Текст книги "Соседи по квартире (ЛП)"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Ты хотел что-то захватить с собой?

Войдя в квартиру, Келвин закрывает за собой дверь.

– Нет, мне ничего не нужно.

Я его неправильно поняла?

– Но я думала… – я делаю шаг к столику, чтобы положить ключи, но в этот момент Келвин берет меня за руку, разворачивает и мягко прижимает спиной к двери.

– Ничего брать с собой я не собирался.

Что?

Он наклоняется и скользит губами по моей коже прямо под мочкой уха.

– Просто захотел перед обедом зайти домой.

О-о-о…

Ноющая боль внизу живота усиливается.

Мое тело Келвина понимает прекрасно – руки сами собой скользят по его груди и поднимаются к шее, – но мозг… Мой мозг, как всегда, большая проблема.

– Зачем?

Келвин смеется, проводит зубами по моей челюсти, а потом целует в щеку и за ухом.

– Заметила, что с тех пор как мы проснулись в твоей кровати, ты избегала даже случайного физического контакта со мной?

– Правда? – отступив на полшага, спрашиваю я. Когда он стоит так близко, его зеленые глаза кажутся нереальными.

Келвин снова смеется.

– Кажется, я достаточно ясно дал понять, что ты можешь взять меня, если того захочешь. Да я все это время ходил практически голым!

– О да. Так и было.

Улыбнувшись, Келвин целует меня в нос.

– Но если тебе не интересно, я оставлю тебя в покое и больше спрашивать не буду.

– Мне интересно! – слова прозвучали резко, словно я выкрикнула их на аукционе.

– А я хотел этого с нашего первого обеда.

Что-что?

Из-за того, что Келвин не перестает улыбаться, целуя мою шею, кажется, будто он ставит смайлики после каждой фразы.

– Я помню, какой милой ты была и как нервничала, – перемежая слова поцелуями, говорит он. – И гадал, нравлюсь ли тебе. Но ты была рядом со мной такой расслабленной… А я думал о тебе, лежа на диване, каждую ночь.

Я понятия не имею, что на это ответить. Мне хочется, чтобы Келвин повторил слова «думал о тебе» – с его фирменным акцентом. То есть он жил в моей квартире и чувствовал то же, что и я? Кажется, притворяться я научилась чересчур хорошо, ведь, судя по всему, секс с Келвином был возможен на протяжении всего последнего месяца. Мне хочется отпраздновать и наорать на себя одновременно.

– А потом, когда мы оказались в твоей постели… – говорит он, двигаясь поцелуями через горло к другому уху. Мягко пососав кожу под мочкой уха, Келвин прижимается ко мне бедрами. Ощутив прикосновение кое-чего твердого, я ахаю.

Он тихо стонет в ответ.

– Мне нравятся звуки, которые ты издаешь. Я помню каждый из твоих вздохов и стонов. А ты что-нибудь помнишь? – спрашивает он и приближается своими губами к моим.

– После того как закончилось собеседование, – говорю я, пока Келвин оставляет в уголке рта легкий поцелуй, – в лифте… Когда ты стоял ко мне так близко, я думала о…

– О чем? – отстранившись немного, интересуется он.

– Что мы в постели.

– И чем мы занимались у тебя в голове?

Стараясь не обращать внимания на растущее смущение, я отвечаю:

– Ты был на мне. И мы…

«Двигались», – не стала вслух добавлять я.

Хрипло застонав, Келвин ныряет руками мне под блузку и обхватывает талию.

– То есть в лифте ты фантазировала, как меня трахнешь?

В ответ на его слова и действия я чувствую жар во всем теле. И он сделал это с такой легкостью.

– Я помню то чувство, когда от ощущений кожа к коже становишься жадным до удовольствия, – произносит Келвин.

Когда его рот накрывает мой, я тут же вспоминаю эти ощущения – они не новые; подобные поцелуи уже были: нежные и дразнящие сначала, а потом превращающиеся в более глубокие и полные обжигающей страсти.

Скользнув руками вверх по моей спине, Келвин с тихим щелчком расправляется с застежкой моего бюстгальтера, снимает его с меня, а затем и блузку, не переставая при этом рассыпать какие-то слова по моей коже. Глядя на него сверху вниз, мне хочется стащить с него рубашку, чтобы посмотреть, как сокращаются мышцы плеч и спины, пока Келвин поцелуями спускается по моему животу и расстегивает юбку.

Моя одежда снова кучей свалена на полу у входной двери, но в этот раз я замечаю и запоминаю все. Как выглядит Келвин в тусклом свете дня, льющемся из окон гостиной, и как он улыбается, не переставая меня целовать.

Какая у него кожа на ощупь и что губами она ощущается мягче, чем кончиками пальцев.

Я замечаю, что Келвину нравится, когда я провожу языком по его груди и покусываю низ живота, и как его руки подрагивают у меня в волосах, едва я опускаюсь ниже и беру его в рот.

Но все, что я узнаю о нем сейчас, не будет рассказано ни на одном собеседовании; наконец что-то происходит только для нас двоих. Мне не нужно запоминать, как Келвин замолкает, наблюдая за моими действиями, и как его дыхание сначала замирает, а потом с шумом возобновляется. Не нужно запоминать, как он просит меня не останавливаться, поскольку уже близко, или как предупреждает, пытаясь замедлить реакции собственного тела, прежде чем сдается и кончает – но тем не менее все это я о нем теперь знаю. И еще у меня нет необходимости делиться с кем бы то ни было, что Келвину нравится меня дразнить, когда он опускается на колени передо мной, или что он прикасается ко мне пальцами, которыми в другое время играет на гитаре. Или что именно от этого осознания я кончу, лежа на полу в гостиной.

Попив воды, мы идем ко мне в постель, и поцелуи Келвина снова повсюду – на моих бедрах, животе и груди. Позже мы обязательно все обсудим, но прямо сейчас способны лишь на частое дыхание и стоны. Как будто до сих пор только и делали, что разговаривали – готовились и запоминали, зная, что все сказанное потом обязательно пригодится, – но в этот момент мне хочется лишь воссоздать смутные воспоминания, как в тот раз ощущался вес тела Келвина надо мной и прикосновения кожа к коже.

Ужасно странно, что происходящее кажется таким знакомым и проделанным тысячи раз, но как только Келвин оказывается внутри, ощущения меняются на новые. Теперь-то я понимаю, насколько пьяные мы оба были в ту ночь, и с уверенностью могу сказать, что тогда он не наблюдал, как вошел в меня; в ту ночь Келвин спешил. И еще с той же уверенностью могу сказать, что мои глаза тогда были закрыты, и все было более безумным и грубым. Мы не наслаждались процессом.

И точно знаю, что в тот раз ощущения были совсем другими. Сейчас я настолько восприимчива, что едва только Келвин начинает двигаться, впиваюсь в него ногтями, прижимаю к себе, и мы находим ритм, который ощущается так хорошо… это даже удивительно… Сама не замечаю, как волна накрывает меня с головой, и я кончаю.

Келвин не сводит с меня глаз и ускоряет движения…

Он настолько сосредоточен…

Потеряв ритм, он приходит к удовольствию вслед за мной, и его низкий стон вибрацией отдается у меня где-то в горле. Обхватив Келвина обеими ногами, я держу одну руку в его волосах, а другую на шее, и какое-то время мы просто лежим не двигаясь.

На улице идет дождь. Надо же, а я и не заметила. С неба льются потоки воды и, ударившись о карниз, устремляются на тротуар.

– Тебе понравилось? – шепотом и с заметным восторгом в голосе спрашивает Келвин.

– Да, – сглотнув и постаравшись восстановить дыхание, отвечаю я. – А тебе?

Немного отодвинувшись, он встречается со мной взглядом.

– Да, – Келвин наклоняется и целует меня. – У меня до сих пор мурашки бегают.

Вспотевший, он лежит прижавшись лицом к моей шее и обдавая ее теплым дыханием. По сравнению с произошедшим только что, та ночь кажется неловкой пьяной возней, от осознания чего я внезапно лишена дара речи.

Опершись на локоть, Келвин другой рукой придерживает презерватив и выходит из меня. Стоит ему отодвинуться, чтобы выбросить презерватив в корзину у кровати, все мое тело охватывает холод. Я притягиваю Келвина к себе и укрываю нас одеялом.

– Мне кажется, со мной ты никогда не сможешь имитировать оргазм, – целуя меня в плечо, бормочет Келвин.

Я смеюсь.

– Что? Нет, я не имитировала, конечно, но с чего ты взял?

– У тебя в этот момент по груди и лицу растекается румянец. Я думал, что смогу продержаться еще немного, но когда ты начала кончать, все пропало.

Я сворачиваюсь калачиком рядом с ним. Ощущение его объятий просто нереальное. Мне не хочется отводить от него взгляда, чтобы быть уверенной, что все это я не нафантазировала.

– Сколько сейчас времени? – спрашиваю я.

Приподнявшись, Келвин смотрит в сторону моей тумбочки.

– Два часа.

У нас впереди двадцать семь блаженных часов, прежде чем нужно будет куда-то идти. Я прижимаюсь к Келвину ближе.

– Холлэнд?

– Что?

– Как ты догадалась, что моим родителям поездка на нашу свадьбу была не по карману?

– Я это выдумала, – запрокинув голову, чтобы посмотреть ему в глаза, говорю я. – Предположила лишь, что лечение Молли стоит приличных денег.

– Так и есть, – Келвин целует меня в нос. – Вся ее жизнь – это одно большое напряжение.

От его слов в груди становится больно.

– Я очень старался, чтобы мои родные обо мне не беспокоились, – говорит Келвин. Я не свожу глаз с его челюсти, которая напрягается, когда он сглатывает. – И не хотел, чтобы они потратили деньги, приехали ко мне и увидели, что я живу у Марка и ни хрена за это не плачу. Потом маленькая ложь превратилась в большую, и… – он замолкает и внимательно вглядывается мне в лицо. – Я обязательно расскажу тебе, но не сейчас. Мне было приятно, когда ты сказала это Доэрти, – Келвин проводит рукой по моей груди и останавливается прямо над сердцем. – Словно мне не нужно много объяснять, чтобы быть понятым.

В грудной клетке я ощущаю трепет – будто взмывает ввысь воздушный змей.

– Как бы то ни было, я понимаю, почему ты остался в Штатах так надолго и почему не хотел, чтобы родные волновались, чем ты занят или кто о тебе позаботится.

– Мама очень рада, что мы женаты, – говорит Келвин. – До сих пор я не особо старался держать ее в курсе своих дел, но хочу исправиться. Рассказал ей, какая ты замечательная. Но с отцом будет сложнее. Думаю, именно поэтому тебе и написала Бригид.

Вспомнив про смс, я морщусь.

– Надо ей что-то ответить.

– Сегодня ты немного занята.

– Своим родителям я еще не рассказала, – признаюсь я.

Если Келвин и удивился, то самую малость.

– Вот как?

Вблизи его глаза кажутся более богатого оттенка: смесью зеленого, желтого, орехового и бронзового. Поэтому беспечно болтать или врать, ощущая на себе его взгляд, мне тяжело.

– Они с трудом верят, что я в состоянии самостоятельно справляться со своей жизнью. Поэтому автоматически решат, будто…

– Будто тебя используют?

Причин моего молчания, на самом деле, с десяток, а эта лишь одна из них.

– Но я так не считаю, – быстро добавляю я.

– Наверное, поначалу я думал лишь о своей выгоде, – облизав губы, Келвин размышляет еще пару секунд, после чего говорит: – Но при этом знал, что ты мне нравишься и что я буду рад сблизиться с тобой, – хохотнув, он целует меня в нос. – И предполагал, что тут может быть место для чего-то большего. Просто решил поставить на первое место брак, а не чувства.

– Браки по расчету всегда такие.

– Согласен, – глядя мне в глаза, произносит Келвин. – И потом, ты сказала, год. Казалось, именно этого ты и хотела, а для Роберта и уж тем более для меня подобный шаг значил и значит очень многое. И только чуть позже я подумал, что, быть может, ты тоже хочешь чего-то большего.

Понятия не имею, как интерпретировать его слова. Иногда я просто ненавижу собственный мозг. Имеет ли он в виду, что секс – это своего рода его вклад в соглашение? Келвин притворился, будто не принял всерьез мое увлечение им задолго до знакомства, и таким образом просто поблагодарил меня? Или же мне стоит поверить ему на слово, что он хотел этого с самого начала?

Моя логика подсказывает затаиться и посмотреть, какие чувства овладеют мной завтра, когда я окажусь одна и не стану вкладывать дополнительный смысл в слова Келвина. А сердце и разгоряченная кровь побуждают попросить о большем.

– Мой отец считает, что мне стоило остаться в Ирландии, – после некоторого молчания снова заговаривает Келвин, – и найти нормальную работу.

– На производстве? – подняв на него взгляд, уточняю я.

Келвин кивает.

– Он постоянно напоминает, что я старший и что заботиться о Молли после них с мамой нужно будет именно мне. Наверное, когда-нибудь я вернусь. Кажется, я думал так всегда.

– Ты скучаешь по дому?

Время от времени и в совершенно неожиданные моменты я скучаю по Де-Мойну. Например, когда мимо окон проносятся машины с сиренами, и я хочу немного тишины. Или в дни сбора мусора, когда меня будят грохот и лязг мусоровоза. Или когда выхожу из дома и почему-то чувствую, будто каждый человек на планете хочет оставаться в своих четырех стенах и ни с кем не разговаривать.

– Ага, – перевернувшись на спину, Келвин укладывает меня на себя. – Иногда реже, иногда чаще. Мир там кажется крошечным – это и хорошо, и плохо одновременно. Раньше я считал, что мы выбираем трудности по плечу, и думал, будто найти работу в Нью-Йорке будет проще. Но я ошибался.

– Я примерно представляю теперь, как прошли у тебя все эти годы.

– Ага, – Келвин делает глубокий вдох, затем выдыхает. – Но теперь, когда я с тобой, мне не так одиноко. Раньше я чувствовал себя предоставленным самому себе. А все вокруг казались такими всезнающими, если ты понимаешь, о чем я. Каждый обращает внимание лишь на себя.

– Ну, это же театральный район!

Как я и надеялась, Келвин смеется.

– Я имею в виду не только это. А еще и то чувство, будто все мы словно позируем для селфи, даже когда просто разговариваем друг с другом.

– Ты вовсе не такой.

Он отодвигается и смотрит на меня.

– Нет?

– Нет. Ты громадина. Твоя личность огромна, и ты даже не осознаешь этого, – я провожу рукой по его груди. – Ты гений с гитарой в руках и при этом такой…

– Дурак?

– Нет. Простой, – отвечаю я и тут же добавляю: – В хорошем смысле. Мне хочется думать, что рядом с тобой люди могут получить все, о чем только пожелают.

– Надеюсь.

– Такими себя предпочитают видеть многие, но на самом деле подобных людей очень мало.

В собственных словах я слышу вопрос «Могу ли я довериться этому моменту?». И с внезапной ясностью осознаю, что мы сейчас оба голые. Что несколько минут назад занимались любовью и что, кажется, Келвин готов повторить.

– Ты так говоришь, просто потому что я тебе нравлюсь, – перевернувшись на меня и целуя, произносит Келвин.

Поначалу поцелуй ощущается мягким и нежным, словно точки в конце предложений, но мне этого мало, и, перевернув его на спину, я усаживаюсь верхом. Келвин прав, он мне действительно нравится. Но я беспокоюсь, что влюбляюсь в него слишком быстро и слишком всерьез.

– Еще бы, – скользнув рукой по его телу, я обхватываю его так быстро снова ставший твердым член. – Кстати, напомни мне, говорил ли ты, что я тебе тоже нравлюсь?

Келвин наблюдает, как я приподнимаюсь и опускаюсь на него, от чего у него закрываются глаза.

– Mo stóirín, боюсь, ты нравишься мне слишком сильно.

– Что означает это прозвище? – мой вопрос звучит сдавленно, словно мне тяжело дышать.

Проведя ладонями по моей талии, Келвин обхватывает грудь.

– Мне это так странно. Никогда раньше я его не произносил, – под его прикосновениями становится жарко. – Мой дед называл так бабушку. В переводе с ирландского это значит «моя драгоценная».

глава двадцать вторая

Следующие несколько недель запомнились обилием секса и еды на вынос, аплодисментами после спектаклей и тихими разговорами по дороге с работы, неспешным приходом весны и ежедневными дождями. Каждый раз, когда мы приходим домой, это похоже на возвращение в придуманный мир: Келвин не просто находится в моей квартире, теперь он здесь живет.

Никогда раньше у меня не было таких отношений: чтобы секс случался всегда и везде, как будто мы никак не можем насытиться друг другом. Вместо того чтобы принимать душ по очереди, мы делаем это вместе. В кабинке едва хватает места для одного, но, как резонно заметил Келвин, именно поэтому двоим там есть чем заняться. Иногда мы обедаем у Джеффа с Робертом, но чаще всего проводим время дома, предпочитая комфортную тишину бурным дискуссиям: читаем, переговариваемся и смотрим фильмы, уютно устроившись на диване. Или же устраиваемся в постели.

Келвин практически ненасытный любовник; его аппетиты отражают мою горячность и помогают мне избавиться от смущения, особенно когда я хочу его снова почти сразу после того, как мы закончим. Он постоянно целует меня и дарит незначительные приятные подарки: закладки для книг с цитатами из произведений, которые я особенно люблю, мои любимые апельсины в шоколаде из магазина за углом и всякие розовые штучки – серьги, плетеный браслет с лотка уличного торговца или смешные солнцезащитные очки в оправе цвета фуксии. Мой муж ест, словно стремительно растущий подросток, и предпочитает ходить по дому обнаженным – настаивая, что «Так прикольней» и что после напряженной репетиции следует все проветрить. «Ты знаешь, Холлэнд, – с сильным акцентом говорит он, – ощущения просто потрясающие! Хождение с голыми причиндалами мало с чем может сравниться. Особенно когда целый день потел, как свинья».

А потом швыряет меня на диван и щекочет, до тех пор пока я не захожусь в истерическом хохоте и не оказываюсь… тоже голой.

Я пытаюсь держать в голове, что все это не по-настоящему – и, конечно же, долго не продлится, – но каждый раз, когда Келвин поворачивается ко мне посреди ночи и будит прикосновениями, происходящее начинает обретать реальные черты. Или когда он, со всклокоченными волосами и со следами подушки на лице, приносит мне чашку кофе. Или когда помогает надеть пальто перед выходом из дома и целует в щеку.

Не важно, играет ли Келвин для сотен зрителей или движется во мне и на мне, расфокусированным взглядом блуждая по моим губам, или посреди дня тихо наигрывает на гитаре, я постоянно задаюсь вопросом, как мне удавалось раньше жить той посредственной жизнью. Ведь даже тогда, когда я наблюдала за сотворенной им магией на станции, то был единственный яркий момент недели. А сейчас для моего мирка он стал чем-то вроде центра вселенной. Разве я могла не влюбиться?

Я пишу его сестре, и, несмотря на уверения Келвина, что она не большая любительница переписываться, Бригид пишет мне в ответ. Сначала короткие сообщения посреди дня, а потом длинные истории и обмен фотографиями – и вот так мы начали узнавать друг друга. Каждая частица моей жизни – словно гвоздь, скрепляющий дом, где могут жить наши с Келвином сердца, и я чувствую почти болезненное желание привезти сюда его сестру и мать. Знаю, он по ним очень скучает. Отложенных денег у меня не так много, но вместе с Бригид у нас получилось купить два билета, чтобы сделать ему сюрприз.

***

Однажды вечером идет очередной спектакль, разгар второго акта, и Рамон поет возле рампы о том, как его персонаж наблюдает за уходом дочерей в лес. В нескольких метрах от него, в оркестровой яме аккомпанирует Келвин. Это момент, которого все всегда ждут и когда внимание аудитории удерживается всего одним прожектором, направленным на Рамона. Во время этой песни я едва могу дышать и всегда делаю себе пометку успеть закруглиться с делами, чтобы посмотреть из-за кулис и послушать ту ноту…

– Мама, а это скоро закончится? Они уже несколько часов поют.

В ответ на громкий детский голосок по залу проносится волна смешков, и Рамон доводит партию до конца, сочувственно кивая смущенной матери, которая спешно берет на руки маленькую девочку и уходит из зала, после чего раздается шквал аплодисментов.

Театр непредсказуем, и большинство актеров скажут, что именно этим он им и нравится. Непослушный ребенок в зале или пропущенный сигнал о смене гардероба исполнителей – все это вносит элемент неопределенности, а в сочетании с энергией, идущей от зрителей, делает атмосферу особенно притягательной.

Похоже, что для Келвина исполнение стало чем-то вроде афродизиака. После последнего поклона тем вечером он тут же находит меня и явно с трудом сдерживается, прижав меня к металлической конструкции декораций леса. В его глазах плещется озорной восторг, к которому я уже успела пристраститься. Обхватив за талию, Келвин приподнимает меня над полом.

Сейчас театр уже опустел, но он несет меня глубже за кулисы, не переставая оставлять посасывающие поцелуи на шее.

– Ты сегодня был фантастически хорош, – успеваю произнести я, прежде чем он закрывает мне рот поцелуем.

– Я сфальшивил пару раз во время «Не ожидал, что встречусь с тобой», – не переставая целовать, возражает Келвин.

– Да, но всего лишь пару, – немного отодвинувшись, говорю я. – А Рамон сегодня пел как-то особенно громко, так что, наверное, заметили только ты и Роберт.

– И ты, – шепотом добавляет он.

Я киваю в сторону бокового выхода.

– Сюда или через главный?

В надежде увидеть и сфотографировать кого-нибудь из исполнителей у главного входа собрались поклонники. Рамон почти всегда задерживается для селфи, а в последнее время и у Келвина сформировался свой фан-клуб.

Он ставит меня на ноги, и от того, что наши тела плотно прижаты друг к другу, низом живота я ощущаю его твердость. С трудом сдержав порыв запрыгнуть на него, обхватив ногами, отхожу на пару шагов назад.

За спиной Келвина я ловлю взгляд Брайана и успеваю заметить злую усмешку, которая говорит о многом; у меня появляется ощущение, будто я только что схлопотала удар по лицу.

И понимаю, что Брайан взглядом говорит мне, какая я дура.

Закрыв глаза, я прижимаюсь лицом к шее Келвина.

Это по-настоящему. Это реально.

– Пойду через главный, но минут на пять, – говорит он и смотрит вниз, когда у меня в кармане жужжит телефон.

– Это Лулу, – поясняю я. – Интересуется, наверное, где нас черти носят.

– Какая скромность и сдержанность! – замечает Келвин. – Жду не дождусь, когда она расслабится и позволит себе стать более напористой.

Я смеюсь.

– Иди раздавать автографы, встретимся у входа через десять минут.

– Я не хочу торчать там слишком долго, – прикоснувшись своими губами к моим, говорит Келвин. Утром он брился, но подбородок уже опять колючий, и я чувствую сейчас себя одной из струн на его гитаре – вибрирующая от напряжения, – потому что хорошо помню, как ощущается его щетина у меня между ног.

***

С Лулу мы договорились встретиться примерно в одном квартале от театра, в Dutch Fred’s, где к напиткам подают отличные бургеры, но когда спустя десять минут я выхожу из боковой двери, то обнаруживаю Келвина по-прежнему окруженного поклонниками. Он смотрит на меня ошарашенно и беспомощно.

Еще никогда не видела его таким подавленным.

– Прошу прощения! Но еще пять, и мы уходим! – кричу я, сделав вид, будто пользуюсь большим авторитетом. Келвин подписывает последнюю программку и приносит извинения еще двум десяткам поклонников. Нырнув в переулок, мы уходим секретным маршрутом, благодаря существованию которого мне всегда удается избежать встреч с Брайаном в конце рабочего дня.

– Давай сюда, – я дергаю Келвина за рукав, и он следует за мной. Приходится обойти несколько луж, и запах здесь не очень приятный, зато можно дойти до бара и не попасться на глаза толпе.

Пройдя несколько метров, я слышу звуки шагов и понимаю, что нас преследуют.

Мы с Келвином оборачиваемся, но то явно был ошибочный ход. Как только толпе стало видно его лицо, срабатывают вспышки камер телефонов. И не меньше десятка айфонов следят сейчас за каждым нашим движением.

Я слышу, как Келвин ошарашенно бормочет:

– Что за херня?

– А где Рамон? – спрашиваю я.

– Он уехал на машине за несколько минут до моего выхода на улицу.

Деваться нам некуда: либо идти вперед, либо разворачиваться назад, к толпе. Переулок в конце сужается и поворачивает на девяносто градусов, огибая сзади китайский ресторан, и с правой стороны того здания можно попасть на 9-ю улицу. Неужели эти люди будут преследовать нас всю дорогу?

Мы переходим на бег.

– Келвин! – кричит кто-то, после чего несколько девочек-подростков издают пронзительный визг, и все мгновенно погружается в хаос. Толпа несется вслед за нами.

Мы бежим так быстро, как только можем – Келвин впереди, а я за ним. Лавируем между грязными мусорными баками и внезапно попадаем в узкое пространство между китайской забегаловкой и прачечной самообслуживания. Какая-то девушка оказывается достаточно близко и, резко дернув Келвина за рукав, делает с ним селфи. Мне удается мельком рассмотреть полученный снимок – безумное выражение лица фанатки и испуганное Келвина. Впрочем, я не сомневаюсь, что девушка опубликует фото во всех соцсетях.

– Успокойтесь, – говорит Келвин и пытается улыбнуться. – Я и так каждый вечер появляюсь у театра. Просто приходите в следующий раз.

Но Келвина уже снова окружают и со всех сторон тянут руки. Он пытается оставаться вежливым, а я… Господи боже, я невероятно взбешена.

Я отцепляю чью-то руку с лацкана пиджака Келвина.

– Не трогайте его. И не преследуйте нас. Приходите в другой раз, и мой муж оставит вам автограф. Если вы будете вести себя более спокойно.

Уставившись широко раскрытыми глазами на Келвина, девушка приносит извинения. Это всеобщее безумие отчасти похоже на битломанию. Она сейчас сама не своя и словно вот-вот расплачется. Келвин, похоже, действительно встревожен. Еще бы. Вокруг стоит не меньше пятнадцати девушек, каждую секунду снимающие его на телефон. Несколько уже плачут.

Я беру Келвина за руку, и этот жест явно придает ему сил.

– Готов? – спрашиваю я.

Он кивает.

– Не ходите за нами, – говорю я и не узнаю собственный голос. Никогда в жизни не была такой решительной и властной.

Полквартала за нами никто не следует – то ли поклонницы развернулись и ушли в другую сторону, то ли просто вспомнили, что они приличные люди, и решили за нами больше не бегать. Келвин не выпускает мою руку, и я отчетливо ощущаю его быстрый пульс.

– Какое-то помешательство, – произносит он.

Я останавливаюсь и увлекаю его в небольшую нишу, где расположен вход в закрытый сейчас магазин одежды. Келвин молча смотрит на меня, и у него на шее бешено пульсирует вена.

– Ты в порядке? – интересуюсь я.

Он наклоняется к моим губам, секунду медлит, а потом целует. Это не похоже на утренний поцелуй, когда мы оба сонные и хихикаем, и не такой, как бывает после выпивки – с участием зубов и языка. Прикосновение скорее похоже на поцелуй, который Келвин подарил бы мне, если бы любил: взяв в ладони мое лицо, он мягко прижимается губами к губам и благоговейно замирает. Когда Келвин отходит, в свете ближайшей вывески его глаза кажутся почти такого же оттенка, что и волосы, – светло-ореховые, янтарные.

– Ты невероятна, – говорит он.

– Я вела себя как стерва.

– Нет, – отвечает Келвин и целует меня снова. – Я и в самом деле испугался, а ты… Нет, ты не такая.

***

К моменту, когда мы добираемся до бара, там уже полно народу. Мы с Келвином пробираемся мимо барной стойки в гавайском стиле к столику, где нас ждет Лулу.

– Ну наконец-то, мать вашу, – она встает и крепко обнимает обоих. Когда Лулу снова садится, ее стул немного отъезжает назад, но ей, судя по всему, плевать.

– Извини. Сегодня было много народу в очереди за автографами, – я кивком благодарю Келвина, когда он помогает мне снять пальто все еще немного подрагивающими руками. – А потом Келвина преследовали поклонницы.

– Ох уж эти селебрити! – восклицает Лулу и благодарит официантку, которая подошла с новым бокалом вина и чтобы забрать пустой. Мне хочется поподробнее рассказать Лулу о случившемся, но похоже, сейчас ее никто, кроме себя самой, не интересует.

Официантка поворачивается к нам.

– Что вам принести?

Я киваю в сторону бокала вина Лулу и сажусь за столик.

– Мне то же самое, а… – замолчав, я вопросительно смотрю на Келвина.

– Я буду молочный стаут [сорт пива – приме. перев.], – сняв угольно-черный шарф, Келвин неуверенно улыбается Лулу. – Ну привет!

– Ну привет, – повторяет она. – Боже, ты только взгляни на себя. До чего очарователен, – добавляет Лулу, но ее слова не похожи на комплимент; скорее наоборот.

– Давно ты здесь? – незаметно глянув на часы, спрашиваю я. Мы опоздали всего на двадцать минут, но Лулу успела выпить явно не один бокал.

– Уже какое-то время, – сделав глоток, отвечает она. – Сегодня было прослушивание, и меня перебили буквально после первой произнесенной фразы, заявив, что им достаточно.

Я провожу своей рукой по ее.

– Ох, Лулу, как жалко.

Насмешливо закатив глаза, она убирает руку и снова берет свой бокал.

– Поэтому я решила, что раз уж в моей жизни ничего годного не происходит, можно и напиться.

От моего внимания не укрывается ее тон. Лулу явно не в настроении. Снова. И после произошедшего с Келвином мне придется как следует поработать, чтобы правдоподобно изобразить сочувствие.

– Прости, милая, я не помню, чтобы ты говорила про прослушивание. Я могла бы тебе помочь с…

– Ничего подобного.

С ощущением, будто меня толкнули, я откидываюсь на спинку стула и вопросительно смотрю на Келвина. Я ее неправильно поняла? Он еле заметно пожимает плечами, давая понять, что так же сбит с толку.

Решаю поинтересоваться, какого черта она так себя ведет, но тут с нашими напитками к столику подходит официантка. Прежде чем та уходит, Лулу заказывает себе еще вина.

– И давай закажем перекусить, – предлагаю я. – Ты сегодня что-нибудь ела?

Лулу безучастно смотрит на меня поверх бокала.

– Это ты так не особенно тонко намекаешь, что я много выпила?

– Я так говорю, потому что на часах почти одиннадцать, и если ты поешь, настроение поднимется.

Многозначительно посмотрев на меню, Лулу заказывает на всех перчики шишито и петрушку-фри с чесноком, подчеркнув при этом, что официантка непременно должна оформить нам раздельный чек.

Келвин пододвигается ко мне поближе.

– И как, есть в планах новые прослушивания? – мягко спрашивает он.

– Ничего нового пока что не предвидится. Сегодняшнее было для рекламного ролика какого-то магазина электроники, но, судя по всему, авторам хотелось, чтобы я получше вжилась в роль и прочее бла-бла-бла, – говорит Лулу и опустошает бокал.

У нее явно сегодня был дерьмовый день. И я уже видела Лулу такой. Обычно садилась с ней рядом, обнимала и рассказывала, какая она замечательная. Сегодня же я словно смотрю на нее сквозь мутное стекло и совершенно не испытываю желания начать успокаивать. Лулу ведет себя по-мудацки – и замечательной ее назвать язык не повернется.

– А где Джин? – сделав глоток вина, интересуюсь я.

– Работает, наверное. Понятия не имею.

Мы с Келвином переглядываемся.

– Ну а у вас как дела? – спрашивает она. – Как спектакль? Хорошо?

– Если не считать недавнего безумного приключения, все отлично, – широко улыбаясь, отвечает Келвин. – Когда в зале гаснет свет, мне до сих пор трудно поверить, что теперь это моя реальность.

– А я обалдеваю каждый раз, когда вижу его на спектакле среди музыкантов, – сбивчиво добавляю я, и Келвин, засмеявшись, целует меня в щеку.