Текст книги "Отличный парень"

Автор книги: Кристина Арноти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Дерьмо! – произносит пуэрториканка, прислоняя квартиранта к грязной стене в трещинах, по соседству с собранным в кучу мебельным хламом. – Дерьмо, сейчас я тебе устрою прогулку…

Консьержка выворачивает его карманы. Подобрав несколько выпавших сигарет, она подносит их к носу. Женщина нюхает сигареты словно охотничий пес. Ее ноздри раздуваются. Она сует сигареты на место. Вернувшись в свою каморку, пуэрториканка набирает номер полиции:

– Сержант, на этот раз есть! Приезжайте немедленно! У говнюка сигареты в кармане… Он сейчас в отключке… Пожалуйста, приезжайте!

Роберт чувствует прикосновение ко лбу прохладной ладони. Он открывает глаза. Он пробуждается от тяжелого сна. Если бы он не увидел перед собой столь завораживающую картину, то с большой охотой снова погрузился бы в полуобморочное состояние, в котором пребывал все время после того, как его оставили в одиночестве.

Откуда взялась эта молодая чернокожая девушка? Безупречной формы нос с изящно очерченными ноздрями, выдающими ее страстную, вспыльчивую натуру, придает особенную прелесть ее лицу. Пухлые губы напоминают греческую статую. Миндалевидные глаза с темными, как ночь, зрачками, в которых мелькают зеленые, а порой золотистые искорки.

Не успел Роберт воскликнуть «ой!», как тут же почувствовал во рту холодок градусника. Как дрессированная собачка с поднятыми вверх лапками. Еще несколько таких визитов, и его смело можно отправлять в цирк.

– У вас еще высокая температура, – говорит девушка.

Известно ли ей, насколько она красива?

– Мой отец придет часам к пяти вечера и сделает вам укол. Хотите пить?

И вот эта Анджела Дэвис, только что вышедшая из павильона Голливуда, уже протягивает ему стакан воды. Хлопушка. Кадр 253. Хлопушка. «У несчастного белого – гнилое горло». Кадр 254. Хлопушка. Бедняге дают выпить глоток воды. Это не белый человек, а настоящий верблюд! Хлопушка. Кадр 255. Бесполезные и неуклюжие комплименты белого идиота.

– Вы так прекрасны, – произносит он.

Завтрашняя Мисс Америка отвечает тихим и ровным голосом. С африканской прической, как и подобает истиной дочери Африки, она, казалось бы, должна иметь и голос, соответствующий ее экзотической внешности. Однако он слышит в ответ тонкий девичий голосок:

– Черный цвет прекрасен.

– Да, я согласен, что «черный цвет прекрасен», – говорит Роберт. – Однако вам следует знать, что вы прекраснее всех на свете… Чем в жизни вы занимаетесь?

– Я – медсестра. Ночное дежурство.

Вот она, красота в чистом виде. Она проходит через зал, где лежат умирающие больные. Они тянут к ней руки, похожие на паучьи лапы… Пауки хотят оплести это чудо своей паутиной. Она идет мимо. У нее длинные стройные ноги, выточенные из куска черного дерева. Черный треугольник курчавых волос прикрывает нежный розовый цветок, притаившийся между ее ног. Ее груди с торчащими бугорками тонко очерченных сосков гордо и дерзко вздымаются вверх, словно отталкивая ласкавшую их воображаемую руку.

– Мадемуазель, вы прекрасны, – говорит он.

Он застегивает пижамную куртку и подвертывает слишком длинные рукава. Прежний владелец пижамы и в самом деле не был коротышкой. Каждое прикосновение этой одежды напоминает Роберту о том великане, который, возможно, приглянулся бы этой черной красотке больше, чем он, хотя бы в силу своего богатырского телосложения.

– Черный цвет прекрасен, – произносит она вновь. В ее голосе звучит легкое презрение.

Она хочет поправить ему постель. Роберт приходит в ужас от мысли, что, возможно, от него несет потом. Чернокожая красавица склоняется над ним. От ее близости у него перехватывает дыхание и кружится голова. Его майка летит вверх, носом он уже упирается в ее шею.

– Сядьте, – говорит она. – У вас мятые подушки… Хотите пить?

– Еще? – спрашивает он.

Роберт мысленно перечисляет собственные достоинства. Мужчина в самом расцвете лет и сил, занимающий высокое служебное положение, он чувствует свою полную несостоятельность в ее глазах. Красавица относится к нему не лучше, чем к предмету, который ей надлежит перевернуть, протереть и положить на прежнее место, где он будет пылиться до следующей уборки…

Отдающая хлоркой холодная вода в стакане кажется ему живительным нектаром. Кто бы мог подумать, что наступит такой день, когда он будет с наслаждением смаковать каждый глоток воды, которой в Париже он бы побрезговал мыть ноги?

– Ваше лекарство, – говорит черная леди.

И он, как послушный конь, подхватывает две маленькие капсулы с ее розовой ладони, стараясь коснуться ее горячими губами. Юное создание в мини-юбке проходит в ванную комнату. Она открывает полностью кран. Он слышит, как она с шумом моет руки. И это вовсе не случайно. Она хочет показать ему, что пренебрегает им, словно зачумленным.

Девушка возвращается в комнату и садится напротив постели Роберта. По-видимому, ее попросили присмотреть за ним или составить ему компанию до прихода Хельги.

– Ваш отец не говорил, что у него такая красивая дочь…

– Я же вам уже сказала: «Черный цвет прекрасен», – говорит она равнодушным тоном.

Она сидит, слегка подавшись вперед, плотно прижав друг к другу коленки.

– Из Парижа?

– Парижанин…

– По делам?

– Да.

– В какой области?

– Вычислительной техники…

– Это скучно, не так ли?

– Нет.

– Вы часто болеете?

– Нет.

– И вы заболели именно в Вашингтоне…

Ему послышалось сочувствие в ее голосе. Ему захотелось выглядеть в ее глазах суперменом, случайно свалившимся в постель с нелепой ангиной. Ослабленным болезнью, но не утратившим своего мужского обаяния. Он приподнимается в постели, опираясь на локоть.

– Что вы знаете о Париже? – спрашивает молодой человек.

– Кое-что из книг… Двоюродный брат моего отца летал в Париж… Два года тому назад… Он инженер… Он был в составе делегации. Он жил в отеле… (Она произносит слова нараспев) около вокзала Сен-Лазар… Как вы считаете, это хорошее место?

В этот момент все его мысли были заняты только одним: сколько лет своей жизни он отдал бы за ночь с этой чернокожей красоткой. И останавливается на восемнадцати месяцах… Он отдал бы полтора года своей жизни, чтобы привести ее в этот отель. Полтора года за одну ночь… «Нет, – размышляет он, – я не пожалел бы и двух лет жизни за один выходной день, проведенный в ее объятиях».

– Это хорошо, – говорит он.

Он и сам не знает, на какой вопрос отвечает.

Она садится нога за ногу.

– Мой дядюшка, ну, не совсем дядюшка, рассказал мне, что в Париже можно спокойно гулять… Без боязни, что на тебя нападут… Он говорил, что в Париже не убивают на каждом шагу… По крайней мере в районе Елисейский Полей.

«Елисейские Поля», – произносит она нараспев.

У человека имеются такие желания, о которых вслух не говорят. Он может только мысленно предаваться своим мечтам.

Он едва не сказал, что чернокожим нечего бояться в Вашингтоне, как он всегда думал. Однако вовремя прикусил язык.

– В Париже есть отдельные кварталы, куда не следует заглядывать…

– Но вам можно в полночь выходить из кинотеатра? – продолжает она.

– Да. И в полночь. И даже позднее…

– И идти пешком до отеля?

– Вполне…

– И на дверях гостиничных номеров нет цепочек безопасности?

– Нет, – отвечает он.

Откинув со лба прядь непослушных волос, он говорит:

– И все же вы нигде не будете чувствовать себя в безопасности… Ваша красота способна превратить стадо безобидных баранов в стаю свирепых волков.

– Все чернокожие – красивые люди, – произносит она, вставая со стула.

Роберт смотрит на девушку снизу вверх. Подбоченившаяся красотка вовсе не походит на героиню из Вестсайдской истории. Похоже, что эта чертовка состоит на службе у дьявола. Падший ангел завлекает его в ад со словами: «Если вы будете вести себя на земле разумно и честно, будете образцом чистоты и добродетели, то сможете переспать с ней в аду». Разгоряченное воображение рисует Роберту непристойные картины. Чернокожая бестия представляется ему в самых соблазнительных позах. Перед его мысленным взором красное и черное складывается как в калейдоскопе в причудливые узоры и формы. Дьявол радостно хлопает себя по ляжкам и хохочет ему в лицо.

– Нам известно, что мы красивые люди. Почему бы однажды нам не скинуть белых с их пьедестала? Если вы считаете, что белые красивее нас, то у вас испорченный вкус… Белые – уроды, все до одного. Они все на одно лицо. У них нет никакой индивидуальности. Их легко перепутать одних с другими.

Щелк. Хлопушка. Следующий кадр.

Никогда еще он не чувствовал себя таким мелким и ничтожным. Как шкурка от выжатого лимона, брошенная на кончик треснувшей тарелки.

– Наступит день, и у нас будет собственная интеллектуальная элита. Этот день уже не за горами. Время работает на нас… Еще два или три поколения, и в Соединенных Штатах Америки вырастет смена чернокожих мэров городов, врачей и юристов.

Немного погодя она говорит:

– Мой отец придет в пять часов.

Во входной двери поворачивается ключ. А комнату входит Хельга с пакетами.

– Привет, Ширли! – бросает Хельга чернокожей девушке. – Как дела у моего больного?

Женщина подходит к Роберту и на секунду прижимает ладонь к его лбу.

– Мне кажется у него понизилась температура.

– У него 39,– говорит Ширли.

Принесенные Хельгой пакеты горкой возвышаются на столе в гостиной.

– Я ухожу, – говорит Ширли… – Я больше не нужна вам?

– Нет, – отвечает Хельга. – Подожди секунду, полиция только что задержала в холле какого-то наркомана.

– Мне кажется, его надо покормить, – говорит Ширли, кивком головы указывая на Роберта. Он начинает понимать, какое постоянное унижение должен испытывать щенок. Его осматривают, окликают свистом, дают поесть и попить и при этом говорят о нем в третьем лице. В его присутствии.

– Он получит немного компота, – говорит Хельга.

Ширли зевает и потягивается. Ее майка ходит ходуном во все стороны; лакированный поясок скользит вокруг тонкой и гибкой талии; мини-юбка обнажает точеные ноги еще больше.

– Я очень поздно легла спать, – произносит Ширли.

Она снова зевает. Дикий хищный сказочный зверь открывает розовую пасть и показывает свои острые клыки.

– Ты ходила танцевать? Вчера вечером?

– Нет. Я была на дежурстве… А танцевать я ходила десять дней тому назад.

Танцевать. Она ходит танцевать. Она прижимается к какому-то типу. И этот негодяй посмел ее обнять. Мерзавец. Он пользуется случаем. Он прижимает ее к себе так крепко, что она не может вздохнуть…

– Мы оперировали. Ночью у нас было два острых случая.

Роберт лежит на операционном столе со вспоротым животом. Ширли склоняется над ним и говорит: «Я уже удалила ему аппендикс и желчный пузырь, часть кишечника, а он настаивает на продолжении операции. Что бы еще такое ему удалить?»

– И после этого ты пришла, чтобы мне помочь? – говорит Хельга. – Спасибо! Тебе надо выспаться… Что-то наш француз совсем притих, – продолжает Хельга. – Что происходит? Господин Бремер, почему вы молчите?

Он с трудом произносит:

– Мне не хочется стеснять вас… Я чувствую себя очень неловко из-за того, что занял вашу постель…

С улицы доносится вой полицейской сирены. Хельга смотрит сквозь занавеску в окно.

– Они уехали.

Ширли подходит к ней и обнимает ее.

– До свидания, Хельга. Один ваш звонок, и я примчусь к вам. Вы не хотите, чтобы я осталась у вас на ночь? Возможно, понадобится присмотреть за французом. В эту ночь я не дежурю в госпитале. У меня больше опыта в ночных дежурствах, чем у вас…

– Ночью он уже будет спать в своем отеле, – говорит Хельга с некоторым сожалением в голосе.

«Кто я? Королевский пудель, взбесившийся спаниель, далматинец, покрытый заскорузлыми пятнами былого честолюбия, карликовый китайский пес? – задается вопросом Роберт. – Они говорят обо мне, словно я – бессловесное животное. Хромоногий конь, которого еще не пристрелили из сентиментальных побуждений».

– Вечером я вернусь в отель, – говорит он.

– Как решит мой отец, – отвечает Ширли. – До свидания…

– До свидания, – повторяет Хельга.

Присутствие женщины успокаивает Роберта.

– Я приму душ, – говорит она, – а затем посижу с вами, чтобы вам не было так скучно.

Он делает непростительную ошибку:

– Никогда еще я не видел более красивой девушки, чем эта чернокожая…

– Однако таких здесь хоть пруд пруди, – произносит Хельга ледяным тоном. – И все же странно, что черная кожа оказывает столь притягательное воздействие… Особенно на французов… Чего нельзя сказать про американцев. Тут уж нет! Американцы совсем другие… Вашингтон не тот город, чтобы смешивать две расы…

Немного погодя Хельга возвращается в гостиную. Раскрасневшаяся под душем, вся еще в каплях воды, она кутается в махровый халат цвета спелого абрикоса.

Женщина вытирает лицо маленьким полотенцем такой же нежной расцветки.

– Ширли не захочет иметь дело ни с вами, ни с каким бы то ни было другим белым. У нее есть жених. Красавец, к тому же черный как ночь. Романтизм «Хижины дяди Тома» уже давно канул в прошлое… Дядя Том – это даже не вчерашний, а позавчерашний день…

– Хельга, – произносит он, словно очнувшись от забытья. – Хельга, мне очень плохо живется на этом свете… Мне так хочется рассказать вам все, что лежит камнем у меня на душе…

– Ой, – восклицает с досадой немка. – И он туда же… Я не хочу выслушивать ваши откровения. После вы можете пожалеть об этом. Человек порой начинает ненавидеть того, перед кем раскрыл душу. Мне же хочется оставить о себе приятное воспоминание…

Она протирает его лоб мохнатой банной варежкой, смоченной в ледяной воде.

– Вот так-то лучше… Вы не против, если я закурю? О, мой Бог! Как мужчины похожи на малолетних детей! Все они хотят иметь подружку, чтобы поделиться с ней своими мелкими горестями, переложить на хрупкие женские плечи тяжкий груз каждодневных неурядиц и забот; какое тайное удовлетворение они испытывают от того, что одна женщина утешает их, в то время как другая больно ранит их душу… Когда мне удалось вырваться живой из Берлина, никто не сказал мне: «Поделись со мной своими переживаниями! Расскажи о тех ужасах, которые ты видела!» Нет. Мне говорили: «Если бы ты знала, что я пережил. Ты не имеешь об этом ни малейшего представления». Всегда – «я» и никогда – «ты».

Она продолжает:

– Я приняла решение не выслушивать в будущем ни одной жалобы мужчин на жизнь. Мне надоело утирать им носы и слезы. Почему они ищут утешения именно у меня? Роль «близкой подруги» весьма неблагодарная. Пока вы нужны, вас будут бесцеремонно беспокоить в любое время суток по самому ничтожному поводу. Вовсе не заботясь о том, что у вас могут быть какие-то свои дела и планы, вас будут умолять приехать в то или иное место «всего на полчасика». Порой мне даже была приятна мысль, что во мне так нуждаются… Однако, как только у этого типа налаживается жизнь, все кончено. Он бросает вас. Как старую перчатку… Он перестает узнавать вас на улице. Теперь мне не хочется никого утешать. Я не желаю исполнять роль подружки, которая все поймет… Я не хочу понимать… Моя жизнь отныне изменится в лучшую сторону…

– Со мной все по-другому, – говорит Роберт. – Через несколько часов я навсегда исчезну из вашей жизни. Вы никогда не увидите меня…

Женщина неожиданно смущается. Она совсем забыла, что Роберт вот-вот покинет ее квартиру. Ей казалось, что она имеет на него какие-то права. Она смотрела на него как на игрушку, нечаянно подобранную на улице.

– Да, конечно, вы уйдете, – говорит она.

– Я хотел бы позвонить моей жене… Который сейчас час?

– Половина четвертого.

– Если позволите, я позвоню в отель… Моя жена, вероятно, спит в номере. Утром она собиралась поплавать в бассейне, а затем пойти в музей… Она устала и, по всей видимости, свалилась без ног в постель. Она спит всегда так крепко, как ребенок…

Дожидаясь, пока Хельга принесет ему в постель телефонный аппарат, Роберт уже видит перед собой Анук в небесно-голубом пеньюаре, раскинувшуюся на широкой гостиничной постели… Во сне она напоминает сломанную куклу из театра марионеток. У нее такой беспомощный и беззащитный вид. Разница во времени доконала ее. Она вовсе не похожа на воинственную амазонку… Что, если перед тем, как Морфей принял ее в свои объятия, она на секунду вспомнила о нем? На одну только секунду…

– Вы знаете номер телефона? – спрашивает Хельга.

– Да, – отвечает он.

Роберт садится в постели.

– Вот уже три года я останавливаюсь в этом отеле.

Он нажимает на кнопки и тотчас же слышит ответ гостиничной телефонистки:

– Отель «Космос» к вашим услугам.

– Пожалуйста, номер 742.

Телефонистка звонит, звонит, звонит. В пустой комнате звонок эхом отражается от стен.

– Номер не отвечает… – говорит телефонистка.

– Позвоните еще раз. У моей супруги очень крепкий сон…

Хельга качает головой и улыбается. И пока он слушает длинные гудки, женщина произносит:

– Почему, черт возьми, вы не можете допустить, что она находится где-то за пределами отеля? Откуда у вас такая уверенность, что она должна спать в своем номере?

– Потому что она должна в это время спать, – отвечает Роберт, кладя трубку.

– Вы же практически ничего не знаете о ней, – продолжает немка, – и вы утверждаете, что в половине четвертого дня она спит. Зачем ей спать, когда весь город находится в ее распоряжении? Вы оставили ее одну… Она пользуется случаем…

– Это слишком громко сказано, что ей принадлежит весь город. Вы же сами знаете, что здесь нельзя ходить, куда захочешь…

– Ах! – восклицает она. – У туристов есть свой ангел-хранитель. А в светлое время суток здесь можно ничего не опасаться.

– Должно быть, она еще в музее… – произносит с досадой Роберт.

Перед его мысленным взором вновь возникает Анук. Она спокойно сидит на диванчике в небольшом уютном зале музея. Не торопясь, она любуется картиной.

Он с облегчением цепляется за эту спасительную мысль.

– Возможно, она где-то развлекается, – говорит немка. – Да, скорее всего, она развлекается…

– Развлекается? Где? В Вашингтоне?

– В двадцатилетнем возрасте развлекаются везде, где только можно. Вы говорите, что она красивая. Всегда найдется кто-то, чтобы развлечь молодую девушку.

– Она не такая, – говорит он. – Она никого не подпустит к себе и на пушечный выстрел…

– Что вы об этом знаете?

– Я в этом уверен.

– Нет. Вы ничего не знаете. И потому так сильно ревнуете ее…

– Ревную? Я?

Он возмущается до глубины души.

– Ревную? Ну уж нет. У этой девушки… у этой молодой женщины довольно необузданный нрав, но она отличается исключительной добропорядочностью. Можно сказать, что она – ходячая добродетель. Ее воспитали в лучших семейных традициях.

Немка презрительно кривит рот.

– Вы преувеличиваете.

– Я хочу сказать, – настаивает Роберт, – что она совсем не похожа на современных молодых девиц.

– Она была девственницей?

– Нет.

Ему хотелось солгать ей и сказать «да».

Хельга улыбается и говорит:

– Вы женились на восемнадцатилетней особе, которая не была девственницей… Моя бедная бабушка, наверное, ворочается в могиле. Она выходила замуж девственницей. И моя мать тоже, по всей вероятности… А кто же лишил это непорочное создание девственности? Мадемуазель неловко села на лошадь? Обычно на это ссылаются в подобных случаях. Возможно, она упала или сделала слишком большой прыжок во время урока танцев…

– Мне ничего не известно об этом, – говорит Роберт. – Я же уже сказал вам, что в этой семье не задают лишних вопросов. У них особая манера удовлетворять чужое любопытство… Где же она может находиться в половине четвертого? Если вы позволите, я еще раз позвоню в отель. Я попрошу, чтобы ее поискали возле бассейна…

– Валяйте.

Хельга с задумчивым видом включает телевизор. На экране появляется изображение, но без звука.

– Отель «Космос», вы не могли бы соединить меня с бассейном? Спасибо. Бассейн? Пожалуйста, попросите к телефону госпожу Бремер.

Хельга ходит по квартире, напевая немецкую песенку. Она появляется в гостиной в домашней одежде. Золотистые шлепанцы на высокой платформе делают ее еще выше и стройнее. Легкий запах духов распространяется по комнате. Сейчас она похожа на экзотический фрукт, выставленный на витрине дорогого продовольственного магазина. Скорее всего, это персик. Да, Хельга и в самом деле похожа на спелый персик.

– Ее нет у бассейна?

– Нет, – отвечает он.

– А как вы познакомились с этим сокровищем?

– Каким сокровищем?

– Вашей женой.

– Довольно любопытным образом… Однажды меня пригласили на деловой обед. Среди приглашенных было несколько парижских финансовых воротил и сильных мира сего. Меня посадили рядом с неким господином Т. Еще до того, как мы сели за стол, меня предупредили, что этот человек – сын известного торговца картинами, наследник огромного состояния. Его отец, основатель династии, был уже в преклонном возрасте и почти не появлялся на людях.

– И что же? – спрашивает немка.

– Отец Анук разговорился со мной. Во время этого разговора я рассказал ему о том, что часто летаю по служебным делам в Соединенные Штаты Америки, и поделился своими соображениями по поводу использования компьютеров. Он проявил повышенный интерес к моим словам. Совсем недавно и вопреки воле своего отца он основал издательский дом, чтобы выпускать книги по искусству. Он твердо верит в то, что новое поколение, к которому он себя причисляет, призвано использовать новейшие технологии. Я ловко подбрасывал дрова в этот костер, соглашаясь со всеми его высказываниями. Я сделал вид, что нахожу его идеи гениальными. Этот овощ был из тех, кого можно было легко окучивать… Он необычайно падок на лесть. Я не переставал произносить в его адрес комплименты и всячески старался продемонстрировать глубину своих познаний. Все шло как по маслу. Когда подали сыры, он хлопнул меня по спине и произнес: «Должно быть, вас давным-давно прибрали к рукам… Очевидно, у вас есть жена и куча детей. По крайней мере двое». «А вот и нет, – ответил я, – с женитьбой можно подождать. Прежде всего надо встать на ноги, сделать карьеру… Я – холостяк. Не связанный узами брака, я смогу положить все силы на благо процветания вверенного мне коммерческого предприятия». – «Вы хотите навсегда остаться холостяком?» – «Нет. Однако всему свое время. Возможно, когда-нибудь. По зрелому размышлению». «Вы именно тот человек, который мне нужен, – сказал он с широкой улыбкой. – У меня имеется дочь на выданье… И я как раз подбираю для своей любимой дочери достойного жениха. Он войдет в дело, а также будет управлять моими компьютерщиками. У меня есть задумка выпускать книги по искусству, доступные широкому кругу читателей… При небольших затратах популярные издания приносят большой доход. Мне нужен человек вашей закалки, способный взять на себя ответственность за решение всех технических вопросов… И также за мою дочь…» Я почувствовал, что удача сама идет мне в руки. «Однако при чем тут ваша дочь?» – спросил я, холодея от ужаса, что мне пытаются навязать уродливую старую деву. «Потому что вы мне понравились, – сказал он и снова широко улыбнулся. – Почему бы не взять в нашу семью такого достойного молодого человека?» – «Надо еще спросить, хочет ли она того же», – осторожно заметил я. «Она захочет», – ответил отец… И это был единственный раз, когда от его слов у меня по коже пошли мурашки.

– Следовательно, он имел возможность оказать давление на свою дочь, – произносит немка. – И вот что меня удивляет. В наше время трудно кого-то заставить жениться или выйти замуж… Тут что-то не так.

– Все выглядит по меньшей мере странно, – отвечает Роберт. – Это очень богатая семья, но свою дочь они вовсе не балуют деньгами. Ей дают лишь на карманные расходы, как в самой обычной семье среднего достатка… Даже наша квартира куплена на имя ее матери… Анук не имеет прислуги, чтобы делать уборку и ходить за покупками.

– А ваша семья?

Роберт отворачивается.

– Это вторая сторона медали. Мне хотелось понравиться этим миллиардерам. Я не нашел ничего лучшего, как назваться сиротой. Мне пришлось сочинить целую историю и выдать ее за собственную биографию. Я сказал, что моя семья была вырезана алжирскими феллахами.

– Кем это? – спрашивает Хельга.

– Слишком сложно объяснить…

– Меня никто еще не принимал за дуру…

– Вы меня не так поняли. Что вам известно о войне в Алжире?

– Почти ничего.

– Так вот, я сочинил, что меня воспитывали бабушка с дедушкой. Родители время от времени навещали меня. И вот во время одной из таких поездок моих мнимых родственников вырезали всех до одного…

– Слишком много крови, – говорит она, заметно повеселев. – И ваш торговец картинами принял ваш рассказ за чистую монету?

– Да.

– Это говорит о том, что он не желал вдаваться в подробности… А что же произошло потом?

– Потом была помолвка…

– А она? Она тут же сказала «да»?

– Почти что…

– И вам не пришло в голову почему?

– Нет!

– Ребенок?

– Нет.

– Тайный изъян?

– Тогда что?

– Не знаю.

– И это не настораживает вас?

– Что?

– Что вы ничего не знаете…

– Может, и знать-то нечего… Возможно, что я понравился ей с первого взгляда. Возможно, я напрасно ломаю голову… Порой мне кажется, что люди как-то странно относятся ко мне… Смеются за моей спиной. И это происходит даже в стенах фирмы, где я работаю. Возможно, что это навязчивая идея… На работе я на хорошем счету. Мне нравится моя работа. Я занимаюсь распространением книг по искусству, изданных в карманном формате. К прекрасному можно приобщаться всего лишь за пять с половиной франков… Чуть больше доллара… Через несколько месяцев меня назначат генеральным директором. Я буду полномочным управляющим галерей. Их у них девять. Плюс издательский рынок. Можно считать, что моя карьера удалась, если бы не одно «но»…

– Что?

– Она не любит меня…

Наконец-то он произнес вслух эти слова. Он высказал то, что давно пытался скрыть от самого себя.

Немка встает и протягивает ему большой стакан, наполненный сиропом цвета спелого граната.

– Она не любит меня. Мне кажется, что люди порой посмеиваются надо мной. Я чувствую себя марионеткой в руках членов этой семьи. У меня такое ощущение, что от меня что-то скрывают… Но что? Это самое респектабельное семейство, какое можно себе представить. Мой тесть, хотя не лишен тщеславия, но не больше любого другого человека, оказавшегося на его месте. У него очень крепкие моральные устои. Моя теща – прелестное создание. Она похожа на растущий в оранжерее цветок, который никогда не дышал свежим воздухом. За столом у них не принято обсуждать некоторые темы. Например, нельзя говорить о войне, где бы она ни происходила. Такие разговоры могут расстроить мать. Эта женщина не способна даже раздавить комара. Она будет терпеть их укусы из милосердия…

– Вытрите рот, – говорит немка, – он у вас измазан красным…

Он вытирает рот тыльной стороной ладони.

– И все же порой мне кажется, что люди посмеиваются надо мной… Только и всего. Однако я чувствую себя не в своей тарелке… К тому же Анук исповедует крайне левые политические взгляды. Со стороны это выглядит чистым ребячеством. Возможно, что ее резкие высказывания и являются предметом насмешек… Она сделала себе татуировку – знак пацифистов. Вы знаете, о чем идет речь?

– Ну да, – говорит Хельга.

– Теперь у нее на шее красуется татуировка, которую ничем нельзя свести…

– А вы? – спрашивает немка. – Вы вышли из какой среды?

– Из рабочей… Из очень бедной рабочей среды.

– Так что же вас заставляет играть комедию? Ваша женушка будет только гордиться тем, что связала свою жизнь с честным пролетарием.

– Прежде всего мне надо было понравиться отцу, – говорит он. – А после было уже слишком поздно. К тому же, должен вам откровенно признаться, в душе я в некотором роде ренегат. Мне совсем не нравится мое происхождение. Я всегда мечтал о принадлежности к буржуазии…

– И это в том мире, где все только и говорят о своем пролетарском происхождении. Быть пролетарием в наши дни – все равно что получить пропуск в светлое будущее… Особенно во Франции и в Германии… В Америке такой проблемы не существует… Здесь более здоровое общество. Люди не стесняются своего происхождения. Вот это и есть подлинная демократия. В Америке дети сенаторов подыхают от передозировки наркотиков точно так же, как простые чернокожие уличные бродяги.

– Я могу позвонить моей жене? Я оплачу телефонные расходы…

– Не надо спрашивать у меня разрешение каждую секунду. Берите трубку и продолжайте ваши игры. Развлекайтесь, ведь она тоже сейчас развлекается…

В дверь кто-то звонит. Звонок звучит так резко, словно сирена, предупреждающая об опасности.

– Иду, – кричит Хельга. – Подождите секунду…

Она спешит к двери, открывает ее. Роберт слышит срывающийся женский голос. Женщина говорит по-английски с выраженным южноамериканским акцентом. Ее взволнованная речь то и дело прерывается из-за вздохов и всхлипываний.

– Входите, выпейте воды, – говорит Хельга.

Роберт, словно Робинзон на своем маленьком островке, наблюдает за тем, что происходит.

Гостиничный номер пуст. Никто не берет телефонную трубку. Ему вспоминается милый беспорядок, какой оставляет после себя его жена. Посреди комнаты валяется голубая атласная тапочка. Тихо мурлычет кондиционер. Стоя на цыпочках, Анук по-детски подставляет ему для поцелуя лоб. Он смотрит на ее прелестное упрямое личико. Она протягивает ему набитый бумагами портфель со словами: «Не опоздай на самолет». В своем небесно-голубом пеньюаре она кажется ему особенно хрупкой и невесомой. «Не опоздай на свой самолет». Он уже свыкся с мыслю, что жена, по существу, выставила его за дверь. Неужели она назначила кому-то свидание? Что, если она предупредила кого-то о своем приезде, будучи еще в Париже? Одного из тех лощеных самовлюбленный типов, которые на «ты» со всем миром. Эти люди рождены, чтобы смотреть на всех свысока. Их легко узнать в толпе по особым признакам. Однажды он уже видел Анук в обществе одного такого мерзавца. Это был невысокого роста господин неопределенного возраста с увесистым перстнем на пальце. Он заметно нервничал и дергался. Анук тогда сказала: «Представляю тебе мсье Унтеля». Мсье Унтель довольно быстро ушел, обменявшись с Анук несколькими непонятными фразами.

– Кто этот ублюдок?

– Ублюдок? – возмутилась она. – Это граф Машин, один из самых лучших игроков в поло.

– Ты не находишь, что он похож на обезьяну?

– Надо видеть его на лошади. В Довиле или где-то еще… На обезьяну? Верхом на лошади – это сущий дьявол…

Не переставая наблюдать за вошедшей со слезами и стонами консьержкой, за четкими движениями Хельги, подающей пуэрториканке полотенце, чтобы вытереть мокрое от слез лицо, Роберт уже видит, как в комнату Анук входит тот ублюдок. В странных видениях Роберта номер в отеле «Космос» представляется, как комната Анук, куда он заглянул только на время. Ублюдок приближается к стройной блондинке ослепительной красоты со словами: «Сейчас я вас…»