Текст книги "Соседи по квартире (ЛП)"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

С одной стороны, я могла бы просто спросить Келвина: «Будь честен со мной: как сильно ты сожалеешь о нашем сексе?». Хуже всего, если он ответит: «Немного», – что, конечно же, я пойму. После чего нам даже не пришлось бы делать попытки улучшить ситуацию – тем более что этому браку жить осталось не так много месяцев, – и мы просто двигались бы дальше.

С другой, для нас обоих будет лучше, если мы продолжим отшучиваться и обойдем любые серьезные разговоры стороной. Его желание разрядить обстановку навело меня на мысль, что…

– Хол-л-лэнд!

Я вздрагиваю, когда Келвин наклоняется ко мне.

– Ты жива?

Судя по веселому выражению его лица, я что-то пропустила.

– Прости. Что?

Келвин убирает волосы со лба и улыбается.

– Я спросил, будешь ли ты яичницу. А когда ты не ответила, решил, что будешь. Но потом поинтересовался, не хочешь ли бекон или чего-нибудь еще, покалорийней. Например, заказать бургеры с доставкой.

– Когда ты обо всем этом успел спросить?

– Пока ты молча рассуждала о чем-то, беззвучно шевеля губами и таращась на книжный шкаф.

– Я беззвучно шевелила губами, пока думала? – нахмурившись, спрашиваю я.

Келвин кивает.

– И о чем же я «говорила»?

Он кривовато улыбается.

– А я откуда знаю. Это ты мне скажи. Уверен, о чем-то про секс.

Не зная, что еще ответить, я выпаливаю:

– Давай закажем бургеры!

Похоже, такой ответ его устраивает, потому что, щелкнув пальцами, Келвин идет к кухонной стойке взять свой телефон.

Мне, конечно, хочется с ним поговорить, и не только чтобы успокоить свой воспаленный ум, который силится вспомнить детали вчерашнего вечера, но и потому что я не решила, как себя чувствовать относительно способности Келвина с легкостью отбросить в сторону тот факт, что мы пьяные занимались сексом.

– У тебя сегодня выступление, – говорю я. Словно он может забыть. Удивительно, но на этой неделе нет утренних спектаклей, потому что запланирован отъезд Луиса, в результате чего появились окна в расписании.

Глянув на часы на кухонной плите, Келвин отвечает:

– Роберт сказал, что мне нужно быть в пять.

На нем по-прежнему только одни трусы. Я слушаю, как по телефону Келвин заказывает нам ланч – бургеры и «Чипсы, ой, простите, картошку фри», – и рада возможности беспрепятственно на него попялиться. О боже, мы занимались сексом… Но тут внезапно оживает мой лежащий на журнальном столике телефон.

Это Джефф.

Мое сердце бьется чаще. Джефф звонит редко, предпочитая переписку. И раз он звонит… Вдруг что-то пошло не так с миграционными документами?..

– Алло?

– Привет, милая, – говорит Джефф. У него радостный голос. Это хорошо.

– Привет, Джеффи, как дела?

– У меня хорошие новости, – отвечает он, а потом смеется. – Наверное.

Время будто замедляет ход. Я почти знаю, что именно мой дядя сейчас скажет, но мне все равно нужно, чтобы он это произнес.

– Да?

– Назначена дата вашего собеседования.

Я смотрю на Келвина, который закочил с заказом и возвращается к дивану. Внутри странным образом сплелись удовольствие от лицезрения его в одном нижнем белье и беспокойство от сказанного Джеффом.

– Нам назначено собеседование, – шепотом говорю я Келвину.

Когда тот приподнимает брови, клянусь, мое воображение почти уверено, что его трусы в этот момент сползают еще ниже.

– Но есть и плохие новости, – добавляет Джефф, и у меня внутри все сжимается. – У Сэма появилось свободное место в графике и он постарался записать на него вас.

– Ага, хорошо, – медленно говорю я. – И когда же?

Келвин внимательно следит за моей реакцией.

– В понедельник в десять,  – покашляв, отвечает Джефф.

***

Через два часа нам нужно выходить, чтобы вовремя попасть в театр, поэтому поговорить удастся только завтра, но этого все равно недостаточно. Мы думали, что впереди не меньше двух недель для подготовки к этому собеседованию.

Интернет услужливо предложил нам варианты вопросов, а прежде чем повесить трубку, Джефф уверил, что Сэм Доэрти очень хороший, так что беспокоиться нам не о чем. Но… как же все устроить? Нам нужно врать в лицо хорошему человеку о нашем фиктивном браке? Я не хочу, чтобы меня за это арестовали! В тюрьме я не выживу и зачахну.

Лет сто я не готовилась к экзаменам или собеседованиям, а это обещает быть самым важным из всех, что я проходила со времен средней школы. По крайней мере, мы занимались сексом. Хотя бы по этому поводу врать не придется. Жаль только, я почти ничего не запомнила.

Отправив в рот огромный кусок бургера, Келвин выглядит расслабленным, как и всегда.

– Ты Холлэнд Лина Баккер, младшая из шестерых детей, – говорит он, промокнув губы салфеткой. – У тебя очень близкие отношения со своим дядей Джеффом – младшим братом твоей мамы и мужем моего босса, Роберта Окая. Твой день рождения пятнадцатого апреля. Еще это дата сдачи федеральных налогов в Штатах.

– Дополнительно подготовился, – замечаю я и даю ему «пять». – Ты Келвин Эйдан Маклафлин, родился в Ирландии, в Голуэе, что для американцев особенно интересно и необычно, поскольку они думают, будто кроме Дублина в этой стране других городов нет. Ты старший ребенок из четверых. Маму зовут Марина, и она домохозяйка. Папу – Патрик, он занимается производством медицинского оборудования.

Келвин довольно улыбается.

– Ты предпочитаешь греческую кухню.

Мне ужасно приятно, что он помнит – хотя однажды я сама сказала ему об этом, уплетая спанакопиту за обе щеки.

– А ты любишь… суши?

– Терпеть не могу суши, – качает головой Келвин и смеется.

– Ну ладно, – признаюсь я, – ляпнула наугад. Тогда китайскую кухню?

– Я люблю немецкую.

– А такое понятие вообще существует – немецкая кухня? – смеюсь я.

– Давай к более важным темам, миссис Маклафлин, – искоса глянув на меня, говорит Келвин.

– Давай. Ты играешь на гитаре с четырех лет, мистер Баккер, – я кидаю в рот картошку. – Познакомились мы с тобой в поезде метро – но только не забудь, что не пять недель назад, а полгода, – и ты пригласил меня поужинать.

Келвин закидывает ноги на столик.

– Наше первое свидание было в «Меркато», а когда пришли домой, мы занялись сексом.

– Вот как? – чуть не поперхнувшись кусочком бургера, переспрашиваю я.

– Ты что, не помнишь? – Келвин наклоняется и целует меня в щеку. – Мы оторваться друг от друга не могли.

– А, да-да, точно, – неловко смеюсь я, от чего хочется надавать себе по физиономии. – Ладно, конечно же, у нас было море секса. Мы же молодожены, поэтому да… мно-о-ого секса. Естественно.

Наступает тишина, словно Келвин пытается понять, какого черта происходит, вот только помочь ему я не в состоянии, потому что совершенно не контролирую свою речь. Мой мозг явно взял перерыв.

– Ну да, – медленно говорит он. – Море секса, – его полуулыбка становится широкой и веселой. – Как считаешь, на собеседовании нужно рассказать, какая ты развратница?

Не прожевав, я проглатываю большой кусок картошки, и на глазах выступают слезы.

– Что?

– А разве нет? – он облизывает губы и не спускает с меня глаз. – Или что ты любительница чего-нибудь порочного.

Что это такое сейчас происходит? Почувствовав слюну в уголке губ, я вытираю рот.

– Мне нравится, когда у тебя пропадает дар речи.

– Я… да… Понятия не имею, что сказать.

Перестав улыбаться, Келвин облизывает губы и немного наклоняется ко мне.

Я вздрагиваю, неловко кашляю и сминаю обертку от бургера.

– Давай дальше! Теперь ты играешь в оркестре спектакля «Его одержимость», – говорю я, – а раньше выступал с несколькими коллективами, включая ту кавер-группу, «Гуляка Спрингстин»…

– Пожалуйста, не рассказывай им об этом. Не хочу, чтобы у правительства оказался мой послужной список.

Я хихикаю.

– И ты любишь расхаживать по квартире полуголым.

– У тебя тут знойно, – хитро улыбнувшись, замечает он.

– Что, правда слишком жарко? – спрашиваю я, не в силах соревноваться с ним в словесном флирте.

Келвин пожимает плечами, а в его зеленоватых глаза пляшут искорки.

– Ты покраснела.

– Потому что ты меня смущаешь.

– Расхаживая полуголым?

– Вспомнив о сексе, которым мы занимались.

– О сексе, которым мы не занимались, – откровенно забавляясь, поправляет меня он. – То первое свидание выдуманное, как и последовавший за ним секс. Вот этой ночью мы на самом деле занимались сексом, но не довели дело до логичного конца. Наверное, потому, что оба волновались. Быть может, ты обнаружишь что-нибудь интересное для себя на этом диване.

Где-то в течение секунды или чуть дольше я думаю, что Келвин заигрывает. И предлагает заняться сексом, прежде чем настанет пора идти на работу. Сегодня он в ударе и еще более очаровательный, чем обычно.

Но спустя мгновение его улыбка становится натянутой, и Келвин бросает взгляд на свой телефон проверить время. Такую улыбку я у него никогда не видела. Или же я ошибаюсь?

Уютная атмосфера тут же улетучивается.

А Келвин в этом хорош, приходится признать. Глазом не моргнув согласился на мое предложение. На свадьбе так поцеловал, что у меня ноги подкосились, но попыток повторить больше не предпринимал. Ну, если не считать вчерашнее помутнение рассудка после пьянки. Но Келвин действительно отлично управляется с эмоциями и у него хорошо развита интуиция – именно это и делает его талантливым музыкантом.

А вот я… нет. Я никогда не умела играть в игры.

В понедельник у нас собеседование, и мы должны показать класс. Внутри меня живет уверенность, что своим притворством Келвин пытается сделать так, чтобы я расслабилась и выглядела более убедительно. Да, он очарователен, и да, великолепен. Но он жаждет иметь эту работу больше всего на свете. Мне на ум приходят его слова: «Все это время я мечтал именно об этом. После окончания Джульярда я очень даже рассчитывал на что-то подобное. Но потом один год сменился другим, два превратились в четыре, а я так сильно хотел играть на Бродвее, что просто взял и остался в стране».

Все это для него невероятно важно.

И тут до меня доходит.

Если флирт со мной или игра в симпатию – или даже секс – помогут получить то, о чем он мечтал, Келвин пойдет на это, не задумавшись ни на секунду.

глава двадцатая

«Надеюсь, ты не против, что мой брат дал мне твой номер?»

«Кстати, это Бригид».

Я недоуменно смотрю на экран телефона.

Бригид… Что еще за Бригид?

А! Сестра Келвина!

– Келвин?

Я выхожу из ванной и вижу Келвина на кухне. И могу только догадываться, что на нем все-таки надеты трусы, ведь оттуда, где стою – и в то время как нижняя половина его тела скрыта столом, – у меня складывается впечатление, будто он сидит ест хлопья в одном лишь обручальном кольце.

Помогите.

Увидев меня, Келвин предплечьем вытирает рот, и я чувствую, как вытаращились мои глаза. От этого движения более заметными стали мышцы рук, груди и живота…

Я вижу его полуголым каждый день – вот это жизнь, а! – но всякий раз это зрелище впечатляет.

– Поскольку ты есть не хочешь, я решил по-быстрому перекусить перед уходом, – говорит он, а потом показывает на телефон в моей руке и шепотом добавляет: – Ты с кем-то разговариваешь?

Неохотно оторвав взгляд от его торса, я говорю:

– А. Телефон. Ты случайно мой номер своей сестре не давал?

Келвин ставит тарелку в раковину и обходит стойку кругом. Теперь мне видно, что на нем надеты трусы, но сейчас моему взгляду предстают еще и его ноги. Даже не знаю, что было пережить проще. Он смущенно опускает взгляд.

– Бригид просила несколько раз, и поскольку она не знает, что это… – Келвин показывает на нас обоих, и я понимаю, о чем именно он хотел сказать: что это не по-настоящему, – я решил пойти навстречу. Надеюсь, ты не злишься. Она не большая любительница смс-переписки, поэтому устать от общения ты не сможешь.

– Да нет, все нормально. И ты прав, это покажется странным, если мы совсем не будем общаться.

Подойдя ко мне ближе, Келвин наклоняется ко мне, и тут у меня появляется ощущение, что его наготы слишком много. Я делаю шаг в сторону и разворачиваюсь в сторону коридора. С одной стороны, иметь возможность общаться с его сестрой приятно. Наши жизни начинают переплетаться; мы словно гравируем новые истории на наших судьбах.

С другой же, Келвина четыре года не было дома. Так что трудно понять, насколько сильно он вовлекся в наши отношения эмоционально, познакомив меня со своей сестрой.

– Не волнуйся, Бригид никогда не была навязчивой, – уверяет он. – Как и все Маклафлины.

Я смеюсь.

– Как и Баккеры. Кстати, мне теперь не нужно врать, что я общаюсь с твоими родными.

– Это точно, – с его губ соскальзывает улыбка, и вместо нее появляется другая – не отражающаяся в глазах. Я стала замечать подобные мелочи. – И кстати, не пора ли нам выходить?

***

Запрокинув головы и глядя вверх, мы с Келвином стоим у правительственного здания.

– У меня сейчас то же чувство, что и в детстве, когда говорили: «Вот погоди, скоро придет отец!».

Я согласно киваю и мысленно благодарю себя, что решила не завтракать. Иначе прямо сейчас мне стало бы плохо.

Келвин поворачивается ко мне, и от его румянца я начинаю паниковать. Он совершенно не волновался на прослушивании и превосходно держал себя в руках на нашей свадьбе. Поэтому от того, что Келвин нервничает, мне становится совсем дурно.

– Прежде чем войдем туда, – говорит он, – давай удостоверимся, что у нас с собой есть все необходимое.

Откровенно говоря, мы с ним проверили и перепроверили все десяток раз, но мне радостно знать, что потребность Келвина прийти во всеоружии почти такая же навязчивая, как и моя.

Свернув с главной дорожки, мы идем по боковой, обсаженной деревьями с обеих сторон. Весной тут все будет цвести, а над головой сомкнутся зеленые ветви. Сейчас же деревья похожи на скелеты на фоне серого неба.

Келвин идет ссутулившись от ветра, а я осторожно, чтобы не поскользнуться на льду, достаю папку с документами.

– Все нужные копии мы уже отправили, – листая бумаги, говорю я. – А фотографии, совместные счета, копии твоих заявлений… – киваю я, – все на месте.

Келвин кивает в ответ и, прищурившись, смотрит на здание.

– То есть мы готовы?

– Нет.

По крайней мере, его это смешит.

– Что еще мы можем успеть перепроверить в ближайшие… – Келвин берет мою руку и приподнимает край рукава пальто, чтобы взглянуть на часы, – четыре минуты?

Такой пусть и незначительный жест – он знает, что я ношу часы – меня немного успокаивает.

– Думаю, у нас все хорошо.

Я до сих пор мало знаю о его семье, детстве и том, как складывалась его жизнь в Штатах, но надеюсь, это будет встречено с пониманием… ведь мы познакомились якобы всего полгода назад.

Поцеловав меня в лоб – у меня сразу же сердце подпрыгнуло в горло, – Келвин глубоко вздыхает и, отойдя на шаг, берет меня за руку. На его щеках вспыхивает румянец, а когда он поднимает голову, я замечаю, что и на шее тоже. Келвин мягко увлекает меня за руку в сторону входа.

– Тогда давай не будем тянуть.

***

Едва мы заходим в здание, до нас окончательно доходит вся серьезность происходящего. Атмосфера внутри строгая – словно здесь вряд ли можно кого-нибудь очаровать, чтобы добиться своего. У дверей нас встречают рамки металлодетектеров и суровые охранники, наблюдающие, как мы со вздохом достаем свои пропуска.

Молча снимаем пальто, шарфы и сумки, кладем их в серые ящики и ставим на конвейерную ленту. Келвин пропускает меня вперед. Когда мы проходим сканер и идем к лифтам, мое сердце стучит отбойным молотком, а лежащая в моей руке ладонь Келвина ощущается вспотевшей. Свободной рукой он нажимает на кнопку нужного нам этажа.

Я проклинаю на чем свет стоит жесткую колодку своих Мэри Джейнс и бешусь от того, как стучат каблуки по гладкому плиточному полу. Попытавшись идти с Келвином в ногу, в итоге я изображаю что-то вроде нелепого шаркающего танца.

– С тобой не соскучишься, – с сарказмом замечает Келвин.

Издав полустон-полусмешок, я стараюсь идти нормально.

– В таких условиях сохранять спокойствие мне не удается.

– Да ну! – притворно удивившись, восклицает он.

Я пихаю его в бок.

– Хорошо, хоть в туалет не хочется. В детстве мама говорила, что знала, где находятся все туалеты в Де-Мойне. Малейшее беспокойство – и у меня мокрые штаны.

– А я постоянно сосал большой палец, – стараясь не рассмеяться в полный голос, говорит Келвин.

– Так делают почти все дети.

– Но только не когда им уже четыре. Боже, что только мама не перепробовала, лишь бы я перестал. Надевала носки на руки, подкупала чем-нибудь вкусным, даже наносила на ногти эту прозрачную штуку, которая на вкус просто гадость, – поморщившись, рассказывает он. – А когда мы приехали навестить моего дядю, он разрешил мне побренчать на своей старой гитаре, едва я в очередной раз отправил палец в рот. И все. Помогло.

Когда мы оказываемся у нужного кабинета, я убираю этот рассказ в мысленную папку.

По вполне понятным причинам, кабинет радужных надежд не внушает, в отличие от бюро регистрации браков. Здесь серый ковролин и непримечательные металлические стулья. И в приемной уже ждут несколько других пар. Судя по всему, кто-то привел с собой адвоката. Джефф убедил нас этого не делать, сказав, что в таком случае сотрудник миграционной службы будет настроен по отношению к нам подозрительно, чего мы совершенно точно не хотим. Надеюсь, мой дядя прав.

Проходит не меньше двадцати минут. Мы с Келвином продолжаем расспрашивать друг друга, стараясь, чтобы со стороны это было похоже на флирт, а не зубрежку перед экзаменом в последнюю минуту. Мы так увлеклись, что подпрыгнули, услышав свои имена. Воображение рисует мультяшных персонажей, истекающих потом и с надписью «Лжецы» над головами. Когда встаем, Келвин берет меня за руку, и вот нас уже приветствует улыбчивый мужчина с высоким лбом – это и есть тот самый Сэм Доэрти.

Войдя в свой кабинет, офицер Доэрти садится на стул, который поскрипывает при любом движении.

– Итак. Пожалуйста, повторяйте за мной: «Клянусь, что собираюсь говорить правду, только правду и ничего кроме правды. И да поможет мне Бог».

После того как мы хором тихо повторяем эти слова, я вытираю об коленку свою вспотевшую ладонь.

Глядя в лежащий перед ним документ, Доэрти начинает.

– Келвин, передайте мне, пожалуйста, паспорт и водительское удостоверение, если оно есть. И, Холлэнд, мне нужны документы, подтверждающие ваше гражданство.

Мы кладем на стол принесенные с собой документы, и несмотря на то, что знаем содержимое папки как свои пять пальцев, нам требуется комично большое количество времени, чтобы достать нужное. Наши с Келвином руки заметно дрожат.

– Спасибо, – говорит Сэм. – И спасибо, что сделали копии. Это очень хорошо.

Я понимаю, что Сэм старается быть милым, но мое сердце все равно колотится где-то в горле. Впрочем, когда перевожу взгляд на Келвина, замечаю, что он стал совершенно спокойным. Расслабленно сидит на стуле, скрестив ноги и положив руки на колени. Сделав глубокий вдох, я надеюсь, что его спокойствие передастся и мне.

– Когда вы въехали в страну?

Келвин честно отвечает, что восемь лет назад, а я не могу не заметить, как еле заметно дрогнули брови Доэрти, когда он записывал себе эту информацию. Зажимаю ладони между коленей, чтобы не наклониться вперед и не начать объяснять, какой Келвин блестящий музыкант и как он не переставал ждать своего шанса, который долгое время все никак не появлялся, а между тем прошло четыре года, пока он жил тут незаконно. И как он был напуган, что его мечта так никогда и не воплотится.

Келвин смотрит на меня, приподняв бровь, словно понимает, что я на грани выложить все это миграционному офицеру, но когда подмигивает, это снимает все мое напряжение. И тогда на меня накатывает ледяная паника.

Но я переключаю свое внимание на их разговор. «В какой школе вы учились? Какие предметы посещали? Когда родились? Где? Чем зарабатываете на жизнь?»

Келвин кивает – к последнему вопросу он подготовился. Хотя Конституция США Первой поправкой защищает свободу самовыражения, нам пришлось согласиться с Джеффом, что рассказ про игру на улице может навредить репутации Келвина как музыканта с классическим образованием.

– Я играл в составе нескольких групп, – говорит Келвин, – и выступал на разных площадках.

– Например? – не поднимая головы, интересуется Доэрти.

– В клубе «Дыра», – отвечает Келвин и подмигивает мне. – В Бауэри. В кафе «Wha?». В «Arlene’s Grocery». Да много где.

Офицер Доэрти поворачивается ко мне и улыбается.

– Это ваш первый брак?

– Да, сэр.

– И свидетельство о браке у вас с собой?

Пока я снова нервно копаюсь документах, Келвин подается вперед и показывает на нужный.

– Вот он, mo croi [в переводе с ирландского «сердце мое» – прим. перев].

С трудом сумев пробормотать слова благодарности, я протягиваю бумагу Доэрти.

– Холлэнд, ваши родители присутствовали на церемонии?

– Мои родители… нет, – отвечаю я. – Они не любят летать, а все случилось так быстро, – я стараюсь взять под контроль нарастающую панику. – Так что были только мы вдвоем и близкие друзья.

– И никого из родственников?

Я ощущаю собственное еле заметное расстройство.

– Нет.

Офицер Доэрти что-то записывает и кивает. Полагаю, этой информацией он уже владел.

– А что насчет ваших родителей, мистер Маклафлин?

– Их тоже не было, сэр, – чуть поерзав на стуле, отвечает Келвин.

Доэрти делает паузу, чтобы осмыслить услышанное, а потом продолжает писать.

У меня возникает желание пояснить и защитить Келвина.

– У младшей сестры Келвина ДЦП. На медицинские расходы уходит немало денег, поэтому его родные не смогли себе позволить прилететь в Нью-Йорк. Мы надеемся, что приедем к ним летом и отпразднуем.

Глянув сначала в мою сторону, Доэрти с сочувствием смотрит на Келвина.

– Мне очень жаль, мистер Маклафлин. Но зато я слышал, Ирландия летом просто прекрасна.

Келвин берет меня за руку и мягко сжимает.

Доэрти озвучивает новую партию вопросов, и на этот раз под прицелом оказываются моральные качества Келвина. Тот блестяще справляется. Едва я начинаю расслабляться и думать, какого черта я вообще переживала, как офицер Доэрти, немного покашляв, закрывает блокнот и смотрит на нас.

– Итак, Келвин и Холлэнд, мы переходим к заключительной части собеседования, когда нам нужно подтвердить подлинность этого брака – уверен, об этом вы уже в курсе.

Слышите звук, да? Это мое сердце падает куда-то вниз, будто кирпич, сброшенный с крыши.

– Только представьте себе: есть пары, которые не влюблены друг в друга, – когда Доэрти откидывается на спинку стула, тот издает неприятный скрип. – И они приходят сюда, чтобы мошенническим образом получить грин-карту, – он говорит это так, словно подобный подход – самое абсурдное из всего, что ему когда-либо доводилось слышать. Мы с Келвином переглядываемся, стараясь выглядеть удивленными.

– И моя работа – выяснить, не так ли это. Выявить подозрительные моменты. Должен напомнить вам, что вы находитесь под присягой и что наказанием за лжесвидетельство служит срок пять лет в федеральной тюрьме и/или штраф в размере 250000 долларов.

Я тревожно сглатываю. Потом еще раз. Перед глазами встает образ меня, одетой в оранжевый комбинезон, и я изо всех сил сдерживаю истерический смех.

– Я задам вам несколько вопросов, чтобы оценить, способны ли вы доказать подлинность вашего брака. Для начала, есть ли у вас документы, его подтверждающие?

– Свидетельство о браке, – говорю я и вытаскиваю его из папки. – Договор аренды, – кладу его перед Доэрти вместе с еще несколькими бумагами. – А вот копии счетов за коммунальные платежи и наш совместный счет.

– То есть у вас уже совместные счета есть?

– Да, мы уже успели заняться кое-чем совместно. Э-э-э, я имею в виду открытие счетов, – добавляю я и густо краснею.

Келвин поднимает руку, чтобы спрятать улыбку.

– Хотелось бы на это надеяться, – тоже с улыбкой замечает Доэрти и снова переключается на свой список. – Келвин, где училась Холлэнд?

– В Йеле, а потом в Колумбийском, – отвечает Келвин. – Диплом она защищала по английскому языку, а магистерскую по писательскому мастерству.

– Писательское мастерство! Ух ты, – Доэрти с удивлением поднимает голову.

– Да, сэр.

– Скажите, Холлэнд, где вы с Келвином познакомились?

– Мы познакомились… – словно в замедленной съемке, шестеренки в моем мозгу останавливаются и замирают, – в метро, – согласно нашему плану, я должна была ответить, что мы ехали в одном вагоне, и помалкивать про то, как Келвин зарабатывал на жизнь, играя на станции, чтобы он мог рассказывать только о кавер-группах и концертах.

Господи боже, мой рассказ вообще не должен был привлекать лишнее внимание.

Поэтому я не имею ни малейшего понятия, с чего это вдруг у меня вырвались следующие слова:

– До этого я наблюдала, как он играет.

От такого провала – когда тщательно продуманная история летит в тартарары, – я мысленно кричу.

– Вы имеете в виду клубы? – приподняв брови, уточняет Доэрти.

Исправь ситуацию, Холлэнд. Скажи «да».

– Нет, – вот же че-е-ерт. – На станции «50-я улица».

– Я играл там пару раз в неделю, – с легкостью приходит мне на помощь Келвин. – Больше для удовольствия, нежели ради денег.

Доэрти кивает и что-то пишет в блокноте.

– Время от времени я слышала его музыку, когда проходила мимо, а однажды решила остановиться и посмотреть, – говорю я и сглатываю, параллельно задаваясь вопросом, сейчас у меня случится нервный срыв или чуть позже. Но мне явно не везет, и приходится продолжать: – Просто не смогла отвести от него взгляд и… Иногда я ездила на метро, даже когда в том не было нужны, лишь бы послушать, как играет Келвин.

Боясь встретиться с ним взглядом, я смотрю прямо перед собой – туда, где от лысой головы офицера Доэрти отражается свет люминесцентных ламп.

– Я слышал немало разных историй, но такой еще ни разу, – говорит тот. – Это очень романтично. И сколько прошло времени, прежде чем вы с ним заговорили?

Ради всего святого, Холлэнд, замолчи уже.

– Полгода.

Ко мне медленно поворачивается Келвин.

Бли-и-и-ин…

– Боже мой, вот это да, настоящая любовь! – восклицает Доэрти и снова пишет в своем блокноте, а я чувствую, что страшно вспотела. – Келвин, а на что первое вы обратили внимание в Холлэнд?

– На ее глаза, – как ни в чем не бывало отвечает Келвин, несмотря на то, что наша история претерпела серьезные изменения. – Когда Холлэнд заговорила со мной в первый раз, мы пообщались совсем немного, но я сразу же запомнил ее глаза. Они гипнотизируют.

Он обратил внимание на мои глаза? Они гипнотизируют? Келвин действительно помнит, что я заговорила с ним в ночь атаки того «зомби», или же просто подыгрывает? Но насладиться моментом я не успеваю, потому что офицер переводит взгляд на меня и уточняет:

– Холлэнд, а вы помните, что именно сказали?

Я снова чувствую себя ужасно неловко.

– Кажется, пробормотала что-то про его музыку.

Келвин кивает.

– Она сказала «Я обожаю вашу музыку», а потом… немного спотыкаясь, ушла.

Я смотрю на него и смеюсь. И чувствую ликование: он помнит.

– Мы в Бруклине напились с Лулу, – говорю я ему.

– Это я уже успел выяснить, mo stóirín.

Глядя в свои бумаги, Доэрти усмехается.

– Истории любви стары как мир.

***

К лифту мы идем молча, пока по коридору раздаются звуки наших шагов.

Кажется, мы справились.

Кажется, мы справились!

Мне страшно стыдно, что я призналась, как, по сути, преследовала Келвина, но его вроде бы это совершенно не беспокоит.

Ну и ладно тогда. Какая разница? Главное, мы справились.

Открываются двери лифта, и мы входим внутрь; слава богу, в нем больше никого нет. По-прежнему ошеломленная, я прислоняюсь спиной к стене.

– Вот же блин, – проведя рукой по волосам, говорит Келвин. – Это было круто.

Мой рот открывается сам собой. Тело пока не успокоилось и все еще находится в состоянии повышенной готовности ко всем опасностям мира.

– О боже.

– Я чуть не спятил, когда ты забыла, как мы с тобой познакомились, – говорит Келвин, – но потом все же придумала просто блестящую историю, будто бы наблюдала за мной несколько месяцев подряд.

Черт возьми.

– Я…

– Мысль, что ты якобы приходила каждый день на станцию, чтобы послушать, как я играю, – покачав головой, продолжает Келвин, – чистое безумие. Но он проглотил ее, словно вкусный кусок торта.

– Ага, как торт, – бормочу я.

Разонравилась бы я Келвину, узнай он, что это правда? Что я действительно наблюдала за ним все эти месяцы. Что хотела его, мучительно хранила молчание и проделала слишком много поездок на метро, чтобы запомнить их количество.

Келвин подходит ближе и нависает надо мной.

– Знаешь, что сейчас будет?

Когда он находится так близко, мне хочется поведать ему обо всех нелепых вопросах, что в течение полугода возникали в моей голове: какого цвета окажутся его глаза, как будет звучать его голос и как выглядит его улыбка. Когда Келвин стоит так близко, моя память крутит мне видеозапись, на которой он голый и в моей кровати. Запах его кожи и находящееся на таком небольшом расстоянии от моего лицо вызывают воспоминания о прикосновениях, ласках и о том, как он двигался – на мне и во мне.

– Что? – спрашиваю я, чувствуя себя завороженной.

Келвин сначала прикусывает нижнюю губу, а потом расплывается в довольной улыбке.

– Мы это отпразднуем.

глава двадцать первая

По плану у нас был праздничный обед, но Келвину зачем-то понадобилось сначала зайти домой. Утром я была слишком дерганой, чтобы подумать о еде, сейчас же слишком взволнована. Мы оба ведем себя как придурки: несемся от метро домой, по дороге то и дело толкаемся, взбегаем вверх по лестнице и не перестаем широко улыбаться. С внезапной ясностью я понимаю, как много удовольствия мне приносит общение с Келвином.

За время, которое прошло с нашей свадьбы, я успела обнаружить, что мне нравится не только его лицо и тело. Я обожаю просто находиться рядом с ним. Нам обоим весело, потому что веселый он сам, и от этой мысли становится немного больно, поскольку не понятно, куда нас все это приведет.

Да, похоже на то, что Келвину действительно нравится быть со мной, но особого выбора у него все равно нет – он из тех людей, кто привык делать все возможное при любых обстоятельствах.

Пока я ищу в сумке ключи, Келвин наклоняется ко мне, тяжело дыша после бега, и прижимается подбородком к моему виску.

– Ты голодная? – спрашивает он.

Помотав головой, я вставляю ключ в замочную скважину.

– Я слишком взволнована, чтобы есть.

Его близость – прижатая к моей спине грудь и теплое дыхание на моей шее – начисто уничтожила желание перекусить.

– Ты сегодня была хороша, – говорит Келвин и целует меня в макушку. Последнее слово произнесено с тихим рыком, от чего складывается ощущение, будто он кончиками пальцев сейчас провел мне по спине. И я тут же вспоминаю слова, которые Келвин сказал тогда:

«Я чувствую, какая ты горячая. Это от выпивки или из-за меня?».

Мне не хочется превратно понимать происходящее, поскольку ужасно будет предположить, что я нравлюсь Келвину, если на самом деле он мне просто благодарен, хорошо воспитан и все еще находится на адреналиновой волне. Но мой пульс ускоряется, а внизу живота ноет все больше и больше.