Текст книги "Never Let You Down (СИ)"

Автор книги: Кристина Кошелева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Насмехаешься?.. – сипит Лафейсон, отводя взгляд в окно, за которым всё настолько серое, что кажется, он находится в черно-белом кино, которое вот-вот перекроет помехами и прервется.

– Ни разу, – опускает глаза Тор, берет брата под руки и поднимает его выше на подушке, чтобы дышать стало легче, и он мог смотреть ему в глаза, – Это её след… Я не могу тебя за это осуждать. Я понимаю тебя, так что все хорошо.

Локи хмыкает и вместо того, чтобы поднять уголки губ в ухмылке, за которой, обычно, скрывается боль, он опускает их ещё ниже, и делает настолько глубокий вздох, насколько может.

– Мне хуже, – отрезает принц, медленно моргая и поджимая губы, – Намного… Мне кажется, скоро я с ней встречусь, – и он закрывает глаза, шумно выдыхая и мгновенно засыпая. Тор прижимает пальцы к его шее, и чувствует, как стучит пульс через белую тонкую кожу. Он облегченно выдыхает. Надолго ли?

Тем временем, Кэрри не находит себе места, и, закатив глаза так, что видны только белки, слышит всё, о чем её отец и дядя говорят, и из глаз вместо слез льются тонкие струйки крови, отчего девушка вскрикивает, взмахивая массивной прической, и складывается вдвое. Виктор хватает её за плечо и резко оборачивает к себе, а потом, раздраженно фыркнув, вытирает кровавые следы с румяных щек. Он плотно прижимает большие пальцы к её вискам, чтобы успокоить, и у него это, как всегда, выходит – девушка никак не блокирует чужую магию. Лучшая её защита – это нападение, и если ей надо, она уколет так больно, как только может. Делая глубокий вдох и замирая, Кэрри открывает глаза и смотрит на Виктора, и понимает, что вернулась к реальности.

– Ты перенапряглась и у тебя из глаз шла кровь, – как всегда равнодушно изрекает Виктор, – Ты все еще не контролируешь себя, Кэрри. Я знаю, что грядет… Если ты не научишься себя контролировать, то потерпишь поражение.

Девушка рычит:

– Виктор, я знаю, что я гиперэмоциональна, не надо напоминать об этом каждый чертов раз, – она морщит ном и слишком мило злится. Скрывает за этим страх и тревогу. Виктор давно это заметил и старался сохранять равнодушие, как он и обещал, начиная обучение у Стивена Стрэнджа, но сейчас понимал – не может. Не может оставить её совсем одну, ведь она и так поглощена одиночеством, брошена и оставлена всем, что было её нитями с жизнью. Она не покидает Асгард, готовится к апокалипсису, который может быть фантазией или галлюцинацией, она живет не в своей тарелке, словно в чужой коже, – Ты равнодушный, циничный и… И… И… – она хмурится и разбивает каменную статую у себя за спиной, чтобы никому не навредить.

Юноша смотрит на неё и берет за руку, бросая всё на самотек. Он не чувствует себя Виктором Стрэнджем, он чувствует себя глупым неумелым мальчишкой, который наступает на грабли своего отца прямо сейчас. Кэрри смотрит на него, как на идиота, но руку вытащить не пытается, и всего лишь недовольно рычит, колет его волшебной иглой в самое сердце, но так легонько, словно играя на пианино, на его чувствах. Она не любит его кудри, его раздувающийся оранжевый костюм, его руки, что словно у недалекого мальчишки-подростка дубовые и неумелые, не любит то, как он ведет себя с ней, искренне желая, чтобы он её хотя бы ненавидел, осмелился возненавидеть королеву Асгарда, и это было бы, черт возьми, более справедливо и романтично, чем его равнодушие. Изо всех сил она сдерживается, чтобы не отвесить ему сильную пощечину, пока не понимает, что не может – впервые за те годы, что она знает Виктора, он взял её за руку. Такой недоступный и пустой, впервые что-то проявил. К ней вообще кто-то впервые что-то искренне проявил, и чувствовала это Локисдоттир каждым волоском своего тела, на кончиках ресниц и мурашкам на коже.

Мирясь с тем, что сильнее, чем сейчас, её уже ничто не унизит, королева разрушающегося на глазах королевства берет его за пальцы своими, длинными и холодными. Она прикрывает глаза и представляет самое непристойное, что только может себе позволить, забывая обо всем на свете, просто желая отдаться одной мысли, что как паразит застряла в ней на многие годы, и кажется, вот-вот отомрет. Кэрри сжимает ладонь Виктора, жесткую, загорелую, и встает, поправляя платье, смотрит на него понимающими глазами и ведет за собой. Они медленно идут в глубь замка, в самый подвал, кажется, спускаясь по пыльной винтовой лестнице, кашляют и кажется, оба понимают, что настало время быть откровенными друг с другом, и за пару минут нагнать те года, что они растратили впустую.

В подвале стоит небольшое пианино, покрытое плотным слоем пыли. Кэрри выставляет руки перед собой, расправляет пальцы с огромным количеством золотых колец, и вся пыль поднимается в воздух, летает в нем, словно снег в ночи. Тонкая струйка белого света пробивается через дыру, в которую проскальзывал голубоглазый кот. Кэрри безмолвно садится перед пианино, открывает крышку и затаив дыхание, жмет пальцами на пыльные клавиши. Она закусывает губы, когда ошибается, но это не меняет того, что музыка, которую она играет, не похожа ни на что другое, она мелодична и насыщенна, полна эмоций, полна её самой, полна того, что таится внутри неё. Виктор задумывается о том, что когда-то давно, она уходила ночами из спальни и не приходила в неё до утра, на завтраке напевала какую-то уж больно ритмичную мелодию, которая ближе к концу всё спокойней и спокойней, а потом вновь, словно раскаты грома, становится чем-то резким и грохочущим, беспорядочным, а сразу после таких качелей превращается чуть ли не в гаммы. Юноша чувствует, что в этой музыке, которая рождается под пальцами Локисдоттир младшей, сокрыты все её эмоции, все её чувства, её горечь и сладость, любовь и ненависть, что пряталось за заслонкой. Это – её откровение, её реквием, её гимн. И Виктор – первый и последний, кто услышит эти чарующие и пьянящие, будто ликёр, звуки, он единственный унесется в дебри её души прямо сейчас, окажется в её душе, словно в райском саду. Никто за всю жизнь ни разу не слышал это, и вот, сейчас, они оба здесь, она – играет, а он – слушает, и кажется, впервые в жизни дает волю самому себе: Виктор плачет. Искренне. Не может дышать и видеть что-то перед собой. В его голове только музыка и Кэрри Локисдоттир, королева Асгарда и та, кто играет на струнах его души.

– Это… Это волшебно, – трепещет сердце парня, когда её пальцы задерживаются на низких нотах и больше в комнате не раздается ни звука. Девушка тихо закрывает крышку пианино, встает перед Виктором в полные рост, и склонив голову, говорит:

– Я написала эту музыку сразу после того, как моя сестра покинула наш дом. Я чувствовала предательство и одиночество. Родители просто бросили меня в этот омут… Я не чувствовала от них поддержки. Ни от кого. Всё это время у меня был только ты – скованный, замкнутый, как пустышка. А я повелась на тебя, словно ты «Плацебо». Думала, спасешь… А ты только губил. И вот, сегодня, ты осмелился выпустить свою гнилую кровь наружу. И я выпустила тебе свою.

Виктор жалобно взглянул на Кэрри, положил руку ей на щеку, и приблизился к губам, прикрыв глаза. На щеках девушки появились слезы. Она зажмурилась и нехотя оттолкнула своего учителя.

– Нет, Вик, – она мотала головой и почесала ног ребром пальца, – Я не буду причинять тебе боль тем, что не оправдываю ожиданий. Я не спасла сестру, не спасла мать, и теряю отца… И тебя тоже потеряю. Извини, но… У нас не будет первого и последнего поцелуя. Мы не проснемся вместе в кровати голые и смущенные, не потанцуем на нашей свадьбе, у нас не будет детей. Я не твоя цель, не твоя мечта. Я просто не твоя. Прости, но Один распорядился иначе.

– К черту Одина, – рычит Виктор, не сдерживая эмоций, и берет её за руки, – Я люблю тебя!

Кэрри улыбается и мотает головой, пока из раскрасневшихся глаз текут холодные слезы. Она аккуратно выпутывает свои руки из его.

– Не любишь… – она открывает глаза и намеренно делает свою кожу синей и холодной, глаза красными-красными, словно игристое вино в свете свечи, – Я чудовище.

Виктор качает головой и вытирает слезы с её щеки.

– Прекрасное чудовище, – они оба улыбаются друг другу, и Виктор целует её в висок, отчего её кожа вновь становится розовой и чистой, теплой, как рассветное солнце, и мягкой, как шелк.

– Спасибо тебе, – говорит Кэрри и обходит его, поднимается по винтовой лестнице на верх, оставляя и хороня всё, чем дорожит, в этой комнате в подвале: собой и Виктором, и она искренне считает, что так будет легче.

***

Сиреневое солнце рассвета своим светом придает волосам Фриды странный, какой-то сине-черный цвет, а её кожу делает блестящей, словно у куклы. Её грудь опускается и поднимается под доспехами, она тяжело и часто дышит, надо признать, жутко нервничает и переживает, но в то же время понимает, что она – последнее зерно разума в Асгарде, спаситель, тот, кто должен заставить всех мертвых встать и сражаться на её стороне. На второй план отошли чувства, месть и гнев, осталось только одно – долг.

Она окидывает взглядом копье, что уверенно держит в левой руке, и узорчатый щит в правой, она запрокидывает голову в небо и глядит на рассветное небо, ждет лучей солнца и завидев их, поворачивает голову вправо – смотрит на Алекс и Уилла, что последовали за ней. Рыжая держит свой красно-золотой шлем в руках, а потом смотрит на королеву Йотунхейма, чья кожа постепенно окрашивается в синий, и надевает шлем. Уилльям поправляет датчики контроля на костюме, что собрал для него брат – больной на голову, но гений, – и впервые в жизни не прячет лицо. Эго Фриды ласкают мысли о том, что они доверились ей. Что много людей не хотят мира с войной. Что за её спиной стоят не только йотуны, уставший он битв, но и ваны, и куча, куда мидгардцев. Она уверена, что сегодня она превратит Асгард с пепел, если они сами не сдадутся. А иного исхода быть и не может.

Ударяя копьем по земле, королева вызывает легкую дрожь, что пробегает по защитному куполу Асгарда, который похож на разбитую яичную скорлупу, и во всю глотку орет:

– Воины! На позиции! – её голос ни разу не срывается от такого крика. Когда те, кто должен быть в воздухе, взмывают вверх, Фрида расправляет крылья – черные, как ночь, точно вороньи, такие же, что на своем костюме, созданном больше для забавы, чем для дела, носила её мать. Он не был способен её защитить, и именно поэтому она сама же положила ему конец. Что сейчас сделает и Фрида с Асгардом, который не может сам себя защитить.

Армия Асгарда сползается, как муравьи на кусок гнилого яблока, к краю купола. Во главе них – Тор, что весьма удивляет королеву Йотунхейма. Неужели её сестра решила оставить всё просто так, или сама погибла во время вчерашнего взрыва? В таком случае, это послужило бы ей неплохим уроком, но к сожалению, она уверена – Кэрри где-то там и жаждет победить эту войну.

– Фрида! Королева Йотунхейма, принцесса Асгарда, известная как та, кто предотвращает войны, побеждая их, – горланит Тор, держа в руке свою секиру, которая за годы стала выглядеть, как дешевый топор, – Отступи, пока не поздно, дитя, – он рычит и ревет, пока армия возится и готовится к атаке в любой момент, – Никто не хочет того, что ты затеяла. Иди править своим королевством. Наши же дела оставь нам.

– Извини меня, дядя, но, к сожалению, моя сестра осмелилась оскорбить меня на похоронах нашей матери, а я поклялась, что если это повторится, и хоть одна невинная душа погибнет из-за её халатного отношения к безопасности собственного народа, то я нападу на Асгард, уничтожу её, и буду восседать на троне дух королевств. Если можете – остановите меня, если нет – отдайте Кэрри, я снесу ей голову, и тогда всё обойдется без кровополития.

– Ты обезумела, дитя, – рявкает Тор, после чего Фрида недовольно рычит, взмахивая механическими острыми крыльями.

Из толпы слышится едва различимый женский писк, и через шеренги и колонный солдат к регенту подбирается знакомая светловолосая девушка. Взгляд Фриды падает на неё, и она замолкает, смотря на неё не без интереса. Это Ария…

– Фрида! – кричит что есть мочи она, – Останови это безумие, прошу! Погибнут дети! Погибнут люди! Погибнут все те, у кого есть шансы на жизнь! Прошу, умоляю тебя, останови это! Я не хочу смотреть на то, как ты уничтожаешь то, что тебе дорого… Я не хочу лишаться дома. Фрида…

– Ты бы в любом случае осталась без дома, Ария, – перебивает свою возлюбленную Фрида, доставая меч из ножен, – С такой королевой можно и голову потерять… – она усмехается, а Ария падает перед ней на колени, магией развеивая небольшой участок купола:

– Остановись! – визжит она и с неё спадает капюшон, – Клянусь, Фрида, клянусь, Асгард будет цел и будет стоять ещё тысячи лет… Только не убивай никого, прошу, милая! Прошу!

Не задумываясь, Фрида замахивается, и делая поворот вокруг своей оси, не без труда отрубает Арии голову. Она отлетает, и лицо блондинки с ужасом смотрит на армию йотунов с земли. Брызги крови на лице Фриды стекают вниз, на шею, и она бросает уверенный, холодный, точно не человеческий взгляд на Тора, который стоит, словно скованный в ужасе. Глаза Фриды блестят красным, девушка убирает труп с дороги ногой, не моргнув и глазом, словно это обыденное дело. Она чувствует, как кровь стынет в жилах у неуверенных и испуганных до смерти рядовых, и ей это нравится.

Тор немедленно отдает приказ атаковать, и две толпы несутся друг на друга, пока между ними растворяется в золотые блестящие огоньки купол. Асгард утратил границы с Мидгардом. Фрида раз за разом пронзает воинов мечом, окрашивая доспехи, крылья и копье в кроваво-красный. Её глаза наполняются кровью, в них пляшут черти, безумие, Фрида не похожа на ту наивную девочку, которую облили водой, проявив настоящую сущность всему миру, она – та, кем её называли, и гордится этим, словно это её единственное достижение, её самая большая награда. Королева получает неописуемую дозу удовольствия, когда Уилльям разрывает на куски очередного толстого идиота, что валит её на землю, а Алекс отстреливает половину головы тому, кто стоял за спиной черно-красного, обезумевшего ангела.

Совсем трусливых одолеть легко, даже не прилагая усилий, и та кровавая баня, что поглощает Асгард, становится будто местом поражения каким-то опасным вирусом под названием «паника», в котором Фрида чувствует себя просто превосходно. Тор совсем пропал из поля зрения, и это, кажется, только ей на руку – страх, адреналин, заставляют её голову отключиться, и только руки умело работают, уничтожая противника за противником, добавляя ей силы и желания драться всё больше и больше. В такие моменты Локисдоттир чувствует себя Аресом, всадником апокалипсиса, самим воплощением войны и смерти, правосудием и настоящей богиней, единственной в мире, способной постоять за него же. Взмахивая копьем, она откидывает сразу нескольких врагов, и без помощи Уилла убивает их, замораживая и разбивая кубы льда, от которых остается не столько осколков, сколько крови, и её глаза становятся всё более багровыми, словно у дьявола. Сглатывая слюну, девушка чувствует, как что-то бьет её по шее со спины, и успевая развернуться, она пронзает воина в золотых доспехах прямо в голову, после чего отбрасывает копье острием в коня и наездника, достает из ножен меч, уже изрядно перепачканный кровью, и без разбору прорубает им путь ко дворцу, чтобы найти сестру, и расправиться уже с ней.

Несколько голов у её ног, и вот, она у ворот – перестроенных, переделанных, но таких же, как и в день её рождения много лет назад. Облизывая окровавленные губы, Фрида быстро попадает внутрь дворца, и тихо расправляется с охранниками. Черт знает, что несет её в тронный зал, быть может, следы крови, а может, что-то ещё, какое-то странное предчувствие, жжение выше груди и ниже лица, что-то, что заставляет её адски улыбаться, на разжимая челюсти. После каждого её шага, кровь, на которую она наступает, остается при ней. Она чувствует её тепло, её легкость, и точно теряет рассудок, когда момент свершения её долга всё ближе и ближе.

На троне пусто. Фрида с непониманием смотрит на него, шумно отбрасывает меч, и складывает крылья за спиной. Руками королева вытирает кровь с лица, а после слышит знакомый голос:

– Не меня ищешь? – Кэрри вальяжно идет к ней навстречу в белоснежном платье, и Фрида оборачивается дико, словно голодный шакал на запах крови.

– Ох, сестренка, – говорит Фрида, поправив волосы, – Думала, что вправлю тебе мозги. Что ты справишься с королевством. Верила в тебя. А ты… Допустила такое, убив тем самым нашего отца и мое доверие к тебе.

– Ты сама кричала, что мы тебе никто. Так зачем пришла? – она согнула руки в локтях, и показывая пальцами какие-то знаки, притягивала к своим рукам куски колонн, пола, все камни, что были рядом.

– Защитить тех, кого люблю, – Фрида подняла в воздух струи крови, и они свернулись вокруг неё дырявой сферой, после чего она повернула руки и сделала их твердыми, как миллионы клинков, собираясь вонзить в тело Кэрри, но та успела сделать щит из груды камней, и острые стрелы ударились о него, испачкав кровью и стекая на пол, мерзко и гадко.

– Ты не умеешь любить. Ты монстр, Фрида.

– Что ты сказала?

– Ты – монстр!

Блондинка усмехнулась и наклонила голову вбок:

– Так ты такая же, – спокойно изрекла девушка, после чего прижала одну руку к себе, а другой притянула к себе капли крови, что острым дождем обрушились на сестру, которая, пусть и пыталась их отталкивать, уже была ранена.

Фрида расправила плечи и сделала из пальцев когти, а потом взмахнула одной и за ней потянулась волна из крови, плотная, твердая, и накрыла Кэрри с головой, сжигая её кожу, раня веки и заставляя задыхаться. Королева Асгарда не с первого раза могла её отбросить, и надеялась, что попадет комом энергии, что выпустила вместе с кровью из своего тела, задеть ничего не подозревающую сестру, которая уже праздновала победу, но Фрида умело отбилась от него щитом. Прощупывая каждое слабое место сестры, она безжалостно наносила новый и новый удар, дразнила и измывалась над ней, иногда покалывая льдом, а иногда и обсыпая льдом, заставляла её падать и вставать, не давала и разу ответить, а если и давала, то тотчас же кувыркалась и перепрыгивала из укрытия в укрытие. Она раскатисто смеялась, когда сестра попадала по ней, но не подавала виду, что ей больно или она что-то себе повредила – любая рана тут же затягивалась, как затянулось бы сейчас что угодно, и душевная рана в том числе.

Кэрри изрядно утомилась, и уже из последних сил совладала с сестрой, с её раскатистым безумным смехом, с её дразнилками и уклонами, с этой кровью на лице, принадлежащей всем тем, кто сейчас там, борется непонятно за что просто потому, что Фриде так захотелось. Власть сделала её безумной – может, и правильно, что она не заняла Асгардский трон. Кэрри хватает и сжимает магией огромный кусок колонны, и бросает в ту сторону, где должна быть Фрида, но её там не оказывается, а дворец трещит по швам. И для брюнетки это словно глоток свежего воздуха – она находит в себе силы улыбнуться, осознавая, что этот день они проводят вместе, под руинами некогда величайшего королевства. Фрида взглянула на потолок, и на голову ей упал небольшой камень. Она вспомнила, что отец говорил по этому поводу – только существо, по силам равное самому Лафею, может уничтожить этот дворец. Кэрри впала в безумие. Фрида испуганно, впервые за все время выходит из-за колонны, и видит, как сестра смеется, закатив глаза. И явно что-то нехорошее заставляет Фриду успокоиться. Её глаза вновь окрашиваются в голубой, кожа становится ещё белее, чем до этого. Её окутывает неистовый страх, и что делать, она не знает.

– Эй… – испуганно бормочет королева Йотунхейма, робка шагая навстречу к парящей над полом сестре.

– Знаешь, Фрида, мы должны погибнуть вдвоем. Как настоящие сестры, так? Как семья… Мы же… Семья… А ты пришла защитить тех, кого любишь… Но вместо этого убиваешь их…

– Успокойся, – уверенней говорит девушка, – Прошу тебя, угомонись. Спустись и мы поговорим… Сможем править вместе. Я буду с девушкой, а ты с Виком, мы будем лучшими королевами, Кэр. Прошу тебя, остановись и мы поговорим! – надрывисто говорила Фрида, незаметно проверив, насколько далеко от неё кровь.

Кэрри моргнула и опустилась на землю. В её сердце словно зажглось доверие и тепло, она поверила словам Фриды. Она вспомнила, как они шили друг другу кукол, как учились вместе языкам и этикету, как поддерживали друг друга, были рука об руку. Как клялись быть вместе до конца, несмотря ни на что. И все мысли о том, что старшая сестра – предатель словно улетучились. Кэрри кашлянула, сделала пару шагов навстречу сестре и заплакала, искренне, с трепетом в сердце.

– Давай… Иди сюда… Я тебя обниму, милая… – говорила Фрида с добротой смотря на сестру.

– Знаешь… Знаешь, ты в чем-то права… Папа жив, Тор жив, они нам помогут… Мы построим лучший Асгард… Будем путешествовать… Ох, Фрида, – и Кэрри бросилась ей в объятия, как мышка в мышеловку.

Фрида достала клинок и воткнула ей в спину так, что он выглядывал у неё между грудей. Кэрри затряслась и посмотрела вниз, не успев ничего сказать, она поперхнулась в своей крови, и не сказала больше ни слова. Её труп бездвижно упал, и лужа крови под ней расползалась с каждой минутой. Королева Йотунхейма отпрянула, заправила волосы за ухо, а потом облегченно выдохнула, присела перед сестрой и закрыла ей глаза.

– Прости, но… Так надо. Передавай маме, что я скучаю.

Чувствуя себя омерзительно, Фрида пыталась переварить, что происходит. Она смотрела в пол, который был залит кровью, она посмотрела на свое отражение, и попыталась перебороть страх перед самой собой. Всё, чего она хочет сейчас – найти папу, увидеться с ним, как с последним самым дорогим человеком, что остался в живых. На дрожащих ногах, Фрида шла по огромным, растрескавшимся коридорам, обнимая себя за плечи, осматривая портреты, висящие на стенах, с которыми когда-то разговаривала, о судьбах, изображенных на них грезила, а сейчас – молится, чтобы это оказалось сном. Она старается не заглядывать в окна, избегая глазами те горы трупов, которыми обложена земля, не рассматривать изуродованные, с испуганными глазами, разинутыми ртами, лица. Фрида хватается за голову, когда заходит в белый коридор в крыле. Где когда-то была спальня её родителей. Она маниакально раскрывает все двери, срывает их с петель и бросает в стены, будто это сделает ей легче, успокоит её и угомонит дьявола, что засел внутри неё, и хватается за её разум в любую удобную минуту.

Одну из дверей Фрида открывает, на удивление, спокойно. Она вглядывается в комнату, видит красный платок, что закрывает дыру в стекле, видит кучу лекарств и стопку писем на столе, узнает мамин туалетный столик, видит знакомый шкаф, и тихо заходит в комнату, не сразу замечая парализованного отца, что лежит на кровати и кажется, не подает признаков жизни. Девушка тут же бросается к нему, садится рядом, вытирает кровь с лица и тела, насколько это возможно сделать, ударяясь о судороги в пальцах, головную боль и бабочки в животе. Она не верила, что когда-нибудь увидит своего отца. Не верила, что он захочет её видеть – но он видит.

– Пап… – Фрида нежно касается ладонью его щеки. Локи просыпается, и через ресницы смотрит на дочь.

– Элис?.. Солнце… – лепечет он, а Фрида раскрывает рот, не в силах что-то сказать, – Ты пришла ко мне? Я соскучился… Знаешь, за те годы, что тебя нет, случилось столько всего страшного… Я не могу без тебя. Я чахну и погибаю просто так, без причины. Я затух в тот же день, что и ты… Надеюсь, тебе хорошо в раю… Или куда вы там отправляетесь? Черт его знает… – Фрида не может его перебить, не имеет права. Поэтому просто слушает, гладит его лицо, – У тебя таки красивые голубые глаза… И волосы… Ты сама чистота и невинность… Любовь моя… Я не могу без тебя… Пожалуйста, если это ты, то забери меня к себе. Я не могу жить без тебя… Я не хочу, Элис. Если это ты, слышишь, то… Забери меня. Я устал и соскучился… Я не вижу дальше смысла без тебя, любовь моя… Я перечитывал твои письма. Писал тебе новые. Каждый день… Это безумие. Знаешь, мне кажется, я действительно ценю тебя больше всего на свете… Я без тебя – ничто. Я не хочу быть ничем. Прошу тебя, милая… Молю… Давай останемся вместе на веки? Я люблю тебя, Солнце моё… Пожалуйста… Оставайся… Навсегда… – последние слова он выдыхал, все время смотрел в никуда, и кажется, видел в Фриде свою Элис.

Девушка хмурилась, и когда отец закрыл глаза, то легла ему на грудь, и заплакала, громко-громко и надрывисто, будто желая, чтобы её услышали.

***

Даже спустя много лет Париж восхитителен, и Алекс не может не замечать этого, когда смотрит на брусчатку под ногами, когда смотрит на эти старые кирпичные домики, когда чувствует аромат булочек и вереска, видит цветущие персики и вишни. Франция не меняется никогда, и именно этим постоянством она приковывает – словно застревает во времени, прячется где-то вне остального мира. Томас и Сара словно маленькие дети – постоянно носятся и улыбаются, кажется, забывая зачем приехали в Париж: здесь в последний раз видели Фриду Локисдоттир буквально вчера, играющей на скрипке у клуба «Septième ciel». Уилльям же наоборот был слишком сосредоточен и занят, чем нереально раздражал всех, и из-за этого даже пару раз получил по лицу от Александры, которая, по каким-то таинственным причинам, вела себя раздражительно в последнее время.

– Что там, Том? – спрашивает Уилл, пока Алекс влюбленными глазами наблюдает за каждым зданием, мимо которого они проходят.

– Если верить этой штуке, то она живет в этом переулке. Тут есть небольшая сцена для уличных музыкантов, а разу за ней есть и подъезд. Навестим её?

– Да, а потом доставим Тору, – буркает Уилльям и смотрит на Алекс, которая явно потерялась где-то в своих мыслях, и идет, смотря уже не на дома, не на небо, не на персики, а куда-то мимо всего.

– Лекси, ты в порядке? – наклоняется Уилльям.

– Что с ней будет после того, как мы доставим её в Асгард?

– Её казнят, – накусывая круассан, говорит Сара, поворачиваясь к Алекс и Уиллу.

Алекс становится не по себе, и она заметно ежится прямо внутри джинсовой куртки Уилла, что он заботливо накинул на неё ещё квартал назад.

Дом, в котором, по идее, должна жить Фрида, старой постройки, и кажется, что он вовсе доисторический. Подъезд темный, с холодным зеленым светом и резными перилами, без лифта и кучей квартир на одной площадке – где-то пять или шесть, не поймешь. Последний, третий этаж, выглядит как большой чердак с низким потолком. Дверь в квартиру обита черной кожей, на которой явные следы царапин – Фрида не первая жительница этой квартиры, и очевидно, что не последняя. Уилл без проблем выламывает дверь, а Томас быстро оббегав всё. Что за ей, убеждается, что она безопасна. Со словами о том, что они будто совершают ограбление, Том открывает дверь настежь, и они все заходят в холодную квартиру с темно-зелеными обоями. В спальне болтаются сиреневые шторки, через открытую форточку в квартиру залетает бабочка.

Сара садится на кровать, надевает очки, заправляет короткие темные локоны за уши, открывает ящик в прикроватной тумбочке и осторожно лезет туда, находя стопку писем.

– Узнаешь? – спрашивает она у Уилла. Тот берет один из конвертов и читает:

– Для Э. Р. От Л. Л. «Никогда не предам тебя». Это письма Локи к Элис. Она и их забрала. Надо бы доставить Стиву, или Тору, или…

– Или оставить между ними, – буркает Томас, пихая брата в бок.

Алекс тихо ходит по квартире и забредает на кухню: хлебница, черная ваза с увядшими белыми тюльпанами, какая-то старая книга, если присмотреться, открытая на форзаце, где обведено «перевод на французский Э. Роджерс», резные черные стулья из прутьев, на которых, наверное, неудобно сидеть. На столе белая кружевная скатерть, испачканная сгущенкой и джемом, которые уже засохли. На книгу тихо и бесшумно, словно пушинка, садится бабочка морфо – лазурная, как Северное море. Старк плюхается на стул и обращает внимание на чернильницу и бумагу – немного потертые, в кофейных и жирных пятнах. Неужели королева такая неряха? Она берет в руки письмо и читает его не без интереса.

– Уилл! Том! Смотрите, что нашла! – восклицает Алекс минут через пять, сложив письмо вдвое в своих руках.

***

– Это всё, что нашли? – хмурится Тор, поглаживая седину своей бороды и вглядываясь в тоненький, как мыльный пузырь, листик бумаги, который разорвется, стоит на него подуть.

– Клянемся, мистер Одинсон! – уверенно тараторит Сара, хотя скрыть ложь ей всегда удается плохо. Томас качает головой:

– Ещё нашли их переписку, – дополняет Максимофф.

– И? – спрашивает король, раздраженно выдыхая.

– Решили оставить это между ними, – девушка поправляет подол платья, теребит юбку в руках, всё, лишь бы не попадать под его тяжелый взгляд.

Тор вздыхает и отмахивается рукой, чтобы гости из Мидгарда удалились в свои покои. Он встает с трона, и хромает до своих покоев, в которых, несмотря на то, что уже далеко за полдень, мирно спит Брунгильда. Он садится за стол, держа письмо прямо перед глазами, и зажигает свечу, приложив к фитилю палец, а после – тянется за очками и чуть склоняется над листом бумаги, уложив его на стол так, чтобы он точно не улетел.

С первых строк Тор видит знакомый почерк – почти такой же. На немного более дрожащий и скачущий, был у Элис, а значит, это письмо писала Фрида. Он уже заинтригован и зол на тех, кого послал на поиски Фриды, и где-то в глубине души надеялся, что она уже просто мертва, и именно по этой причине ему никто её не привел.

«Мой многоуважаемый и родной дядя, царь Асгарда, Бог грома, сын Одина, Тор,

Моё первое детское воспоминание – это то, как я лежу у мамы на руках, смотрю ей в глаза, она поет мне песню, а потом в соседней комнате что-то разбивается, и она тяжело вздыхает, говоря мне «твой дядя – слон». После этого я долго хихикала и хохотала. Тогда я ещё не знала, что всю свою жизнь пройду не по тому пути, о котором мечтаю. Просто потому, что я никогда ничего не роняла, никогда не мерзла, никогда не любила мужчину и никогда не любила корсеты так, как их любила моя сестра. Я хотела быть королевой, и была уверена, что всю жизнь у меня всё пройдет гладко. Но меня никто не принимал просто потому, что я такая, какая есть. Поэтому я спасла свою семью – потому что ты разбил вазу, а мама смеялась над тобой, пока ждала папу, а потом плакала, когда моя сестра чуть не погибла во время рождения.

Я слишком ценила и буду ценить свою семью, чтобы просто взять и забыть о ней. Пусть я и кричала, что у меня её больше нет – я была разрушена тем, что папа не смог спасти маму. Для меня это было шоком, потерей смысла того, что я делала. Но потом, я задумалась… Как сильно мой отец любит мою мать. Задумалась о том, что она погибла потому, что он слишком любил её, хотел приковать к себе, защитить, а она была не против, и в итоге… Именно это погубило её. Его любовь её убило. Мне искренне хочется умереть так же – в любви. Асы, что видели их тогда, говорили мне, что он пел ей ту колыбельную, что моя мама пела мне, а ей её пела её мать. Её мать была парижской скрипачкой, именно поэтому я переехала в Париж – в колыбель их любви, где родилась любовь моих бабушки и дедушки, где укрепилась любовь моих матери и отца.