дочь его, не успевшая увидеть отца, прослышала потом, что он пропал на войне. После смерти тетки, о Витте не было кому позаботится, и она попала в служки на кухне постоялого двора. Как исполнилось тринадцать, так ее определили служанкой в комнаты, а там она приглянулась и хозяину. Он попытался лишь раз, но Вита обварила его кипятком супа и бежала. Стражу позвали быстро, и поймали ее быстро, да на свое счастье, Аверс успел увидеть ее и узнать.

Сомм слушал, не перебивая. Завтрак был почти окончен. Лекарь выпил все принесенное вино. А я не смогла говорить дальше, не сделав себе опять маленькой передышки.

– Их заключили под стражу. Я смогла добиться, чтобы меня пропустили на свидание. Их не разлучали, и я видела глаза Аверса и глаза Витты, когда оба сидели на скамье за решеткой и не могли отцепиться друг от друга. Девочка зареванная, оружейник избитый. Я долго стояла незамеченная, слушая рассказ о ее жизни, и лишь из-за волнения решилась подойти и помешать им. "Это моя Витта..." – впервые видела, чтобы он плакал. И был таким растерянным, словно ребенок. А вот его дочь посерьезнела и стала смотреть на меня сердито и недоуменно.

– Так вы расстались из-за нее? – Не выдержал Сомм.

– Нет. Городской судья приговорил ее к порке плетьми, огромному штрафу, выплатить который не было никакой возможности. А Аверса за противление власти, к тюрьме и работам на местном руднике. На него же, как на признанного отца, ложился долг, и за невозможностью его погасить – еще месяцы каторжной работы. Я не могла этого допустить... я добилась встречи с судьей, и сказала, что я приемная дочь Лаата, что тому, кто меня найдет, положена хорошая награда. И я меняю себя на то, чтобы хозяину постоялого двора выплатили его жалобные, с Аверса и Витты сняли наказание, и больше никто не смел покушаться на свободу этих людей. А про меня, Сомм, знал почти каждый цатт. Я была потерянным сокровищем, о котором многие мечтали. Судья был поражен... В доказательство я написала ему несколько писем на разных языках, назвала много громких имен из знати, обещала, что к отцу он доставит меня без всяких помех, и вся награда будет только его.

– Так и случилось?

– Да, мне дали попрощаться с оружейником. Я все объяснила, обещала, что скоро вернусь, а ему теперь есть о ком позаботиться. Мне самой тогда казалось, что разлука будет не долгой. В городе они оставаться не могли, я сама видела, как их отпускают за ворота... и я видела, каким взглядом оружейник прощался со мной. А вернуться я смогла только сейчас, спустя четыре года. Теперь я снова здесь. Ищу его, а нашла Витту.

– Но почему ты так долго ждала?

– Первосвященник заключил меня под стражу в храме огня.

– И ты сбежала?

– Как только смогла.

– Знаешь, Рыс, оружейник бы сам искал тебя на том берегу, переплыв море, и освободил. Я уверен. Только...

– Только теперь он не мог оставить дочь... ответственность перед ней у Аверса не в пример выше, чем передо мной... а, быть может, он просто забыл обо мне...

– Пойдем, спросим у самой Витты, что с Аверсом. И я голову даю на отсечение, что он, все еще жив.

– Если она увидит меня, она не скажет правды. Она и тогда знала, кто я ее отцу, и ее злость была понятна. Отец забыл о ее матери, и решил жить с какой-то чужой женщиной... Витта ведь узнает меня.

– Я спрошу, а ты послушаешь у двери.

Как бы там ни было, а не вернуться в комнату, не представлялось возможным. И как только мы вошли, то застали Витту бодрствующей. Она, порхая по комнате в моих штанах и рубашке, искала свою одежду.

– Вы кто? Почему я здесь? – Девушка произнесла это требовательно и одновременно боязливо. – И где мои деньги?

– Не переживай, Витта, – сказал Сомм и тут же вернул ей ее монеты, – мы тебя вытащили из реки. Лошадь твоя, к сожалению, погибла.

– Откуда вы знаете мое имя? Кто вы такие?

– Мы друзья Аверса.

– За мной гнались! – К Витте постепенно возвращались воспоминания о случившемся. – Двое!

– Никто за тобой не гнался, это ты нас приняла за угрозу.

Я в их разговор не вступала. Я молча стояла за спиной лекаря, и даже чуть опустила голову, чтобы не так сразу встречать ее и без того нелегкий для меня взгляд.

– Да? – Ей заметно стало от этого легче. Но в этот же миг ее лицо изменилось: – Только учтите, пожалуйста, одно, будьте вы хоть десять раз друзьями моего отца, слушаться я никого не намерена! И... я что-то вас не помню.

Тут она догадалась присмотреться. Но и после этого ничего не последовало. Я осталась неузнанной.

– Мы его друзья еще со службы в Неуке.

– Про Неук я знаю. Где моя одежда?

– Служанка принесет ее сразу, как только она высохнет и ее почистят.

– Мне нужно сейчас! Я не могу задерживаться!

– Витта, – голос Соммнианса превратился просто в елейный и ласковый, – тебе нельзя так горячиться, ты еще не совсем отдохнула. Я лекарь, и я знаю, о чем говорю. Конечно, ты слушаться не намерена, но если нет, то этим же вечером ты рискуешь слечь от жара.

– Меня не остановит даже это!

Витта и впрямь казалась слишком импульсивной, то ли оттого что нервы и силы были на пределе, то ли оттого что характер ее стал таким. Спящей, она создавала впечатление прелестного создания.

– Я должна успеть в Лигго. И должна успеть до того, как меня догонит отец. Я не могу здесь задерживаться!

Значит, он жив... все внутри потеплело от оправданной надежды. Со всего тела упал груз изматывающей тревоги, и даже легче стало дышать. Я улыбнулась, очень сдержанно, все еще стоя у двери.

Витта, глупая девочка, ну кто же признается друзьям отца, что он пытается тебя догнать? Это прямой указ к тому, чтобы задержать тебя, неразумное дитя, до его появления, и до выяснения всех причин твоего бегства...

– А ты что, сбежала от него? – Сомм спросил сразу, без запинки.

– Да. И не думайте чинить мне препятствия!

Витта стояла посреди комнаты и грозно взмахивала ладонями. Вне сомнений, вид растрепанной и сердитой, к тому же не совсем полностью одетой девушки должен был вызывать восхищение. А сама она, казалось, и не замечала, что обстановка может ее смущать.

– Мы и не думаем! Мы тоже едем до Лигго и готовы сопровождать тебя, одной очень небезопасно. Только зачем тебе туда?

– Говорят, что именно сейчас там начинается эпидемия змеиной чумы.

– Миракулум?

– Да.

– Святое небо... зачем тебе он?

– Я должна пройти это испытание!

И комната заполнилась тишиной. Витта, вдруг уставшая от своей пылкости, присела на краешек кровати, и разом вся сникла. Лекарь был прав, что сил ее еще мало, и ночного отдыха для их восстановления, тоже было не достаточно.

– Отец не может это понять... и вы не поймете.

– Отчего же, – осторожно начал лекарь, – нет такого человека, который бы уже не знал, что такое испытание стоит порой жизни.

– Именно. И отец сомневается, что я смогу его пройти и остаться в живых. А если сомневается, значит, не верит, что я человек сильный и достойный. Мне нужно это доказать! Доказать всем! Я не ребенок, которому все еще можно приказывать, я вправе сама решать свою судьбу...

– Конечно.

Сомм налил ей воды, подмешал туда что-то, и дал ей выпить.

– Ты действительно лекарь? – Со слабым сомнением спросила Витта, но лекарство все равно выпила. – Я, правда, немножко устала.

– Тебе нужно снова лечь. Сколько дней ты была в пути?

– Только дней пять...

– Значит, вы живете не так далеко отсюда?

– Да. Но это не важно, я все равно не вернусь.

– Это я уже слышал.

Витта дотянулась до подушки и сунула под нее монеты. Видимо, очень хотелось чувствовать рядом этот символ самостоятельной жизни, и возможности уехать отсюда сразу, как только она пожелает, вне зависимости от нас. Интересно, как далеко она дойдет без лошади?

– Признаться, я давно не видел Аверса и ничего не слышал о нем. Он по-прежнему оружейник, или занялся иным промыслом?

– Да, он держит маленькую мастерскую...

Витта хотела было сказать название города, но предусмотрительно оборвала свой ответ.

– Не женился ли снова?

– Нет!

Какая твердость и какое возмущение. А лекарь повернул ко мне голову. Как больно стали смешиваться противоречивые чувства счастья и несчастья. Аверс жив. И Аверс забыл меня?

Нет... нет, не может этого быть. Эгоистично, жестоко, несправедливо и даже немыслимо ставить ему в вину, что он не пытался меня искать! На кого бы он оставил дочь? Стоило бы презирать Аверса или возненавидеть его, если бы он смог бросить ее в разгар войны... или взять ее с собой на чужой Берег... за такую мысль я сама достойна порицания и презрения.

Мне захотелось поднять руку и надавать себе же пощечин. В наказание.

– А как вас зовут?

– Меня зовут Соммнианс, а ее Крыса.

– К...

Витта распахнула на него глаза, а потом молниеносно перевела взгляд на меня. Ее скулы лихорадочно покраснели, она снова поднялась во весь рост, и ее нежный и тихий голос нервно и гневно запрыгал:

– Крыса... я не запомнила твоего лица, но запомнила на всю жизнь твое мерзкое имя... ты цатт, ты враг... Ты... – ее даже затрясло от ненависти, от слабости, и от страха. – Ты...

Витта хотела сказать еще больше брани, но не хватило решимости. А я поняла, что все те пощечины, которые я сама себе хотела дать, раздала мне она. Одну за другой. Хлестко. Я почувствовала это потому, как стало гореть мое лицо. От отчаянья, что я не могу исправить содеянного, и что я не могу силой воли перечеркнуть свое происхождение. Одно это заставляло Витту переносить на меня чувства, относящиеся ко всем цаттам. К народу, к которому я принадлежу... и не только это.

– Выйди, Рыс. – Жестко попросил Сомм.

Я вышла, едва оторвав от пола ноги. И ушла на конюшню.

Не знаю, каким словами лекарь успокаивал свою ослабленную подопечную. Не знаю, может статься, что он говорил ей такие вещи, которые мне не нужно слышать, чтобы не быть униженной. Или, наоборот, стал защищать меня перед ней.

– Варт... – Я дошла до стойла с моим верным Вартом, и, зайдя внутрь, крепко обняла его за шею. – Мой Варт...

Он всхрапнул. Вокруг пахло лошадиным потом, навозом, сеном, яблоками, затертой седельной кожей и шерстяными попонами. Поцеловав коня в огромную морду, я потрепала его по загривку и снова обняла. Конюший добросовестно исполнял свою работу, но я решила, что лишнее внимание Варту не повредит. Я взяла щетку, еще раз прошлась по гладкой спине, по бокам и ногам лошади, счищая даже самые маленькие комочки глины у копыт. Гребешком расчесала хвост, гриву заплела короткими узелками.

– Все хорошо, Варт. Вот видишь, как удачно мы свернули на постоялый двор, где ты можешь полакомиться. Вдоволь наесться овса и напиться колодезной, а не стоялой воды... Да?

Варт только шевелил губами, да иногда поворачивал в мою сторону голову, косясь на меня одним выпуклым глазом с рыжими ресницами. Прядал ушами.

– Слушаешь? Так знай, что я тебя люблю. И не потому, что ты помог мне добраться до сюда. Ты живое существо, ты верный слуга и друг, Варт.

Отпускало. Я заняла себя делом, я думала о другом, я сосредоточилась только на уходе за лошадью, высказывая признательность и проявляя ласку к животному. Конь также может страдать от мысли, что о нем забыли, стоя в загоне долгими часами, и видя, как распрягает его и приносит еду чужой человек, а не хозяин.

– Она снова спит. – Сомм возник возле стойла, провел рукой по бородке и вздохнул. – Лихорадки ей все равно не миновать, уже начинаются легкие признаки жара.

– Витта заболела?

– Эта болезнь называется юность. Чересчур пылкое сердце.

Я понимающе и непринужденно улыбнулась:

– Пусть высыпается. А когда снова проснется, то нужно позаботиться, чтобы ей принесли хороший сытный обед.

– Я уже распорядился.

Лекарь понаблюдал за тем, как я встряхиваю от соломенной трухи упавший потник.

– Вы слишком разные с Аверсом, у вас обоих нет ничего общего. Что, Рыс, может связывать двух людей, когда, скорее, напрашивается перечень различий? В возрасте вас разделяет целое поколение, в происхождении – разные Берега, в сословии – пропасть высокого титула и мастерового, в религии – один бог и множество богов... Будь готова к тому, что он уже привык жить без тебя.

– У меня нет ответа.

– Не таи на меня зла, Рыс. Я искренне желаю тебе счастья.

В воротах появился конюх и двое по-дорожному одетых людей. Для них он спешно стал запрягать лошадей, а нам передал, что хозяин постоялого двора просит, как только у нас будет время, подойти к нему.

Невдалеке от амбара худой высокий хозяин отдавал распоряжения кухаркам, чтобы приготовили к вечеру побольше жаркого из крольчатины, господину из первой комнаты на втором этаже приготовили пустой бульон и отвар из дробленого овса. У него больной желудок.

– Как раз сейчас двое господ рассчитались и покинули "Щит Ратника", так что, если вы пожелаете, то сможете после обеда занять их комнаты.

– Благодарю, – кивнул Сомм.

– Тогда позже служанка или мой помощник проводят вас.

– Послушайте, – спросила я хозяина, уже готового было перейти к другим своим делам, – правда ли, что это единственная дорога, которая ведет от Побережья до Лигго?

– Да. И мой постоялый двор, как нельзя более удачно здесь расположен.

– А правда ли я слышала, что сам Змеиный Алхимик гостил у вас?

Хозяин хмыкнул:

– Почти каждый путник, едущий этой дорогой в ту или в другую сторону, говорит об этом колдуне. Совсем недавно его чума бушевала в той стороне, откуда прибыли вы, и вот уже поговаривают, что несколько дней она царит в Лигго. Оттуда бегут.

– Так значит, – поддержал мои расспросы лекарь, – Алхимику было не миновать вашего постоялого двора?

– Я бы знал, клянусь жизнью. Но на то он и чародей, чтобы летать по воздуху или перемещаться из города в город силой мысли.

– Я в этом не уверен. А не заезжал ли к вам на постой небольшой отряд, человек десять?

– Нет. Бывало, останавливались всадники, но не более трех вместе.

Значит, преследователи Сомма не опередили нас в своей погоне. И их появления еще можно было ожидать.

Я решилась на то, чтобы самой принести еду в комнату Витты. Она лежала лицом к стене, и никак не отреагировала на скрип двери.

– Я принесла тебе поесть, Витта.

Судя по тому, как шевельнулись и затвердели ее плечи, она не спала и меня слышала.

– Не окрепнув, ты не сможешь продолжить свой путь. Поешь хотя бы ради этого.

Молчание.

– Ты справедливо думаешь обо мне... и в тоже время – нет. Разве есть у тебя причины, Витта, ненавидеть меня?

– Уходи. И не приходите ко мне ни ты, ни этот лекарь. Я сама о себе позабочусь.

Хоть голос ее звучал жестко, я обрадовалась, что девушка снизошла до ответа.

– Чем же я оскорбила тебя? Своим именем? Своим поступком? Что я должна была сделать и не сделала?

– Уходи.

– Раз ты не отвечаешь, значит, причин у тебя нет. А есть только глупая, детская, – я сделала ударение на последнем слове, – ревность.

Она именно этого ударения и не выдержала, повернулась, поджав губы.

– Ты виновата!

– В чем?

На красивом лице проступило страдание. Она колебалась или выбирая, что сказать, или, наоборот, чего не говорить, а потом выпалила:

– Во всем!

И вздохнула так, будто высказала давно накопленные потоки упреков и обвинений.

– Это же замечательно... – я улыбнулась, без капли иронии и насмешки. – Великое счастье, когда в твоей жизни появляется человек, который во всем виноват. Насколько становится легче, правда? Что бы ни случилось, что бы ни произошло, ты всегда будешь знать, – кто. Кто виновник.

– Это издевка?

– Я серьезно. Я даже завидую тебе, Витта, потому что в глубине души я тоже хочу найти такого человека... кого-нибудь, не важно, главное встать перед ним и со слезами, с криком, со всей болью бросить в лицо: это ты! Это ты во всем виноват!

Давно моя искренность не показывала себя настолько наружу. Сколько было правды в этих словах, что я сама оторопела.

Витта снова отвернулась к стене.

– Поешь. Не играй с голодом, даже мне на зло.

Я ушла. А вечером лекарь сказал, что у Витты жар и бред.

Утром, когда девушка впала глубокий сон, я сидела у ее кровати. Ее длинные волосы разметались по подушке, губы покрылись сухими трещинками, но жар спал. Совсем юная и беззащитная Витта. Мне хотелось вразумить ее, что не следует искать Миракулум и рисковать собой зазря, что Аверс не отпускал ее не потому, что считает ее недостойной этого испытания, а потому что не может переступить через родительское чувство – защищать и оберегать любой ценой. Он поступает, как и всякий отец.

Мы ждали ее выздоровления. Лекарь всем временем пребывания на постоялом дворе рисковал быть застигнутым врагами, но упорно откладывал выезд, дожидаясь того дня, когда Витта наберется достаточно сил для долгого пути. Я мало с ней разговаривала, девушка откровенно не радовалась моим попыткам о чем-то спросить или завести беседу, а вот Соммнианс, напротив, подолгу с ней разговаривал и даже убедил ехать с нами, во избежание опасностей и трудностей одинокого путешествия. Он правильно делал, что не старался ее переубедить сейчас. Он решил, что это гораздо легче будет сделать потом, когда доверие будет завоевано и она прислушается к его слову. Я горько посмеялась, – вечное золотое правило, что никто не признает родительской правоты, но за то с радостью могут признать любую правоту постороннего.

Три полных дня мы жили в "Щите ратника". Я каталась на Варте по местному лесу, а Сомм прогуливался у подножия холма с Виттой. Призвание лекаря все больше его радовало, он, кажется, совсем забыл о своих преследователях. Наконец, утром четвертого дня было решено выезжать. Уложив в сумки поклажу, я освободила от своего присутствия комнату и спустилась вниз. Сомм невероятно расщедрился на покупку у хозяина третьей лошади.

Едва мы вышли, и я взялась за луку седла, как послышался шум. К воротам подъехал всадник и спешился, кинув подскочившему слуге поводья. Мое сердце в тот же миг рассыпалось, как песок... и каждая песчинка зашелестела, перекатывая в своих крошечных гранях каждый звук – Аверс...

Глава седьмая

В глазах потемнело, и даже земля ушла из-под ног. Утренний свет померк, запахи исчезли, не стало никаких звуков. Лишь после Рыс стала различать шепот, произносящий незнакомое имя:

– Эска... Эска... Просыпайся, Эска.

Что? Девушка медленно открыла глаза. Тавиар взял ее руку.

– Отец, воды не надо. Сделай лучше чаю покрепче.

– Хорошо.

– Эска, ну же.

– Это ты... – она высвободила свою ладонь и потянула ее к его лицу. – Это ты, Аверс?

Тавиар схватил ее за плечи и с силой тряхнул. Резко крикнул:

– Просыпайся!

– А я не сплю! – Так же резко крикнула она и встала с кресла. – И я не сошла с ума...

Голова у Эски кружилась, целый вихрь плясал перед взором памяти: Его же нос горбинкой и угловатая, строгая линия губ, его же русые волосы, его же глаза. Это все тот же Аверс, если бы он был моложе на двадцать лет. Нет седины, нет четких морщин, и нет той суровости, которая появилась у него только с годами.

– Как ты здесь оказался? Как ты смог попасть в будущее и стать моложе?

– Отец, – прошептал Тавиар, когда Сомрак появился с чашкой, – Эска бредит. И она говорит... не может такого быть.

Сомрак молчал. Только протянул девушке чай, но она отказалась и даже отошла от них к окну.

– Все дело в том, что я не говорил тебе об одной важной вещи. Я думал над этим, и даже решил, что именно так и только так можно объяснить, почему путешествующий попадает в то время. Тот оружейник мой предок. И в лавке хранится единственная вещь, которая была создана Аверсом много столетий назад. Ты видела его вживую, Эска! И Рория в свое время его видела, но она не говорила мне ни разу, что между нами есть сходство.

– Невероятное сходство!

Польщенная улыбка скользнула по губам Тавиара.

– Значит, я могу гордиться тем, что принял в наследование не только секреты старинного мастерства, но и его черты?

Он повернулся к Сомраку, схожести с которым у него не было, и медленно добавил:

– Хотя бы ради таких открытий, стоит пользоваться твоим даром.

Эска недоверчиво оглядела Тавиара еще раз. Ведь только что этот человек спешился с лошади и направился в их сторону, он был одет в другую одежду, и всего-навсего не хватало дуновения двух десятилетий на лицо, чтобы уверенность Эски была несокрушима!

– Это правда? – Спросила она с надеждой.

Тавиар подошел к напольным часам и остановил маятник. Потом подтолкнул диск к задней стенке и раздался щелчок потайного замка. Темный от времени стилет оказался извлеченным из маленькой горизонтальной ниши под циферблатом. Желтая треснутая кость рукояти, косой слом у кончика клинка и тонкая черная гравировка у его основания. "Сэельременн. Вальдо. Аверс Итт".

– Сначала пишется город, потом имя учителя, потом имя мастера. – Пояснил Тавиар. Как видишь, никакая война не смогла пресечь жизнь знаний знаменитой мастерской Вальдо, источник, из которого черпали все мои предки, не только не утратил своей силы, но и помог усовершенствовать каждый из секретов сплава, баланса клинка и рукояти, сочетании легкости и веса, секрета пропорций каждого вида холодного оружия...

– Почему ты не говорил об этом раньше? Мне показалось в нашем давнем разговоре, что ты и имени такого не слышал...

– Почему? Потому что я называл его "герой"? Это всего лишь привычка, которая осталась у меня после прочтения книги Рории.

Для Эски разговор был давним, но не для него.

– Я не понимаю ничего... – девушка устало села обратно в кресло и теперь уже взяла поданный Сомраком чай.

– Ты сегодня уже гораздо лучше, чем вчера, переносишь возвращение.

– Всего лишь не так страшно, как прежде. Наверное, потому, что теперь я прожила там меньше времени.

– Сколько?

– Не больше недели.

Тавиар убрал стилет обратно в тайник и возвратил маятнику ход.

– Никак не могу привыкнуть к этому, – через десять минут человек общается с тобой так, словно вы не виделись месяцы. Так недолго дождаться такого момента, когда тебя и не вспомнят. Правда, отец? Как тебе кажется?

Мрачный, с посеревшим лицом хозяин лавки, кивнул. И ушел.

"Это была не я, и было это не со мной. Это была не я, и было это не со мной".

– Я хочу домой. Я хочу побыть одна. – Эска, пересиливая растерянные чувства, посмотрела на Тавиара.

– Конечно. Только никаких остановок, я вызову машину и довезу тебя до дома.

– Не надо.

– Я не найду себе места, если постоянно буду думать, что ты упала в обморок по пути домой. Не возражай.

Она возражать перестала. И Тавиар сопровождал ее в машине, довел до самых дверей, и, прощаясь, снова поцеловал ей руку.

– Я буду ждать тебя в любой день и в любой час. Всегда.

Еще был даже не вечер, как она вернулась и легла на кровать в своей комнате. Мысли о том, что нужно выуживать и фиксировать необходимую для диплома информацию, заглушал щемящий и скулящий голосок сердца. Она не могла переключиться на себя, она думала только о том, что час назад в ее жизнь вернулся он... Он! Он!

– Хватит!

Включив в своей комнате музыку на всю громкость, а в зале телевизор, Эска ушла на кухню и стала готовить себе салат. Но даже сквозь грохот звуковых волн вновь в памяти проступали слова Соммнианса, слова Витты, слова Тавиара. И она совершено не могла вспомнить, – о чем когда-то давно она говорила с Бертом, в то утро, когда они ходили в кино. Ни одного слова.

– Мы ходили в кино сегодня!

А сердце стучало как ненормальное. Тавиар, – потомок оружейника, умершего еще до эпохи огнестрельного оружия, до появления нынешнего государства Хоб-Акуат! Одного из самых древних государств!

Эска повыключала технику, пообедала салатом и вернулась в тишину своей комнаты.

– Так недолго и свихнуться. Нужно работать. – Она подумала мельком "как делает это Рыс". – Нужно сесть и написать хоть что-нибудь. Я историк. Историк. И все это, – факты истории.

А какие факты? Был город Лигго? Был постоялый двор "Щит Ратника"? Был Миракулум, который, как утверждали жители тех лет, мог летать по воздуху и перемещаться из города в город с помощью мысли? Какие факты? Подумав еще немного, Эска решила выцарапать из пережитого единственно полезную крупицу: как местные относились к захватчикам. Как им приходилось смирять свою гордость, работать на них... терпеть их присутствие ... Да, как бы ни была тяжела война, но судя по настроениям некоторых простых людей, мирной жизни и любви им хотелось больше, чем мести. Погибших не вернуть. А есть живые люди рядом.

– Да, ведь еще я говорила про политику цатов! Про то, как они стремились уничтожить на корню мастерство и науку местных... конечно.

Эска торопливо начиркала этот момент на листочке. Потом можно будет сформулировать более четко и правильно и уже забивать в компьютер. Она вздохнула и почувствовала в горле сжатый комок. Слова разбежались, а ручка запрыгала в пальцах, выводя уже неразборчивый почерк.

– Что еще? Надо скорее вспомнить, – поторапливала она себя, чувствуя, что силе воли ее приходит конец. – Что еще?

На исписанный наполовину лист капнула слеза. Плечи вздрогнули, горло еще больше сжало и сразу Эску начало сотрясать от рыданий. Она сгорбилась над столом, обхватив себя руками, потом согнулась еще больше.

Остановиться девушка не могла и не хотела. Она плакала взахлеб, перебравшись на кровать и свернувшись калачиком у стены. Испуганно и устало затихла лишь тогда, когда услышала, что вернулась с работы мама.

Мама и не ждала ее присутствия дома так рано, обычно Эска была или в библиотеке, или в университете. Даже не во всякие выходные она могла увидеть дочь. Эска пожалела, что не закрыла в свою комнату дверь.

– Эска, что случилось?

Переобувшись в тапочки, оставив на тумбочке сумку, она сразу вошла к ней.

– Ты заболела?

– Я немного устала и легла поспать.

Но разве можно было скрыть от матери сиплый голос. Она присела на краешек постели и заглянула в лицо Эски.

– Господи, доченька!

Только жалости ей сейчас не хватало. И совершенно не хотелось свидетелей, никаких свидетелей.

– Что случилось, ты почему плачешь? Кто тебя посмел обидеть, милая моя?

– Никто. – Та всхлипнула. – У меня не получается диплом! Я ничего не могу! У меня ничего нет, я не знаю, как мне выступать на предстоящей комиссии...

– Вот оно что... – с явным облегчением протянула мама и, кажется, поверила. – Такой пустяк, Эска! Ты работаешь без отдыха, вот у тебя и накопилось. Отдохни немного, соберись с мыслями. Скоро у меня отгулы и я помогу тебе с текстом. Вместе поищем книги...

Она приподняла ее за плечи, посадив рядом с собой, и обняла, ласково поглаживая по спине.

– Не переживай.

Эска опять стала всхлипывать, и вновь не удержалась от слез. Из-за этой нежности, из-за подставленного теплого плеча.

– Да что ж такое? Успокойся, солнышко...

Но ее все больше трясло.

– А ты мне не врешь, детка? – Мать уже серьезно обеспокоенная, отстранила дочь от себя и пыталась посмотреть ей в лицо, но Эска закрылась руками, покусывая губы в усилии не завыть и не закричать. – Так не плачут ни из-за каких дипломов... это из-за какого-нибудь молодого человека?