Текст книги "Плохой парень// Bad Guy (СИ)"

Автор книги: Кристина Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

11. Лика

Если бы я могла описать свое состояние, то назвала бы его пограничным между двумя мирами. Так бывает, когда ты жил одной жизнью, привык каждый день видеть одни и те же вещи, и не менял своего состояния, сдерживая его и не показывая никому. И вот мой мир поделился пополам. Это странно – оперировать тезисами романтичной мелодрамы. В моей жизни не было давно ничего романтичного. До того, пока я не пустила всё на самотёк и не решила просто принять то, что с каждым днём всё больше желала близости с этим парнем. Этим? Разве так можно назвать человека, который дарит тебе себя и сам не понимает того, какой вред этим наносит себе же?

Поэтому, наверное, появился и второй мир. Место, а вернее отрезок времени, который начался с моего появления в этой странной, но такой близкой мне по духу стране. Этот отрезок и стал началом того, во что я не могла поверить.

Пока мы ехали в эту деревеньку мне снился очень странный и настолько реальный сон, что не хотелось просыпаться. Такие сны были редкостью даже для здорового человека, поэтому я желала бы остаться в такой сказке навсегда. В квартире, где на полу была разбросана дурацкая подростковая игра, а на меня смотрели с любовью необычные глаза. Я не видела такого взгляда никогда.

В том времени, тот мужчина смотрел на меня похожим взглядом, но его глаза не были и наполовину наполнены подобной нежностью, как глаза этого мальчишки. Хан даже хмурился по-особенному. Всё стало по-особенному ровно с того момента, как подарила ему ласку сама и приняла правила этой игры. Сперва мне было слишком страшно. А всё потому, что я не могу отпустить свою болезнь по щелчку пальца и взмаху какого-то волшебника. Это серое и очень холодное ощущение. А Хан светлый и очень яркий. В этом парне столько красок, что даже сейчас, наблюдая за тем, как он храбро смотрит на вещи, которые его пугают, я вижу все эти тона и полутона. Этот парень, как моя личная палитра, из которой получился очень живой портрет. Настолько живой, что я смогла преодолеть все фобии хоть на несколько минут, и сцепив зубы помочь ему принять подобное. Взять за руку и поделиться теплом. Сделать это впервые без страха получить в ответ лишь боль.

Хан действительно боялся заброшенного дома. Это не шутка для этого народа. Они страшатся подобного, как мы болячек и чумы.

Печать смерти! Вот, как Хан назвал это место, вернее то, как оно выглядело. Печать на стене в виде карикатурного и обезображенного лица девушки гейши.

Даже меня сковал озноб, когда мы переступили порог особняка на холме. Я видела не раз заброшенные места у себя на родине. В старых деревнях или поселках таких домов было множество. И этот эпизод напомнил мне самое страшное дело, которые было в моём послужном списке. Дело о пропавшей тринадцатилетней Ане Фёдоровой. Малышка приехала в деревню к бабушке и дедушке. Ребенок не впервые на каникулах гостил у своих родных в поселке. Но в этот раз… То лето стало последним для малышки. Именно чувства с того места, с той развалившейся почти до основания избы, где мы нашли её тело, одолевали мной и в этом особняке, за тысячи миль от такой же печати смерти. Ужас и холод! Не просто ощущение озноба. Это ледяная ванная, или прорубь, в которую тебя просто швырнули.

Но я и помыслить не могла, что на этом этапе в моей голове столкнуться два мира.

Всё смешалось, как огромный клубок из мыслей. На периферии постоянно всплывали подробности дела, и воспоминания из особняка. Но всё это вытеснялось за секунду, лишь одним взглядом на Хана. Мне не хотелось ни расследований, ни этих ужасов.

Впервые я осознала, что устала от этой борьбы. Устала от своей клетки, и сама открыла в ней все двери выпустив двадцатилетнюю Малику, которая начала брать контроль над моим телом всё стремительнее, и всё с большим упорством толкала в руки Хана. Она влюбилась в него настолько, что мне пришлось отдать контроль ей!

Но это не отменяло того, что завтра наступит слишком быстро. И мне придется снова стать инспектором Адлер ради того, чтобы поймать тех, кто так искусно провел всех на ровном месте.

Как только мы вернулись в машину, старик посмотрел на меня, а потом что-то показал Хану. Парень кивнул и завел мотор.

– Чего он хочет? – повернулась к Хану, а он лишь улыбнулся и мягко кивнул:

– Аджоси любезно предоставляет нам ночлег, – мы выехали вниз с холма, а я нахмурилась.

– Может лучше в гостиницу? – села ровнее и пристегнулась.

– До неё ехать час, и она на территории горнолыжки, поэтому не начинай капризничать и поехали к старику. Тем более, что лучшей экзотики, чем старый ханок не найти, нэ агашши!

Я задохнулась от этого "капризничать" и прошлась взглядом по Хан Бину так, словно он сморозил очередную чушь.

– По-моему кто-то решил меня сегодня истязать плетями. Малышка, ты во мне сейчас дыру прожжешь! – Хан хохотнул, а я тут же ответила:

– Ты сильно напуган, и несёшь эту ахинею, потому что решил что и я испугалась? – сложила руки на груди, и обернулась к аджосси, который начал жестикулируя, что-то мычать, видимо указывая на поворот.

Хан сразу свернул, и мы въехали в густой лес.

– Нэ агашши, ты только глянь сколько деревьев! Может осуществим мою грязную фантазию? Порадуй своего мальчика?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Хан Бин! Этот старик хоть и не понимает нихрена! Но имел бы стыд хоть передо мной, – я шикнула, потому что начала чувствовать возбуждение, а оно с недавних пор сносило мне крышу настолько, что я не контролировала своё тело.

Вчера вела допрос свидетеля, а вспоминала, как он смотрел на меня, когда я ласкала его, гладила и целовала. Потом говорила и обсуждала дело с Ю Чон-ши, а передо мной стояли картинки того, как руки Хана, скованные наручниками, до побелевших костяшек сдавливали металлические прутья перегородки. Вспоминала всё настолько ярко, что сидя на этом сидении, прямо сейчас, ловила отголоски ощущения того, как его плоть скользила во мне, врывалась ещё глубже, а наслаждение накрывало с такой силой, что мне было мало этой наполненности и нежности. Я хотела больше и больше. Хотела, чтобы тело не уставало принимать и отдавать любовь часами, нет чертовыми сутками.

Подобное нихрена не способствовало работе мозга и серого вещества. Поэтому я должна взять себя в руки, и перестать проявлять яркий пример помешательства на сексе. При чем помешательства на близости конкретно с этим мужчиной. А всё потому, что мне так хотелось, снова прикоснуться к его коже и укрыть объятиями, слушая как он надрывно дышит, как гулко стучит его сердце, а пот стекает по нашим телам и смешивает всё: меня с ним, нас и наш запах.

– С хера ли я должен стыдиться того, что хочу свою женщину? Это что? Что-то сверхъестественное? А старик… Ты была бы права, если бы я не сказал, что ты моя жена, – он выехал из пролеска и разогнавшись, резко затормозил у забора аджоси.

– Что?! – из меня не звук вырвался, а писк, – Что ты ему сказал?

– Иначе он бы нас не принял в своем доме так, как я хочу. А хочу я лежать и смотреть, как спит моя госпожа. С недавних пор это мой сраный фетиш, наблюдать за тем, как ты охеренно выглядишь во сне! Как малышка, которую хочется не трахать, а любить, Лика! Такой ответ вас устроит, нэ агашши?

С этими словами, Хан нажал на кнопку и дверцы поднялись вверх сами, а старик видимо думая, что тут происходит семейная перепалка молодоженов, быстренько ретировался, чтобы через пару секунд в поклонах приглашать нас войти, уже стоя у изгороди.

– Ты мне мешаешь работать! – отцепила ремень, а мне спокойно парировали, смотря прямо в лицо:

– Я люблю тебя!

Кажется ремень только что порезал мне кожу на правой ладони, потому что я слишком сильно его потянула. Хан спокойно положил руку на руль, обернулся ко мне всем корпусом, и начал блуждать по мне ленивым взглядом.

– Ты невозможен! И не понимаешь о чем говоришь!

– Я люблю тебя!

– Ты что попугай? – резко спросила, но не потому что мне было неприятно, напротив в моей груди разливался трепет, а в глазах начало щипать.

Я сделала это потому, что меня разозлил собственный страх из-за возможной пустоты в этих словах. Я боялась этих звуков. Их значения. Боялась, даже услышав их на чужом языке. Вернее на двух языках. Для меня это сути не меняло. Любовь давно стала в моём понимании сродни проклятию.

– Я! Тебя! Люблю! И дождусь, когда ты скажешь однажды тоже самое. Не сомневайся. А если будешь капризничать, придется таки научится быть настоящим сабмисивом. Стать профессионалом в этом извращенском дерьме, лишь бы ты перестала смотреть на меня так, словно я в припадке и несу херь псячью, когда говорю что у меня ноги подкашиваются только от вида того, как ты кончаешь в моих руках. Вернее хотелось бы в руках, но видимо небо решило немножечко иначе. Но я намерен и это исправить.

– Глупый мальчишка… – прошептала про себя, и отвернулась.

Это настолько врезалось в мой слух. Эти слова. Я вздрогнула и втянула воздух глубоко в лёгкие, а потом просто встала и вышла из автомобиля. Мной начало колотить, и аджоси это заметил. Он странно осмотрел меня, а потом кивнул что-то Хану. Но тот лишь фыркнул и очень четко промолвил что-то на корейском. Когда старик хохотнул, я прикрыла глаза сильнее, повернулась, но даже рта раскрыть не успела:

– Зайди в дом! Дождь начинается. Я всего лишь сказал ему, что ты несносное наказание небес. Вот и всё! Это комплимент. При чем очень охеренный. Но знаешь… – он захлопнул дверцы машины со своей стороны и скривился, – …такой недалёкой девушке не понять. Так что помалкивай и в дом иди!

– Хан Бин! Кажется тут у вас действует одна интересная иерархия, – я приложила палец ко рту и постучала им по губам, приподняв бровь.

– Даже не вздумай! Мне хватает цепей на руках, так ты ещё хочешь чтобы я нуной тебя называл? Или аджумой? – он прошел мимо меня и улыбнулся старику, а потом развернулся и прошептал:

– Если я назову аджумой такую красотку… – он обрисовал вокруг меня круг рукой, – …то у меня член усохнет в тот же момент.

– Господи!!! – прорычала на родном, и скосив взгляд на испугавшегося старика, пошла ко входу.

"Нужно немедленно выбросить это все из головы и взяться за работу! Немедленно, Малика!" – с этими строгими мыслями, я разулась прямо у дверей на улице, повторив то что делает Хан, и вошла в просторный деревянный дом с множеством перегородок, которые отодвигались подобно ширмам.

Мужик тут же засеменил на кухню. По крайней мере так я обозначила место откуда пахло травами и рыбой. Он подозвал Хана и открыл старый холодильник, а я стала осматриваться.

Этот дом был очень необычным и красивым внутри. Не смотря на то, что мужчина был нелюдимым, он ждал, что однажды сюда вернётся его дочь. Всё было убрано и чисто. Занавески и скатерти, которые для меня были столь же необычны как и сам интерьер, завораживали. Но больше всего мне понравилась комната, в которую оказались настежь открыты ставни.

Маленькая, но настолько светлая, словно сами стены излучали этот свет. Всё расписано красивыми рисунками, а когда я заметила краски, поняла что это место мужчина разрисовал сам.

– Это комната Мён Хи, – прошептал за моей спиной Хан, а я обернулась и заметила, как старик сжимал в руках фото, которое я ему дала, и продолжал его гладить.

Отодвинул комод, и достал оттуда ещё стопку снимков, а потом протянул их мне.

– Что он хочет? – я посмотрела на Хана, а он тут же дал мужику свою ладонь в руки, и тот начал использовать тот же способ коммуникации, что и раньше.

– Говорит, это фото с того места. Он собирал много всего. Но пришёл один из них и украл всё!

– Кто? – я тут же выхватила фотографии, но поклонилась, завидев как испугался моего порыва старик.

– Один из десяти! Аджоси уверен, что его дом перевернул именно тот мальчик.

Я начала перебирать фото, и онемела. Это действительно была секта. Всё говорило об этом. Христианские общины, которые жили обособленно не впадали в такое. Каждое фото сделано рядом с иконами, а на лице детей отнюдь не счастливая благодать Христа и улыбка. Дети это индикатор таких мест! По их состоянию и тому, как они выглядят можно безошибочно определить как с ними обращаются в приемной семье. А значит моя теория про сирот и то, что это месть и парный психоз именно родных детей подтвердилась.

На последнем из фото они стояли всей семьёй на фоне особняка. Красивое место, убранное, но лица отца и матери с такой ненавистью заштрихованы ручкой или карандашом, что в бумаге были видны дыры.

Я достала телефон, и зажала единицу. С недавних пор, номер Ю Чон-ши был у меня в быстром наборе.

– Да, Малика! Если ты по поводу выезда…

– Это парный психоз брата и сестры. У меня нет сомнений. Привези с собой человека, который знает язык жестов. Есть свидетель, который точно видел, что происходило в том доме, – я посмотрела на Хана, который увел мужика подальше, и начал что-то показывать на часы и дорогу.

– Понял тебя! Всё будет готово. Жди нас к десяти утра. В шесть мы получим ордер на подъём всех дел по этому приюту, и надеюсь я приеду не с пустыми руками.

– Хорошо! Берегите себя в дороге! – он хмыкнул в трубку после моих слов, и закончил:

– До встречи, инспектор Адлер.

Я положила сотовый обратно в карман и посмотрела на фото.

– Не может же быть все так просто. Или может? Как бы я не запуталась в собственной самоуверенности…

Я продолжала всматриваться в фото, пока в комнату не вернулся Хан.

– Мы едем в маркет на заправке. Это полчаса. Ты же будешь в порядке? – я еле поняла, что сказал парень, и отрешённо кивнула.

– Лика, бл***! Подними голову, ты меня бесишь этим дерьмом!

Я вздрогнула и подняла на Хана нахмуренный взгляд, а он вырвал фотографии из моих рук и прошептал, скривившись:

– Я увожу этого мужика на полчаса, чтобы ты могла спокойно помыться и согреться! У тебя губы синие и руки бледные. Ты ж замёрзла вся, к херам!

– Где помыться? – я округлила глаза, а этот болван рассмеялся и ткнул пальцем в маленькую дверь в углу кухни.

– В ванной! Это же не край географии! Здесь есть электрические приборы способные нагреть воду! И ванная комната. Вернее душ насколько я понял, но это сути не меняет. Мы поехали! Ты чего-то хочешь?

– Нет, – выдохнула, а сама застыла взглядом на том, как у него горели глаза, и как он старался догождать мне и сделать приятное.

– Прекрати смотреть на меня так. Это очень хреново, милая. Мы наручники в твоих апатах оставили. Придется веревками меня вязать. Сможешь?

– Молчи! – я подняла руку, и с силой прикрыла глаза, – Муженёк! Хочу этот суп из водорослей.

– Лика… – Хан словно побледнел и сглотнул, – Не шути так со мной.

– В смысле? – я действительно не понимала о чем он.

– Такими супчиками кормят беременных или тех, у кого День Рождения!

Я открыла и закрыла рот, потому что мне стало не по себе. А потом вовсе хохотнула, после чего ещё и смеяться начала.

– Только не говори… – Хан посмотрел на меня обалдевшим взглядом, а потом прикусил губу и тоже рассмеялся.

– Я две недели, утром в столовой департамента ела только его, – сквозь смех еле выдавила, а потом припомнила странные взгляды, которые на меня бросали Доминант с Хи Шином, когда мы завтракали вместе.

– Нэ агашши, должен признать, что вы нечто! – выдал Хан Бин, но нас перебил старик.

Он вдруг прокашлялся и показал на дождь, который уже начал барабанить по деревянным ставням.

– Да, аджосси! Поехали!

С этими словами, Хан всунул фото в свой карман, а на моё разгневанное лицо, просто наплевал, указав на дверь ванной.

Я выбежала за ними, и раздумывая над своим порывом, как малолетняя дура, всё таки прокричала:

– Хан!

Он остановился и повернул ко мне лицо, которое выглядывало из капюшона его толстовки за плотной завесой дождя. Вода стекала по его кожанке и глубокому капюшону. Омывала машину, а на дороге в узком проёме калитки были видны брызги капель. Его глаза так и врезались в меня взглядом, прошили насквозь, а я только прошептала:

– Ливень! Не гони, хорошо!

– Хорошо, нэ саран! – ответил одними губами, но это мне не помешало понять, что он сказал.

Машина спокойно тронулась с места, а я вошла обратно. Вот тот пограничный момент, о котором я теперь думала постоянно. Мир этого мальчишки вытеснил всё вокруг, а самое невероятное, что он начал вытеснять и все мои страхи.

Поэтому, наверное, приняв душ, и намотав на голову льняное полотенце, я села над блокнотом и не смогла выдавить из себя ничего. Ни одной цепочки или размышлений по поводу того, что узнала. В голове был лишь Хан и тревога. Дождь становился всё сильнее, а их до сих пор не было.

Я поднялась, стянув полотенце с уже высохших волос, и укуталась обратно в пальто, открыв ставни, которые выходили в сад. Тишина и почти ночь. Это меня и успокоило.

Что-то есть в тишине. Некое волшебство и магия. Нет, не в пустоте, когда не слышно ничего. А именно в тишине. В ней особая музыка. Когда слышен лишь стук капель о деревянный пол. Когда слух улавливает одни только звуки природы.

Эта деревня совершенное место, чтобы ощутить это. Здесь нет суеты, нет гула и нет звуков улицы. И даже тишина оказалась не пустой.

Она наполнена звуками дождя. Всё находится в гармонии. И даже, привалившись к необычным деревянным ставням можно получать удовольствие только от вида того, как капли разбиваются в метре от тебя о край открытого крыльца прямо из комнаты. Теперь я понимаю этих людей лучше. Они жили веками в гармонии с простыми вещами. Вот почему они мне нравятся, и вот почему я сейчас чувствую себя настолько спокойно, не смотря на то, что мы настолько близко к разгадке.

Обычно, когда я подхожу слишком близко к преступнику. Когда он почти у меня в руках, я ощущаю страх. Именно его, но не радость от того, что вот, совсем скоро, всё закончится и очередной зверь в человеческом теле будет пойман.

Я чувствую страх, потому что такие люди будто оборотни. И если я плохой охотник, оборотень скинет свою кожу, и я могу упустить его буквально из рук.

Капли продолжают падать, а дождь сплошной стеной омывает маленький дворик и его сад.

– Ты замёрзнешь, нэ саран! – слышу приятный баритон и поднимаю голову, чтобы пропасть.

В этот момент мне не тридцать. Сейчас у нас с Ханом нет ни возраста, ни имён. Зачем они, если это пустой звук для счастья. У него нет ни пола, ни возраста, ни времени. Это просто чувство. И я его прокляла, а потом забыла на долгих десять лет о его существовании.

Чтобы оно ворвалось обратно, когда не ждали, и разбило всё в дребезги.

Десять лет. Что для человека это время? Ты можешь и не заметить как они пройдут мимо тебя. Они могут быть полны воспоминаний. Могут быть полны счастья. И пролететь как один момент.

Но не для меня! Для меня эти десять лет были подобны заточению в тюрьме. Только вместо всех её реальных вещей, я создала свои. Я была своим смотрящим, своим сокамерником, и сама закрыла дверцы клетки, выбросив ключи подальше от камеры.

Хан медленно осмотрел моё лицо, а его собственное изменилось. На нем проступила тревога, и красивые черты исказил страх.

"Ты не видел такого никогда… И это меняет тебя. Слишком быстро, чтобы ты это замечал. Скоро наступит момент отката, и тогда ты поймёшь – то что ты назвал любовью, простое влечение, смешанное с жалостью. Эти вещи очень легко спутать… И это пугает меня. Потому что для меня это уже нечто большее…"

– Что не так, Лика? Расскажи мне? – парень сел рядом, и привалился спиной к противоположной части косяка.

Смотрю на то, как он вытянул ноги, и потянулся куда-то в сторону рукой. Ловлю каждое движение и запоминаю каждую черту лица. Густые пряди волос лежать идеально, подчёркивают его красоту и то насколько у него необычно нежное лицо.

– Соджу? – я приподняла бровь и посмотрела на Хана исподлобья. – Ты за ним ездил?

– И нечего так глазками своими стрелять. От этого пойла до утра во мне и грамма не останется, нэ агашши. Так что держи! – он протянул мне стопку и легко раскрутил бутылку, наполнив стакан до краёв, – Пей!

– А если я не хочу? – тоже вытягиваю ноги и ступни почти касается его.

– Пей! У тебя на лице написано, что ты опять включила инспектора Адлер. И меня это бесит! Верни мне мою Лику! – он опрокинул стакан, и скривился от горечи.

– Ты даже когда кривляешься красивый, – фраза сама слетает с языка, потому что так и есть.

– Я всегда красивый! И неотразимый! И вообще я мечта, а не мужик! Гордись, что такое сокровище досталось именно тебе! Я даже в ливень поехал за вот этим, потому что знал, ты захочешь вкусненького!

Хан поставил пакет полный китайской острой лапши прямо передо мной, и кивнул на палочки, что были упакованы в бумагу справа от картонных коробочек.

– А ещё самовлюблённый болван! – припечатала и хохотнула.

– Это затяжной пубертат! Ты сама мне это говорила.

– Это когда? – я приподняла бровь, а он вдруг резко сменил тему и сказал то, от чего звуки дождя стали оглушающи.

– Ты не веришь мне. Поэтому готовься, Лика. Я собрался эту срань изменить. Ты останешься со мной. Считай, что это проявление подросткового дерьма. Ты все равно лучше термин подберешь. Но… – он опять наполнил свой стакан, – Ты меня услышала!

Хан поднял стопку и кивнув мне, подмигнул и прошептал:

– За мою госпожу!

Я прыснула со смеху, и покачала головой. Опять посмотрела на него, и поняла что все мои глупости и самокопания всего лишь глупые предрассудки навязанные собственными страхами. Этот парень стал центром всего, что наконец смогло вернуть давно позабытое ощущение, что я женщина, и меня можно любить.

– Давай есть, мой господин! – я схватила пакет и вытащив бумажные коробки с лапшой, протянула одну Хану, и застыла.

– Повтори? – прошептал он, не шевелясь и смотря только в мои глаза.

– Что именно? Милый? Или мой господин?

– Лика… Не издевайся! – охрипший шепот заставил моё тело тут же отозваться на этот звук, и я вдохнула поглубже, положив коробку прямо ему на ноги.

– Ешь, мой господин! Нам пора ложиться спать! У меня с утра много работы, а тебе ещё… – открыла коробку и распаковала палочки, – …смыться вовремя надо. А то меня обвинят в развращении молодых господ чобалей. Какая я коварная женщина. Запудрила мозги молодому уважаемому господину.

– Я бы выразился по-другому, но боюсь показаться вообще сраным извращенцем, – продолжил Хан и с силой разорвал обёртку палочек.

– Не стесняйтесь, мой господин, – ухмыльнулась и схватила палочками ароматное нечто, которое выглядело очень аппетитно, и пахло так же, но не успела и до рта "донести", как мне уже захотелось другого блюда.

– Я бы сказал, что не охомутала, а привязала член только к одной особе. И прямо сейчас эта особа явно нарывается на то, чтобы устроить разврат в чужом доме.

Я сглотнула и, взяв себя в руки, ответила:

– Между мужем и женой не бывает разврата.

– Можем проверить, – начал жевать Хан.

– Проверить не выйдет. В этом доме не за что тебя привязать, – хмыкнула и повторила позу Хана.

Он сел и поджал под себя ноги, как йог, при этом разлив ещё соджу по рюмкам.

– Я могу принести из машины трос, или растяжку, – спокойно парировал, на что я ответила.

– Давай, только мне интересно, что подумает бедный старик, когда на утро обнаружит, что к его стене автомобильным тросом прикован голый парень?

– Решит, что ты двенадцатихвостый демон, и пьешь мою душу. Хотя ты уже начала, – тихо добавил Хан, а моя рука, с зажатыми в ней палочками застыла у рта.

– Хан… – я решила, что должна сказать это пока не поздно, – …ты же понимаешь, что я здесь не навсегда?

– Нет, не понимаю и слышать это дерьмо не желаю. Не порти мне аппетит, милая!

– Что? – я повернулась к нему, а он дожевал свою лапшу, выпил стопку, и поднялся даже не взглянув на меня.

– Я срал на это дерьмо. Для меня сейчас важно, что ты рядом. А точнее в эту минуту меня волнует, где будет спать моя госпожа.

Я проглотила все слова, которые вертелись на моем языке, наблюдая за тем, как он отодвинул ширму шкафа и достал оттуда два огромных стёганных одеяла. Бросил это все на пол и стянул через голову футболку.

– Закрывай ставни и ложимся спать, если ты доела.

– Хан…

– Лика! – он повернулся ко мне и так посмотрел, что я опешила.

– Я знаю, что выгляжу сопляком в твоих глазах. И знаю, что ты намеренно отталкиваешь меня, чтобы я прекратил ошиваться рядом со взрослой бабой. Но прости! Я сраный эгоист! Жадный, заносчивый, малолетний болван, у которого ещё вчера прыщи на роже были. Но это всё херня в сравнении с тем, чего ты не знаешь или не хочешь замечать. Всему виной твоя шикарная задница, можешь винить её!

– Реально, как ребенок! – припечатала и поднялась.

– На этом и сойдёмся, – огрызнулся, расправив мою сторону, накинул оба одеяла и положил плоскую подушку поверх них, – Спокойной ночи, нэ агашши!

– Это сейчас подростковый протест?

– Он самый! Я ж малолетний дурачок! Так что не развивай тему дальше. Иначе напьюсь и устрою дебош в лучших традициях подростков.

Всё это он чеканил пока стелил ещё один такой кокон у стены. А потом прямо на моих глазах стянул джинсы и бросил их в сторону футболки.

– Что? Нравится моей госпоже такой вид?

– Нравиться, – прищурилась и стащила с себя гольф и джинсы.

– Какого хера ты мне не сказала, что таскаешь такую херь под этими гольфом. Я бы остался спать в машине от греха подальше.

– Спать ложитесь, мой господин! – я поправила шлейку боди, и стянув с себя до конца штаны, улеглась под одеяло.

– Срань! – послышался рык, а я накрылась одеялом, лишь уловив слухом, как Хан раскрыл ставни, и вылетел наружу.

Я бы сейчас тоже не отказалась от сигареты, но мне нужно было остыть и успокоиться, иначе толку от меня завтра не будет никакого. С такой закваской в мозгу, мне не раскрыть это дело. Поэтому я перевернулась и посмотрела на потолок. Хан действительно курил. Его силуэт был виден через вставки в деревянной поверхности ширм. Плавные линии спины, ровная талия, и стройные ноги. Он не был худощавым, но и не был огромным. Просто хорошо сбитым.

– Я рехнусь на почве этого вожделения совсем, – прошипела и со злостью улеглась обратно под одеяло, – Действительно как ребенок! Что за капризы? И на ровном месте! Словно гранату в руках держишь, а потом чека в руке оказывается.

Умом я понимала, что этот парень действительно влюблен в меня. Более того, как специалист я даже это ясно видела. Но… Наутро, а вернее под утро, даже мои профессиональные качества меня подвели, потому что подобного я не ожидала совсем.

Медленно сон уходил. Вернее пустота, сменялась ощущением тепла. Оно словно обволакивало со всех сторон и нежно ласкало меня, даря покой. Поэтому мне хотелось растворится в этих чувствах на грани сна и яви ещё сильнее. Прижаться ещё ближе к этому теплу, и не просыпаться совсем. Оно было повсюду. Согревало каждый участок тела, и дышало вместе со мной.

И вот, когда я поняла, что это тепло умеет дышать, что его руки крепко прижимают меня к своей голой груди, а моё лицо спрятано в коконе, прямо рядом с ней. Когда до меня дошло, что меня оплели ногами, и буквально спрятали под собой, а я охотно забилась в это теплое и нежное убежище ещё сильнее. Что спросонья потерялась инстинктивно носом о гладкую кожу и сама обвила руками горячую спину… Я застыла.

Страх… Холод волнами сменял жар. Кончики пальцев начало трясти, и меня обдало потом, когда я ощутила мягкое движение губ в моих волосах, а потом снова глубокое дыхание.

И опять толчок страха и ужаса. Он вынудил меня трястись уже полностью. Но я сцепила зубы и впила ногти в спину Хана. Парень вздрогнул, инстинктивно сжав меня сильнее в объятиях, и это запустило другое чувство – дикое желание на ровне со жгучим страхом.

Первое молило поцеловать и прижаться сильнее, второе вопило, что это опасность и нужно бежать. Коктейль смешался вновь, как в первый раз в Паноптикуме. Дрожь и желание. Страх и похоть. Но лишь подняв с содроганием голову, меня прошибло от осознания того, что он терпит пока мои ногти проделывают раны в его плечах.

Я захотела отстраниться, но Хан не дал, а лишь с силой притянул обратно, прибил к одеялам своим телом и резко втянул мои губы в свои со стоном.

– Твою мать! – глухой рык и его язык с силой проталкивается в мой рот, толкается дальше, пока мои ногти наверное уже пустили кровь из его кожи.

Я чувствую это, и оно меня пугает все сильнее, но Хан не останавливается, а ловит момент, пока мы ещё не проснулись, чтобы нежно провести по моей талии рукой, сжать кожу до боли в своих ладонях, пока наши губы оставляют ожоги друг на друге.

И в момент, когда страх пересиливает желание, а я застываю, издав всхлип, Хан за секунду отскакивает от меня, и прибивается к стене, заведя руки за спину.

– Прости! Я это… Короче, я сорвался.

Поднимаюсь и лишь киваю, слизывая его вкус со своих губ. Дышу часто и тяжело, но не столько от страха, как от…испуга? И меня это удивляет. Поэтому я начинаю хмурится и пытаться проснуться.

– Всё же в порядке? Лика?

Я продолжаю смотреть на то где лежу, и понимаю, что это не Хан на меня лег. И это меня удивляет ещё больше.

– Лика, милая, ответь! Я сейчас чокнусь, если ты не заговоришь? – тихий надрывный шепот заставляет меня поднять глаза.

– Всё хорошо, Хан.

– Точно?

– Да, – по моей щеке катится слеза, и он, замечая это, начинает материться на той самой помеси диких звуков.

– И поэтому ты плачешь?

– Нет, не потому, – я посмотрела на него, а потом на настенные часы.

«Я плачу потому что снова могу любить… Плачу, потому что теперь у меня есть объятия, в которых действительно могу спрятаться от всего мира. Плачу, потому что я и вправду влюбилась в тебя, но сказать тебе это… Значит, положить начало чему то большему нежели просто увлечение взрослой женщиной…»

– Тебе пора! – поднимаюсь и показываю на часы, – Скоро восемь, а в десять здесь будут три фургона, полных работников департамента.

– Я понял…

Меня словно опять опустили в прорубь. Такого пустого голоса в его исполнении, я не слышала ещё ни разу.

– Хан… Я…

Но я не успела и слова сказать, как он вскочил и наспех натянув на себя майку и штаны вылетел вон. Ставни дверей захлопнулись за его спиной, а потом резкие шаги, быстрый разговор с аджоси, и хлопок входных дверей.

Я хватилась за секунду, накинула рубашку и натянула наспех джинсы прямо вприпрыжку. Вышла в коридор и уверенно прошла мимо мужика, который побоялся даже мне на глаза попасться.

Дождь ещё не закончился и продолжал лить, пока Хан шел по двору к калитке, на ходу натягивая куртку и застегивая ремень на штанах. Поднял дверцу машины и застыл.

Один взгляд, и я застываю, потому что понимаю насколько больно только что сделала единственному человеку, который способен меня любить. Да, он молод. Да, он импульсивен и безрассуден. Но это мой человек.