Текст книги "Отличный парень"

Автор книги: Кристина Арноти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Да, дед.

– Во-вторых. Надо поблагодарить директора бассейна за то, что меня научили плавать.

– Так иди, поблагодари.

– Нет, не могу. Я никогда никого еще не благодарил.

– Дед, мужайся, твой час пробил.

Прошло несколько недель. И вот, вылезая из воды, он обращается к своему инструктору по плаванию:

– Мсье…

– Да…

– Спасибо.

– Не за что.

– Да.

– Прошу вас.

– Послушайте…

– Да.

– Я – очень богатый человек.

– Мсье, я не хочу ничего знать. Вы плаваете – и это все, что интересует меня.

– Я хотел сказать, – произнес старик, – что без вас и без воды я никогда бы не узнал, что такое свобода. Для меня свобода – это умение плавать…

– Позови мне нотариуса. Что ты хочешь, чтобы я передал в дар Довилю?

– Одиннадцать картин Будена, две Вермеера[4]4
  Вермеер, Ян (1632–1675) – нидерландский художник, мастер бытовой живописи и жанрового портрета, символически олицетворяющих голландский «золотой» XVII век.


[Закрыть], два или три автопортрета Ван Гога из тех, что у тебя есть в запасниках…

– У меня их всего семь…

– Ты можешь отдать три из них.

– Хорошо. И что еще?

– …Добавим еще полотна Клуэ[5]5
  Клуэ, Жан (1485–1541) – французский живописец-портретист.


[Закрыть], Мане, Моне, Берта Моризо[6]6
  Моризо, Берта Мари Полин (1841–1895) – французская художница, представитель импрессионизма.


[Закрыть]… Твоего Рембрандта… Того, что висит у тебя в кабинете… В Париже.

– Выставлять в музее картины Будена, – возмутился старик, – все равно что исповедываться глухому священнику. Представь себе человека, который кричит на всю церковь о своих грехах: «Святой отец, я согрешил, я сделал то-то и то-то столько-то раз». – «Хорошо, сын мой, продолжайте, сын мой…» Нельзя выставлять Будена на потеху непросвещенной публике.

– Дед, в твой музей будет ходить только просвещенная публика!

Он повернул к ней бледное как полотно лицо:

– И это будут те же люди, которых до сих пор трясет от злости при одном лишь упоминании имени Тулуз-Лотрека… Почтенные матроны разглядывают его картины со словами: «Ах, какой разврат!» Ты считаешь, что есть смысл показывать картины таким людям? Нет. Оставь меня в покое со своим музеем!

– Дед, как ты можешь быть таким несправедливым?

– У меня есть право на это. Я заработал его своим горбом.

– Дед, ты и в самом деле настоящий реакционер.

– Нет, просто я богатый человек.

– Дед, ты не боишься революции?

– Что касается всяких там революций…

Старик сделал презрительный жест.

– В семнадцать лет каждый мечтает совершить революцию и перевернуть весь мир. Революция – это кризис роста, это короткий спазм… Резкий скачок давления.

– В России этот скачок длится уже больше пятидесяти лет, – произнесла она с металлическими нотками в голосе. Затем она добавила:

– И все же подумай о музее в Довиле. Почему бы не обессмертить свое имя?

– Дарение – это подъем к вершине славы по черной лестнице. Или же одна из форм шантажа, используемая теми, кто хочет получить особые почести при Жизни.

– Ты бессилен против смерти… – сказала она. – Когда она придет, ты ничего не сможешь сделать.

– Увы! – воскликнул старик. – Если я и решусь открыть музей, то исключительно для того, чтобы досадить твоему отцу. Он боится, что я пущу по ветру нажитое мною богатство. Мой сын вечно дрожит от страха потерять его. Он плохо разбирается в нашем бизнесе, у него нет профессионального чутья.

– Однажды все твои сокровища попадут в мои руки, – заявила Анук с милой улыбкой на лице, – и я передам их государству.

– Ну уж нет! – воскликнул дед. – Не бывать этому! Мы нашли способ, как тебя обуздать. И не мечтай, что получишь все и сразу. Денег у тебя будет ровно столько, сколько потребуется на самое необходимое. Если твой отец скоропостижно скончается по причине болезни или несчастного случая, ты не получишь ничего лишнего до самого пятидесятилетия. За это время у тебя появится жажда денег, которая превратится в навязчивую идею. Ты будешь постоянно думать о том, что могла бы сделать в том или ином случае, будь у тебя средства. После того как тебя хорошенько обломает жизнь, на твою голову свалится сказочное богатство. Ты захочешь наверстать упущенное и приумножить его… В тебе проснется настоящий хищник, еще более свирепый, чем все мы, вместе взятые…

– Деньгами ты меня не сломишь… Я буду сильнее их…

– Нет, внучка, ты ошибаешься. Я расставлю для тебя множество ловушек. Ты любишь живопись. Эта любовь у тебя в крови. Представь себе, что ты прилетишь в Нью-Йорк или Женеву. Тебя встретят у трапа солидные господа. Ты сядешь в длинный лимузин, одним легким кивком головы дашь понять водителю, что пора трогаться в путь. В нашей среде принято общаться с прислугой системой знаков. Ты приедешь в банк и в сопровождении все тех же молчаливых господ с суровыми лицами ты спустишься в полуподвальное помещение. От волнения у тебя запершит в горле. Банковские служащие будут смотреть на тебя во все глаза. Легким движением руки ты избавишься от лишних свидетелей и пройдешь в бронированную комнату. Ты останешься в полном одиночестве, не считая сотрудника банка, который после твоего визита не проронит ни слова об увиденном. Он тебе поможет развернуть бесценные полотна одно за другим. В этот момент ты испытаешь поистине физическое наслаждение. Тебя охватит радостное волнение. В бронированных хранилищах я всегда млею от восторга и нахожусь на седьмом небе от счастья. Здесь хранятся мои сокровища. Мне принадлежит «Кружевница» Вермеера. В потоках яркого света женщина предается каким-то своим мечтам. С холста на меня смотрят ее живые глаза! Я ощущаю почти материальную связь с изображенной на картине женщиной. Я держу ее за семью дверями и замками, потому что хочу, чтобы она принадлежала только мне одному. Мне кажется, что вместе с этой картиной я обладаю также гением великого художника, сумевшего передать на холсте нежные полутона, коричневые тени, печаль, притаившуюся в уголке губ, перламутровую дымку.

А автопортрет Ван Гога? Я тону в его горящем взгляде. Могу смотреть на него часами, не отрываясь. Это и есть настоящая дуэль. Его автопортреты. Они говорят о художнике больше, чем если бы он живой стоял передо мной. Гениальный художник творит на грани безумия. К автопортретам Ван Гога нельзя приближаться без подготовки. Далеко не каждому по силам оставаться наедине с картиной, которую художник рисовал своей плотью и кровью. Порой он смотрит на меня с презрением; порой он помогает мне восстановить душевное равновесие; между нами устанавливается обратная связь. В такие моменты я приказываю банковскому служащему выйти из бронированной комнаты. Он лишний. Мы остаемся с глазу на глаз с Ван Гогом. Его взгляд завораживает меня. Он знает все обо мне, в том числе мою дальнейшую судьбу.

Картины Будена приводят меня в телячий восторг. Если ты когда-нибудь посетишь Вашингтон, обязательно зайди в Национальную картинную галерею. Полюбуйся на «Публичный концерт в Довиле» и «Пляж в Виллервиле». На эти полотна надо смотреть с благоговейным трепетом, как на иконы. У тебя сразу посветлеет на душе, когда ты увидишь этих дам в длинных платьях. Ты услышишь, как на ветру хрустят их накрахмаленные нижние юбки. Ты заметишь, как колышутся при ходьбе вуалетки на их шляпках. Тебе захочется послюнявить палец, чтобы определить направление ветра. Ты восхитишься красным цветом Будена. Без сомнения, ты придешь в восторг от его жемчужно-серых тонов. Они сразят тебя наповал. У тебя перехватит дыхание от страха, что из нарисованных облаков на твою голову вот-вот прольется дождь. Ты захочешь закутаться в шаль, чтобы защититься от порывов свежего ветра, дующего с океанского побережья. Красный цвет согреет тебя. Красная нота на полотнах Будена – это и капюшон дамского плаща, и часть флага, и куртка ребенка. Не важно, какой предмет – лишь бы присутствовал красный цвет!

Внучка, если бы ты могла мгновенно состариться. Только с возрастом начинаешь ценить жизнь…

Анук произнесла:

– Дед, ты совсем не думаешь о тех, кто сейчас бедствует и терпит лишения.

– Я думаю о себе. Нельзя одновременно стремиться к идеалу и делать деньги. Одно исключает другое.

– Дед, откуда в тебе столько презрения ко всему человеческому сообществу?

– Это объясняется тем, что именно оно способствовало моему коммерческому успеху. Порой я краснею, вспоминая о том, скольких дураков я обвел вокруг пальца. В делах дозволены любые приемы. Сколько честных глупцов я встретил на своем жизненном пути…

– Дед, ты веришь в правосудие?

– Если правосудие защищает твои интересы, то можно верить и ему.

– Дед, а во что ты веруешь?

– Мне кажется, что рай, ад и чистилище существуют. Я боюсь вечности.

– Дед, что бы ты сделал, если бы попал в рай?

– Я преподнес бы в дар изображение скорбящей Божьей Матери кисти какого-либо знаменитого итальянского мастера…

– Дед, что бы ты сделал, если бы ты попал в ад?

– Я бы предложил взятку черту, чтобы он не подкладывал дров в костер под моим котлом…

– Дед, что значит для тебя семья?

– Некий моральный кодекс, который человек сам себе и придумал.

– А родина?

– Капкан для волков! Родина?.. Высокопарное слово для сентиментальных дураков… Повод, чтобы умереть…

– А если убийство совершается в благополучной буржуазной семье? Дед, взгляни на меня! Ты же знаешь, о чем я говорю. Посмотри на меня…

Он только пожал плечами.

– Я не могу ответить на твой вопрос. Убийство? Что это значит? Я умею побеждать. Чаще всего это означает только одно – воровать.

После дедовой кончины отец нашел с помощью юристов какие-то нарушения в тексте завещания, и музей в Довиле так и не был открыт. Город так и не узнал, какое сокровище похитили у него.

7

Анук восклицает:

– О!

Она оборачивается. За ее спиной стоит американец. Он подносит указательный палец к губам. «Тс!», что означает «Тише».

– Не надо кричать. Могут подумать, что вы хотите украсть картину или же я засунул руку в вашу сумочку.

И в самом деле, неподвижные фигуры хранителей музейных сокровищ приходят в движение. Они группируются, качают головами и тотчас расходятся по своим местам. Охранники застывают на месте словно вкопанные, заложив руки за спину и устремив взгляд в зал. И только один из них держится за пояс, словно боится, что у него отнимут оружие.

– Вы испугали меня… – говорит Анук.

– Испугал? При таком количестве охранников? Вы не дождались меня в холле отеля. Не надо было так спешить… Я звонил Дороти, а ее линия была занята. Мне пришлось долго набирать ее номер. Спустившись вниз, я обнаружил, что вы исчезли. Испарились.

– Не стоило так беспокоиться, – произносит девушка.

– Ничего страшного, – ответил он. – Я сказал Дороти, что покажу вам город. Порой она бывает ревнивой, хотя не высказывает этого вслух.

– Вы даете ей повод для ревности?

Он улыбается.

– Красивые девушки окружают нас на улице, на работе и даже в лифте. Среди них бывают такие красавицы… Вот Дороти и ревнует. Слишком много девушек развелось вокруг…

– Почему вы рассказали ей, что познакомились со мной?

– У нас нет друг от друга секретов. Совместная жизнь лишь тогда складывается удачно, когда один супруг не утаивает ничего от другого. Вы еще долго намереваетесь пробыть в музее?

– Я только что вошла, – отвечает Анук.

– Вы сможете вернуться в него завтра, – говорит американец. – К тому времени я уже буду в Нью-Йорке… А здесь красиво. Очень красиво. Завтра будет такой же день. И будет так же красиво, как сегодня.

– Господин…

Немного смутившись, она поправляется:

– Стив… Куда же мы пойдем?

– Куда хотите. Сейчас без четверти одиннадцать утра. В четыре часа дня мне надо навестить больного друга в Аннаполисе. В Нью-Йорк я вылетаю поздно вечером. Самолеты отправляются туда в любое время суток. Как автобусы.

– Ладно, я вернусь в музей завтра, – говорит Анук.

Ей очень хочется повнимательнее рассмотреть американца. Не бросить мимолетный взгляд, а как следует разглядеть его. С таким же восторженным чувством, как ребенок смотрит на украшенную новогоднюю елку.

Он останавливается. Они находятся в галерее, в которой экспонированы скульптуры. В конце зала виднеется ротонда, окруженная колоннами из темного мрамора, с фонтаном в центре. Струи воды ниспадают вокруг статуи маленького мальчика.

– Вас надо тянуть за руку… Как ребенка…

– Я – дочь торговца картинами. В музее мне все интересно. В особенности в таком, как этот… В одном из самых больших в мире…

– Завтра, – говорит он. – Вы все рассмотрите как следует завтра. Но город тоже заслуживает интереса…

Мимо них проходит группа экскурсантов. На секунду они вынуждены посторониться. Наконец Анук может оглядеть Стива с головы до ног.

Американец высок ростом. Его коротко остриженные волосы местами выгорели на солнце.

– Анук, о чем вы задумались?

Он говорит по-французски с сильным акцентом. К Анук возвращается свойственное ей присутствие духа. Он склоняется к ней. Крепкий парень привлекательной внешности. В безупречно чистой светлой одежде.

– Я бы хотела… – говорит Анук.

– Что?

Американец берет ее за руку.

На секунду ее охватывает паника. «Надо поскорее уносить ноги», – проносится у нее в голове.

– Так что бы вы хотели?

Она могла бы ответить, что больше всего на свете ей хочется удрать куда-нибудь подальше от его глаз. С ней происходит что-то удивительное. Ее тянет к этому человеку. И это путает ее. Она не хочет никакой зависимости – ни физической, ни моральной. Он слишком много говорил ей о Дороти, о своем малолетнем сыне, о своей устроенной жизни. Анук вдруг показалось, что за благополучным фасадом скрывается совсем другой человек.

– Я бы хотела выпить кофе…

– На первом этаже есть кафетерий…

Он идет на несколько шагов впереди ее. Почему он так спешит? Молодой человек, похоже, проявляет нетерпение. Почему-то он кажется ей уязвимым. «О чем я думаю? – задается вопросом Анук. – Уязвимый атлет – звучит нелепо. Он такой же мужчина, как и любой другой. По-видимому, меня привлекают его национальные особенности. Акцент, манера поведения. Представители другого народа всегда окружены в наших глазах ореолом таинственности. Они отличаются от нас нравами и привычками. Нас так и тянет все разузнать о них. Неизвестность особенно притягательна для нас».

– Вас не раздражает музыка? – спрашивает Стив.

– Раздражает?

– Да.

– Ну что вы. Совсем нет.

Стив кусает нижнюю губу.

– Вы еще и ногти грызете? – спрашивает Анук.

– Не понимаю, о чем вы говорите…

– Тот, кто кусает губы, часто грызет и ногти. Так говорят.

– Я не грызу ногти, – отвечает американец. – У нас не принято делать замечания другим…

– Простите, – говорит она. – Я сказала, не подумав, только для поддержания разговора. По-французски это называется – чесать языком.

– В Америке не чешут попусту языком, – говорит он. – Для этого нет времени.

Они быстро спускаются по лестнице. Затем они проходят мимо служащей, раздающей посетителям бесплатный план музея.

– Сюда, – произносит Стив. Он ведет ее по длинному коридору. Они входят в кафетерий.

Анук встает в очередь за продвигающимися вдоль прилавка людьми, которые заполняют подносы блюдами с едой. Конечная остановка ждет их у кассы.

– В Америке всегда приходится ждать… Нельзя пройти без очереди.

– Один кофе, – говорит Анук раздатчице кафетерия.

Секунду спустя она стоит с чашкой кофе в руке перед кассой.

Анук делает вид, что ищет деньги.

– Оставьте, – говорит Стив. – Это недорого стоит. Я заплачу.

Они устраиваются за маленьким столиком. Вокруг много народа. Некоторые едят горячее уже с утра.

– Сахару… – предлагает Стив.

Анук кладет сахар в чашку.

– Во Франции тоже пьют много кофе. Однако он более крепкий… Ваш кофе… Однажды я был в Париже… В Латинском квартале… Сен-Жермен-де-Пре… Красиво. Я жил в отеле на улице Гарп.

– Вы учились во Франции? – спрашивает Анук.

Она не знает, о чем говорить со столь любезным собеседником.

– Я провел полгода во Франции. Меня туда посылала армия… На курсы усовершенствования.

– Чем же вы занимаетесь в жизни?

– Служу в одной фирме, – говорит он. – Раньше было интереснее работать. И денег я зарабатывал намного больше. А ваш муж? Чем занимается он? У него, должно быть, высоко оплачиваемая должность, раз он может привезти вас в Вашингтон… И поселиться в таком дорогом отеле…

– Вы тоже остановились в этом отеле, – говорит Анук.

– Только на одну ночь. И только потому, что я не нашел свободного номера в других отелях. Тридцать пять долларов за одну ночь – это мне не по карману…

– Мой отец оплатил поездку, – говорит Анук.

– Если он располагает такими средствами, – произносит американец, – то это весьма мило с его стороны. Не всякий способен на подобное… Вы сказали, что он торгует картинами…

– Да…

– Отличное занятие… Где находится его магазин? В каком квартале Парижа?

– Рядом с Сеной, – говорит Анук. – На левом берегу.

– Конечно, на левом берегу. Все студенты покупают там репродукции знаменитых картин… Он торгует также рамами или же только одними репродукциями?

– Нет, рамами он не торгует, – говорит Анук.

Она вспоминает, что ручки дедова гроба были сделаны согласно его завещанию из чистого золота.

«По крайней мере, – сказал дед после того, как его разбил паралич, – мой сын будет проливать искренние слезы, когда будет идти за моим гробом. Его горе будет поистине безутешным. Внучка, твой отец – мелкий лавочник в душе. Если он увидит, что вместе со мной в землю зарывают целый килограмм чистого золота, он упадет от жадности в обморок».

Она смотрит на американца. Этот парень ничего не знает о ней. Он видит перед собой лишь молодую француженку, которой чудом удалось попасть в Вашингтон. Она ничем не отличается от своих молодых соотечественниц.

– Я получаю тысячу пятьдесят долларов в месяц. Из этой суммы надо вычесть налоги. У нас так много налогов… Ваш муж зарабатывает столько же?

– Наверное… Около того…

– Зарплату мужа надо знать… Если он получает столько, сколько получаю я, то ему повезло. И все-таки мне кажется, что он зарабатывает немного больше меня, раз он может привезти вас в Вашингтон. У вас имеется своя машина? Дороти ездит на своей…

– У меня совсем маленькая машина, – говорит она.

Американец склоняется к ней. Он кладет свою ладонь на ее руку.

– Я даже не знаю вашей фамилии…

У нее перехватывает дыхание. Она не чувствует ног под собой. Стив нарушил ее душевное равновесие. И не важно, говорит ли он о своей заработной плате или же о бровях своей драгоценной Дороти. Анук закрывает глаза. «Хоть бы он сейчас поцеловал меня… на добрую память», – думает она.

– Почему вы закрыли глаза? – спрашивает Стив.

– Я хочу получше рассмотреть вас, – отвечает она по-французски.

– Я не понимаю вас…

Она продолжает по-английски:

– Это от разницы времени… Возможно, я устала…

– Допивайте ваш кофе и уходим отсюда… – говорит Стив.

– Я хочу еще кока-колу…

– Кока-колу? После кофе?

– Да. Мне хочется пить.

– Сейчас принесу…

Ему кажется странным, что можно пить один за другим два таких разных напитка.

Анук смотрит ему вслед. Он становится в хвост очереди, которая кажется еще длиннее. Ее сердце колотится в груди. Она зажигает сигарету. Она не отрывает глаз от Стива. Он пошел за кока-колой для нее. В этот короткий отрезок времени он принадлежит только ей. Каждый его жест. Вот он приближается к прилавку. Его рука потянулась за бутылкой кока-колы. Чернокожая женщина открывает ему бутылку. Он осторожно зажимает бутылку в ладонь и продолжает двигаться вперед вдоль прилавка. Вот он, наконец, подходит к кассе и расплачивается. Он возвращается к ней. Он идет через весь зал. Сейчас он похож на угловатого подростка. Когда он неловко опускается на стул рядом с ней, девушка чувствует, как ее сердце разрывается от нежности к нему. Он улыбается. «Извините», – произносит Стив по-английски. Его мягкая манера говорить не соответствует исходящей от него энергетике. Как было бы здорово превратиться на секунду в маленького пушистого зверька, чтобы он приласкал ее и спрятал на своей груди. Хватит! На чужой каравай рот не разевай! Считай этот день подарком судьбы…

– Ваша кока… – говорит Стив.

Она отпивает глоток и произносит:

– Мне кажется, что вам легко и приятно жить в этой стране.

Он усаживается поудобнее на стуле.

– Да, – говорит он. – Однако не всем так повезло, как мне. Когда я встретился со своим старым другом Фредом, то был потрясен. Я приехал повидаться с ним… Он – мой настоящий товарищ… И даже больше того. Брат… Больше чем брат. Он…

– Что с ним?

– Он был серьезно болен…

– Чем? – спрашивает она, думая совсем о другом.

– Вьетнамом. Я-то легко отделался. А он… Он впал в сильнейшую депрессию. Все раздражает его…

– И что же он не хочет делать? – спрашивает Анук.

– Убивать… – отвечает Стив.

Он улыбается.

Анук опрокидывает стакан. Остатки кока-колы разливаются по столу…

Стив качает головой.

– Какая вы неловкая… Хотите еще?

– Нет, – отвечает она. И поднимается со стула. – Пошли.

– Вы выпили слишком много жидкости… Кофе и половину бутылки кока-колы…

Они снова идут по коридору.

– А как он сейчас? Выздоровел?

Стив пожал плечами.

– Кажется. Он живет с матерью…

Когда они вышли на улицу, Анук почувствовала себя так, словно ее облили кипятком.

– Пошли, – говорит американец.

Едва устроившись на сиденье в автомобиле, Стив сразу же включает кондиционер.

– Вам хочется, чтобы было холодно или очень холодно?..

– Холодно.

Резкий вой сирены. Похожий на долгий жалобный плач. Мимо на полной скорости мчатся два автомобиля.

– Если слышишь полицейскую сирену, – говорит Стив, – надо остановиться.

Они трогаются с места. Полицейские машины уже далеко впереди.

– Я покажу вам памятник Линкольну. А затем мы двинемся вверх по течению реки на катере Фреда. Он разрешает мне брать его катер, когда я приезжаю в Вашингтон. До Вьетнама мы часто катались на водных лыжах вместе с ним.

– Он милый, этот ваш Фред, – говорит Анук.

– Да. Очень.

– Он работает?

– От случая к случаю.

– Вы не расскажете, что же именно произошло с ним во Вьетнаме? – спрашивает Анук.

– Лучше смотрите по сторонам. Вашингтон – красивый город… Я могу отвезти вас на кладбище Арлингтон, где покоится прах президента Кеннеди…

– Что ждет солдата на войне, если он впадает в депрессию?

– Его отсылают на родину… и пытаются вылечить…

Только не Фреда… Посмотрите на Потомак… А вот и мосты… Не правда ли, красивый город? Вашингтон!

– …и что же с Фредом?

– В момент обострения болезни он способен убить любого, даже меня.

– О! – произносит Анук. – Это ужасно…

– А вот и памятник Линкольну…

– Как храм из белого мрамора, – произносит Анук.

– Посмотрите… На статую позади колоннады.

– Да, – говорит она. – Это красиво.

Стив останавливает машину.

– Всего на пять минут… Пошли, я представлю вас Линкольну. Это был великий американец.

– Великий американец, – повторяет она.

И затем добавляет почти без лукавства:

– А вы – какой американец? Великий? Средний? Маленький?

– Просто американец, – говорит он, – такой же, как все.

Она пытается найти точный перевод:

– Трудоголик? У нас это называется средним звеном.

Стив кажется рассеянным.

– Между языками есть разница, – говорит он. – Мы с вами никогда не сможем говорить об одних и тех же вещах, употребляя одинаковые слова.

Он не смотрит на нее.

– У вас другая жизнь, другие привычки… Другие слова и другие люди…

В этот момент у него совсем отчужденное выражение лица.

Раскаленная на солнце машина Стива припаркована на обочине шоссе, извивающегося кольцом вокруг памятника Линкольну. Отсюда монумент кажется особенно величественным. Белые мраморные ступени ведут к белоснежным мраморным колоннам, за которыми возвышается памятник президенту, изображенному сидящим на мраморном стуле. Через ветровое стекло Анук смотрит на простирающийся перед ней широкий зеленый проспект. Справа вдалеке виднеется купол Капитолия.

Анук понимает, что пришло время выйти из машины и быстро подняться вверх по мраморным ступеням. Надо показать этому флегматичному американцу, на что способна француженка. Какая она красивая и умная. Произнести несколько критических фраз в адрес Нового Света. Высказать свое мнение по поводу этого помпезного памятника. Упрекнуть Америку в гигантомании.

– Я представляла себе Вашингтон нагромождением серых высоких зданий. Я все еще ищу глазами небоскребы. И вдруг вижу перед собой утопающий в зелени белый город, похожий на Париж в районе площади Этуаль. Так чего же или кого же бояться в таком прекрасном городе? – спрашивает она.

Она хочет расшевелить его и вызвать на откровенность.

Сквозь ветровое стекло Анук видит торговца сувенирами. На тротуаре расставлены скамейки, на которых сидят люди в ожидании синих автобусов, отходящих отсюда каждые полчаса.

– Вашингтон – приятный город, – говорит Стив. – Но у него имеются свои теневые стороны, как и у всех больших городов…

Незаметным движением он выключает кондиционер.

– Мне говорили…

Ее раздражает невозмутимость американца. Она хочет задеть его самолюбие, чтобы он, наконец, высунул голову из-под своего защитного панциря.

– Кто и что вам говорил?

– Например, массажист. Вчера вечером я вызвала в номер массажиста. Мне кажется, он хотел запугать меня. Он сказал, что в этом городе могут убить в любой момент.

Стив пожимает плечами.

– Как и везде. А что говорит ваш муж?

Анук разводит руками:

– Ничего. Он любит Америку. Ваша страна так ему нравится, что если кто-то и вздумал бы ударить его по голове, то он попросил бы еще!

– Разве его уже били по голове?

– Нет. Это как пример.

– Вы говорите со мной словно перед вами глупый ребенок, – произносит Стив. – Вы все время хотите мне что-то растолковать. А ведь это вы не понимаете, о чем я говорю… Если ваш муж, как вы сказали, часто бывает в Вашингтоне, то его вполне могли уже не раз ударить по голове.

– Я вовсе не хочу спорить с вами, – отвечает Анук. – Я только говорю, что мой муж настолько влюблен в Америку, что не видит ее недостатков. Он отрицает то, что бросается в глаза.

– Что?

Она ищет нужное слово.

– Очевидное…

– И что же… Я слушаю вас!

Она молчит.

По ее спине стекает тоненькая струйка пота. Она медленно струится вниз словно липкая муха.

– В принципе, муж и жена думают одинаково, – говорит Стив. – Как давно вы замужем?

– Тринадцать месяцев.

– Вы еще молодожены… – добавляет Стив. – Любовь…

Второй ручеек пота стекает по затылку Анук. Он скользит по ее нежной шее, проникает под воротник блузки и останавливается на границе, очерченной узкой полоской лифчика.

– Не думаю, – говорит она с осторожностью. – Скорее это брак…

Она едва сдержалась, чтобы не сказать: по расчету.

– По зрелому размышлению… И не более того. Любовь с большой буквы нынче не в моде…

– Большая любовь, – произносит задумчиво он.

И добавляет по-французски:

– Любовь с большой буквы…

– Вам известно, что это такое? – спрашивает Анук.

Третий ручеек пота зарождается у нее между грудей.

Стив качает головой и честно признается:

– Нет. Я не создан для возвышенных чувств. У меня простая семейная жизнь. С Дороти я дружил еще в детстве. Мы вместе выросли. В наших семьях нас кормили почти одной едой. Мы смотрели с ней одни и те же телевизионные передачи. Мы знаем все друг о друге. Когда я возвращаюсь с работы, то целую ее в лоб. Я беру Лакки на руки и некоторое время играю с ним. Вечером я смотрю телевизор или же что-нибудь мастерю. Я рад, что познакомился с вами. Вечером мне будет что рассказать Дороти…

– О том, что заставили потеть француженку в вашей машине… Дороти будет особенно интересно услышать это от вас…

Анук умышленно грубит ему.

Одно упоминание о Дороти выводит ее из себя. Американец тоже хорош. Его внешность обманчива. За красивой внешностью скрывается самый заурядный человек. Мелкая американская буржуазия ничуть не отличается по глупости от своих французских собратьев. Они ведут такой же образ жизни: по воскресеньям трахают своих благоверных; сидят, тупо уставившись в телевизионный экран, пока не закончится спортивный матч; за день съедают баранью ногу с зеленой фасолью. В обед едят ее как горячее, а во время ужина – как холодное блюдо. От них всегда несет чесноком. И эти люди считают себя счастливыми! Интересно, что они в Америке едят вместо бараньей ножки с фасолью?

– Что значит заставить потеть?

– Это просторечное выражение. Оно имеет двойной смысл.

– Я выключил кондиционер, чтобы заставить вас выйти из машины.

Анук открывает дверцу автомобиля и опускает ноги на раскаленный асфальт. Стив тщательно запирает машину.

Они находятся на широком тротуаре. Синие автобусы только что отъехали с очередной партией туристов. Яркая и пестрая толпа медленно поднимается вверх по мраморным ступеням лестницы, ведущей к статуе Линкольна. Такая же плотная толпа туристов спускается вниз.

Стив берет Анук за руку. У нее холодная ладонь.

Они преодолевают три первые белые мраморные ступени.

– Зачем говорить грубости? – спрашивает он. – Зачем?

Под палящими лучами солнца Анук считает ступени про себя. Она вспоминает деда, который всегда считал свои шаги. «Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Все… – думает она. – Больше не буду считать».

Народ прибывает лавиной. Приходится посторониться, чтобы уступить дорогу. Люди спускаются такой плотной массой, что почти сметают все на своем пути. Анук слышит в толпе немецкую речь и обрывки французских фраз. Рядом с ней кто-то шепчет по-итальянски, словно сообщает ей на ухо какой-то секрет. По соседству поднимаются два итальянца и тихо разговаривают между собой.

– Вы не ответили мне. Почему вы грубите мне?

– Чтобы облегчить душу, – говорит она. – Это теперь модно… А потом…

Она произносит очень быстро по-французски:

– Наше проклятое поколение…

– Когда вы так быстро говорите, я ничего не понимаю, – произносит Стив.

– Не беда, – говорит она. – Вы ничего не потеряете, если не поймете. Я бываю порой невыносимой. Не стоит обращать внимания на это. Я наговорила вам много лишнего. И вы рассердились. Вы живете в очень узком мирке.

– В каком мирке?

– Узком! – восклицает она. – Пошли скорее к вашему Линкольну. И прошу меня заранее простить, если я буду подниматься молча. Я ненавижу памятники. Мне нравятся только живые существа. Люди на улицах. Я люблю бродить по городским кварталам, куда не рекомендуют заглядывать туристам. Мне повезло, что меня подцепил не какой-нибудь левый интеллектуал, а…

Она взглянула на него, чтобы подобрать нужное слово:

– Простой добрый малый.

Стив смотрит на нее.

– Добрый малый – это кто по-вашему? Да, я и в самом деле настоящий добрый малый… Вот доказательство: сколько времени я теряю с вами… Мне хочется отвести вас в отель. Меня привлекла ваша внешность. Мне показалось, что вы воспитанная и умная девушка. А вы ничем не отличаетесь от местных девиц, называющих себя хиппи. Они носят рваные джинсы и не моют волосы. Если бы у вас был чуть менее опрятный вид, то вечером в Джоржтауне они приняли бы вас за свою…

Они вышли на площадку, похожую на открытую галерею, окаймленную колоннами.

Анук почти не смотрит на монумент. Давка становится совсем невыносимой. Их жмут и толкают со всех сторон. Она со злостью произносит:

– У вас тут есть от чего свихнуться… И ширнуться… Какая тоска!..