Текст книги "Невеста в бегах. Гуси, грядки... герцог?! (СИ)"

Автор книги: Константин Фрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Невеста в бегах. Гуси, грядки... герцог?!

Глава 1

– Итак, ты выйдешь замуж за Густава Октавиана Третьего, и это не обсуждается.

От ужаса мурашки бегут у меня по спине.

Я забываю, как дышать. Смотрю во все глаза на мать с отцом.

– Это что, шутка такая?! – лепечу я, переводя взгляд с одного лица на другое.

Но, кажется, они вполне серьезны.

Мать поджимает подкрашенные губы. Она пьет утренний чай мелкими глоточками, стараясь не повредить макияж.

Ее лицо набелено, как свежеотштукатуренная стена.

Волосы собраны в прическу, похожу на морскую пену в шторм.

И тоже присыпаны белой пудрой.

Новое платье из нежно-розового шелка блестит на солнце.

– Мама, – лепечу я еле ворочающимся языком.

А сама просто застываю от ужаса.

– Что «мама»? – огрызается она. – Сегодня он придет на смотрины. Будь с ним повежливее!

Прячет взгляд.

А у самой щеки и уши пылают. Это видно даже через три слоя белил.

– Ты уже взрослая, – продолжает она сухо и холодно. – И должна разделять тяготы семьи. Мы разорены. И иного способа поправить наше положение нет. Он обещал довольно кругленькую сумму, если ты согласишься стать его женой.

– Нет иного выхода?! – кричу я. – Только меня продать, как корову?!

– Что за выражения, юная леди! – грохочет отец.

Но после той новости, которую они мне сообщили, его гнев мне не страшен.

Самое страшное со мной уже произошло.

Они отдают меня этому… Октавиану!

Я видела его всего пару раз.

И только однажды говорила с ним.

А еще один раз подала ему платок, чтоб он смог утереть красную сопливую физиономию.

Густав Октавиан – баронет. Не самый знатный человек в округе, но определенно самый богатый.

А еще он безумен, как мешок с кошками.

У него невероятно уродливое, ненормальное лицо. Глаза расширены, словно он падает в пропасть и таращит их изо всех сил.

Он пускает слюни и сопли. Остатки рыжих волос обрамляют его блестящую лысину.

А когда он отрывает насекомым лапки, его обрюзгшие щеки трясутся от злобной радости.

И, думаю, насекомыми он не ограничивается.

Просто на балу, где я застала его за этим занятием, не было мышек и лягушек, чтоб как следует развлечь баронета.

Единственный опекун Густава Октавиана – его отец. Старенький, как позапрошлый век. И такой же полубезумный, как сын.

Только Густав не притворяется добреньким. У него для этого мозгов маловато.

Папаша баронета Густава Третьего хихикает невпопад, часто потирает ручки и повторяет что мечтает о внуках.

А иногда, когда никто не видит, норовит облапить девиц за зад.

…И этим двум извращенцам в дом меня собираются отдать мои родители?!..

– Да он же задушит меня в первую брачную ночь! – со слезами на глазах лепечу я. – Только затем, чтоб послушать, как я пищу!

Если Густаву взбредет в голову так поступить, его папаша никак не поможет мне.

Боюсь, он будет присутствовать, тихонечко сидя в углу, хихикая и потирая ручки.

– Не преувеличивай, – безразлично отмахивается от меня мать. – Ну, помнет немного… Может, поколотить чуток. Но первые брачные ночи никому еще радости не приносили. Таков женский долг – подарить себя на радость мужу.

– Я прекрасно знаю, какую радость должна принести жена своему мужу! – кричу я. – Но речь идет об убийстве!

– Ты слишком нервна, – произнес отец.

И тоже спрятал взгляд.

– Да что вы несете такое! – взвилась я. – Опомнитесь! Вы получите деньги за свое согласие, а я?.. Что я получу?! Мне-то зачем это надо?

– Ты получишь самого богатого мужа в округе, – произнес отец.

– Неблагодарная! – фыркает мать.

– Если так хочешь богатства, то сама и выходи за этого… Густава!

– Как ты смеешь так разговаривать с матерью, паршивка!

– Я паршивка?! Позвольте вам напомнить, что разорились-то вы! Это ваша страсть к азартным играм и скачкам довела нас до нужды! Это вы промотали состояние! Так почему за ваши грехи должна расплачиваться я?

– Нет, это невозможно! – воскликнула мать, подскакивая.

Она ставила на скачках больше отца. И проигрывала тоже больше него.

В карты она тоже любила играть. В салонах только этим и занималась.

Но играть она не умела. Ее игра – все равно что перья из веера выщипывать и ими крыть козырей.

Словом, праздный образ жизни быстро привел моих родителей к разорению.

Сначала они распродавали драгоценности, потом мебель.

Время от времени отец пытался отыграться.

И иногда в его руках появлялись деньги. Но очень ненадолго.

Теперь, стало быть, и до меня дошла очередь.

Продадут меня как золоченую раму.

Мать встрепенулась.

– Вы слышите?! – закричала она взволновано. – Приехал, приехал! Он приехал!

От волнения она даже чашку мимо блюдца поставила.

– Эстелла! – задыхаясь, зашептала она, подскочив. – Что ты сидишь?! Давай, давай, поднимайся! Приведи себя в порядок, волосы поправь! Горе ты мое! И улыбайся, все время улыбайся!

– Да с чего мне улыбаться?! – возмутилась я. – Не пойду я за Густава!

Мать тотчас прекратила суетиться и глянула на меня.

Глаза у нее были какие-то мертвые.

Она всегда так смотрела, когда проигрывала.

Или когда не играла слишком долго.

Ее словно сжигало изнутри. Пожирало ненасытное желание развлечений.

Она словно высыхала от голода и жажды.

И я поняла, что она скорее пожертвует мной, чем упустит возможность получить деньги и утолить свою жажду.

–Ты сделаешь то, – мертвым голосом чеканит она, – что я тебе велю. Ну, пошла… скотина!

Последнее слово она прошипела тихо и яростно.

Так, что кровь стыла в жилах.

– Еще одно слово, – исступленно продолжила она, глядя на меня так жутко, что я кожей ощутила ее безумие и ее ломку, – и я изломаю тебе руки своей тростью! Я вышибу тебе глаза! Я…

– Магда! – одернул ее отец. – Ты пугаешь нашу девочку. Не надо! Она умница. Она все сделает правильно. Сама.

Говорит добрые, мягкие слова. А взгляд такой же, как у матери. Пустой взгляд оголодавшего хищника.

Он растерзает меня так же, как она, если я не подчинюсь.

– Пошла, пошла! – шипит мать, тыча мне в спину острым наконечником трости.

И мне ничего не остается делать, как подчиниться.

«Ну, ничего, – думаю я, на деревянных ногах шагая по дорожке навстречу гостям. – Может, он просто урод? И не такой уж садист… ну, может просто страдает. Так уж вышло. И жениться, может, хочет в надежде, что я его пойму и приму… Как Красавица и Чудовище. И тогда он раскроет мне свою чуткую и ранимую душу…»

Но раскрытие души не удалось.

Глава 2

На подъездной аллее остановилась красивая изящная карета. Взмыленные лошади тревожно прядали ушами, а я стояла, как вкопанная, в ожидании, когда мой жених соизволит выйти.

После непродолжительной паузы там послышалась отчаянная возня. Ругань и шлепки, словно кто-то кому-то навешивал оплеух.

Потом все стихло.

Дверца кареты распахнулась, и прямо мне под ноги с диким криком вывалилась курица.

Полуощипанная, лысая и облезлая курица с самыми безумными глазами, какие только возможны.

Она упала на лысую грудь, растопырив лысые крылья, и заорала не своим голосом, глядя на меня полным ужаса взглядом.

Собрав остатки сил, она подскочила и рванула в сад, вытягивая шею.

Шея была словно резиновая, изредка покрытая перьями.

Сердце мое ушло в пятки.

Ну, ясно.

Женишок по пути к невесте развлекался.

Мучил бедную птицу, вырывал ей перья.

Я почувствовала, как меня мутит. То ли от зноя, то ли от нервного напряжения в глазах все поплыло. Я отшатнулась от кареты.

На хрустящий гравий тотчас вывалились дорогие гости.

Дебильный Густав с самым злобным, с самым скотским выражением на лице, и его папаша.

Папаша, не стесняясь меня, несколько раз с остервенением ударил сына собачьей плетью.

Густав Октавиан взвизгнул, пряча за спину руки, облепленные перьями.

Папаша ухватил его за воротник, словно за ошейник, и несколько раз встряхнул.

А потом обернулся ко мне со своей мерзкой сладкой улыбочкой и поклонился, шаркнув ножкой.

– Доброго дня, милейшая, – проскрипел он.

Господи, как я хотела удрать в этот момент!

Подобно несчастной курице, я сделала пару шагов назад, желая скрыться в кустах.

Но наткнулась на мать.

А та уж подтолкнула меня вперед, к этим двум чудовищам.

– Мы так рады, мы так рады! – защебетала она. – Милый Густав, вы устали? Вижу, дорога утомила вас!

Густав с ненавистью смотрел на всех нас и скалил зубы.

– Да что вы! – воскликнул старенький папаша Густава. – Он силен, как бык! Он мог пешком добежать сюда и не запыхаться!

И он снова хлестнул плетью Густава.

Тот нервно вздрогнул и заученно поклонился.

Мать захлопала в ладоши.

– О, какой галантный! —заверещала она в полном восторге. – А как вы думаете, дорогой сосед, не оставить ли нам молодых наедине? Поворковать?

– Н-нет, – только и смогла выдавить я, глядя на женишка расширенными от ужаса глазами.

Но папаше Густава это предложение понравилось.

– Да, да! —воскликнул он, звучно хлопнув себя по ляжке. – Густаву не терпится познакомиться с невестой поближе! Он хочет проявить себя с самой хорошей стороны. Ведь так, Густав?

И старикашка многозначительно показал сынку плеть.

Густав осклабился, заворчал, как зверь.

Но послушно поклонился мне и шаркнул ножкой.

И подал ручку калачиком.

Я, ни жива, ни мертва, глянула на мать.

– Бери его под руку! – зашипела то, делая страшные глаза. – Живо!

И она взмахнула своей палкой.

Делать нечего.

Ничего не чувствующей рукой я взяла его под локоть, а мой отец подтолкнул нас в сторону сада, как лодку.

И мы побрели к беседке…

Густав шел ровно, маршируя, как солдат, и пыхтя сквозь сжатые зубы, словно ему дышать было трудно.

Он смотрел прямо перед собой и напоминал шагающую заводную игрушку.

Словно в него заложили программу, и он четко следует ей.

– Прекрасная погода сегодня, – пролепетала я робко, волочась за ним.

Шаг у него был широкий. Я еле поспевала.

Мое невинное замечание почему-то разозлило его.

Словно песчинка, попавшая в шестеренки его механизма.

Он рыкнул, тряхнул головой, и снова зашагал по дорожке, быстрее и яростнее.

– Хорош добрались, – робко вякнула я.

Густав снова рыкнул и сбился с шага, засеменил.

Теперь мы шли чуть медленнее, а он затравленно оглядывался по сторонам, будто не понимая, что ему теперь надо делать.

Но, кажется, он просто отыскивал взглядом отца.

И не находил.

Пере моим взором явилась беседка, увитая лентами и украшенная розами. Жалкое подобие романтической обстановки!

– Зайдем туда! – прошептала я в страхе.

Я прекрасно понимала, что эту беседку подготовили мои родители, чтоб Густав там мог объясниться мне в любви.

Но у него были свои планы на это вечер.

Озираясь по сторонам, он понял, что его отец с плетью где-то потерялся. Нет его. И ничто ему, Густаву, не угрожает.

По его толстым красным губам скользнула поистине адская усмешка.

И он, воровато оглянувшись по сторонам еще раз, вдруг сильно и нестерпимо больно щипнул меня за внутреннюю поверхность локтя.

До багрово-красного синяка.

– Эй, что вы делаете?! – закричала я, отпихнув его от себя.

Он попятился.

Нарядный, весь в кружевах, в новом костюме, в красивых туфлях, он стоял и трясся на дорожке. И был страшнее призрака!

Это было моей фатальной ошибкой.

Как только мой крик, полный боли, взлетел над садом, Густав словно с цепи сорвался.

Ему понравилось мое страдание.

Он зарычал низким утробным голосом, глаза его закатились в экстазе.

Он получал наслаждение от мучения живых существ.

Но одного крика ему был недостаточно.

И потому он, сорвавшись с места, кинулся ко мне.

На миг я увидела, как он гибко пригнулся к земле.

А в следующе мгновение на мой лоб обрушилась яркой вспышкой боль.

И я успела вскрикнуть лишь раз.

И мир погрузился во мрак.

Глава 3

– Да вставай же ты, корова! Сколько можно валяться?!

Кто-то нетерпеливо дергал меня за руку. А я действительно что-то мычала, как корова.

Кажется, язык меня не слушался,

На губах соленый привкус крови.

И голова…

От боли раскалывается голова.

Один висок пульсирует этой болью.

Каждое движение отдается ударом крохотного молоточка в самый эпицентр.

– М-м-м, – тяну я. И понимаю, что хочу выговорить «не могу».

Но не могу.

– Давай, давай! – шипит злобный женский голос.

Рывки усилились и этой женщине удалось поднять меня на ноги.

Я стояла, пошатываясь, глотая воздух.

Волосы мои были мокрые от вылитой на мою несчастную голову воды.

По шее текло что-то горячее, липкое.

Кровь.

Это была кровь.

Я упала и голову разбила?

«Мне разбили», – тотчас поправила я себя.

В памяти вспышкой на миг появилась какая-то гнусная перекошенная рожа и занесенный надо мной камень. Или кирпич – я плохо рассмотрела.

– Что ты разлеглась тут?! – шипела эта неприятная тетка, отряхивая мое платье и отирая воду и кровь с моего лица полотенцем. – Напугала жениха!

Я так и остолбенела.

Этот недоумок с камнем – это же мой жених!

Хотя стоп, почему мой?!

Я же с утра собиралась в библиотеку.

У меня пересдача же в три часа!

А препод, как назло, такой гад! Он относится ко мне предвзято. Предмет я знаю, хоть и не блестяще, но вполне прилично. Получше многих.

Девятову Мишке препод вообще автомат поставил, хотя Мишка ни в зуб ногой.

А меня гонял не только по билету, но и по всему учебнику. Целый час!

Придирался к каждой букве. По его высокомерной физиономии было видно, что он просто издевается и жаждет меня завалить.

И он завалил.

Дергал, торопил, ехидным голоском спрашивал: «Ты уверена?»

И я стала не уверена даже в том, что знала на отлично.

– Учиться надо, милочка, – поучительно сказал препод мне на прощание, чуть ли не кинув зачетку мне в лицо. – А не прыщи перед зеркалом давить!

Я и так чуть не плакала, а тут еще такое… Ну да, я не красавица, скорее серая мышка. Еще и с кожей проблемы, вечно воспаленные угри и черные точки. Но зачем об этом лишний раз напоминать?

– Это неприлично! – со слезами выкрикнула я. – Говорить такое женщине!

Препод смерил меня насмешливым взглядом.

– Неприлично, – произнес он, – являться на экзамен и нести ту чушь, которую ты несла!

Признаюсь, вылетела из аудитории пробкой, захлебываясь рыданиями.

И на новую пересдачу я идти не хотела. Сколько раз говорила себе: «Лучше бы я умерла, чем снова идти к нему!»

Вот, получается, умерла…

И попала в ситуацию намного хуже.

Я теперь не жалкая студентка-третьекурсница. Я девушка из разорившейся семьи, и меня выдают замуж за этого озверевшего дебила, который любит молотить людей камнями по головам.

– Он ударил меня, – лепечу я. А голос мне не знаком.

Мой голос чуть хрипловатый из-за хронических простуд. И гундосый из-за аденоидов.

А этот, новый голос, красивый и звучный.

– Ну, ударил, так что с того? Это повод устраивать тут представление? Я полчаса тут с тобой вожусь! Дрянная девчонка! Что, внимание захотела привлечь?

– Мама, – шепчу я, понимая, что вот эта тетка в напудренном парике и в персиковом платье – мать той несчастной, в теле которой я оказалась. – Мама, он убил… меня…

Давайте посмотрим правде в глаза.

Просто так в чужие тела не вселяются!

И если я тут очутилась, значит, никого не было дома!

Постойте, а что с моим телом?

Как я его-то покинула?

Вот это остается загадкой.

Последнее, что я помню – это тоска, невероятная, животная тоска, от которой сердце зашлось. Как представила, что снова читать учебник, который я уже наизусть знаю, так и просто отключилась.

Умерла? Похоже на то.

Довел-таки меня этот гад. Сердце не вынесло.

Ему тоже нравилось меня мучить.

Как новоиспеченному женишку – хозяйку этого тела, в которое я попала.

– Убил? – меж тем вскричала мамаша. – Что за глупость! Ах, оставь эту дешевую комедию! Прекрати ломаться, смотреть стыдно! Здесь тебе не театр, а ты – уж далеко не прима! Да и спектакль, который ты устроила, крайне жалкий и паршивый!

– Мама, он ударил меня камнем по голове! – голос мой окреп. – Он хотел меня убить! И поэтому ударил!

– Готова спорить, что ничего такого он не хотел, – сухо и холодно ответила мать, насухо вытирая мое лицо. – Вот же демон, все кудри расплелись… Неряха! Встала бы раньше, не пугала бы мать – и прическа была бы цела!

– Да у меня голова разбита! А ты беспокоишься о прическе?!

Я оттолкнула ее.

Отпихнула что есть сил от себя, чтобы посмотреть внимательно. Чтоб разглядеть ее лицо.

– Как можно быть такой бесчувственной?

На ее лице ни капли сожаления.

И ни тени сомнения.

В этот миг я поняла, что мои жалобы ей безразличны.

Мой страх, мои слезы – она не услышит ничего.

И если б мои мозги разлетелись по садовой дорожке, она смела бы их метелкой в совок, засыпала обратно в голову и впихнула бы меня в таком виде в руки этого ненормального садиста.

Потому что… Деньги.

Деньги она уже взяла.

Это было понятно по ее уверенному, живому взгляду.

Сегодня вечером она поедет кутить.

Она может себе это позволить.

Поэтому ее не ломает и не корежит. Она счастлива и довольна.

А я… что ж, все равно я теперь принадлежу Густаву Октавиану, а не матери и не семье. Какая разница, что он сделает со своей вещью?

– Хватит ломаться, – зло прошипела мать. – Ты не разжалобишь меня своими жалкими кривляньями. И не заставишь изменить моего решения. Если ты сейчас же не пойдешь к Густаву Октавиану и не принесешь извинений за то, что напугала его, я запру тебя в подвале! Навсегда! И ты не выйдешь оттуда до тех пор, пока не научишься смирению!

– Мама!

– Я буду держать тебя на хлебе и воде! – злобно шипела она. – О, и то не всегда, ведь денег-то не будет! Голодная диета быстро научит тебя покорности! Ты меня поняла?!

Она пребольно дернула меня за волосы.

Будь ее воля, она намотала б мои локоны себе не кулак и несколько раз стукнула меня головой о стену беседки.

В ее глазах читалась ненависть.

– Поняла, – тихо прошептала я.

– Живо привела себя в порядок и к жениху! – шипела мамаша.

Жених топтался рядом. Злой, насупленный.

Папаша его, бодрый старичок, всыпал ему плетей. У жениха были все ладони исчерчены кровавыми полосами, на щеке вспухало рассечение. Женишок тоже жениться не хотел, его заставляли. С большим интересом он выколупал бы мне глаза. Но его принуждали вести себя прилично.

И он страдал.

– Ты поняла меня?! – шипела разъяренной гадюкой мамаша.

– Поняла, – обреченно прошептала я.

– Иди, иди, иди!

Впереди меня маячила украшенная цветами и лентами беседка.

Романтика.

Старичок плетью гнал туда пускающего слюни баронета и откидывал далеко прочь всю мало-мальски крупную гальку.

– Давай!

Я неуверенно шагнула вперед.

Голова все еще кружилась, да и под глазом, на пол-лица, расплывался синяк.

Но кого это волновало!

– Пошла!

Я шагнула по направлению к беседке.

Старикашка с плетью спешно прятался в кустах и тоже что-то шипел своему сыночку.

Наши служанки с корзинами стиранного белья жалостливо охали рядом с тропинкой к беседке.

Сжав зубы до боли, я сделала еще шаг.

Наверное, аристократы на гильотину поднимались шустрее, чем я шла к месту очередного свидания с женишком.

Но тут, на мое счастье, к моим ногам из травы выползла ощипанная курица.

Она кролем гребла лысыми крыльями, закатывала глаза, и тянула «ко-ко-ко-о» как «быть или не быть».

– Бедная птичка! – вскричала я.

План созрел в голове молниеносно.

Надо мной препод издевался! А теперь что, я позволю еще и этому дурачку меня бить? Ну уж нет!

– Я сейчас! – воскликнула я, подхватывая несчастную курицу. – Только похороню страдалицу! Видите – она испускает дух?!

Курица помирать и не думала.

Ну, лысая, ну, испуганная…

Она даже посмотрела на меня, как на дуру. Мол, себя похорони, зомби. Это у тебя голова разбита.

Но я уже подхватила птицу на руки и ломанулась в сад.

Чуть дальше, у пруда, служанки наши сушили стиранное белье. Свои платьица в том числе.

И я, подбегая к натянутым веревкам с развешанными на нем сарафанами служанок, дергала нервно шнурки и ленты, чувствуя, как ослабевает корсаж и платье сползает с плеч.

К пруду я добежала, волоча сползшее платье ногами.

Пнула изо всех сил кринолин, и тот, словно подбитый корабль, шлепнулся в заросли кувшинок и пошел ко дну.

Курица в моих руках смотрела на все это вытаращив глаза и раскрыв клюв.

На веревке я раздобыла косынку, старую шаль и почти просохший балахон с тонким пояском.

Быстро закутала лысую несчастную курицу, повязала косынкой волосы и натянула нехитрую одежку.

Меня долго обижали и унижали в той жизни. В этой я и пальцем себя тронуть не позволю!

Значит, надо бежать.

Где-то в беседке недовольно порыкивал женишок.

Я слышала, как он расшатывает доски на сидениях. Вероятно, строит планы, как огреет меня доской по спине.

Но этому не бывать! Побег, только побег спасет меня!

Крепко прижимая к себе спасенную курицу, я ломилась сквозь кусты прочь из сада, и где-то впереди, на дороге, мне уже мерещился скрип колес старенькой повозки.