Текст книги "Отличный парень"

Автор книги: Кристина Арноти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

4

Анук вдоволь насмотрелась на Микки-Мауса, удиравшего от злого кота на телевизионном экране.

Без четверти девять утра. Она натягивает лиловый купальник-бикини. На крошечном треугольнике трусиков – большая желтая маргаритка.

«Что надо сделать, чтобы получше увидеть Вашингтон? Как миновать толпу туристов и набитых битком автобусов?»

Еще по одной маргаритке на двух треугольниках верхней части бикини.

«Сначала искупаюсь, а потом махну-ка я в музей. Ходить, смотреть, впитывать впечатления. Существовать!»

В легких брючках и рубашке навыпуск, в темных очках, защищающих глаза от солнца, она выходит из номера.

В холле Анук сразу направляется в комнату, где находится сейф. Открыв одну из ячеек, она кладет в нее деньги, оставляет себе на расходы шестьдесят долларов, которые получила от Роберта.

– Мадам, не потеряйте ключ.

Она вновь открывает ячейку сейфа, чтобы положить паспорт.

Анук возвращается в холл. Оставив в надежном месте документы и деньги, она испытывает некоторое облегчение. Теперь можно идти на все четыре стороны, куда глаза глядят.

Пройдя гостиничный коридор, она, наконец, выходит на воздух.

Улица встречает ее несусветной жарой. Вот счастье-то! И тут же пот льется градом по ее спине. Вот еще удовольствие! Выцветшее небо. Воздух, пронизанный солнечным светом.

Она видит, что вокруг бассейна имеются свободные лежаки. На занятых же лежат, уткнувшись в газету, бизнесмены. В большинстве своем это толстяки с животами, вываливающимися из слишком тесных для них плавок. И почти все читают «Вашингтон пост». Маленькая девочка ныряет в бассейн. Ее каштановые волосы развеваются в прозрачной воде. Девочка выныривает и трет глаза руками.

Анук чувствует, что за ней наблюдают. Она смотрит по сторонам. На первый взгляд никто не обращает на нее внимания.

И все же чувство, что ее разглядывают, не покидает ее. Надо показать, на что она способна. Заправив волосы под голубую купальную шапочку, она спускается в воду и плывет на спине. У нее отточенные и четкие движения. Она знает, что в воде ее стройное гибкое тело выглядит еще более привлекательным. Она рассекает воду с изяществом балерины, крутящейся в пируэте.

Анук ударяется с размаху головой о стенку бассейна. От досады и боли она негромко вскрикивает.

Расстроенная неудачей, девушка вылезает из воды и присаживается на край бассейна. Она снимает шапочку и распускает по плечам волосы, чтобы немного подсушить их на жарком солнце. Несколько минут спустя Анук направляется к свободному лежаку под красным зонтиком, по пути замечая молодого человека, который, вероятно, разглядывал ее. Она окидывает его беглым взглядом: блондин двадцати пяти или двадцати шести лет. Анук вытягивается на лежаке. Она чувствует на себе взгляд незнакомца. Она прикрывает глаза.

– Вы ударились головой…

Он склоняется над ней.

Анук отвечает вполголоса, делая вид, что не расположена к разговорам…

– Ничего страшного…

– Бассейн небольшой, а вы поплыли слишком быстро… – говорит молодой человек.

Он присаживается на соседнем лежаке и, скрестив руки на груди, поворачивает голову в ее сторону.

Что могут прикрыть две узкие мокрые полоски ткани вокруг ее бедер и груди? Под его взглядом она чувствует себя почти голой. Сквозь черные очки она незаметно наблюдает за молодым человеком.

– Я привыкла купаться в большом бассейне.

– Я приметил вас еще вчера. Вы разговаривали с мужем у стойки регистратуры. Я знаю французский.

И он продолжает на французском языке:

– Ваш муж уехал куда-то?

– У него совещание в Бостоне.

– И он оставил вас в одиночестве…

– Да. Он вернется поздно вечером.

Зачем она сказала «поздно»?

– Это ваша первая поездка в Вашингтон?

– Да. Но я уже ухожу. Я хочу посетить Национальную картинную галерею.

– Музеи открываются не раньше десяти утра. А сейчас еще нет и половины десятого…

– У меня всего три дня. Мне дорога каждая минута. А вы надолго сюда?

– Я приехал на сутки. Из Нью-Йорка.

– Что это? Такой длинный шрам? – спрашивает Анук.

– Удар приклада между ребрами. Вьетнамский сувенир… Могло бы окончиться и хуже.

Он протягивает руку и слегка касается ее шеи.

– Хиппи?

Она чувствует, как кровь пульсирует в том месте, где его рука коснулась ее татуировки.

– Нет.

– Что же тогда?

– Что тогда?

Он на секунду задерживает ладонь на шее Анук.

– Женщина, которая делает себе татуировку… И такой знак…

Она негромко произносит:

– Уберите руку…

Он повинуется.

– Вы знаете, как вытравить татуировку?

– Нет, – отвечает она. – Понятия не имею.

– Для этого нужно женское молоко… Его вводят в каждую инкрустированную точку на коже… Так говорят…

Анук встает и окидывает взглядом молодого человека. У него стройное гибкое тело и интеллигентное лицо. Он поднимается, в свою очередь. Она убеждается в том, что он гораздо выше ее ростом. Молодой человек держится на таком близком от Анук расстоянии, что она чувствует запах его пропитанной солнцем кожи.

– Я здесь с восьми утра и уже успел вдоволь наплаваться, – произносит он. – Вчера я арендовал машину, чтобы навестить друга, который живет в сорока километрах отсюда, в Мэриленде. До трех часов я полностью свободен. Я бы мог проводить вас до музея…

Она раздумывает, как ей поступить. Вдруг этот человек станет обузой для нее?

– Я мог бы показать вам Вашингтон…

– Не стоит тратить на меня время, – отвечает она на всякий случай.

– Я встречаюсь с другом в четыре часа. Затем сразу же полечу обратно в Нью-Йорк.

Она решительно не знает, как ей поступить.

– Я хотела бы не торопясь побродить по музею, – говорит Анук.

Девушка поднимает голову и заглядывает ему в лицо.

– И я вовсе не являюсь легкой добычей.

Американец качает головой:

– Ох уж, эти французы! Все у них сводится к сексу… Если у американца есть несколько свободных часов, чтобы показать вам свой родной город, то вы уже воображаете, что он пристает к вам с непристойным предложением. Сегодня вечером я расскажу своей жене, как водил по музею туристку из Франции. И сыну тоже расскажу об этом. Правда, он еще слишком мал.

Она сверлит его взглядом.

– Так вы женаты? У вас есть жена и ребенок?

Она направляется к входной двери в отель.

– Средний американец рано женится, – говорит он.

– Сколько же вам лет?

– Двадцать девять. И я уже шесть лет как женат. Мою жену зовут Дороти. Славная девушка.

Она представляет, как этот средний американец укладывает тарелки в посудомоечную машину; в кухню врывается малыш и кричит: «Папочка, папочка, я написал в штанишки!»

– Я прекрасно обойдусь без вашей помощи, – заявляет Анук.

А про себя думает: «Да пошел ты к черту! Отправляйся покупать памперсы своему засранцу».

Он не сводит с нее глаз.

– Вы мне не доверяете, – говорит он.

– Нет, не доверяю, – честно признается она. – И обхожу стороной женатых мужчин.

– Итак, – говорит американец, – вы не представляете, что между мужчиной и женщиной могут существовать какие-то иные отношения, кроме сексуальных?

Смутившись, Анук отворачивается.

– Это вовсе не так… господин.

– Не господин. Просто Стив. Мое имя Стив Дейл. А как зовут вас?

– Анук.

– А… А… Анжук.

– Да нет же. Просто Анук.

– Анук, – повторяет он. – Никогда не слышал такого имени. Звучит не очень благозвучно. Впрочем…

– До свидания, Стив.

– Не уходите… Вы не ответили на мой вопрос. Можете ли вы себе представить, что между мужчиной и женщиной могут быть какие-то другие отношения, помимо сексуальных?

– Ну да, – с досадой отвечает она.

И добавляет по-французски:

– Платоническая любовь – это все брехня…

– Брехня – это что?

– Я ухожу. Стив, передайте привет Дороти и малышу. Кстати, как его зовут?

– Лакки…

– Это не имя…

– Это прозвище. Оно означает «счастливчик». Тимоти очень повезло в жизни.

– Сколько ему лет?

– Пять…

– И в пять лет ему уже улыбнулась удача?

– Да… Он был тяжело болен и выкарабкался… Разве это не удача?

– Конечно, – говорит она. – Простите меня…

– У него полиомиелит…

– Стив, мне надо идти…

Он берет ее за руку.

– Я знаю этот город как свои пять пальцев. Если вы не против, я провожу вас в музей, а затем покажу памятник Линкольну, Капитолий и Потомак. У моего друга, с которым я встречаюсь в четыре часа дня, есть лодка с подвесным мотором. Она стоит в ангаре на берегу реки. Я могу взять ее, чтобы прокатить вас по Потомаку до самого дома, где родился Вашингтон. Это в Вермонте…

Анук молниеносно подсчитывает в уме. В Вашингтоне она пробудет еще два дня, плюс бесчисленные коктейли, куда ей неизбежно придется ходить с Робертом.

– Вы не просите, чтобы я отпустил вашу руку, – говорит он. – Я жду, когда вы начнете возмущаться.

Она вновь загляделась на него. У американца открытое и мужественное лицо. Похоже, что перед ней стоит порядочный и честный человек. И очень большая зануда.

– Отпустите меня, – говорит она.

Ее взгляд нечаянно падает на его руки. У него большие и крепкие руки с длинными пальцами. Красиво очерченный рот. Из-за высокого роста и небольшой сутулости на нем должна хорошо сидеть верхняя одежда. У него загорелая и гладкая кожа. Капельки пота искрятся вокруг тонкой цепочки на шее. Забыть про Дороти и смотреть на американца как на старшего брата. Такого парня не грех использовать в качестве телохранителя.

– Все еще раздумываете? – спрашивает он с улыбкой.

– Спасибо, я согласна, – отвечает она. – Я поднимусь в номер, чтобы переодеться. Это не займет много времени. Минут десять, не больше.

– До встречи, – говорит американец, – пока, пока, Анук…

– Пока, Стив…

Она краснеет. Ей немного стыдно. Она представляет себя на его месте. «Мадам не признает легких отношений? Почему у вас все сводится к сексу?..» Неожиданно для себя она перестает ему дерзить. Она уже почти примирилась с существованием Дороти и маленького засранца. И вот на его глазах она заливается краской. Это уже никуда не годится.

Анук торопливо идет по прохладным коридорам отеля. Она едва не сбивает с ног чернокожего официанта с подносом в руках, оказавшегося на ее пути. В последнюю секунду ему удалось разминуться с ураганом в модном бикини. Она почему-то стучит от нетерпения ногой в лифте, когда он слишком долго, по ее мнению, задерживается на этажах. И что особенного она нашла в американце? Черт бы побрал эту Дороти…

Наконец она вбегает в свой номер. Молодая горничная стелет постель под оглушающие звуки джаза, доносившиеся из радиоприемника.

– Здравствуйте, – говорит Анук.

Горничная и ухом не ведет. Когда она отходит в сторону, Анук выключает радио. Та возвращается и снова включает на полную громкость радио. Анук говорит строгим тоном:

– Я не желаю слушать радио… У меня раскалывается от него голова…

Однако горничная словно не слышит ее замечания. Анук снова выключает радио.

Девушка бросает взгляд на горничную. Чернокожая девица, не проронив ни слова, с грозным видом продолжает уборку. В свою очередь, она искоса поглядывает на светловолосую клиентку отеля. Анук переодевается, ничуть не смущаясь присутствия горничной. «Если ей не нравится, пусть выйдет в коридор». Она стоит перед распахнутым платяным шкафом. Зеркало, прикрепленное к внутренней стороне створки шкафа, отражает каждое ее движение. Анук снимает бикини. На несколько секунд она остается в чем мать родила. Затем, не торопясь, она надевает трусы, лифчик, легкие брючки из чистого хлопка и такую же рубашку. Темные солнечные очки, кепочка с козырьком из ткани на голове, и она уже готова. Юный гаврош, только что вышедший из шикарного парижского бутика.

Она берет сумочку и выходит из номера. Не успела за ней захлопнуться дверь, как за ее спиной вновь раздаются громкие звуки джаза…

Часы показывают восемь минут одиннадцатого, когда Анук спускается в холл отеля. Она ждет минут десять. Ее охватывает гнев. Она стискивает зубы.

Анук подходит к регистратуре и обращается к одному из служащих.

– Вы можете сказать мне номер комнаты, в которой остановился господин Стив Дейл? – спрашивает она.

– Повторите, пожалуйста, еще раз…

– Д-е-й-л…

Служащий склоняется над регистрационной книгой.

– Вы сказали: Стив…

Она волнуется. На часах уже двадцать минут одиннадцатого. «Он не придет. Он сдрейфил…» Она барабанит пальцами по стойке; служащий продолжает поиски указанной фамилии. Она произносит по-французски: «Тем хуже для него», – и направляется к главному входу. Она выходит на площадку перед отелем. Улица встречает ее запахом горячего асфальта и яркими красками жаркого лета.

– Такси, мадам?

– Да, такси.

Звучит свисток. Крик заводной птицы. Резкий звук режет ухо.

– Такси, мадам…

Она быстро садится в такси и говорит шоферу:

– Национальная картинная галерея…

Она бьет кулачком по кожаному сиденью.

«Все они тут дураки и грязные свиньи…»

– Француженка? – спрашивает шофер, наблюдающий за ней в зеркало.

– Да, – отвечает она.

– Париж – красивый город, – произносит по-французски шофер. – Это все, что я знаю на вашем языке. Я там был всего один раз. После высадки в Нормандии.

Анук чуть-чуть смягчилась.

«Все-таки эти американцы спасли Европу», – думает она. У нее всегда были высокие оценки по истории.

5

– Белый очнулся. Белый пришел в себя.

Роберт приходит в сознание. Он видит перед собой чернокожую девочку.

– Белый открыл глаза, – произносит ребенок с множеством торчащих косичек на голове.

Раздается звонок. Дверь отворяется.

– Здравствуйте, доктор, – говорит мадемуазель Мюллер. – Спасибо, что вы так быстро пришли…

Над Робертом склоняется пожилой седовласый чернокожий мужчина в очках с золотой оправой.

– Сколько вам лет?

– Тридцать, – отвечает Роберт.

Он вздрагивает от прикосновения холодного стетоскопа.

– Дышите глубже, дышите… Кашляйте, еще кашляйте. Легкие у вас чистые… – произносит доктор, вынимая из ушей две черные трубки стетоскопа. Хельга, ложечку…

– Постараюсь на вас не дышать, – говорит Роберт. – Когда вы будете смотреть мое горло…

– Скажите: а… а…

– Папа, я могу посмотреть горло у белого?

– Сара, сиди спокойно… И не говори все время «белый»…

– Но он же белый…

– Дети бывают такими несносными, – говорит доктор. – Настоящие исчадия ада. Хуже их только взрослые… У вас не горло, а мусорное ведро. Вам давно надо было удалить миндалины… Вам не следует долго злоупотреблять любезностью мадемуазель Мюллер. Она слишком отзывчивый человек и готова каждому прийти на помощь. Когда я потерял жену, она пришла к нам в дом и ухаживала за моими детьми. Целых три месяца. Если кому-то нужна помощь, она всегда оказывается рядом… Сегодня утром я пожурил ее. Она поступила весьма неосторожно, когда ввязалась в такую историю…

– Я могу встать, сесть в такси и вернуться в отель, – говорит Роберт.

– Лежите, – приказывает доктор. – Вернетесь в отель вечером… Я сделаю вам укол и повязку на горло… Хельга, немного спирта… Спасибо. Повернитесь.

– Пусть девочка выйдет…

– Сара, иди на кухню… Моя младшенькая… Вам все равно, с какой стороны делать укол? У меня их шестеро. Шесть дочерей и всего-навсего один сын.

– Ай…

– Ну что вы, я стараюсь не делать вам больно… Не двигайтесь… Немного кровит… Теперь ваше горло… Откройте рот…

Роберт трясется от страха: «А-а-а…»

– Хельга, салфетку…

– Доктор, сколько я вам должен? – спрашивает Роберт.

– Вечером… До свидания, милая Хельга. Идем, Сара.

Полная тишина и покой. С улицы доносится вой сирены полицейской машины.

Врач уходит. Немка возвращается с кухни со стаканом лимонного сока в руке.

– Держите! Вам надо пить побольше жидкости.

Он отпивает глоток, и лицо его кривится в недовольной гримасе.

– Вы не положили сахар.

– О! – восклицает она. – Простите. Я не употребляю сахар, чтобы не растолстеть. Подождите…

Она приносит сахар.

– Спасибо, – говорит он. – В какую идиотскую историю я влип с моей болезнью! Это так любезно с вашей стороны, что вы мне помогаете…

– Не волнуйтесь, – говорит немка. – Лежите и ни о чем не беспокойтесь. Я должна записать в книжку мои сегодняшние расходы.

Она открывает сумочку и вынимает из нее чеки из супермаркета.

– В магазине, где вы забыли свой портфель, продаются немецкие продукты… Я там кое-что покупаю для себя.

– Почему вы уехали из Германии? Ведь эта страна сейчас находится на подъеме?

– Война, мой мальчик, – говорит она с заметной иронией в голосе. – Известно ли вам, что у нас в Германии шла война? В вашем паспорте указано, что вы родились в сорок втором году. Возможно, что вы что-то слышали о событиях 1939–1945 годов?

– Конечно. Но вы же еще молодая женщина, чтобы помнить о тех далеких событиях.

– Конечно, я не старуха, но и молодой меня уже не назовешь.

– Вы красивая… А лет в двадцать, наверное, были настоящей красавицей…

– В двадцать лет? Я бы врагу не пожелала оказаться на моем месте в то время…

Немного помолчав:

– В двадцать лет я и вправду была хороша собой… Возможно, даже слишком хороша…

Роберт лежит не шелохнувшись. Затылком он ощущает свежесть наволочки. Шум с улицы едва доносится до него. Комната дышит чистотой и покоем. За стеклянным витражом, по-видимому, находится лоджия.

– Где мои двадцать лет? Какая жалость… Подождите! Я сейчас вернусь. Вот только схожу за холодным пивом. Вы не хотите еще лимонного сока?

– О, нет! – восклицает он.

Она возвращается с банкой пива, открывает ее и наливает пиво в стакан. По краям стакана оседает пена.

– Некоторые не любят пену…

– В двадцать лет я тоже чувствовал себя не очень уверенно в этой жизни, – тихим голосом произносит Роберт.

Его слова заставляют ее оторваться от горьких воспоминаний.

– Вы? Скорее всего, вы родились в шикарной клинике и с самого рождения купались в роскоши.

– Вовсе нет, – протестует он.

Комната медленно кружится перед ним. Ему кажется, что немка раскачивается на качелях.

– Меня приняла старая бабка-повитуха. Именно она отвесила по моей заднице первый в жизни шлепок. Кажется, я даже не заплакал. Среди ночи отец выгнал на улицу двух моих старших сестер. Он не хотел, чтобы они слышали материнские крики. У нас было всего две небольшие комнаты. Мы были очень бедны.

– Вы прошли долгий путь, – произносит немка.

Она вытирает губы тыльной стороной руки.

– Пена… Она пачкает лицо.

И со вздохом:

– Пропал мой выходной… Я собиралась сделать покупки, помыть голову и заказать новые шторы…

– У вас и так красивые шторы, – говорит он.

Он видит лишь два оранжевых пятна.

– И приятного цвета.

– Они висят уже третий год. Все, что я зарабатываю, приходится тратить на отпуск и обустройство квартиры. Порядок в доме обходится совсем недешево. Первое непристойное слово, которое я услышала в Берлине, это – «бардак». Люди восклицали: «Какой бардак!» И в самом деле, тогда там был настоящий бардак. Я видела много грязи и нищеты… В то время мне приходилось только мечтать о порядке и чистоте… И о белых стенах…

– Вы из Берлина?

– Да. Когда Кеннеди во время своего последнего визита в Берлин назвал себя берлинцем, то я посчитала его демагогом. Ад кажется детским садиком по сравнению с тем, что творилось в Берлине в послевоенное время! Из Берлина меня вывез один американец. И затем бросил меня. И все же, благословит его Господь! Благодаря ему я получила американское гражданство.

Она закуривает сигарету, встает и подходит к шкафу.

– Когда вы вошли, я спрятала фотографии моих родителей и Джимми. Того самого Джимми, который вывез меня из Берлина.

Из шкафа она достает три фотокарточки в рамках; две из них она ставит на телевизор, а третью показывает Роберту.

Он обливается потом с головы до ног. Пижама промокла так, что можно выжимать.

– Вот Джимми.

С фотографии на него смотрит блондин с простоватым лицом в форме американского солдата.

– Он недурен собой, – произносит Роберт.

Что он может еще сказать?

– Он помог мне выбраться из того ада. Какой же все-таки он был лгун! Он называл меня «милой» и «дорогой». И обещал: «Ты увидишь совсем другую жизнь. В Америке у нас будет свой дом, сад и много детей… Дорогая, ты забудешь навсегда войну…»

– И что же?

Ему слышится шум проходящего поезда. Это кровь стучит у него в висках.

– Дорогая, я не могу здесь на тебе жениться. Ты приедешь в Америку по трудовому контракту. Я все устрою… Потом мы поженимся…

Она забыла фотокарточку на постели. Роберт взял ее, чтобы лучше рассмотреть.

– Дорогая, я буду встречать тебя у трапа корабля… Кроме таможенников, я никого не увидела в порту. У меня в руках был рабочий контракт, и ко мне никто не придрался… А где же Джимми? Его и след простыл. Адрес, который он мне оставил, оказался липовым. И все же, если бы не он, я никогда бы здесь не оказалась. Ведь он мог бы бросить меня еще раньше… Вот и вся моя история…

Роберт всматривается в лицо на фотокарточке.

– Он похож…

– Ах, – продолжает она, взяв у него из рук фотографию. – Он похож на любого американца. Вот я и думала, что он обеспечит мне такую же жизнь, как у всех американцев…

Она присаживается на край тахты.

– Мне нужно было влиться в определенную социальную систему, где царит порядок. Уютный американский домик, газон, чтобы подстригать его после работы, соседи, телевизор… Эта картинка была пределом моих мечтаний. Мне хотелось жить так же, как все.

Он касается деликатной темы:

– Вам было еще совсем мало лет, чтобы освоить какое-то ремесло… тогда в Берлине…

Она улыбается.

– Да о чем вы говорите? Какое тут ремесло… До семнадцати лет я вязала носки для наших доблестных солдат на Восточном фронте. А когда мне исполнилось семнадцать, я уже спала с победителями… За пару чулок… Или за буханку хлеба… Выбора не было… Я говорю только о себе. Так сложились обстоятельства… После войны тело юной немки не стоило почти ничего… Вот какая в то время была жизнь в Берлине! Настоящий бардак. Кругом одни руины, в которых копошились люди по колено в грязи и нечистотах. Мы, немцы, были похожи на зарывшихся в землю кротов. Эта война дорого обошлась нашим мужчинам… Но только одному Богу известно, чего она стоила нашим женщинам… Страшно вспомнить… Мы перешагивали через трупы, утопали в грязи и пытались как-то выжить. Бедные берлинские женщины. Нам, униженным и растоптанным, надо было еще нравиться, чтобы нас хотели. И до сих пор, стоит мне только вспомнить войну, я принимаюсь за уборку. Я стелю чистые простыни, трогаю мой новый ковер. Правда, он красивый? Мне нравится его расцветка. Красный, белый, коричневый – мои любимые цвета… И желтые подушки на тахте… Каждые два года я делаю здесь косметический ремонт, перекрашиваю стены, покрываю воском мебель. Мне нравится запах воска. Он пахнет свежестью и чистотой… Америка – хорошая страна, в ней удобно жить. Я вас утомила своим рассказом?

– Нет, – говорит он. – Мне кажется, что я проделал тот же путь, что и вы…

– Вам никогда не приходилось идти на панель, чтобы выжить, – говорит она. – Я принесу вам еще лимонного сока с сахаром. И вам придется его выпить.

Женщина выходит. Ему кажется, что без нее в комнате меньше света. Она тут же возвращается. Когда она склоняется над ним, чтобы дать ему попить, Роберт чувствует легкий запах ее туалетной воды.

– Мне уже легче; я могу вернуться в отель…

Хельга смотрит на часы.

– Еще всего одиннадцать часов… Вам станет легче после второго укола… После второй дозы антибиотика.

Она смотрит на него.

– Вы красивый парень. Если вы в состоянии говорить, то, может быть, расскажете, почему вы удрали от своей жены? У вас есть ее фотография?

– Нет, я не ношу с собой фото.

– Вы давно женаты?

– Год и один месяц.

– Всего лишь?

– Да.

– И что же?

Он отворачивается.

Она негромко произносит:

– Если вы не доверяете мне…

Он протестует:

– Да нет же. Просто вы не поверите мне. Если я скажу вам правду, вы назовете меня лгуном. Правда порой выглядит полным абсурдом. А мне не хотелось бы рассказывать вам неправдоподобную историю.

– Рассказывайте.

Он пытается сесть. Она тотчас подкладывает ему за спину другую подушку.

– Я женился по расчету. Или, как говорят у нас во Франции, по зрелому размышлению.

– До сих пор мне все понятно, – говорит она. – Жена любит вас, а вы любите ее деньги.

– Вот и нет. Она вовсе не любит меня. Ума не приложу, почему она решила выйти за меня замуж? Мне все же известно, что она сделала свой выбор под давлением родителей в надежде освободиться от родительской опеки и получить больше свободы. Вот так. И теперь она ведет себя как человек, не связанный никакими обязательствами.

Хельга закуривает сигарету.

– Тогда у вас все в порядке. Никто ни в кого не влюблен. Ваш брак можно считать обычным партнерским соглашением.

Он качает головой.

– Все не так просто. Я влюбился в свою жену. Она мне нравится. Как дикая пантера, она находится в постоянной борьбе со своим окружением. Она еще совсем юная и слишком избалованная жизнью женщина. Укротить ее нрав можно лишь в том случае, если ты сильнее ее. Произвести на нее впечатление я могу только своими успехами в бизнесе и физической выносливостью. Она любит, когда меня хвалят по работе. В постели я тоже стараюсь не подкачать и соответствовать ее запросам. И это тоже нравится ей. Она признает одну лишь силу. Если я выкажу хотя бы малейшую слабость, то упаду в ее глазах.

До сих пор я прилетал в Вашингтон без жены. Это моя последняя командировка. Я ухожу из фирмы, где сейчас работаю, чтобы войти в семейный бизнес. В Вашингтоне я уже не в первый раз. Как правило, я оставлял для себя один лишний день. Не знаю почему, но впервые она увязалась за мной. И я, дурак, согласился. Она всегда получает все, что хочет. И только в самолете я вспомнил об этом злополучном свободном дне. У меня уже болело горло. Прижатый к стенке, я соврал, что мне надо вылететь на совещание в Бостон. Мне не хотелось раскрывать свой секрет. Рассказать жене, как я отрывался по полной программе в Вашингтоне за счет «украденных» дней? Она с восторгом проглотила мою ложь. Ведь ее герой – это преуспевающий супермен, пересаживающийся с одного самолета на другой. Она на генетическом уровне ориентирована на успех. И вдруг увидеть своего выжатого как лимон мужа, свалившегося с температурой в постель… Перелететь через океан и заболеть! Всю оставшуюся жизнь мне пришлось бы терпеть ее насмешки. Лучше умереть, чем признаться в своей немощи.

Звонит телефон. Хельга снимает трубку.

– Привет, доктор. Мне кажется, что да… Сейчас измерю… Я перезвоню вам… Спасибо…

Она кладет трубку. Затем подходит к Роберту и сует ему в рот градусник.

– Доктор хочет знать, какая у вас сейчас температура… Терпеть такое всю оставшуюся жизнь! Вы не сможете так долго продержаться… В постоянной борьбе… Играя комедию каждый Божий день.

Она вынимает термометр.

– 38 и 9. Все-таки температура пошла на понижение. Куда я дела спирт? Ах, он здесь… Секундочку, я позвоню доктору.

И, набирая номер телефона:

– Столько передряг из-за каких-то денег!

– Нет, – восклицает он. – Нет и нет.

– Алло, это Ширли? Здравствуйте, Ширли… Я не видела вас целую неделю… Как поживает Том? Почему? Вы слишком требовательны к нему…

Она смеется.

– Передайте доктору, что у нашего спасенного температура 38 и 9. Второй укол сделаете вы? В пять вечера? Хорошо… Я оставлю вам ключ.

Она кладет трубку.

– Ширли – медсестра. Это старшая дочь доктора. Красивая девушка. А сейчас вы будете спать. Я же, наконец, выйду по своим делам. Я оставлю ключ у доктора. Он живет в соседнем доме. Ширли придет подежурить около вас. Я вернусь через полтора часа.

– Я никогда не забуду вашу доброту, – говорит Роберт.

– О нет! – восклицает она. – Не надо воспоминаний. Я слышала столько фальшивых нежных слов, что мне уже впору писать мемуары…

Он смущается. Его обескураживает столь неожиданная перемена в ее настроении.

Резким движением Хельга распахивает шкаф и достает короткое белое платье. Не обращая внимания на присутствие Роберта, она быстро снимает свою одежду. На секунду оставшись в трусах и лифчике, она ловко натягивает на себя вынутое из шкафа платье.

– Нельзя стесняться несчастного лежачего больного, – говорит она.

Хельга расчесывает волосы перед зеркалом, прикрепленным к внутренней стороне створки платяного шкафа.

– Я говорил с вами так же откровенно, как если бы передо мной находилась моя мать, – произносит Роберт.

Немка резко поворачивается к нему:

– Ваша мать?.. Упаси Боже. У меня никогда не было детей. Я не была замужем. И все ублюдки, которых я подбираю, всякий раз говорят мне о том, что я напоминаю им мать…

Она надевает босоножки. У нее длинные стройные ноги. Ногти на ногах покрыты ярким красным лаком.

Красивая, следившая за собой женщина. Короткое белое платье только что висело на плечиках в прозрачном целлофановом мешке.

– Хельга!

– Кто разрешил вам называть меня Хельгой?

– Американцы зовут друг друга по именам…

– Но мы же не американцы. Я – немка, а вы – француз. Будем и впредь звать друг друга «мсье» и «мадам». А пока, вот, проглотите-ка это.

На расчерченной линиями судьбы ладони – две капсулы. Он не упускает случая взять губами лекарство с самой середины этой мягкой ладони.

– Я похож на коня на водопое, – говорит он, чтобы разрядить обстановку. – Задержитесь на секунду. Не уходите в плохом настроении…

– Только чтобы выкурить сигарету…

Она с неохотой опускается на стул.

Платье ей к лицу. «Классные ноги», – думает Роберт. Ему хочется сказать ей что-нибудь приятное.

– Среди немок часто встречаются красивые женщины.

– Вы так считаете? – спрашивает она, закуривая сигарету.

– Красивые, чувственные и к тому же отличные хозяйки… Считают, что из немок выходят замечательные жены…

– Кто считает?

– Социологи.

– Разве есть социологи, которые изучают внешность и поведение идеальной женщины?

Он продолжает:

– Немецкая женщина портит сознательно свою внешность, когда пьет пиво. От него толстеют.

– Спасибо, – говорит Хельга.

– Мадемуазель Мюллер…

– Да…

– Вы мне помогаете в тяжелую минуту… Окажите мне еще одну услугу.

– Какую?

– Скажите, что я не так сделал, что испортил вам настроение?

Она пожимает плечами.

– Мужчинам часто не хватает смекалки, – говорит она. – Они ведут себя как полные идиоты. Я подобрала вас на улице, попыталась спасти, выдержала из-за вас бой с консьержкой. Доктор, мой старый приятель, смотрит на меня как на умалишенную. С легким сердцем я принимаюсь ухаживать за вами. И, боже упаси, вовсе не из корыстных побуждений. Во мне проснулся инстинкт первопроходца: бороться, не сдаваться и победить… И все для того, чтобы узнать, что эта несчастная жертва обстоятельств влюблена в свою жену. Кроме того, он распустил хвост как павлин. Он готов просить на улице помощь у кого угодно, только бы не возвращаться в свой отель.

Ее рука слегка дрожит. Сигарета выкурена почти наполовину.

– Все это напоминает мне кое-что из моей прошлой жизни, – добавляет она. – Каждый раз я наступаю на одни и те же грабли. Как же мне надоело быть сестрой милосердия. Вот приведу вам совсем свежий пример. Время от времени я позволяю себе поездку в Майами. Это происходит, как правило, в межсезонье. Зимой Майами мне не по карману. Так вот. Два года назад в Майами я познакомилась с немцем, имеющим американское гражданство. В тот раз я остановилась в шикарном отеле. У меня был даже лежак, зарезервированный на мое имя. На целых десять дней! Мой номер был выше всяких похвал: белые стены, широкий застекленный оконный проем, пушистый зеленый ковер на полу. А какой вид из окна! С одной стороны – море, а с другой – широкая улица с интенсивным движением. С высоты 26-го этажа снующие туда-сюда автомобили казались мне крохотными букашками. Какое блаженство встать, когда захочется; снять телефонную трубку и заказать завтрак в номер. Затем спуститься к морю и плавать в свое удовольствие. Случается, что местные акулы соблазняются пышными формами незадачливых туристок. Во время моей последней поездки в Майами я вела праведный образ жизни: заботилась лишь о душе, полностью забыв о теле. Никаких курортных романов. Тишина и спокойствие. И вдруг ко мне подходит толстенный тип – праздник живота для прожорливых акул, – мой бывший соотечественник. И начинается: дорогая, дорогая, дорогая. Целыми днями я слышу от него только это слово. Он немного переигрывал. Мужчина делал все, чтобы мне понравиться. Ему пришлось немало попотеть. По вечерам мы слушали с ним музыку или просто гуляли… В Майами имеются места, где можно пройтись… Вы не поверите, там вечером можно спокойно ходить по улицам… В Майами никто не покушается на вашу жизнь… Когда из Вашингтона прилетаешь в Майами, то сразу же чувствуешь себя по-настоящему свободным человеком… А вечером – выздоравливающим больным, который только что отбросил в сторону костыли.