Текст книги "Отличный парень"

Автор книги: Кристина Арноти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Мой муж – француз.

Какая глупость! Конечно, француз. Не зулус и не американец.

– Я – француженка.

Хуже не придумать! Анук тонет в вязкой тишине. Здесь нет даже настенных часов. Как хорошо было бы услышать их спасительное тик-так. Притаившиеся в густой зелени бесы играют с ней в прятки.

– Мне нравится Америка.

Женщина улыбается. Улыбка только слегка касается ее губ, а взгляд за дымчатыми стеклами очков остается суровым и печальным.

– Когда он говорил мне о Фреде…

«Осторожно. Нервная депрессия», – сказал Стив. «От этого вылечиваются. Еще рано надевать на шею героя лавровый венок…»

– Мы, молодые французы…

«От имени кого ты выступаешь? Мы? Это кто? Никто тебя не уполномочивал. Ты не входишь ни в одну группировку. “Мы”! Кто это? “Мы” – спасение, счастье, единая команда, единые политические взгляды и убеждения и в то же время – это еще и принадлежность, зависимость и управляемость. Никогда не говори “мы”. Множественное число – это для других… Только “я”…»

– Зачем вы приехали? – спрашивает женщина.

У нее низкий приятный голос.

– Трудно сказать. Я и сама толком не знаю. Ваш сын стал жертвой эпохи… Нашей. Я ненавижу войну. Я – пацифистка. Услышав про вашего сына, я испытала к нему большую…

Пауза.

– …симпатию. Как француженка, я хотела сказать пострадавшему на войне американцу, что он не одинок в этой жизни.

«Красиво звучит. (Она слышит голос деда.) Хочешь любить? Хочешь посвятить себя чему-то другому, кроме денег? Бедная глупышка, никто не примет тебя всерьез. Стоит тебе открыть рот, и все озвученные тобой идеи воспримутся окружающими как полный бред. Над тобой будут смеяться от души. Неужели до сих пор ты не поняла, что великая французская философская мысль осталась в далеком прошлом? В настоящее время французы не что иное, как нация мелких бакалейщиков. Тебе раз и навсегда присваивают товарный ярлык. И сколько крови и слез ты бы ни пролил, к тебе не будут относиться лучше, чем к упаковке со спагетти… Если тебе на спину уже прилепили именно этот товарный ярлык…»

– Мой сын вовсе не страдает. Он прекрасно себя чувствует.

«Благотворительность? Матч с ничейным результатом. Симпатия? Не смеши людей, моя милая».

– Я рада за него, – говорит Анук. – Вы не возражаете, если я закурю?

– Нисколько.

Анук встает.

– У вас нет его фотографии?

Женщина поднимается, не спеша подходит к шкафу. Рядом висит книжная полка.

– Есть тут один снимок…

С протянутой фотографии на Анук смотрит мальчуган лет семи или восьми в берете моряка.

– Здесь ему было восемь лет…

Анук чувствует себя совершенно разбитой. Она устала. День клонится к ночи. Наверху два приятеля посмеиваются над незадачливой французской девицей, впервые в жизни давшей волю сентиментальным чувствам. Надо взять себя в руки. Вновь стать бесчувственным чудовищем. И как можно скорее. Надо уметь защищаться. Разрушать, а не строить, потому что никто не желает понять тебя. Разрушать, потому что ты не способна на созидание. Не проявлять никаких сентиментальных эмоций. Только слабаки могут позволять себе плакать.

– Какая милая привычка у американцев – показывать иностранцам свою страну, – произносит она слащавым тоном, – благодаря Стиву я вижу, как живут простые люди в Америке. Спасибо.

– Мой сын был очень болен, – говорит женщина.

Вечер похож на плавно опускающийся театральный занавес.

В саду сонно щебечет какая-то птица. Возможно, в густых зарослях находится много птичьих гнезд.

– В течение долгого времени я жила в полной тревоге и не спала по ночам. Он ходил из угла в угол. Ему не спалось из-за преследовавших его кошмаров. Он часто заглядывал ко мне в комнату. Я притворялась спящей, чтобы он не подумал, что я слежу за ним. Мне хотелось, чтобы он удостоверился, что я крепко сплю. Успокоившись, он уходил. Там, где он побывал, с ним произошло нечто ужасное… Раньше он никогда не был жестоким. Никогда. Восторженный патриот своей родины. Да. Я привила ему любовь к Америке. Но там… Происходит такое…

Тусклый свет электрического фонаря на улице.

– Это старый… приятный город… – говорит дама.

Пауза.

– Я осталась наедине с его болезнью. Он не хотел никого видеть. Ни племянника, ни племянницу…

– И у него не было никого, кто бы?..

Анук не смеет закончить фразу.

– Раньше были девушки… Однако никогда не было той, которую можно было бы назвать сердечной привязанностью. Когда он вернулся, с ним была только я. Он и меня едва терпел. Он почти ненавидел меня. Я ухаживала за ним, как за ребенком. Возможно, он чувствовал свою зависимость от меня, и это мучило его больше всего. Мне приходилось делать вид, что я не боюсь. Ни сына, ни того, что он может натворить.

– Что же такого он мог натворить? – спрашивает Анук.

Она идет по натянутому канату. Еще один шаг…

– После того, что с ним случилось, у него нелады с нервной системой. Врачи посоветовали нам переехать в сельскую местность. Поближе к природе, обрабатывать землю, заняться фермерством… Подальше от городской жизни с ее жестокостями и насилием… Вот уже полгода, как его состояние заметно улучшается. И еще улучшится. Он обязательно выздоровеет. Если бы вы знали, какой он добрый, отзывчивый человек и к тому же замечательный сын… И такой красивый…

– А как он выглядит?

– Матери трудно судить о внешности своего ребенка…

Она не находит ничего, кроме как назвать его «красивым»? Анук теряет терпение. Похоже, что здесь ей не придется исполнить номер в духе Джейн Фонда; она не прижмет к груди уставшего в боях героя; ей не выпадет возможность выслушать его долгий рассказ о ратных подвигах. Она удостоилась только того, чтобы ей показали его детский снимок.

Эта милая женщина ведет себя так, как все матери в мире. У Анук становится легче на душе оттого, что ее ожидания не оправдались.

– Если вы не возражаете, я поднимусь, чтобы позвать Стива; нам нужно возвращаться в Вашингтон. Мой муж вот-вот вернется в гостиницу; было бы лучше оказаться там раньше, чем он.

Эта престарелая дама исполняет роль чистого стекла. Все, что раньше казалось неясным и расплывчатым, приобретает конкретные очертания.

– Еще немного кока-колы?

На Анук наваливается свинцовая усталость.

– Мне надо ехать… Передайте вашему сыну привет от меня, – говорит Анук.

Сверху доносится шум шагов.

– Все слышно в этом доме, – произносит дама. – Однако это еще довольно крепкое здание… Толстые стены.

В ее очках отражается тусклый свет фонаря.

– Совсем нелегко оставаться с ним с глазу на глаз… – говорит мать. – Ему уже недостаточно только одного моего присутствия.

– Когда он поправится, ваша жизнь наладится, – произносит рассеянно Анук.

Шаги уже слышны на лестнице; дверь открывается; входит Стив и говорит:

– Ничего не поделаешь…

– Вот видите, – добавляет Анук, обращаясь к матери, – вы не одна. Здесь Стив. Несомненно, он всегда будет в вашем распоряжении…

– Всегда – громко сказано, – прерывает ее Стив. – Я живу в Нью-Йорке. Я могу навещать его… Время от времени.

– Поехали?

Анук торопится. Ей уже совсем неинтересно.

Атмосфера накаляется. Между матерью и лучшим другом словно встает стена. Дед когда-то рассказывал ей о том, как он вел себя во время войны: «У меня не было никакого желания умирать из-за каких-то мировых неурядиц. Лучше выносить за кем-то ночные горшки, чем подбирать чужие окровавленные части тел. Благодаря войнам французы узнали о других странах…»

– Мой муж должен вот-вот вернуться в гостиницу, – повторяет Анук, – он будет искать меня…

– Сейчас половина седьмого, – говорит Стив. – Мы вернемся в Вашингтон через час.

Анук неожиданно вспоминает:

– Массажист! Я должна отдать ему деньги. Он зайдет ко мне в номер в восемь часов.

– Она хорошо говорит по-английски, не правда ли? – спрашивает Стив, обращаясь к пожилой даме. – Не скажешь, что француженка… Она говорит, как настоящая англичанка…

– Не надо задерживать ее; ее муж будет волноваться.

– Мой муж тоже хорошо говорит по-английски, – говорит Анук. – Прощайте, мадам. Рада была с вами познакомиться. Желаю удачи вашему сыну.

И уже в дверях:

– Давно замужем? – спрашивает дама.

– Тринадцать месяцев.

– Молодожены?

– Теперь все не так, как раньше, – произносит Анук на прощание. – В прошлом люди были более сентиментальными. Прощайте, мадам…

Она едва успевает закончить фразу, а Стив уже берет ее за руку и ведет к машине; они идут, держась за руки, в то время как американка, стоя в воротах, смотрит на них.

– Что она теперь подумает обо мне? – спрашивает Анук.

– Что вам до того? – говорит Стив. – Вы никогда больше ее не увидите…

Они садятся в машину. Аннаполис чем-то напоминает ей Довиль. Город-сказка в лучах зимнего солнца.

– Вы меня удивляете, – говорит американец. – Вы рассказали о себе жуткую историю с ужасающими подробностями. И вдруг вас волнует мысль о том, что может подумать о вас незнакомая вам женщина? Не вижу логики…

– Привезти меня сюда только затем, чтобы потерять время, – произносит она со злостью, – еще более нелогично…

Тихие улочки остаются позади, и машина выезжает к порту, где у причала качается множество белых яхт.

– Совсем как в Довиле, – повторяет она. – Поистине два города-близнеца: Довиль и Аннаполис…

И затем:

– Какой смысл было везти меня к этой доброй старой женщине, чтобы нарушить ее покой? Надо было сразу возвращаться в гостиницу…

– А кто мне «плешь проел» – точное выражение, не правда ли? – с Фредом? Кто?

– Я, – соглашается она. – И совершенно напрасно. Я поняла главное. Каждый может переживать нервную депрессию. Даже самый мелкий служащий. Ваш друг уже почти выздоровел. К тому же он плохо воспитан.

Темнеет на глазах. Густые плотные сумерки, окрашенные в рыжие и коричневые тона.

– Конец дня, – говорит Анук.

Стив кладет руку на плечи Анук.

– Вы забудете меня… Очень скоро…

– Я никого не люблю, – произносит Анук, словно хочет предупредить грозящую опасность. – Никого. К счастью, у вас есть один недостаток. Огромный недостаток. Ведь я могла бы полюбить вас. Теперь мне ясно, что я стояла на краю пропасти. Сейчас я могу говорить, что у меня была интрижка с американцем. В качестве сувенира. Когда я состарюсь, то буду хвалиться: «Из двенадцати часов свободы один час я занималась любовью с американцем».

Стив убирает руку с плеч Анук; свет автомобильных фар встречного потока машин слепит их.

– А ваш друг Фред – просто хам.

Она кладет голову на плечо Стива.

– Я немного подремлю, – произносит она. – Еще ни разу в жизни мне не хотелось так спать.

Она с трудом справляется с охватившей ее грустью. Стив вот-вот уйдет навсегда из ее жизни, не оставив никакого следа.

– Настоящая свинья, этот ваш друг Фред, – говорит она.

– Вы сердитесь только лишь потому, что не смогли исполнить ваш пацифистский номер…

– Да, я злюсь.

– Вам бы хотелось увидеть безногого калеку, передвигающегося на доске с колесиками, чтобы ногой пинать его…

В голосе Стива звучат резкие нотки.

Анук уже все равно. Через сорок пять минут она попрощается с ним навсегда.

– Все мы – индейцы, – говорит она. – Мы превратились в индейцев. И во Франции тоже имеются свои индейцы. Они составляют толпу глупцов, которыми можно манипулировать…

– Должно быть, вы и в самом деле хотите спать, – произносит Стив. – Вы говорите на чистом литературном языке и обходитесь без грубых слов.

– Я употребляю крепкие выражения только тогда, когда речь идет о моей семье, – отвечает Анук.

Ее одолевает зевота.

– Любой не сдержался бы от грубых слов, если бы послушал их разговоры. Знаете, о чем мечтает мой отец? Нет. О военной диктатуре. Полковники. Богослужения и казни. Ярый католик, он допускает смертную казнь, если речь идет о политическом преступлении. Он ненавидит коммунистов и боится их до такой степени, что охотно уничтожил бы всех до единого в качестве упреждающего удара. Под предлогом защиты веры, церкви, семьи и так далее.

– Возможно, вы преувеличиваете, – отвечает Стив. – Французы – не фашисты. А вы описываете испанца правого толка времен Гражданской войны в Испании.

– Вам не понять меня, – не открывая глаз, произносит Анук. – Никогда. В самом деле, это трудно понять. Некоторые французы такие же ретрограды и реакционеры, какими были в прошлом испанцы.

Стив нажимает на газ.

– Левая военная диктатура кажется вам предпочтительнее? – спрашивает Стив, заметно нервничая. – Победа коммунизма? Вы полагаете, что тогда не будет ни тюрем, ни высшей меры наказания, ни фанатизма?

Анук зевает.

– Простите, – говорит она. – Я знаю, что наступила вам на больную мозоль. Американцы боятся коммунизма как огня.

Стив волнуется еще больше.

– Хотелось бы знать, почему вы хотите жить в рабстве?

– Не надо злиться, – просит Анук. – Мы скоро приедем и расстанемся навсегда… Вы никогда не поймете, в чем состоит разница между французским коммунизмом и системой, установившейся в странах Восточной Европы; французские коммунисты уважают человеческую личность…

– Какая дура! – восклицает он. – Какая дура!

– Я не обижаюсь на вас, – говорит Анук. – Американец не смог бы выразиться по-другому. Существует еще социализм в широком смысле слова как антикапиталистическая система, которая отменит несправедливость и установит равное распределение материальных благ в обществе…

– Теперь я понимаю, что пережил ваш отец, – говорит Стив. – С такой дочерью есть от чего прийти в отчаяние…

– Вы такой же ограниченный человек, как он… – отвечает задетая за живое Анук.

– Я никогда не мечтал о военной диктатуре! – восклицает Стив.

– Ах, – с радостью подхватывает она, – вам все же что-то не нравится в политике…

– Мы живем в свободной стране, – говорит американец. – В полностью свободной стране.

– Одна из форм тоталитаризма, – парирует Анук.

– Что?

– Тоталитарная свобода. Вы настолько свободны, что не можете вечером спокойно пройтись по улице. Ваши убийцы тоже располагают полной свободой. Вы разрезали свободу на части, как пирог, чтобы каждый получил свой кусок.

Пауза.

– Стив, – говорит она. – Мне было так хорошо в ваших объятиях… И все же вы настоящий реакционер. Увы…

– А вы, – произносит Стив, – опасный элемент. Избалованный ребенок, вы исповедуете коммунизм на деньги, которые получили или получите в будущем… К счастью, такие свихнувшиеся на политике женщины, как вы, встречаются нечасто…

– Ну вот мы и квиты, – говорит Анук. – Взаимное презрение. Хорошо, что мы уже подъезжаем.

Она продолжает скорее для себя, чем для него:

– Если бы вы с детства выслушивали бесконечные нападки на коммунистов, социалистов, радикалов, масонов, оккультные силы, готовые всем скопом изгадить любимую Францию, вас тоже тошнило бы от реакционеров. Они настроили бы вас против себя. Однако я вижу, что бесполезно объяснять вам, как нелегко жить с таким настроем.

Машина подъезжает к подъезду отеля, возвышавшегося над другими зданиями, словно океанский корабль в порту.

– Вы могли бы на секунду подняться со мной в номер? Было бы лучше попрощаться наверху. Если вернулся мой муж, я представлю вас и скажу, что целый день провела вместе с вами.

Они стоят у входа в гостиницу.

– Несчастный человек, – говорит Стив.

Он бледен. Возможно, что из-за освещения в подъезде гостиницы.

Он припарковывает машину неподалеку от входа, затем выходит и громко хлопает дверцей.

Они идут через холл; Анук спешит к регистратуре; она не удивилась бы, если бы ключ не оказался на месте. На часах уже без четверти восемь.

Стив ждет ее у лифта. Женщину с африканской прической сменила красивая чернокожая девушка с недобрым взглядом.

– Ключ был на месте, – говорит Анук.

Молодые люди поднимаются вверх на лифте. Они молчат, словно устали друг от друга. «Я проявляю излишнюю вежливость, – думает Анук, – надо было внизу сказать ему “прощай”. Он – хам. Такой же, как и его приятель Фред».

Они идут по длинному скудно освещенному коридору.

– Мне очень жаль, – неожиданно произносит она сквозь слезы. – Я так хотела… Мне все равно, если вы будете смеяться… Если бы вы…

Из номера выходит какая-то парочка. В конце коридора появляется чернокожая горничная. Она толкает перед собой тележку с бельем.

Стив останавливается.

Анук не смеет заглянуть ему в лицо. Ей не хочется, чтобы он видел ее смятение.

– Добрый вечер, – говорит горничная.

У нее мелодичный голос.

– Добрый вечер.

– Что я?

Какой-то мужчина выходит из другого номера. Он проходит мимо них по коридору.

– Если бы вы хотя немного любили меня…

Мужчина слышит слово «любили» и, не оглянувшись, улыбается. На память ему приходят давно забытые слова «…если бы вы любили меня…», произнесенные с французским акцентом. Влюбленная молодая француженка. Блондинка. Ослепительная красавица.

– Вы слишком много хотите от среднего американца.

Стив держится от нее на расстоянии. Он и не думает привлечь ее к своей груди. Возможно, он никогда больше не обнимет ее.

– Ваш ключ…

– Он здесь.

Она показывает ему ключ.

– Какой номер?

– 722.

Она поворачивается к нему.

– Уходите. Скорее. Торопитесь.

Стив не слушает ее.

– Вот ваша дверь, – говорит он.

Она пробует открыть; у нее дрожит рука.

– Дайте мне ключ, – говорит Стив.

Дверь, наконец, открывается. Выключатель на месте. Справа. В номере одновременно загораются три разные лампы. Одна на комоде, а две другие – над кроватями.

Анук закрывает дверь и вынимает из сумочки десять долларов. Она кладет деньги на видное место.

– Это – для массажиста. Он прибудет с минуты на минуту…

Стив включает телевизор; поставив одно из кресел напротив телевизора, он усаживается поудобнее и с интересом смотрит на экран.

Анук не верит своим глазам. Американец, который еще несколько часов назад переспал с ней, поднимается к ней в номер и, вместо того чтобы заключить ее в свои объятия, покрыть с головы до ног поцелуями и затем распрощаться навсегда со слезами на глазах, сидит и спокойно смотрит телевизор.

Звонит телефон. На экране пожарная машина. «Сегодня после полудня огонь охватил несколько зданий в Бруклине». Пожарный поднимается по лестнице, приставленной к стене горящего дома.

– Алло! – говорит Анук.

– Алло! – отвечает Роберт. – Здравствуй, Анук. Я звоню из Бостона. Меня задержали дела…

Пожарный принимает на руки плачущую девочку.

– Где ты была весь день? – спрашивает Роберт.

Его голос звучит совсем близко.

– Я звонил тебе всякий раз, как только мне удавалось выскочить на секунду из зала заседаний…

– В музее, – отвечает она.

Она никогда не подозревала, как трудно обманывать человека, который верит тебе.

– Все послеобеденное время?

– Да.

Она прижимает трубку к щеке и поворачивается к Стиву. Он по-прежнему с интересом смотрит на экран телевизора. С ребенком на руках пожарный спускается по лестнице.

– Ты не очень рассердишься, если я еще на одну ночь задержусь в Бостоне?

Из комнаты рвутся языки пламени.

– Нет, – говорит она. – Ты можешь спокойно заночевать в Бостоне.

– Анук? Анук…

– Да…

– Ты точно не сердишься на меня?

– Точно.

Весь этаж уже охвачен огнем.

– Я слышу какой-то шум, – говорит Роберт. – Что происходит? Ты одна? Или нет?

В дверь стучат.

– Не клади трубку, – говорит она. – Это массажист стучит в дверь; он пришел за деньгами. Не клади трубку!

Она кладет телефонную трубку на прикроватную тумбочку и направляется к двери, прихватив по дороге десятидолларовую бумажку. Она открывает дверь; это массажист. Через полуоткрытую дверь мужчина быстрым взглядом окидывает комнату. Ему хватило и полсекунды, чтобы заметить присутствие Стива.

– Ваш муж?

– Нет, – отвечает она, – мой друг.

Массажист берет деньги.

– Надеюсь, что вы давно знаете его… В Вашингтоне…

– Да, я знаю, – произносит с раздражением Анук. – Спасибо, спасибо.

Она закрывает за литовцем дверь и бросается к телефону.

– Алло! Роберт?

– Да.

– К счастью, нас не разъединили…

– С кем ты говорила? Я слышал, что ты с кем-то говоришь…

– С массажистом… Я должна была ему заплатить.

Они молчат. На том и другом конце провода каждый слышит в трубке лишь дыхание другого.

– Если ты сердишься, я могу вернуться сегодня…

– Нет, – говорит она. – Я рано лягу спать. Я много ходила по Вашингтону…

И немного погодя:

– …и по его окрестностям…

Пришло время рассказать о Стиве.

– Я тут кое с кем познакомилась…

Стив поворачивает голову в ее сторону.

– Познакомилась с кем?

– Откуда ты говоришь? – неожиданно спрашивает Анук. – Мне кажется, что я слышу те же звуки телевизора, что и в моем номере… Та же пожарная сирена…

– Как?

– Откуда ты говоришь?

– Из телефонной кабинки…

– Ты с кем-то говоришь? Нет?

– Я?

– Расстояние искажает голос. Мне показалось, что ты прикрываешь трубку рукой, чтобы…

– Да нет. Около кабинки толпятся люди, а дверь была не прикрыта. А ты? Ты о ком-то говорила… С кем ты познакомилась?

– С людьми. Я разговаривала с разными людьми. Вот и все.

Стив поднимается с кресла. Он направляется к ней.

– Я вешаю трубку, – говорит она.

– Ты торопишься!

– Это ты должен торопиться…

– Я ужинаю с наискучнейшими людьми… Однако я не тороплюсь. Я весь твой.

– Мой? – Она получает этот подарок словно удар мяча в грудь. Он едва не сбивает ее с ног. Стив стоит перед ней. Анук смотрит на него. Поднеся палец к губам, она просит его помолчать.

– Анук? Почему ты молчишь?

– Дело в том, что…

Стив обнимает ее. Она чувствует тепло его мускулистого тела. Американец принимается целовать ее. Сначала светлую прядь волос, затем переходит к уху, к которому не прижата телефонная трубка.

– Что с тобой? – спрашивает Роберт. – Ты так странно дышишь…

– Кондиционер сломался; я задыхаюсь от жары.

– Анук…

– Да…

Губы Стива уже касаются ее затылка.

– Анук, мне надо тебе о многом рассказать… Я думаю, что…

Стив наклоняется и целует ее в щеку.

– Что ты думаешь?

– Это не телефонный разговор.

Стив поворачивает Анук лицом к себе; теперь у нее свободна только одна рука, в которой зажата телефонная трубка.

– Мы еще ни разу не смогли откровенно поговорить друг с другом.

– Я всегда была с тобой откровенна! – возмущается Анук.

Вот так раз! Стив целует ее в губы; она ощущает этот вкус солнца, счастья, любви. Закрыв глаза, она отвечает на его поцелуй; голос Роберта звучит совсем близко, несмотря на отведенную в сторону трубку. Его голос наполняет все пространство между трубкой и ухом Анук.

– …я принял важное решение. Я расскажу тебе все…

Стив. Его губы. Его тело.

– Я понимаю твое удивление… Порой бывает полезно оказаться на расстоянии; день, проведенный вдали от тебя, помог мне разобраться в самом себе. Мне легче говорить с тобой, когда я не вижу твоего лица.

Отвечать на поцелуй. Таять от блаженства.

– Мне кажется, что ты сейчас готова к любви. Ласковая и нежная, как никогда раньше. Я представляю гостиничный номер, вокруг легкий беспорядок, который…

Она отстраняется от Стива и произносит в трубку:

– …что?

– Который так идет к тебе. Анук? С самого начала мы пошли неправильным путем…

– А… – произносит она и чувствует на своей левой груди ладонь Стива.

– Я понимаю, что ты тоже взволнована… Анук…

– До завтра, – говорит она. – Завтра ты скажешь мне все, что захочешь. До свидания.

– Анук… Анук…

– До свидания…

– До свидания… До завтра…

– Вы, – восклицает она, положив трубку. – Вы…

Он отвечает на французском языке без акцента:

– Я тоже говорю тебе «до свидания». По-своему. Прощай, Анук.

Она прячет лицо у него на груди.

– Он возвратится только завтра утром… У нас есть целая ночь. Если вы хотите…

Он вновь будет рассказывать ей о Дороти. И об этом чертовом самолете в Нью-Йорк. И о своей работе. И непременно уйдет с победой. Американец всегда уходит с победой. Он ведь супермен. Вокруг него вертится весь мир.

– Целая ночь, – говорит он. – Мне тоже надо позвонить. В Нью-Йорк, чтобы предупредить Дороти. Я покажу вам ночной Нью-Йорк. Вы уверены, что ваш муж не вернется раньше? Мне не хотелось бы стать причиной развода…

– Я уверена, – отвечает она. – Вот только переоденусь.

– Переоденетесь?

Американец удерживает ее за талию. Ей нравится, когда он показывает, что имеет на нее права.

– Зачем вам переодеваться?

– У меня есть прелестное платье для ужина; подождите секунду, я сейчас покажу его…

Она бросается к шкафу и снимает с вешалки настоящее произведение искусства, сшитое из полупрозрачной ткани.

– И вы хотите надеть на себя это?

– Ну да. Это – мое первое платье, заказанное у одного из самых известных кутюрье. Три недели спустя после нашей свадьбы отец закатил званый обед. Возможно, он хотел показать всем, что я остепенилась… Это платье имело бешеный успех.

– Повесьте его обратно в шкаф, – произносит Стив сухим тоном. – И идите сюда.

Неожиданно для нее он переходит на приказной тон.

– Вот…

Она стоит перед ним, словно новобранец перед придирчивым капралом.

Стив оглядывает ее с ног до головы.

– Даже в мятых брюках и в кое-как застегнутой блузке…

– Кое-как? Где же?…

– Не ищите… Даже в таком виде вы слишком хорошо одеты для ночной прогулки…

– Потому что вы поведете меня куда-нибудь поужинать?

– Снова у вас одна еда на уме… Французы, что, помешались на еде?

Она молчит.

Резким движением Стив сдергивает с головы Анук кепку из легкой ткани…

– Свободу вашим волосам… Они слишком чистые и тщательно расчесанные.

Он хочет растрепать ей волосы. Анук отодвигается от него. Его шутка заходит слишком далеко и вовсе ей не нравится.

Стив протягивает ей носовой платок.

– Сотрите с губ остатки губной помады.

Он снимает с шеи золотой медальон и протягивает его Анук вместе с тонкой цепочкой.

– Вот возьмите. Положите в ящик. Я заберу его, когда мы вернемся. Я бы не хотел, чтобы какой-нибудь псих сорвал его. Это подарок моей матери…

– Какая она, ваша мама?

– Она – счастливая женщина. Как все американские матери, чьи сыновья вернулись живыми из Вьетнама. Она счастлива еще и потому, что у меня остались целыми руки и ноги…

Анук держит в ладони тонкую цепочку с медальоном. Возможно, это его прощальный подарок…

– Не потеряйте! Мне дорог этот медальон…

Она подходит к комоду. Первый ящик заполнен ее вещами; здесь вперемешку лежат носовые платки, трусики, косынки и прочие мелочи. Она искоса наблюдает за Стивом. Его нельзя узнать. Непонятно, чему он радуется? Возможности провести с ней эту ночь или же грядущей прогулке по ночному городу? Он садится на край кровати Роберта, называет номер телефонистке, а затем произносит:

– Это не займет много времени.

Сейчас он позвонит Дороти. Эта мысль ей невыносима. Хватит уже одного звонка Роберта. Прошлое, которое ей хотелось бы забыть навсегда…

– Алло! – произносит Стив. – Это ты…

Звучит не как вопрос, а как утверждение. Никакого приветствия, никаких нежных слов.

– Сегодня вечером я не вернусь. У меня дела. Не беспокойся. Да. Как скажешь. До завтра.

Вот и весь разговор. Он кладет трубку. Это и в самом деле не заняло много времени. Быстро и эффективно он послал свою ненаглядную Дороти куда подальше.

– Вы даже не дали ей возможности задать вопрос…

Стив подходит к ней. Он как-то странно смотрит на нее. Что-то изменилось в нем, но Анук не может понять, что же именно и в какой момент…

– Ночь, – произносит он с лихорадочным блеском в глазах. – Я покажу вам ночь в Вашингтоне.

– Стив…

– Да.

– Стив, вы готовите мне какой-то сюрприз…

– О! Боже! – восклицает он. – Опять игра вашего воображения. Сюрприз? Нет…

Его глаза сверкают хищным зеленым огнем. Похоже, что предвкушение этой ночи будоражит его.

– Ночь.

– Такой мирный… – произносит она слегка испуганным голосом.

– Что значит такой мирный?

– У вас был такой мирный вид всего только час назад. Оставалось только подать вам на ночь травяной чай и принести тапочки.

– Ночь, – говорит Стив. – Мое убежище. Она спасает меня от тягот повседневной жизни. Ночь – это особый мир.

Анук не совсем уверена, что ей так уж хочется знакомиться с ночной жизнью Вашингтона…

– А это не опасно? – спрашивает она с осторожностью.

Стив подходит к ней вплотную.

– Еще как! Опасности подстерегают нас на каждом шагу. Ночью в Джорджтауне бывает оживленной только одна улица, где тусуется молодежь. Весь остальной город спит мертвым сном. Ночью Вашингтон – покойник. Кровь еще течет по одной из его главных артерий, но остальное тело охвачено гангреной.

Он произносит английские слова на американский манер. Перед ней сейчас совсем не тот Стив, которого она, как ей казалось, знала, любила, презирала, желала или отталкивала в зависимости от настроения. Теперь он похож на обаятельного негодяя из Вестсайдской истории.

Неожиданно Стив произносит на чистейшем французском языке:

– Ты хотела, чтобы я понимал твои жаргонные словечки? Пришло время и тебе послушать местный сленг…

– Что?

– Весь город уже в руках чернокожих, и только по одной улице ходят белые люди. И почти что все они – наркоманы. Пошли, крошка…

– Во что вы играете?

Она произносит эти слова на самом изысканном английском языке.

– Вы похожи на…

– Во что я играю? – спрашивает Стив. – Во что или в кого? В мирного «американца»? У вас слишком богатое воображение…

Ему еще не хватает щелкнуть пальцами, как киношному герою.

– У ночи свой ритм… Она дышит, живет, агонизирует и умирает.

В номере тихо и спокойно. Никогда еще атмосфера гостиничного номера не казалась ей такой уютной и умиротворяющей. Остаться бы здесь, жевать бутерброд, не искушать судьбу. Стоящие бок о бок кровати, любящий муж, звонивший из Бостона, богатый отец. Если ему уступить, то деньги посыпятся на нее, как из рога изобилия. Поскорее бы вернуться к привычной жизни.

– Пошли, крошка… Что ты знаешь обо мне?

– Все, – отвечает она.

Стив улыбается.

Несколько минут спустя Анук выходит на улицу. Пустынная площадка у подъезда. Ночью портье предпочитает не высовывать нос за двери отеля. Весь квартал спит глубоким сном.

Стив обнимает Анук за талию; она смущается; ее могут увидеть из холла; она стоит, тесно прижавшись к Стиву, на единственном освещенном пятачке.

– Если вам захочется свести счеты с жизнью, – произносит Стив, – надо только выйти ночью на это место. Имеется лишь один шанс остаться в живых. Кто угодно может выстрелить в вас и тут же раствориться в темноте. Никто не узнает его имени. Обливаясь кровью, вы упадете на асфальт. «Скорая помощь». Наркоман или сумасшедший? Кто стрелял в вас? Какая разница? Вы уже не дышите. Напротив нас – густые заросли. Деревья и тени…

Портье с трудом приоткрывает тяжелую дверь с двойным засовом и выглядывает на улицу.

– Такси, сэр?

– Нет.

Их окружает темнота и тишина.

Стив поворачивает Анук кругом, словно сдает врагу в плен белокурую куклу-марионетку.

Они идут в полной темноте. Машина. Прикосновение теплой кожи. Ее запах. Автомобиль трогается с места.

Ей страшно. Она не узнает себя. В ее голову приходит странная мысль. Из тех, которой нельзя ни с кем поделиться. Оказывается, легко быть глупой и смешной.

– Поедем в Джорджтаун, – говорит Стив.

Она облизывает пересохшие губы. «Что он задумал?» Машина на большой скорости едет по пустынной широкой улице. «Дурочка…» Она замечает, что Стив время от времени поглядывает на нее. Словно хочет убедиться, что она еще рядом…