Текст книги "Соседи по квартире (ЛП)"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

В горле пробкой застревают рвущиеся наружу эмоции, когда я вижу выражение его лица и насколько он отрешен, играя посреди суматохи метро. Я подавляю их, вспомнив, как он оставил меня в машине скорой одну, кричащую как полоумная.

Но как только я прохожу мимо него, он поднимает голову. От зрительного контакта мое сердце подпрыгивает, и я морщусь: весь мой праведный гнев улетучился. Глянув на мой гипс, Келвин возвращает свое внимание к струнам гитары. И по его щекам разливается румянец, который не может скрыть даже щетина.

Его реакция меня подбадривает. Но едва я собираюсь что-нибудь сказать, как всего в десятке метров от нас раздается пронзительный звук: к платформе подъехал поезд E, и меня тут же уносит волной вышедших пассажиров. Запыхавшись, я оборачиваюсь и вижу, как Келвин убирает гитару в футляр и бегом поднимается по лестнице.

Я нехотя продвигаюсь вглубь станции, примкнув к толпе. Примечательно, что Келвин поднял голову. Обычно он этого не делал. Как будто ждал моего появления.

Теперь к станции подъезжает поезд C, и народ на несколько шагов подходит ближе к краю платформы, готовый сражаться за места внутри.

Вот так начинаются мои ежедневные и никому не нужные будни.

***

Роберт встречает меня у входа в театр «Левин-Глэдстоун». Точнее, он ждет кофе, которое я приношу ему каждую неделю со среды по воскресенье. Когда протягиваю ему стаканчик, замечаю написанный на нем логотип, и уверена, Роберт тоже. «Мэдмен эспрессо» находится в десяти кварталах отсюда. Но если Роберт и понимает, что каждое утро я езжу в кафе, которое явно не по пути сюда, лишь чтобы увидеть Келвина, то виду не подает.

Хотя ему давно стоило бы. Хороший пинок под зад мне никогда не помешает.

Красный шарф Роберта развевается на ветру, и это выглядит, будто кто-то неистово размахивает флагом на фоне серой стальной панорамы 47-й улицы. Я молча улыбаюсь ему, не мешая насладиться долгожданными глотками кофе.

В последнее время у него на работе много стресса: за прошедшие девять месяцев показы «Его одержимости» прошли в бешеном темпе, а билеты на спектакли проданы сильно наперед. Вот только контракт нашего ведущего актера Луиса Геновы был подписан всего на десять месяцев, а значит, он истекает уже через месяц. Его место займет легендарный Рамон Мартин, чей внушительный успех в Голливуде оказывает на Роберта еще более внушительное давление, поскольку ему нужно убедиться, что оркестр поднимет Рамона на небывалую бродвейскую высоту. Так что если Роберту сейчас хочется нарезать круги вокруг театра, пить кофе и прокрастинировать, я готова помочь. Мне не хочется заставлять его идти внутрь здания раньше, чем он сам к тому будет готов.

Он отпивает кофе и внимательно смотрит на меня.

– Как сегодня спалось?

– Болеутоляющие и усталость сделали свое дело: я спала как убитая.

Роберт кивает, а потом прищуривается:

– А как прошло утро?

Он к чему-то клонит. Я подозрительно кошусь на него.

– Нормально.

– И после случившегося в понедельник, – говорит он и подносит стаканчик к губам, – ты все равно пошла на станцию, чтобы увидеть его?

Черт. Надо было сразу догадаться, что он меня раскусит.

А заставлю-ка я его уже войти. Открываю тяжелую дверь бокового входа и невинно хлопаю ресницами.

– Понятия не имею, о чем ты.

Роберт входит вслед за мной в темную прохладу театра. Несмотря на звуки идущей работы за кулисами и на сцене, сейчас здесь все равно тихо – по сравнению с наэлектризованной атмосферой спектаклей.

– Ты каждый рабочий день ходишь за кофе в «Мэдмен».

– Мне нравится их кофе.

– Я, конечно, рад, что ты каждое утро снабжаешь меня кофеином, но у нас обоих дома есть отличные кофеварки. А ты ежедневно едешь на метро десять кварталов туда и столько же обратно ради этого пижонского эспрессо. Думаешь, я не понимаю, чем ты на самом деле занимаешься?

Я со стоном поворачиваюсь и иду к лестнице, ведущей на второй этаж, где расположены кабинеты.

– Знаю. Я не в себе.

Придерживая для меня дверь, ведущую на лестничную клетку, Роберт недоверчиво смотрит на меня.

– Он дал понять фельдшерам, что ты хотела покончить жизнь самоубийством, и после этого продолжает тебе нравиться?

– В свое оправдание хочу заметить, что сегодня я отправилась туда разобраться с ним.

– Ну и как?

Я издаю стон, сделав глоток кофе.

– Я ничего ему не сказала.

– Мне прекрасно известно, каково это – кем-то увлечься, – говорит Роберт. – Но неужели ты решила включить его в свой распорядок дня?

Поднимаясь по лестнице рядом с ним, я толкаю его локтем здоровой руки.

– Ага, сказал человек, переехавший из Филадельфии в Де-Мойн, потому что влюбился в официанта, подавшего ему рибай.

– Справедливое замечание.

– Кстати, если ты не одобряешь мой выбор, то покажи мне кого-нибудь получше, – раскинув руки, я смотрю по сторонам. – Манхэттен, а уж тем более музыкальный театр просто идеален для одинокой женщины. Келвин был безопасным и милым развлечением. И я не планировала умирать у него на глазах. Как и заговаривать с ним.

Когда мы поднимаемся на этаж, Роберт идет за мной в свой кабинет. Это крохотное помещение по соседству с четырьмя такими же, в котором царит вечный беспорядок: повсюду валяются ноты и фотографии, а все стены залеплены заметками на стикерах. Мне кажется, компьютер Роберта на целое поколение старше письменного стола, который шесть лет назад я забрала в колледж.

Роберт кликает по паре клавиш, и экран оживает.

– Эван из струнных, кажется, поглядывает на тебя.

Я мысленно перебираю струнную группу. На ум приходит только первая скрипка, Сет. Но он не по девушкам. И даже если бы это было не так, Роберт позволил бы мне встречаться с ним разве что через собственный труп: несмотря на свою незаменимость в спектакле, Сет умеет закатывать истерики и раздувать грандиозные скандалы. Судя по моим наблюдениям, он единственный, на кого Роберт может злиться по-настоящему.

– Это который?

Покрутив пальцем над своими короткими волосами, он говорит:

– С длинными волосами. Альт.

А. Теперь понимаю, кого он имеет в виду. Эван сексуальный и типажа а-ля Тарзан, но… в целом он все же чересчур дикарь.

– Ладно, мой милый Боберт, – подняв руки, говорю я. – Но эти ногти на его смычковой руке…

– Ты о чем? – смеется Роберт.

– Ты что, не замечаешь? Он цепляет ими струны как акула зубами, – я пожимаю плечами. – Или как будто какой-то странный хищник. Не понимаю, как ты мог это упустить.

– Хищник? В среду ты слопала бараньи ребрышки, помнишь? Страшное зрелище.

Он прав. Я именно что набросилась на них.

– Я умею делать потрясающие ребрышки. Чего ты от меня хотел?

От приоткрытой двери доносится насмешливый стон моего босса.

– Какого черта вы тут вообще обсуждаете?

С широкой улыбкой я отвечаю:

– Баранину, – в то время как одновременно со мной Роберт говорит: – Человеческие когти, – и немного нахмуренное лицо Брайана становится мрачнее тучи.

Стараясь не практиковать семейственность на работе, я подчиняюсь не дяде Роберту, а помощнику режиссера Брайану, весьма талантливому, но при этом знатному придурку, который, я в этом уверена, коллекционирует дома вещи как заправский плюшкин и хранит все до единого экземпляра журнала National Geographic. Или пришпиленных к пыльной доске бабочек.

– Старые добрые семейные связи, – повернувшись уйти, Брайан кричит мне через плечо: – Холлэнд! Собрание работников сцены. Прямо сейчас.

Состроив гримасу Роберту, я иду вслед за Брайаном вниз на сцену, где нас ждет еженедельное собрание.

***

Команда рабочих состоит из двадцати человек. Брайан контролирует каждую мелочь: планирование мизансцен, своевременный выход актеров на сцену, реквизит, – и обеспечивает поддержку работе Роберта. Тем самым приписывая себе лихорадочный успех «Его одержимости». Но настоящие герои остаются за кулисами и подчиняются его грубым командам. Брайан ласково называет их своими миньонами.

Не поймите меня неправильно – Брайан очень талантлив в своем деле; спектакли проходят без сбоев, декорации захватывают дух и отдельно отмечаются почти в каждом восторженном отзыве на постановку. Актеры появляются на сцене вовремя, а свет просто идеален. Вот только в Брайане могущественный демон соседствует со свирепствующей мелочностью. Наглядный тому пример – только что пришедшее мне сообщение:

«Я смотрю, ты неработоспособна, поэтому не совсем понимаю, как собираешься справлятся с рабочей нагрузкой на этой неделе».

Тенденция Брайана путать в словах «-тся» и «-ться» заставляет меня нервно чесаться. И он пишет мне – находясь при этом от меня всего в трех метрах – не только для того, чтобы избежать прямой стычки (в которых он кошмарен), но и с целью дать понять говорящему сейчас работнику сцены, насколько неважно все, что тот сейчас рассказывает.

Быть может, Брайан и мудак, но, к сожалению, он прав. Я с трудом держу телефон своей правой рукой, выглядывающей из слинга. И понятия не имею, получится ли у меня справиться с камерой. На это уходит какое-то время, но я приспосабливаюсь писать левой рукой:

«Если не считать работу у входа, чем еще я могу помочь в ближайшие две недели?»

Мне невероятно мучительно отправлять ему такой вопрос, когда я в уязвимом положении. Несмотря на то, что моя маленькая зарплата архивиста сформирована из прибыли практически каждого отдела, Брайан чувствует себя вправе регулярно взаимодействовать со мной. Но я и так знаю, что эта работа – подарок. Мне совсем не нужны его радостные напоминания об этом всякий раз, когда мы общаемся.

В то время как выступающий рассказывает об обновлении механических декораций с изображением леса, Брайан не слушает и с презрительной усмешкой пишет ответ:

«Похоже, помощь скорее понадобиться твоему дяде, чем не мне».

Пока я пытаюсь понять написанное, ровно в этот момент из оркестровой ямы раздается грохот музыкальных тарелок.

Все собравшиеся на сцене вскакивают со своих мест и нашему взгляду предстает следующая картина: ранее упомянутый скрипач Сет проносится мимо ударных инструментов, задев при этом плечом Роберта, и стремительным шагом идет по центральному проходу между рядами.

Мой взгляд падает на стул Сета; там он оставил свою скрипку. Не могу перестать таращиться на нее – от Роберта я знаю, что скрипка Сета стоит больше сорока тысяч долларов, а он просто взял и бросил ее тут, после чего в ярости ушел.

Лиза Стерн, вторая скрипка, наклоняется и осторожно берет инструмент в руки. Уверена, что она вернет ему скрипку; кажется, Сет в этом тоже не сомневается. Вот же мудак.

Он постоянно закатывает истерики, но на этот раз тишина, окутавшая театр после его выходки, кажется очень серьезной.

Мое сердце в ужасе замирает.

У Сета три большие дуэтные партии с ведущим актером, и это важнейшая часть мюзикла. Скрипка Сета не просто часть всего ансамбля; пусть он и не появляется на сцене, но при этом остается одним из исполнителей основного состава и представлен на всех рекламных материалах и в главных СМИ. Без его соло невозможен ни один наш спектакль.

Должно быть, случилось что-то важное, потому что голос Роберта проносится через весь театр:

– Позволь мне внести ясность, Сет. Ты знаешь, что означает твой сегодняшний уход: через месяц к нам подключается Рамон, но ты к нему не присоединишься.

– Да пошел ты, Боб, – Сет резко надевает куртку и, не обернувшись, кричит: – С меня хватит!

глава четвертая

Во время титров третьего подряд эпизода «Дневников вампира» жужжит мой новый телефон. Как правило, подростковыми сериалами я не увлекаюсь, но Роберт возмутился, увидев, как я неловко складываю футболки с изображением Луиса Геновы, и отправил меня домой сразу после дневного спектакля, усилив тем самым мое и без того разрастающееся чувство вины. Я не могу заниматься йогой, не могу писать, а из-за приема обезболивающих не могу пойти выпить. Даже сосредоточиться на чтении трудно, чтобы не начать при этом размышлять, что же теперь будет делать Роберт без возглавляющего оркестр Сета.

Телефон вибрирует снова, поэтому я иду на кухню, где заряжается рядом с ноутбуком, к которому я не прикасалась несколько недель. Почти уверена: звонит мой брат Дэвис, желая убедиться, что я не рискую ходить по улицам Манхэттена, не имея возможности защитить себя с одной здоровой рукой. Так что я приятно удивилась, увидев на экране улыбающееся лицо Лулу.

– Привет, – открыв холодильник и изучая содержимое, говорю я.

– Как поживает мой маленький инвалид? – судя по звону столовых приборов за заднем плане, Лулу сейчас в Blue Hill – ресторане, где она (как и множество других актрис) подрабатывает официанткой в ожидании главной роли всей своей жизни.

Прижав телефон плечом, я здоровой рукой достаю из холодильника контейнер и ставлю его на стол.

– Я дома. Роберт сказал, что я выгляжу трехногим щенком на выставке собак, и отправил меня на несколько дней домой.

– Да он просто монстр, – со смехом говорит она.

– А ты на работе?

– Ага. Но вообще-то… подожди, – судя по звуку, она зажимает рукой микрофон, а спустя несколько секунд говорит снова, уже без фонового шума. – Сегодня у меня была ранняя смена, так что я уже ухожу.

– То есть сегодня ты свободна? – я останавливаюсь у микроволновки с тарелкой холодной лазаньи, как вдруг мне в голову приходит отличная идея: – Приезжай ко мне, я приготовлю ужин. Лишь воспользуюсь одной из твоих рук.

– Как насчет идеи получше? У меня есть два билета на выступление той дурацкой группы, а Джин пойти не может. Давай со мной!

Я уже в курсе этой истории: Лулу раздобыла приглашение на Групоне и не смогла отказаться, потому что пойти на концерт казалось отличной идеей. В большинстве случаев я люблю ее спонтанность и одержимость всякими приключениями. Но сегодня холодно, да и вообще – придется вылезти из пижамы и надеть одежду, с которой справиться мне будет трудно.

– Сегодня без меня, Лу, – я ставлю тарелку в микроволновку, а подруга начинает скулить.

Звук настолько жалобный, что моя решимость дает трещину, и мне даже не надо ничего говорить – Лу уже все знает заранее.

– Ну давай, Холлэнд! Группа называется «Гуляка Спрингстин» [отсылка к Брюсу Спрингстину – прим. перев.], представляешь!

Я издаю стон.

– Не заставляй меня в одиночестве ехать в Джерси.

– Кавер-группа, да еще и в Джерси? – переспрашиваю я. – Мало похоже на плюс.

– Значит, ты предпочитаешь сидеть дома в пижаме и есть еду из микроволновки, вместо того чтобы провести вечер со мной?

Я фыркаю.

– Кажется, ты немного переоцениваешь последний вариант.

Она снова скулит, и я сдаюсь.

***

Лулу невероятно завысила цену. Эта «Дыра» в Нью-Джерси Холл… бар? Это самое лестное слово из тех, которые можно употребить по отношению к такому заведению.

Выход из метро находится прямо напротив малоприметного кирпичного здания, куда Лулу направляется танцующей походкой. Район и жилой, и деловой одновременно, но не меньше половины зданий вокруг выглядит пустующей. Напротив бара расположен корейский ресторан с занавешенными окнами и криво висящей вывеской рядом с дверью. По соседству – переделанное здание с неоновыми буквами «Кальян»; когда-то ярко светящие, сейчас лампы покрыты пылью. Теперь мне понятно, почему эта «Дыра» вынуждена соблазнять потенциальных посетителей всякими купонами.

Лулу разворачивается и исполняет свой танец задом наперед, зовя меня перейти улицу с блестящим мокрым асфальтом.

– Тут, по крайней мере, многообещающе, – радостно заявляет подруга, когда мы присоединяемся к небольшой очереди у входа.

Сквозь толстые кирпичные стены слышны вступительные аккорды «Don’t Stop Believin’» группы Journey, и каждый раз, когда открывается входная дверь, музыка становится громче, словно пытаясь сбежать. Признаюсь откровенно, приятно нарядиться в нормальную одежду и оставить свои беспокойства дома хотя бы на несколько часов. Одеть меня в тунику и леггинсы много времени не заняло, а Лулу, у которой, по счастью, обе руки здоровые, помогла высушить мои длинные волосы. Впервые за последние два дня не выгляжу и не чувствую себя тряпичной куклой. Вечер может оказаться весьма неплохим.

Когда наконец приходит наша очередь войти, Лулу, размахивая своим купоном на двоих, словно пропуском, протискивается в дверь.

Внутри все незамысловато, что не удивительно. Стены увешаны постерами старых видео-игр, а украшенные резьбой столы стоят группками вокруг барной стойки. Декор – сомнительная смесь эстетики Харлей-Дэвидсон, каморки таксидермиста и атрибутики Старого Запада. В одном конце бара гордо красуется шест для стриптиза, а в другом расположена сцена. Тускло светящиеся лампы покрыты пылью, и в сочетании с самодельной дым-машиной создается нереальный эффект, будто члены группы просто подсвеченные фигурки.

Сев за столик, Лулу дает знак официантке, и мы заказываем коктейли, которые нам приносят чересчур быстро – как будто их сделали заранее, и они несколько часов простояли в качестве украшения для бара.

Лулу молча разглядывает свой коктейль, симпатично названный «Адьос, ублюдок». Пожав плечами – жест словно говорит «Да и фиг с ним!» – она делает глоток и тут же морщится.

– На вкус как 7Up.

Я завороженно смотрю на подсвеченный неоновыми огнями кубик льда в ее бокале.

– Боюсь, что от твоего коктейля хватит удар.

Лулу отпивает еще, и соломинка мерцает в флуоресцентно-голубом цвете коктейля.

– На вкус как обычная газированная вода.

– Да просто самодельный самогон убил все твои вкусовые рецепторы.

Оставив мой комментарий без внимания, подруга смотрит на меня своими карими глазами.

– Носить гипс – это хуже геморроя. Жесткий какой, – она ухмыляется. – Правда в некоторых ситуациях от присутствия чего-то твердого я бы не отказалась – если ты понимаешь, о чем я.

Я смеюсь и смотрю на свой фиолетовый гипс, выглядывающий из черного слинга.

– Все могло быть гораздо хуже. Камеру держать немного неудобно, и мне сложно складывать футболки, но… я ведь могла умереть.

Кивнув, Лулу снова делает глоток коктейля – который уже наполовину выпит.

– Но вообще-то, – замечаю я, – чтобы взять у людей деньги во время антракта, мне достаточно и одной руки. Так что все не так уж плохо.

– Слышала, что ты одной неплохо управляешься, – громко шлепнув по столу рукой, хохочет Лулу.

– Лучше всех, ага, – подмигиваю я. – Ну а у тебя как дела? Были прослушивания?

Слегка надув губы, Лулу качает головой, а потом двигает плечами в такт музыке. Чтобы свести концы с концами, она работает официанткой, но на самом деле всегда мечтала стать актрисой – с тех пор как подросла и узнала об этой возможности. Мы познакомились с ней в магистратуре, где она изучала театральное искусство, а я писательство. Лулу всегда утверждала, что может стать моей музой, и я буду строчить для нее сценарий за сценарием. Это многое говорит о наших отношениях, которые – за исключением этой поездки в Джерси – скорее увлекательные, нежели скучные.

Лулу снималась в нескольких малобюджетных рекламных роликах (в рекламе для страховой компании играла попавшую в аварию глупую девицу, и у меня до сих пор хранится несколько гифок с того перфоманса, чтобы периодически ни с того ни с сего отправить ей), посещала почти все существующие в Нью-Йорке курсы актерского мастерства и даже (в качестве одолжения мне) получила приглашение сыграть небольшую роль в одном из спектаклей Роберта. Долго это не продлилось, потому что, по словам Роберта, «Лулу хорошо играет только саму Лулу», но, видимо, до конца дней своих она будет верить, что совсем скоро ее ждет большой успех.

– На этой неделе ни одного, – глядя на сцену, подруга попивает свой неоновый коктейль. Я же опасливо делаю глоток разбавленной диетической Колы. – Даже после праздников народу по-прежнему много, так что всем нам пришлось взять дополнительные часы, – кивнув в сторону музыкантов, Лулу добавляет: – У меня такое чувство, будто промежность этого парня готова визуально меня изнасиловать, но сама группа… Они не так уж и плохи.

Посмотрев туда же, куда и она, я вижу, как вокалист встал в свет единственного прожектора на сцене. Кислотного цвета потертые джинсы облегают парня так плотно, что мне видно каждую выпуклость. Если он проведет в этих штанах еще пару часов, то, я уверена, может распрощаться со своим потенциальным отцовством уже сегодня. Доиграв «Pour some sugar on me» группы Def Leppard, группа переходит к каверу Great White «Rock Me» – из-за старшего брата Томаса, фанатеющего от глэм-метала, я разбираюсь в этой музыке, – и несколько смелых (или пьяных) женщин направляются к краю сцены, пританцовывая под начальные блюзовые аккорды.

Точно. Почему бы и нет? Я тоже начинаю покачиваться, сидя на стуле, захваченная игрой гитариста и его сводящими с ума нотами. Сосредоточившись, он низко опустил голову. «Гуляка Спрингстин» может быть дрянной кавер-группой – у большинства из них болтается серьга в ухе, а разряжены они в одежду с животным принтом, – но Лулу права: они не так уж и плохи. Навести лоска – и они вполне смогут играть в клубе побольше этого или даже в каком-нибудь крохотном музыкальном театре в стиле восьмидесятых.

Вокалист отходит в сторону, в круг света выходит гитарист и начинает свое традиционное соло. Женщины у сцены реагируют до странного бурно… а его манера держать гитару, как пальцы бегают по грифу и как его волосы падают на лоб, – все это кажется мне смутно знакомым.

Ну ничего себе…

Парень приподнимает подбородок, и, даже не видя в этом полумраке его глаз и половину лица, я его узнаю.

– Это он, – показывая на него, говорю я. Сев ровнее, вытаскиваю телефон. Поскольку я все еще на обезболивающих, то своим глазам доверяю не полностью. Приблизив картинку, делаю размытое фото.

– Кто?

Я таращусь на экран и узнаю резко очерченную челюсть и пухлые губы.

– Келвин. Парень из метро.

– Да ладно! – она наклоняется и прищуривается, – Это он? – Лулу на несколько секунд замолкает и внимательно его оглядывает – видя именно то, что и я почти каждый день в течение полугода. – Черт. Ну ладно, – она поворачивается ко мне и приподнимает брови. – А он ого-го.

– Я же говорила! – мы обе снова смотрим на него. Он играет в верхней части грифа, извлекая из гитары визжащие звуки, и в отличие от своей отрешенной позы на станции, сейчас Келвин играет на публику. – Что он здесь делает? – а что, если он меня заметит? – Боже, наверное, решит, что я слежу за ним?

– Да ну, откуда тебе было знать, что он гитарист в «Ѓуляке Спрингстин»? Ты даже не состоишь в их фан-клубе, – потом с хохотом Лулу добавляет: – Можно подумать, у них вообще есть фан-клуб.

Она, конечно, права, но даже сейчас, когда всего лишь не могу оторвать от него взгляд, я чувствую себя сталкером. Я в подробностях знаю его график – плюс ко всему видела его сегодняшним утром, – а сейчас знаю и того больше. Так вот, значит, чем он занимается, когда не играет на улице? Боже правый. Может, поэтому с таким блеском играет на станции? Ему приходится почти физически вытеснить эту музыку из своей головы.

Песня заканчивается, вокалист возвращает микрофон на стойку, а потом, пробормотав, что у них перерыв, подносит к губам бутылку пива Rolling Rock и показательно опустошает ее.

Прежде чем понимаю, что творю, я вскакиваю со своего места. Народ возвращается за столики и в бар за выпивкой, а свет в зале становится достаточно ярким, чтобы заметить, как Келвин сначала исчез за кулисами, а спустя минуту появился в противоположном конце бара.

В то время как остальные члены группы одеты в жуткой стилистике 80-х, на Келвине черная футболка, спереди небрежно заправленная в темно-синие джинсы. На нем все те же черные ботинки, а левая нога стоит на перекладине внизу барной стойки. Бармен приносит ему темное пиво, и Келвин берет стакан, не переставая смотреть прямо перед собой.

Я не знаю, как к нему подойти; он все еще не видит меня, хотя я буквально в нескольких шагах. Позвать по имени – слишком странно, так что, расправив плечи, просто сажусь рядом с ним.

Уже сев на стул, я замечаю, что примерно десяток женщин явно собираются с духом сделать то же самое и подходят к нему с разных сторон. Келвин медленно поворачивается, словно это происходит во время каждого перерыва и он не совсем уверен, с кем в итоге придется общаться.

Но когда наши взгляды встречаются, он вздрагивает, а потом тут же расслабляется, и на лице появляется искренняя улыбка.

– Привет, девушка из Нидерландов.

И я ничего не могу с собой поделать – недоверчиво отвечаю:

– Вот, значит, как? Просто привет?

В улыбке Келвина появляется сочувствие, как будто он понимает мой намек, после чего взмахом руки подзывает бармена, который тут же появляется рядом.

– Все, что ей захочется, – говорит ему Келвин.

Я медлю. Здесь я вовсе не для того, чтобы с ним выпивать. И подошла к нему удовлетворить собственное любопытство, мучавшее меня в последние несколько дней… а еще, может, и высказать ему свое недовольство. Но его такая естественная легкость дезориентирует. Я ожидала, что он смутится или будет холодным. Но вместо этого Келвин расслаблен, улыбается и до краев полон харизмы.

Бармен нетерпеливо постукивает пальцами по стойке.

Тихо извинившись, я говорю:

– Газированную воду и лайм, пожалуйста.

– Вот это сорвиголова, – поддразнивает Келвин.

Встретившись с ним взглядом, я вымученно улыбаюсь.

– Я на обезболивающих, – а кивком показав на гипс, добавляю: – Сломана рука.

Он весело морщится.

– Точно.

А вот это вопрос задать оказывается куда проще, чем мне казалось:

– Почему ты не сказал им, что именно видел? Моим родным наговорили, будто я прыгнула на рельсы.

Покивав несколько раз, Келвин делает глоток пива, после чего отвечает:

– Прости. Правда. Но я не думал, что полицейские поверят в мою версию.

Та Холлэнд, которая существовала до падения с платформы, сейчас должна была потерять голову от его акцента. Слово «думал» у него звучит как звякнувшая монетка [Келвин ирландец и произносит think (думать) как звукоподражательное слово tink (дзынь) – прим. перев.].

Нет, кажется, сегодняшняя Холлэнд тоже готова потерять голову, но она старается сохранить хладнокровие хотя бы внешне.

– Ну, – начинаю я, – в мою версию они тоже не поверили. Вручили мне пару брошюр в духе «Помоги себе сам» и, похоже, даже не ищут того парня.

Келвин поворачивается и встречается со мной взглядом.

– Слушай. На станции я видел… – он качает головой, – я видел, как множество людей творят черт знает что, а потом сами звонят и просят помощи. Криминальный фетиш или что-то в этом духе. Это все, о чем я мог тогда думать. А когда тот бомж убежал, я больше беспокоился о твоей безопасности, нежели о том, чтобы его поймать.

Во время разговора он достает из переднего кармана джинсов бальзам для губ ChapStick, снимает крышечку и быстро проводит им по губам. Это движение привлекает мое внимание, и я осознаю, что таращусь на его рот, лишь когда бармен громко ставит передо мной стакан газированной воды с нарезанными кусочками лайма на салфетке. Келвин убирает бальзам в карман и кивком благодарит.

Я мысленно перебираю события понедельника и понимаю, что в его словах есть смысл – хотя это не объясняет, почему он наврал фельдшерам. Но разве это важно? Жутко, конечно, получить советы по предотвращению своего суицида, но все-таки Келвин позвонил 911 и остался, чтобы убедиться, все ли со мной в порядке. Теперь я смотрю на ситуацию иначе: он не позорно сбежал, едва обо мне позаботились, а оставался рядом со мной до этого самого момента.

Келвин протягивает мне руку.

– Извинения приняты?

Я пожимаю его руку, и мне на секунду становится труднее дышать, когда понимаю, что он играет на гитаре этими же пальцами, которыми обхватил сейчас мои. По позвоночнику вниз проносится горячая пульсирующая волна.

– Ага. Приняты.

Убрав руку, он какое-то время смотрит на мой гипс.

– Я смотрю, у тебя здесь ни одного автографа.

Я тоже смотрю на свою руку.

– Какого автографа?

– Их тут очень не хватает, особенно если ты выбрала такой девчачий цвет, милая. Обычно все просят одноклассников подписать гипс.

О-о. В ответ на его игривую улыбку внутри меня словно что-то переворачивается и обнажает все самые уязвимые места. Оказывается, я всерьез надеялась, что когда Келвин увидит меня, он не будет приветливым. Что станет защищаться и выпустит колючки, и тогда у меня появится веская причина распрощаться со своей влюбленностью.

– Мне до сих пор тошно от одного лишь воспоминания о потном и пропахшем гипсе моего приятеля в четвертом классе, – с ухмылкой отвечаю я. – Так что этот постараюсь оставить в первозданном виде.

На сцене вновь собираются члены группы, и, обернувшись через плечо, Келвин залпом допивает пиво.

Он встает и улыбается мне. Его ликующая улыбка сражает меня наповал.

– Если все же передумаешь и захочешь, чтобы я запятнал его чистоту, ты знаешь, где меня найти.

глава пятая

Луис Генова – фантастический человек. И это не пустые слова. Когда я прочитала отзывы о нем в роли Тео в спектакле моего дяди, где говорилось, что он «рожден для сцены», мне оставалось лишь посочувствовать отсутствию креатива у журналиста, поскольку это слишком скудный оборот речи; все равно что заявить, будто птица рождена летать.

Однажды вечером, почти сразу после успешного запуска спектакля, актерский состав вместе с рабочим персоналом отправились отмечать в «Пальму». Как и сейчас, я присутствовала тогда там не совсем по праву и едва удостаивалась чьего-либо внимания; в то время Луис еще не знал, что я племянница Роберта. Тем вечером Луис обошел весь специально арендованный зал, поблагодарил и пожал руку каждому. Когда он находился в нескольких шагах от меня, в атмосфере зала будто что-то поменялось, а в воздухе начало искрить. Мы, четверо помощников, стояли в сторонке, перекусывали и пытались перестать чувствовать себя неловко. Увидев, как Луис направляется к нам, никто и с места не смог сдвинуться.

Когда потом рассказывала об этом случае Лулу, я сравнила его с приземлением инопланетян со всякими магнитными штуками для подчинения мозгов. Все, на что мы были способны, – это просто стоять и смотреть. Продолжать болтать о закусках с кальмаром и спорить, что лучше выпить, коктейль «Тьма и Буря» или же джина с тоником, когда к тебе подходит сам Луис Генова, никто уже не мог. Когда он протянул мне руку и начал благодарить за мою работу, глядя при этом прямо в глаза, мой отупевший разум утратил способность генерировать речь.

Часто моргая, я пожала ему руку и пробормотала что-то вроде «Окей», после чего Луис подошел к кому-то еще.

Просто молодец, Холлэнд.

Луис привлекал внимание не ростом, красотой или комплекцией. Просто одним своим присутствием он что-то делал со всеобщей атмосферой. А его лицо… Свет софитов влюблен в его лицо. Гладкие черные волосы длиной до подбородка сейчас убраны за уши, открывая глаза и морщинки в их уголках. Боже, эта улыбка…