Текст книги "Соседи по квартире (ЛП)"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Я часто замечаю, что рабочие сцены и актеры смотрят на него – и на нас. Со стороны мы похожи на любую другую женатую пару. Келвин часто прикасается ко мне и целует (в лоб). Приходим и уходим вместе, несмотря на то, что в моем присутствии на репетициях нет необходимости. И хотя я совсем не выгляжу несчастной, уверена, многие задаются вопросом, как так случилось, что он женился именно на мне. Девушке с веснушками, у которой сползают колготки и вечно проливается кофе. Которая постоянно наталкивается на кого-нибудь со своей камерой.

А вот движения Келвина всегда плавные и ловкие, и, как мы уже поняли, он умеет есть салат, не запачкав соусом подбородок.

Я считаю, это нечестно.

***

Келвина я нахожу за кулисами – стоящего прислонившись к стене и разговаривающего с Итаном, музыкантом из оркестра, который спит и видит, как бы оттащить моего мужа в уголок для более приватного общения. Тот факт, что Келвин гетеро, вызывает почти физические страдания у большинства его коллег-мужчин.

Увидев меня, Келвин тут же заметно расслабляется и, обойдя Итана, движется в мою сторону.

Итан раздраженно смотрит на меня и наигранно улыбается.

– Привет, Холлэнд.

– Привет, Итан, – ровно с такой же улыбкой отвечаю я.

Я едва не выпрыгиваю из своих туфель, когда Келвин прижимает меня спиной к себе и проводит губами по скуле.

– Я собираюсь пригласить свою прекрасную жену на ужин.

Из-за того, что Келвин стоит так близко, я не могу к нему повернуться – мы чуть было не поцеловались.

– Пригласить на ужин? – переспрашиваю я и делаю шаг вперед, увеличив тем самым расстояние между собой и своим мужем – от которого пахнет чем-то древесным и свежим и который буквально в соседней комнате каждую ночь спит практически голым.

– На настоящее свидание. Как подобает.

Воображаемая Холлэнд радостно прыгает и машет плакатом, на котором написано «Это означает секс!», но я прошу ее угомониться, пока мы обе не получим должных разъяснений.

– А как подобает? – нарочито скромно уточняю я.

Похоже, что подтекст доходит до него одновременно со мной. Тихо покашляв, Келвин достает из кармана бальзам и проводит им по губам, которые мне очень, ну просто очень нравятся.

– Как обычно, – закрыв тюбик, он широко улыбается. – Мы поедим. Выпьем. Хорошо проведем время.

Он на что-то намекает этим своим «Хорошо проведем время»? И еле заметная хрипотца в его голосе мне не послышалась? Повернувшись в сторону Итана, я начинаю жалеть, что не могу уточнить у него насчет своих догадок, вот только во время нашего внезапного флирта с Келвином тот успел куда-то уйти, чего мы оба не заметили.

– Когда речь идет о еде и выпивке, я всегда «за».

– Вот поэтому ты мне и нравишься, – Келвин берет меня под руку, и в этот момент я краем глаза замечаю у противоположного конца сцены еще один тоскливый мужской взгляд. Тем временем мой муж тянет меня к боковому выходу. – Тебе нужно будет надеть подходящее платье и туфли и сделать подходящую прическу: собрать волосы в пучок.

Пока я пытаюсь осознать, нравится мне или нет, что он диктует мне, как одеваться, Келвин кладет ладонь мне на затылок и прижимается губами – такими мягкими и теплыми – к моей щеке.

– Твоя шея – мой криптонит, – не отстраняясь ни на сантиметр, говорит он, и я ощущаю его улыбку. – Надо будет отправить тебе побольше смс-ок на эту тему.

***

Я выхожу из спальни в единственном имеющемся у меня подходящем платье: черном, длиной чуть выше колена, облегающем сверху и с юбкой из струящегося плиссированного шифона.

Келвину оно явно нравится, потому что когда я выхожу, у него приоткрывается рот, словно внезапно улетучилась мысль, которой он хотел поделиться. Нужно признать, я тоже ошарашена. Келвин надел новый костюм с лавандового цвета рубашкой, оставив две верхние пуговицы расстегнутыми, и теперь мне трудно отвести взгляд от его ключиц.

Внимательно оглядев меня с ног до головы, Келвин произносит:

– Да.

– Что, подходяще?

Его взгляд тут же скользит по моей шее; я собрала волосы наверх.

– Господи. Да.

Несколько кварталов мы идем до Taboon [ресторан в Нью-Йорке – прим. перев.], и несмотря на то, что в очереди перед нами человек десять, Келвин направляется прямо к стоящему в дверях человеку, пожимает ему руку, и тот показывает на столик в задней части зала. Я иду следом и замечаю, как несколько голов поворачивается в нашу сторону, когда мой ирландец снимает своей синий пиджак и небрежным жестом вешает его на руку.

Келвин выдвигает для меня стул, а я спрашиваю:

– Ты знаком с тем парнем?

– Со времен Джульярда, – слегка скривившись, поясняет он. – Блестящий был виолончелист. С тех пор ему везло мало.

Я чувствую, как сдавливает горло от желания помочь. Но каким бы замечательным ни был Роберт, каким бы сложно организованным для простенького театра ни был его оркестр, он не может нанять каждого безработного музыканта, которого мы только встретим.

Келвину удается прочитать мои мысли по взгляду, и жесткая линия его рта смягчается.

– У него обязательно все наладится. Возможно, когда-нибудь потом мы ему сможем помочь.

Мы.

Когда-нибудь потом.

Тяжело сглотнув, я изо всех сил стараюсь небрежно пожать плечами. После чего мы оба одновременно смотрим в меню; внутри тревожно, а в животе порхают бабочки.

У нас настоящее свидание.

Много вечеров подряд мы сидели с ним на диване и заказывали еду на дом. Множество приятных вечеров проводили с Робертом, Джеффом и даже Лулу, после чего вдвоем шли домой. Чем же отличается этот вечер?

Келвин поднимает голову.

– Давай возьмем напополам закуску из цветной капусты и сибаса?

Черт возьми, а мне нравится иметь в качестве мужа такого решительного едока.

– Давай.

Отложив меню в сторону, Келвин берет меня за руку.

– Я уже говорил, как благодарен тебе?

– Раз или два, – смеюсь я.

– Тогда на всякий случай скажу еще раз, – в его сияющих глаза чистейшая искренность. – Спасибо тебе.

– Всегда пожалуйста. Как же иначе.

Сжав руку, он отпускает ее и, откинувшись на спинку стула, улыбается подошедшему официанту. Игра в женатых ощущается простой, а Келвин кажется охотно в нее вовлеченным. Это лишний раз напоминает мне, что на самом деле я не так уж и хорошо его знаю. Мне знакомо его лицо – оливковая кожа, зеленоватые глаза и идеально неидеальные зубы, – но творящееся в голове по-прежнему остается загадкой.

Когда мы сделали заказ, Келвин поворачивается достать что-то из внутреннего кармана пиджака и протягивает мне маленькую розовую коробочку.

– Это тебе.

Боже, принимать подарки и комплименты хуже меня не умеет никто на свете. Поэтому сразу же активизируется мое второе «Я» и бормочет что-то вроде: «Господи, спятила, что ли, как тебе в голову только приходит так нелепо реагировать!»

Когда открываю коробочку и вижу внутри золотое кладдахское кольцо [традиционное ирландское украшение, преподносится в знак дружбы или как обручальное – прим. перев.], во мне начинают бушевать эмоции.

– Понимаю, носить такое кольцо кажется стереотипом, – говорит Келвин, глядя на мое ошарашенное лицо, – но у ирландцев это традиция. Не сочти меня банальным. Это кольцо не только про любовь – хотя тут сердце. Руки символизируют дружескую поддержку, а корона – преданность, – смущенно улыбнувшись, он надевает кольцо на безымянный палец моей правой руки. Сердцем к запястью [по традиции это означает, что девушка с кем-то встречается – прим. перев.], – глядя на мою руку и улыбаясь, Келвин осторожно поправляет кольцо. – Поскольку ты замужем, то носила бы его на левой руке, но там у тебя обручальное.

Боясь ляпнуть что-нибудь неподобающее или легкомысленное, я молча поглаживаю кольцо и улыбаюсь.

– Тебе нравится? – тихо спрашивает Келвин.

Вот он, момент, когда я могла бы сказать, что увлечена им, и его кольцо, по сути, наполнило мою жизнь новым смыслом, но я лишь киваю и шепотом говорю:

– Оно очень красивое, Келвин.

Он откидывается на спинку стула, но выражение лица по-прежнему ранимое и напряженное.

– Тебе нравится наблюдать за мной на репетиции?

Я громко фыркаю.

– Это что, серьезный вопрос?

– Наверное, да, – неуверенно поморщившись, говорит Келвин. – Мне очень важно твое мнение. А твои советы… бесценны.

Его слова поражают.

– Я обожаю наблюдать за тобой на репетиции. Твоя игра впечатляет – и, думаю, ты и так должен это знать.

Официант приносит вино, мы оба делаем по глотку, чтобы одобрить выбор, и тот снова уходит.

– Да, я считаю, у нас с Рамоном отличный дуэт, – глядя на меня поверх бокала, говорит Келвин, а потом задумчиво прикусывает губу. – Просто мне хотелось сказать… Все это время я мечтал именно об этом. Я рассказывал тебе, что когда только-только вышла премьера «Его одержимости», моей мечтой было когда-нибудь присоединиться к этой постановке?

Чувствую, как сжимается мое сердце.

– Серьезно?

Кивнув, Келвин делает еще один глоток.

– После окончания Джульярда я очень даже рассчитывал на что-то подобное. И думал, что затишье больше нескольких месяцев не продлится. Что я познакомлюсь с кем-нибудь на вечеринке, расскажу о себе, и все изменится. Но потом один год сменился другим, два превратились в четыре, а я так сильно хотел играть на Бродвее, что просто взял и остался в стране. Это был полный провал, приходится признать.

– Я отлично понимаю, как такое могло произойти.

«Та же история у меня с писательством, – думаю я. – В ожидании, что вот-вот появится идея, я провела день, неделю, месяц. И вот после окончания магистратуры прошло два года, а я не написала ни слова».

– Поэтому я клоню к тому, что все происходящее сейчас для меня чрезвычайно важно. И все равно, останемся ли мы просто друзьями или… ну, ты понимаешь… Я хочу, чтобы этот брак принес пользу и тебе, – мягко говорит Келвин, – но не совсем уверен, как это осуществить.

Все равно, останемся ли мы просто друзьями или… ну, ты понимаешь…

Все равно, останемся ли мы просто друзьями или… ну, ты понимаешь… Вот, значит, как?

Мой мозг зациклился на словах Келвина, и меня не покидает ощущение, что он сказал это из чувства вины. Вот только ответ «Мы можем начать заниматься сексом» буквально вертится на языке. Еще мгновение, и сорвется.

Сделав несколько больших глотков вина, я грубовато вытираю рот ладонью.

– Не беспокойся об этом.

– Как насчет помочь тебе с книгой?

В животе возникает уже знакомое тянущее ощущение, которое всегда сопровождает мои мысли о том, как я открою ноутбук и начну что-нибудь писать.

Сегодня мы можем заняться сексом.

Я отпиваю еще вина.

– Я постараюсь что-нибудь придумать, – тихо говорит Келвин.

глава семнадцатая

Первое выступление Келвина и Рамона назначено на пятницу.

Когда я нахожу своего мужа стоящим у зеркала в моей спальне и пытающимся завязать галстук, он кажется спокойным и сосредоточенным – но это притворство, уверена, потому что слышала, как большую часть ночи он ходил вперед-назад по комнате.

– Готов?

Прикусив нижнюю губу, Келвин кивает. После чего разглаживает рубашку на груди и говорит:

– А ты как считаешь? Думаешь, я готов?

В который раз он произнес это слово со своим акцентом [think (думать) Келвин произносит как tink (дзынь) – прим. перев.], и я еще больше очарована. Как будто такое вообще возможно.

– Думаю, – подражая его акценту, отвечаю я, – что ты выступишь блестяще.

Келвин встречается со мной взглядом в зеркале.

– Ты что это, высмеиваешься мой акцент?

– Я думаю, тебе это на самом деле нравится, – продолжая в том же духе, говорю я.

Он разворачивается, и секунд десять мы стоим, молча глядя друг на друга. Между нами не больше полуметра, и я замечаю, как дрожат его руки. Этого момента Келвин ждал всю свою жизнь.

– Скажи, о чем мне ни в коем случае нельзя сегодня забыть?

Ему явно необходимо на чем-то сосредоточиться. На каком-нибудь совете, следуя которому, он сможет не нервничать в течение следующих двух часов.

– Не спеши со связующей темой в номере «Всего раз в моей жизни», – поправив Келвину галстук, говорю я. – И не забывай дышать во время стартового соло в «Не ожидал, что встречусь с тобой», поскольку я уже не раз замечала, что ты там иногда задерживаешь дыхание, а музыка звучит более плавно, если ты дышишь размеренно, – ощущая его пристальное внимание, я размышляю несколько секунд, а потом добавляю: – Доверься собственным рукам в «Без тебя». Не бойся закрыть глаза и чувствовать ноты. Когда ты так делаешь, музыка становится похожа на омывающую камень воду.

Я провожу руками по галстуку и ниже, по груди. Чувствую, как бьется сердце Келвина.

Он делает глубокий вдох.

– Если бы ты только видела, как светишься изнутри, когда говоришь о музыке. Ты просто…

– Мы же вроде о тебе сейчас говорим, – со смехом перебиваю его я.

Он наклоняет голову и берет мои руки в свои.

– Правда?

Я чувствую, как краснею.

– Ты готов, Келвин. Совершенно точно.

Его взгляд опускается на мои губы, и где-то внизу живота становится горячо. Вот она, одна из тех сцен, где герои делают шаг навстречу друг другу и целуются – медленно и вкусно. Такой поцелуй рожден чувствами, которые крепли в течение долгих месяцев.

Но нет, речь тут может идти только про мои чувства. Нашему фиктивному браку чуть больше трех недель, а значит, этот фарс продлится еще одиннадцать месяцев. Хорошо, что нам удалось найти некий баланс и выстроить общение. Глупо было бы все усложнять.

***

У театра стоит толпа, хотя до спектакля еще три часа, поэтому мы идем к боковому входу. Еще дома я успела зайти на StubHub и увидела, что билеты для желающих увидеть сегодня Рамона стоят больше шестисот долларов за место далеко не в первом ряду балкона. Келвин изо всех сил старался выглядеть расслабленно, но сейчас его спокойствие куда-то улетучилось: он не перестает поправлять галстук.

За кулисами беготня и суматоха. Келвин пытается найти своего нового приятеля, но Рамону наносят грим, и поэтому тот успевает лишь подбадривающе улыбнуться, после чего Келвина оттаскивает за руку рабочий сцены.

В последний момент я крепко обнимаю своего мужа, целую в гладко выбритую щеку, и он исчезает из поля зрения. До конца спектакля Келвина я уже не увижу, потому что большую часть вечера буду продавать на входе футболки. Тут должен раздаться грустный звук тромбона.

Зато могу пробраться и посмотреть недолго из-за кулис. Когда так и делаю, задаюсь вопросом: если услышу спустя лет десять вступительные аккорды одной из этих песен, всплывет ли в памяти данный момент моей жизни? Следующей приходит мысль о том, что именно я буду чувствовать, когда вспомню однажды об этом времени? Буду ли считать его самым трудным, потому что изо всех сил пыталась понять, кто я и чем мне заниматься? Или же сочту приятным и веселым, поскольку почти не несла никакой ответственности?

Оказывается, у меня в голове давно сидела мысль, которую я даже не осознавала – что жизнь у меня вроде бы налажена, но при этом я совершенно не вижу собственное будущее. У меня временная работа и временный брак. Появится ли хоть что-то постоянное? Какого черта я творю с собственной жизнью? Ведь другой попытки у меня не будет, а сейчас я обнаружила, что моя ценность заключается лишь в пользе, которую приношу другим. Как же мне стать ценной для самой себя?

Келвин сказал мне взяться за ум, но что для этого нужно сделать? Иногда у меня в голове возникают идеи для книги, вот только едва я предпринимаю попытку развить их и сажусь за ноутбук, как они тут же растворяются. Я не нахожу ни слов, ни образов, чтобы соединить эти идеи воедино и воплотить их в подобие текста. Мне бы очень хотелось иметь насыщенную жизнь, похожую на происходящее на сцене. Хочу испытывать такую же страсть к делу, которым занимаюсь. Но что, если ничего подобного со мной никогда не произойдет?

Едва появляются декорации с изображением небоскребов и Рамон выходит на сцену, мой мыслительный процесс останавливается. Рамон и так значим как личность и актер, а сцена придает ему еще больший вес. Его темные волосы зачесаны назад, а глаза хоть и кажутся почти черными, но их блеск можно разглядеть из любой части зала. Я замечаю, как от волнения он часто дышит, и почти каждой клеткой своего тела ощущаю эту значимую паузу.

Я делаю глубокий вдох и ощущаю, как сердце бьется где-то в горле.

Келвина не рассмотреть, зато слышно первый аккорд «Без тебя» – одного из хитов спектакля. Пусть я и не вижу своего гитариста, но все же чувствую, что он последовал моему совету и закрыл глаза. Тягучая и согревающая изнутри мелодия струится по рядам, словно луч света.

Это совершенство.

Присутствующие в зале одновременно подаются вперед, и раздаются аплодисменты – сначала тихие и из разных уголков, а затем громогласные и охватывающие весь театр. Зрители удивлены, но явно одобряют услышанное. Одобряют Келвина и Рамона. Рискованный, но красивый выбор гитары в качестве аккомпанемента, и голос Рамона – сильный баритон, который словно помогает музыке подняться ввысь, а затем устремиться в зрительный зал. У меня в глазах пляшут точки, а общая картинка становится неясной. Я не понимаю, что такого в игре Келвина, но по ощущениям слушать его совсем не сравнимо с тем, как это было с Сетом. И дело не только в другом инструменте. Музыка Келвина заставляет прочувствовать быстротечность времени, боль воспоминаний о годах потерь и счастливое обретение любви дважды в жизни. Именно эти чувства и должна рождать сочиненная Робертом музыка. Они почти похожи на ностальгию… И мне заранее жаль, что спектакль рано или поздно закончится.

***

Когда опускается занавес, зал взрывается бушующими овациями; слышен даже топот. Кажется, что светильники качаются, а с потолка осыпается штукатурка. Мне нужно возвращаться в лобби – футболки полностью проданы за один вечер, чего еще никогда не случалось, – но прежде чем уйти, я успеваю встретиться взглядом с Келвином, который присоединился к остальным на сцене для поклона.

За кулисами толпятся сотни желающих протиснуться к нашим звездам и шампанское льется рекой. Закрыв киоск по продаже рекламных материалов, я хочу присоединиться к ликующей публике, но меня быстро оттесняют в сторону. Встав на цыпочки, я наблюдаю, как моего мужа обнимают один новоявленный поклонник за другим. На ум тут же приходят слова Джеффа, произнесенные тем вечером, когда мы играли в наш псевдо-покер, и они отказываются убираться в дальний угол. Ситуация, в которой я оказалась сейчас, – наилучшее определение второстепенного персонажа. Вот только я не сильно против стоять так далеко – на расстоянии лучше видно улыбку Келвина, которая словно испускает лучи света. Конечно же, это событие для него невероятно важно, но я по-прежнему вижу в нем уличного музыканта, сидящего в метро с гитарой на неудобном стуле и с раскрытым чехлом у ног. А сейчас на Келвине новый костюм, стоит он рядом с самим Рамоном Мартином и купается в обожании всего актерского состава и работников театра. Пусть я и стою в стороне, но все это случилось именно с моей помощью.

Пока к нему подходят люди, Келвин смотрит поверх голов. Наверное, ищет Роберта – скользнув взглядом по толпе, он переключает внимание на стоящего перед ним, слушает, благодарит, обнимает. А потом поднимает голову снова.

Наконец к нему подходит Роберт, и мужчины обнимаются, похлопывая друг друга по спине. Но опять же, едва Роберт отодвигается, Келвин оглядывает толпу. И только тогда,

когда Роберт показывает в мою сторону,

а Келвин широко улыбается,

я понимаю, что все это время он искал меня.

Когда Келвин идет ко мне, люди отходят в сторону, и не успеваю я толком оценить его походку в стиле героя фильма «Офицер и джентльмен», как он обнимает меня за талию и отрывает от пола.

– Мы это сделали!

Я смеюсь и хватаюсь за его плечи. Келвин горячий и вспотевший, а волосы щекочут мне щеку.

– Ты сделал.

– Нет, нет, нет, нет, – снова и снова бормочет он, а потом смеется. От него пахнет бальзамом после бритья и чистым потом; я чувствую, как он улыбается, прижавшись лицом к моей шее. – Как тебе? – тихо спрашивает Келвин.

– Ты еще спрашивает! Черт, да это было…

Немного отодвинувшись, он смотрит мне в лицо.

– Да? У тебя получилось меня разглядеть? Я думал, что увижу тебя только в самом конце. Но все равно пытался найти.

Я чувствую такую гордость, что тут же заливаюсь слезами.

В ответ Келвин смеется еще сильнее.

– Так, ладно, mo stóirín. Пойдем выпьем шампанского.

глава восемнадцатая

Перевернувшись на спину, я вытягиваю ноги и убираю волосы с лица. В голове тут же начинает оглушительно стучать молот.

«Не двигайся», – словно требует он.

Пробивающиеся в спальню солнечные лучи слепят словно свет мощной звезды, приблизившейся прямо к моему окну. С другой стороны кровати до меня доносится приглушенный стон Келвина.

Минуточку. С другой стороны кровати?

Я сажусь и рывком натягиваю простыню поверх обнаженной груди; мир кренится, и на меня накатывает тошнота.

Ой.

Я голая.

Что? Голая? Убрав простыню с лежащего лицом вниз Келвина, я обнаруживаю, что он… тоже… голый.

Вслед за осознанием увиденного приходит и физическое ощущение: между ног побаливает. Приятно побаливает. В стиле «Какого черта мы натворили?».

Келвин прижимается лицом к подушке.

– Ох-х… Меня как будто в пиве мариновали, – приглушенным голосом произносит он, а потом, обернувшись через плечо, оглядывает свое тело. – А где моя одежда?

– Не знаю.

Посмотрев на меня, Келвин, кажется, приходит к выводу, что под простыней я тоже голая.

– А твоя?

Я стараюсь не смотреть на его мускулистую задницу.

– Этого я тоже не знаю.

– Кажется… Кажется, на мне до сих пор презерватив, – когда Келвин перекатывается на спину, моему взору предстает весьма впечатляющий утренний стояк, и я тут же смотрю в потолок.

Да, на нем действительно до сих пор надет презерватив.

С тихим хныком Келвин стаскивает его и, наклонившись, выбрасывает в стоящую у кровати мусорную корзину, после чего снова ложится на спину. Затянувшаяся пауза побуждает меня посмотреть ему в лицо.

– Привет, – широко улыбается он.

На своих щеках я чувствую обжигающий румянец.

– Привет.

Сейчас раннее субботнее утро, на дворе конец февраля, а в моей постели – в моей постели! – лежит сам Келвин Маклафлин. Во времени и пространстве я вроде бы сориентировалась, но до сих пор не понимаю, каким образом мы здесь очутились.

Келвин проводит пальцем по нижнему веку.

– Только не удивляйся, ладно? Но я думаю… – говорит он, оглядывая царящий в кровати беспорядок, – что этой ночью мы в полной мере узаконили наш брак.

– В пользу этой теории выступает жуткий засос у тебя на плече.

Келвин поворачивает голову, чтобы посмотреть, а потом, явно впечатленный, переводит взгляд на меня.

– Ты помнишь… хоть что-нибудь? – смущенно прищурив один глаз, интересуется он.

Сделав глубокий вдох, я мысленно проматываю события назад.

Помню, как в театре мы пили шампанское.

Как Келвин подошел ко мне, и все внутри меня превратилось в бурлящие пузырьки.

Как ужинали в компании пятнадцати человек.

Помню вино. Много вина. Очень много вина.

– Кажется, мы танцевали, да? – спрашиваю я.

– Ага, – помедлив, отвечает Келвин.

Потом было еще больше выпивки и звучала музыка с завораживающим пульсирующим ритмом.

Келвин вытащил меня на танцпол и, притянув к себе, положил руки на бедра, а своей ногой скользнул между моих. И прошептал на ухо: «Я чувствую, какая ты горячая. Это от выпивки или из-за меня?».

А потом я наблюдала, как Келвин направился к бару и, несмотря на мои протесты, с радостной улыбкой на лице вернулся с двумя коктейлями и словами: «Это последний! Знаешь, как называется? Членосос!».

Позже мы снова танцевали. Руки Келвина были на моих бедрах, опускались ниже, на задницу, и, поднявшись по бокам, кончиками пальцев дразнили боковые стороны моей груди.

Я вспоминаю, как скользнула ладонью ему под рубашку и провела по горячей коже живота. Как встретились наши взгляды. И как он сказал: «Хочу отвести тебя в постель».

А потом, спотыкаясь, в районе трех часов ночи мы ввалилсь в квартиру.

Посмотрев в сторону двери спальни, я обнаруживаю свое валяющееся на полу платье. Оно грязное, и этот факт вытаскивает из памяти еще одну картинку.

– Я упала.

– Точно, – Келвин поднимает с пола покрывало, чтобы укрыть нижнюю часть своего тела, оценив, видимо, мои старания держать взгляд в стороне. – И спасти тебя я вроде бы не сумел.

Я тут же вспоминаю и это. Господи. Пьяная, я орала на него, что неплохо бы иметь более быструю реакцию. Келвин же поднял меня, перекинул через плечо и понес домой. А потом… О-о-о…

Потом началось форменное безумие. Кажется, память возвращается к нам одновременно, но повернуться к нему, чтобы в этом убедиться, не могу. Я вспоминаю, как Келвин вошел в квартиру, опустил меня на пол, оставив руки на моей заднице, и как мы какое-то время стояли и молча смотрели друг на друга, немного покачиваясь от количества выпитого.

«Ты мне нравишься», – сказал Келвин.

«Ты не перестаешь это говорить», – ответила я.

«Потому что это правда».

Келвин наклонился ко мне, и это был последний неспешный момент этого вечера. Прижавшись своими губами к моим, он словно выпустил моего зверя из клетки.

– Я тебя растерзала, – говорю я.

Келвин радостно смеется.

– Ага, именно.

– Господи, ну мы и напились!

В моей памяти стартует слайд-шоу: сорванная с обоих одежда, лихорадочные поцелуи, столкновение зубами. Пальцы, губы, и вот он наконец надо мной – погружающийся внутрь.

– Мы оба… – начинает Келвин и замолкает.

Мне понадобилась целая секунда, чтобы понять, что именно мой муж имеет в виду, и я договариваю за него:

– …не кончили.

– Усилий поначалу приложено было немало, но потом… кажется, мы просто вырубились, – говорит Келвин и снова смеется. – Надо же, какая интересная получилась демонстрация моей мужественности.

Мой словесный фильтр, по-видимому, временно не работает, поскольку я спрашиваю:

– Но разве это не означает, что на самом деле мы брак не узаконили?

Прикрыв лицо подушкой, Келвин хихикает.

– В подобных случаях речь обычно идет о самом факте секса, а не об оргазме.

В моей голове, словно стая птиц в замкнутом пространстве, кружится сотня мыслей и вопросов.

Понравилось ли Келвину, несмотря на отсутствие оргазма?

Хотел ли он, чтобы мы… ну, вы понимаете…

Чувствует ли он себя из-за этого неловко?

А я? Понятное дело, что с самого начала я мечтала заняться с ним сексом, но не хотела, чтобы это случилось вот так: в суете и по пьяной лавочке, не помня собственные эмоции на тот момент.

– Ты в порядке? – опустив подушку, спрашивает Келвин. – Я имею в виду морально и… – он кивает на мое укутанное в простыню тело.

– Ага. А ты?

Он смеется, как будто и так должно быть понятно, что некоторым образом утешает.

– Давай отворачивайся, – ухмыльнувшись, говорит Келвин. – Я сейчас встану и пойду в твою ванную. И я голый, потому что ты сорвала с меня одежду еще у входной двери.

– Это и твоя ванная, – зажмурившись, возражаю я.

Как только он уходит, я наклоняюсь к своему лежащему на полу телефону. Почувствовав желание написать Лулу о случившемся, я все же медлю. Раньше она всегда была мне лучшей подругой, с которой хотелось делиться абсолютно всем. Но в последние пару недель я больше не могу ее понять и сомневаюсь, не обернутся ли потом собственные откровения против меня.

Уже собравшись выключить экран, я замечаю количество полученных сообщений.

Их 364.

– Какого черта?

Открываю сообщение от Джеффа, пришедшее три минуты назад.

«Как я понимаю, ты еще спишь. Будь осторожна, когда отправишься сегодня на похмельный завтрак».

Что?

От Лулу меня ждет 73 сообщения, а последние десять написаны капсом. Едва прочитав недавно пришедшее, я тут же понимаю, в чем дело.

«ОТКРОЙ ЧЕРТОВ ТВИТТЕР!»

Я открываю его и… Боже правый.

Листаю вниз, вниз и вниз.

Слышу, как в ванной включается слив унитаза, бежит вода в раковине, а потом открывается дверь. В спальню возвращается одетый в одни боксеры Келвин.

– Давай сходим в «Утреннюю звезду», – предлагает он. – Там подают отличную яичницу с колбасками. Нам как раз сейчас надо поесть чего-нибудь жирного. Идеально с похмелья.

– Думаю, яичницу мы сделаем дома.

– Нет, Холлс, – плюхнувшись на край кровати, возражает Келвин. – Надо поесть как следует, – мне даже плевать, что от его движения с моей груди сорвало простыню, и он сейчас на нее смотрит.

– Сомневаюсь, что нам вообще стоит выходить сегодня на улицу, – подняв на него взгляд, говорю я и пытаюсь подавить зарождающийся в горле истерический смех. – Ты в топе Твиттера.

глава девятнадцатая

Несмотря на некоторое смущение из-за пьяного секса, мы часа два весело проводим время в соцсетях, до тех пор пока не натыкаемся на рекламу средств для увеличения пениса под тегом #ЕгоОдержимость. Шокированно охнув, Келвин захлопывает ноутбук, и мы удивленно смотрим друг на друга.

– Даже не знаю, с чего начать, – говорит Келвин. – То ли с разговоров о творящемся ажиотаже в соцсетях, то ли о нашем вчерашнем как бы сексе, то ли о том, не стоит ли мне вложиться в увеличение пениса?

От такого поворота разговора я не могу больше держать зрительный контакт, поэтому перевожу взгляд в сторону книжного шкафа, когда отвечаю:

– Не думаю, что…

– …нам стоит говорить про соцсети?

Я смеюсь.

– Но это единственная безопасная тема.

– То есть ты считаешь, мне необходимо увеличить пенис.

– Я не это имела в виду, – у меня уже лицо болит от того количества раз, когда я смущенно поморщилась, с тех пор как проснулась сегодня.

– Я просто хотел немного разрядить обстановку. Только и всего.

– Это я поняла.

Медленно кивнув, Келвин облизывает губы.

– Хорошо. Ты есть хочешь?

Еще как. Но проблема в том, что у нас похмелье и мы боимся выйти из квартиры. Из окна моей гостиной видно, как на улице неспешно бродят вперед-назад три фотографа, поглядывая на здание.

Количество подписчиков Келвина в Твиттере за один вечер выросло от двадцати двух человек до шестидесяти тысяч, и каждый раз, когда он обновляет страницу, оно продолжает увеличиваться. За два года у него было всего три твита – третий как раз пришелся на эту ночь, когда Келвин разместил свое фото с Рамоном, которое я сделала сразу после их первой совместной репетиции (они оба действительно творили магию), и его ретвитнули больше семи тысяч раз.

Вот такие у нас дела. А еще вчера на премьере были Лин-Мануэль Миранда и Эми Шумер. Не уверена, что могу собрать воедино свои скудные ментальные способности, чтобы осмыслить происходящее, а заодно и ощутить контраст талант Келвина со своим… недоталантом.

Кажется, я пребываю в некотором шоке. У меня не получается вести себя как разумный человек, даже когда Келвин обращается ко мне с каким-нибудь прямым вопросом. Мы занимались сексом. Мы женаты. Еще он в топе Твиттера. Честное слово, не понимаю, как хотя бы начать все это осмыслять.