Текст книги "Чужие степи – часть восьмая (СИ)"

Автор книги: Клим Ветров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Не влезу, – констатировал он без эмоций. – Разве что… Сверху.

Идея была безумной. Но других вариантов не было. Уйти на бомбардировщике не выйдет, догонят, да и стоят самолёты так что для взлета этих тяжёлых машин надо убрать с дороги лёгкие. Я кивнул, уже оценивая обтекаемый корпус за кабиной.

– Цепляйся за что сможешь. За гаргрот, за рамку фонаря. Придется взлетать с открытым колпаком.

Олег молча откинул фонарь. Он осмотрел гладкую поверхность, нашел пару ручек и выступов, за которые можно было ухватиться.

– Сойдет, – бросил он. – Только ты не выделывайся с виражами, а то сдует.

План был прост до идиотизма. Я – за штурвал. Он – снаружи. Взлет, набор высоты, и тогда… тогда мы решим, что делать дальше. Главное – оторваться от земли, пока немцы не опомнились. А потом, потом можно будет вернуться, и дать пару очередей по складу с бомбами. Но взорвется ли?

Я забрался в кабину, привыкая к незнакомой приборной доске. Олег устроился сзади, уперев ноги в какие-то выступы и вцепившись руками в металл. Его лицо в проеме открытого фонаря было сосредоточенным и абсолютно спокойным.

– Вроде реально, – донесся его приглушенный голос.

Я обернулся, оценивая.

– Нет, надо привязаться, мало ли придется похулиганить…

Но мысль о взлете тут же показалась самоубийственной. Даже если я заведу мотор, звук станет сигналом тревоги на весь аэродром. Нам либо не дадут взлететь, либо собьют на взлете, как утят.

Я вылез из кабины. Олег, все еще цепляясь за фонарь, смотрел на меня вопросительно.

– Не выйдет, – коротко сказал я. – На шум сбегутся все. Взлететь не дадут.

Олег спрыгнул на крыло, его лицо в темноте выражало досаду, но сразу и понимание.

– Значит, шуметь будем в другом месте. Громко.

Мы сползли с самолета и снова растворились в тенях. Теперь нашей целью был не взлет, а хаос. И мы знали, куда идти, нам нужен был склад боеприпасов. И я уже видел аккуратные штабеля ящиков неподалеку, укрытые брезентом у дальней опушки.

Двигаясь от укрытия к укрытию, мы обошли стоянку по дуге. Здесь охраны не было, может не выставили, а может сторожа спать завалились. Под брезентом лежали авиабомбы – крупные, большого калибра. И среди них – то, что нужно: несколько зажигательных бомб, собранных в отдельную пирамиду.

Олег уже тащил один из ящиков с зажигалками.

– Помнится, у меня неплохо получалось с огнем, – его голос прозвучал мрачно-игриво. – Давай устроим им салют.

Мы принялись за работу. Быстро, молча, снимая брезент и растаскивая бомбы по периметру склада, подкладывая их под штабеля с обычными боеприпасами. Достаточно было одного удачного взрыва, чтобы сдетонировало все.

– Готово, – прошептал Олег, устанавливая последнюю бомбу. – Теперь бензинчику.

Канистру нашли тут же, и даже полную. Зачем она на складе боеприпасов непонятно, но она была.

Облили ближайший ящик, затем провели дорожки к остальным, и ещё одну, самую длинную, так чтобы успеть убраться. Олег перекрестился, бросил спичку, и мы рванули к стоянке самолетов.

Неслись со всех ног, но едва успели добежать до опушки и упасть за толстые стволы сосен, как позади нас ослепительная вспышка озарила лес, и сразу первый взрыв – глухой, утробный удар, от которого содрогнулась земля.

За ним последовал второй. Не такой мощный, но резкий, с противным металлическим скрежетом – это рванули боеприпасы помельче. И тут понеслось.

Цепная реакция превратила пространство в ад. Оглушительные раскаты грома, один за другим, слились в сплошной рёв. Яркие вспышки разрывали ночь, на мгновения выхватывая из тьмы обезумевшие фигуры немцев, бегущих от эпицентра. В небо взлетали языки пламени, обломки ящиков и, даже куски какой-то техники, стоявшей неподалеку.

Воздух стал густым и едким от гари и пыли. Свистели осколки, с шелестом осыпая листву.

Мы лежали, прижавшись к земле, и смотрели, на плод нашего труда. Лагерь, еще минуту назад бывший образцом немецкого порядка, погрузился в хаос и огненный апокалипсис.

Олег поднял голову, его лицо в отблесках пламени было похоже на лик древнего бога войны.

– Ну что, – его голос был едва слышен сквозь грохот. – Теперь им точно не до нас. Пора выбираться.

Глава 14

Пока вокруг бушевал огненный ад, мы рванули обратно к стоянке. Хаос был нашим союзником. В дыму и среди мечущихся теней никто не обратил внимания на две фигуры, пробивающиеся к «мессеру».

Я втиснулся в кабину, руки сами нашли рычаги. Запуск. Сначала мотор лишь кашлянул, но со второй попытки с надрывом ожил, его рев потерялся в общем грохоте. Через приоткрытый фонарь видел, как Олег, цепляясь за скользкий корпус, обматывал себя трофейными ремнями, пристегивая к основе фонаря.

– Поехали! – его крик едва долетел до меня.

Я дал газу. Самолет рванул с места, подскакивая на неровностях грунта. Управление было чужим, тугим. «Мессер» норовил развернуться, не слушался рулей. Я изо всех сил давил на педали, чувствуя, как машина живет своей, незнакомой жизнью.

Мы неслись к концу импровизированной полосы, отмеченной горящими обломками. Скорости для взлета не хватало. Земля оставалась страшно близкой. В последний момент я потянул ручку на себя почти отчаянным движением.

Самолет поднял нос, на мгновение чиркнул хвостом по земле, высекая сноп искр, и лишь потом, с пронзительным воем, оторвался. Мы пронеслись так низко, что пламя от горящих складов опалило нижнюю часть фюзеляжа.

Я судорожно выровнял машину, чувствуя, как пот ручьями стекает по спине. Позади, в проёме фонаря, виднелось зарево горящего аэродрома – нашего личного произведения искусства.

– Есть! – крикнул я, уверенный что Олег меня не слышит.

Мы были в воздухе. Свободные. И за нашими спинами полыхало щедро оплаченное нами право на этот побег.

А ещё, судя по стрелке указателя, баки машины полны. Чистое немецкое качество – заправлять технику под завязку.

Набрав километр высоты и отойдя на безопасное расстояние от огненного ада, я наконец смог перевести дух и заняться делом. Пилот в чужой машине – как сапер на минном поле. Каждое движение должно быть выверенным и плавным, а у меня пока было наоборот. Разумеется от желания вернуться и пострелять, не осталось и следа. Тут в воздухе удержаться бы…

Я начал с самого простого. Легкое движение ручкой от себя – на пробу. Нос послушно опустился. К себе – так же плавно задрался. Но отдача была иной, более тугой и упругой. «Мессер» не клевал, а именно менял горизонт, словно мощный скакун.

Потом – педали. Легкий нажим на правую. Самолет послушно начал разворот, но крен возник быстрее и острее, чем я ожидал. Пришлось тут же парировать его ручкой. Немецкая машина требовала постоянного, точного диалога. Она не прощала небрежности.

Я попробовал легкий вираж. Рука сама искала привычный для «Фоккера» угол, но здесь хватило движения вполсилы. Машина послушно завалилась на крыло, как заточенный нож. Управляемость была фантастической, почти пугающей. Это был не просто самолет – это была хищная, сконцентрированная энергия, облеченная в дюраль.

Плавно выровнял, почувствовав, как перегрузка вжимает в кресло. Проверил триммеры, нашел рычаг управления стабилизатором. Машина отозвалась, сняв напряжение с ручки. Так, уже лучше.

Осторожно, боясь сорвать в штопор, сделал «горку» – потянул ручку на себя и дал газ. «Мессер» рванул вверх с такой силой, что меня прижало к сиденью. Элероны работали как часы. Эта птица явно любила небо куда больше, чем мой старый, упрямый «Фоккер».

Вспомнив об Олеге, я снизил обороты, возвращаясь в горизонтальный полет. Ладони привыкли к упругой отдаче ручки управления, ноги – к чуткому ходу педалей. Машина была изучена. Теперь мы с ней слегка понимали друг друга. Оставалось лишь донести эту мысль до напарника, привязанного сзади к фюзеляжу.

– Освоился! – крикнул я, зная, что ветер унесет мои слова, но надеясь, что он почувствует уверенность в поведении самолета. – Летим домой!

И, сверившись с компасом, лег на обратный курс. Под нами проплывала чужая земля, но теперь у нас была скорость, высота и яростная стальная птица, жаждущая вернуться в свое небо.

Летели недолго, или я был так поглощён диалогом с машиной, что совершенно отключился от внешнего мира. Ровный гул мотора, отзывчивость рулей, плавные покачивания крыльев на встречных потоках – всё это создавало свой собственный, замкнутый мирок. И когда я наконец оторвался от приборов и взглянул вниз, то с удивлением понял, что мы уже над своими.

Огни, редкие и яркие, виднелись справа, километрах в пятнадцати. Вышел с отклонением. Сказалось напряжение, незнакомая карта и магнитный компас, в котором я не был до конца уверен.

«Черт, промахнулся», – мелькнуло в голове, но без раздражения. Я плавно, почти лениво, положил машину в разворот, чувствуя, как послушно кренится крыло. И в этот момент поймал себя на мысли, глядя на россыпь огней внизу: «Хорошо, что светомаскировку не соблюдают. Иначе бы проскочили мимо, как слепые котята».

Война войной, а жизнь брала свое. Кто-то шел с фонарем к колодцу, у кого-то горел свет в окне.

Я вышел точно на станицу с севера, уменьшив газ и начав плавное снижение, соображая где же посадить самолет.

Основная полоса была темной – нас не ждали. Но я вспомнил ровную площадку километрах в двух восточнее, где когда-то сажал «кукурузник». Лунного света должно было хватить, чтобы уловить землю. Рискованно, но другого выхода не было.

Я уже начал разворачиваться на новый курс, как вдруг снизу, с края станицы, блеснула короткая, яростная вспышка. Затем вторая, чуть левее. Промелькнула мысль: зачем?' Но инстинкт сработал быстрее.

Снаряды рванули сзади и слева от нас. Ослепительные вспышки и резкие хлопки, доносящиеся сквозь шум мотора. Воздух содрогнулся. «Мессер» клюнул, будто налетев на кочку.

– Зенитка! – взревел я, больше для себя, зная, что Олег вряд ли услышит.

Адреналин ударил в голову, вытесняя все остальные мысли. Я резко дал полный газ и потянул штурвал на себя, закладывая крутой вираж в сторону темноты. Не вниз, а вверх и в сторону, откуда пришел.

«Приняли за немца?» – пронеслось в голове сумасшедшей догадкой. Но сейчас было не до разборок. Нужно уходить из зоны обстрела. Лунная ночь из союзницы вдруг превратилась в смертельную ловушку, выставляя наш силуэт на серебристом небе как на блюде.

Еще одна очередь трассирующих снарядов прошила небо, но теперь далеко внизу и сзади. Там же бахнули разрывы зенитных снарядов. Я продолжал набирать высоту и уходить в сторону, в черноту полей, оставляя за спиной родную, но внезапно ставшую враждебной станицу. Посадка откладывалась. Для начала нужно остаться в живых.

Уведя самолет с линии огня, я не стал искушать судьбу дальше. Впереди, в лунном свете, угадывался ровный, непаханый клок степи. Без огней, без ориентиров – по наитию. Сбросив газ и почти погасив скорость, я выпустил шасси, но на панели тревожно задергалась красная лампочка сообщающая о неполадке. Снова подниматься? Нет смысла, да и земля уже вплотную, будь что будет решил я, и позволил «мессеру» коснуться поверхности. Только бы винт не погнуть – пронеслась мысль, когда тяжелая машина ударилась о землю, подпрыгнула на кочках, и проскрежетав по жесткой траве, замерла, накренившись на одно крыло.

Тишина, наступившая после выключения мотора, была странной. И тут же ее разорвал хриплый, яростный мат Олега. Он уже отстегивал ремни, его движения были резкими, полными ярости.

– … чтобы они сдохли, уроды! – он сполз с фюзеляжа, потирая онемевшие руки. – По своим палить! Ослепли, что ли⁈

Я выбрался из кабины, ноги подкашивались. Адреналин отступал, оставляя пустоту и тяжелую усталость.

Быстро осмотрел самолет. Ну да, задняя стойка не вышла, передняя наполовину. Хотел изучить повнимательнее, но со стороны станицы, прыгая по кочкам, неслись несколько точек света. Фары. Две, нет, три машины. Они мчались прямо на нас, слепя и без того выщербленную ночь.

Мы стояли у трофейного немецкого истребителя, в чистом поле, как на ладони. Бежать некуда. Да и смысла нет, думаю сразу не пристрелят.

Машины, подпрыгивая на ухабах, подкатили вплотную, ослепив нас фарами. Пыль окутала все плотным облаком. Резко захлопали двери, и из этого светящегося хаоса прорвался знакомый, хриплый от ярости окрик:

– Хенде хох, сукины дети!

Из-за слепящего света проступили фигуры с автоматами на изготовку. И впереди всех – коренастая, широкая фигура Леонида. Ослепленный, я не видел выражения его лица, но был уверен что оно перекошено от злости.

Олег, не опуская рук, шагнул вперед.

– Ленька, ты охренел совсем⁈ – его голос сорвался на крик. – Это же мы, черт возьми!

Леонид медленно подошёл ближе, не опуская ствола. Его взгляд скользнул по мне, по Олегу, по немецкому мундиру на нем, по «мессеру» с крестами на крыльях.

И вдруг его лицо преобразилось. Гневная маска смягчилась, глаза расширились от изумления, а рот приоткрылся.

– Вась… Васек⁈ Олежек⁈ – его голос дрогнул, срываясь на высокие ноты. Он резко опустил автомат, и сделав два неуверенных шага, бросился к нам, сгребая обоих в охапку.

– Боже ж мой, живые! – он захлебывался, хлопая нас по спинам своими здоровенными лапищами, чуть не сбивая с ног. – Да мы же думали… нам же доложили… Мы ж вас за фрицев приняли, сволочей! Олежек, родной, да на тебе ж немецкая форма!

Олег, на которого обрушилась основная мощь его объятий, хрипло рассмеялся, высвобождаясь.

– А в чем мне было, по-твоему, идти? Моя сгорела, пришлось… у немцев позаимствовать.

– А самолет? – не унимался Леонид, поворачиваясь ко мне и снова хватая за плечи. – Откуда «мессер»-то? Вы что, угнали его, что ли⁈

– Угнали, – кивнул я, чувствуя, как наконец-то отпускает напряжение. – И не только угнали. Там, Ленька… там у них целый аэродром, под боком. Мы его… подправили немного.

Леонид отшатнулся, смотря на нас с новым, уже почти суеверным изумлением.

– Батюшки… – только и выдохнул он. – Ну вы даете. Ну орлы…

– Орлы-не орлы, – перебил Олег, потирая ушибленные в объятиях бока. – А покормить нас, дураков, не надумаешь? И до хаты довести.

– Да сейчас, всё сейчас! – засуетился Леонид, оборачиваясь к своим бойцам.

Я махнул рукой, глядя на освещённый фарами, искалеченный посадкой самолёт с черными крестами. Да, встреча получилась нервной, но главное мы были дома.

Рассевшись по машинам и оставив у «мессера» пару бойцов с автоматами, наша колонна тронулась в сторону станицы.

Леонид, сидя рядом со мной, не унимался, срываясь на полуслова:

– Представляешь, Вась, а ведь мы вас по всем правилам встретили! – он хлопнул ладонью по колену. – Пост С-2 засек неизвестный самолет еще минут двадцать назад. Высота, курс… все передали на КП. А там у нас этот… ящик Егоров, его программа.

Он мотнул головой в сторону штабного блиндажа.

– Эта штука, зараза, считает быстрее любого артиллериста! Сразу выдала расчеты: скорость, упреждение… Зенитчики только подставили цифры и дали залп. Без прожекторов, по ночуге! Чистая работа, блин!

Я слушал, глядя в темное стекло, за которым проплывали знакомые очертания. В голове стоял оглушительный грохот разрывов и свист осколков.

– Работа и правда чистая, – хрипло сказал я. – Почти попали. А может, и не почти… Утром посмотрим, – добавил я, вспомнив, как самолет дёрнуло от близкого разрыва.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Олег с заднего сиденья, уже разворачивая какой-то сверток с едой. – Целые же, слава богу. А программа… программа дело нужное. Егорка молодец.

Леонид довольно хмыкнул, доставая из-под сиденья термос.

– Вот, с дороги, – протянул он мне. – Чай, с сахаром. А то вид у вас, как у покойников с того света.

Я взял термос, чувствуя, как тепло растекается по закоченевшим пальцам. Да, мы были целы. И станица училась защищаться, обзаводясь не только пушками, но и мозгом. Это была хорошая новость. Почти такая же хорошая, как вкус горячего, сладкого чая после всего, что мы пережили.

Я сделал еще один глоток, чувствуя, как сладкая жара разливается по измученному телу. Но мысли уже работали, отстраняясь от личного спасения и возвращаясь к долгу.

– Зенитчикам респект, – сказал я, глядя на проплывающие в темноте крыши. – Но усвоенное надо закрепить. С утра организуй учебные стрельбы по мишеням. Чтобы в следующий раз били на поражение с первого залпа.

Леонид кивнул.

– Учту. Поставим вопрос. Только по каким мишеням?

Я промолчал, потому что сам не знал по каким, и глядя на редкие, но яркие огни в окнах, сменил тему.

– А светомаскировка почему мертва? – спросил я без упрека. – Команду же давали.

Леонид тяжело вздохнул, и в его голосе прозвучала безнадёжная нота.

– Команду давали, – подтвердил он. – А ты попробуй каждую бабку в станице заставь свечу в избе потушить. Кому-то к ребенку, кому-то к корове…

Я ничего не ответил. Что тут скажешь?

И повернувшись к стеклу, снова погрузился в молчание. Завтра предстояло много работы. А сейчас… сейчас нужно просто доехать и на несколько часов забыться. Если, конечно, получится.

Забыться получилось, но не сразу, сначала пришлось отмываться. Вода была ледяной, но это даже хорошо – стылая влага хоть ненадолго притупила назойливый звон в ушах. Потом – еда. Что-то горячее, простое, не глядя. Жена еще не вернулась со смены, и в этом была своя горькая ирония – вырваться из ада, чтобы застать пустой дом.

Она пришла за полночь, я уже дремал, но скрип двери мгновенно вернул меня в реальность. Несколько скупых фраз, и я рухнул в сон, как в бездну, без снов, без мыслей, просто отключаясь на несколько часов полного небытия.

Проснулся от того, что солнечный луч упёрся прямо в лицо. Посмотрел на часы – девять. И ещё долго лежал, не двигаясь, ощущая каждую мышцу, каждый заживший синяк.

«С чего начать?» – давила привычная, как сапог, ответственность. Нужно показать Твердохлебову карты, как сунул запазуху, так и забыл про них. А ведь наверняка там есть что-то важное. Осмотреть трофейный «мессер» – посадка вышла не очень, наверняка что-то да отвалилось. Проверить, как идут дела с зенитками. Устроить разнос за светомаскировку. Узнать, как Олег…

Под грузом многочисленных «надо», я с трудом оторвал голову от подушки. Тело ломило, будто его молотили цепями, а не просто избивали. Но долг был тем железным крюком, который вытаскивал тебя из постели даже когда все внутри кричало «еще пять минут». Сейчас нужно встать. Сделать первый шаг. Потом второй. А там, глядишь, и день пройдет.

Умывшись, я прошел на кухню. На столе, под чистой тряпицей, Аня оставила еду. Солидный кусок жареного мяса, одна вареная картофелина и два ломтя темного, пахнущего кислинкой хлеба. Скупо, но сытно. Чай в термосе оказался почти горячим. Я ел стоя, глядя в окно на залитый солнцем двор, механически пережевывая пищу, почти не ощущая вкуса.

Потом достал экспроприированные у немцев карты. Развернул их на столе, прижав края чашкой и термосом.

Подробно рассматривать не стал, сразу обратив внимание на главное. Неподалеку от станицы, в тридцати километрах на северо-восток, была аккуратная карандашная пометка – условный значок, похожий на рисуночек домика с антенной. Рядом цифра и буква: «12H». Еще одна, такая же – километрах в сорока на юго-запад. И самая интересная – на изгибе реки, вниз по течению километрах в семидесяти, или около того. Там был нарисован небольшой якорь.

Я откинулся на спинку стула, медленно потягивая остывающий чай. «12H»… Похоже на обозначение постов или складов. Небольших, замаскированных. А якорь… Якорь на реке мог означать многое., например… Да что угодно.

Информация была очень ценной. Возможно, даже более ценной, чем уничтоженный аэродром.

Сложив карты, я сунул их во внутренний карман ветровки. Первый пункт сегодняшней программы определился. Непременно к Твердохлебову. И как можно скорее. Эти пометки нужно проверить. Пока они не проверятся, ни о чем другом не могло быть и речи.

Я вышел из дома, седло старенького велосипеда неприятно врезалось в еще ноющие мышцы. Только собрался тронуться в сторону штаба, как поднял взгляд и замер. По пыльной улице навстречу мне, неспешным шагом шел Твердохлебов. Один, без обычной свиты. Его мощная, кряжистая фигура казалась инородной на этом мирном утреннем фоне.

Он увидел меня, и его лицо, обычно каменное, дрогнуло. Не улыбка, но некое смесь облегчения и суровой радости. Он ускорил шаг.

Глава 15

– Как настроение? – бросил он вместо приветствия, снова окидывая меня тем же оценивающим взглядом.

– Вашими молитвами… – хрипло усмехнулся я, слезая с велосипеда. – А ты куда так целеустремленно, один-одинешенек?

Твердохлебов тяжело вздохнул, посмотрел поверх моей головы на редкие облака в высоком, летнем небе.

– Задолбался в блиндаже сидеть, – признался он неожиданно просто. – Духота, копоть, все лица серые. Вышел прогуляться, воздухом подышать… – Он действительно сделал глубокий вдох, широко расправив плечи. – А то с ума сойдешь в четырёх стенах, тем более только и дум, что плохих.

Я кивнул, понимающе. Та же тяжесть давила и на меня, просто проявлялась иначе.

– Сочувствую, – пробормотал я, и похлопал себя по карману, где лежали карты. – Посмотри.

Мы отошли к забору, в тень раскидистой рябины. Я снова развернул карты и ткнул пальцем в пометки. Твердохлебов наклонился, его лицо сразу стало сосредоточенным, все следы усталости как ветром сдуло.

– Вот тут, и вот… «12H». И здесь, на реке, якорь.

Твердохлебов долго молчал, водя своим толстым, мозолистым пальцем по карте. Потом выпрямился, и в его глазах засветился знакомый, стальной блеск.

Не теряя времени, мы вернулись в штаб-блиндаж. Внутри было так же, как и вчера: тот же спёртый, пропахший табачным дымом и потом воздух, тот же призрачный свет висящей под потолком лампы, бросающий тени на грубые лица. За столом так же сидели люди. Они что-то оживленно обсуждали, разложив перед собой какие-то свои бумаги. Разговор оборвался, когда мы спустились по ступеням.

Все головы повернулись к нам.

Твердохлебов, не обращая внимания на эту немую сцену, шагнул к столу и швырнул на него свернутые карты.

– Отставить текущее, – его голос, густой и властный, заполнил всё пространство блиндажа. – Есть новая задача. Важнее.

Он развернул карты и тяжелым пальцем прижал их к дереву.

– Вот. И вот. И ещё здесь, на реке. Немецкие пометки. Надо выяснить, что это.

В помещении воцарилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием собравшихся. Все вглядывались в карту, лица становились хмурыми, сосредоточенными.

Я стоял чуть в стороне, прислонившись к холодной земляной стене, и наблюдал, как моя добыча меняет атмосферу в комнате. Усталость и рутина отступили, уступив место знакомому, жёсткому азарту охоты. Зам Твердохлебова уже доставал карандаш, чтобы обвести зоны.

– «12H»… – пробормотал он. – На посты похоже.

– А якорь? – спросил кто-то из угла.

– Переправа. Или склад на воде, – отрубил Твердохлебов. – Неважно что. Важно, что это у них. И это должно стать нашим. – Бери людей, – посмотрел он на одного из присутствующих, – и вот на эту точку, только тихо. Увидел что – сразу назад, без стычек.

Тот кивнул, поднимаясь из-за стола.

– Понял. Через час выдвигаемся.

Твердохлебов медленно провел ладонью по лицу. Выдохнув, он отвернулся от стола и прошелся к бойнице. Через узкую щель лился желтый, веселый свет начинающегося дня.

– На точку с якорем отправить группу на двух лодках, подгадать под вечер, так чтобы по темноте подойти на веслах незаметно. – бросил он, не оборачиваясь. – И скажи ребятам что дело важное, послезавтра баржу отправляем за топливом, не дай бог там засада какая…

В блиндаже снова зашевелились. Тот, кому была адресован приказ, – молодой, костистый мужчина по фамилии Хренов – сразу поднялся и вышел, споткнувшись на первой ступеньке. Остальные продолжили изучать карту, но уже без прежней оцепенелости.

Я наблюдал, как медленно, словно густая смола, в душном пространстве растекается энергия предстоящего дела. Кто-то достал сигареты, кто-то принялся точить карандаш. Тень от висящей лампы слегка покачивалась на стене в такт сквозняку из бойницы, и лица в её свете казались то старыми и изможденными, то внезапно резкими и молодыми.

– А светомаскировка? – спросил я негромко. Все взгляды, которые только что были прикованы к карте, разом переметнулись на меня, а потом, следуя за моим взглядом, к бойнице у плеча Твердохлебова. – В станице, – уточнил я.

– Когда вчера возвращался, огней много горело.

За столом кто-то фыркнул. Это был плотный, круглолицый мужик, которого все звали Семенычем.

– Так то сверху, – проворчал он, не отрываясь от карты и что-то записывая в блокнот. – С земли ни одного огонька не видать…

Я посмотрел на него, потом снова на этот наглый, жирный луч света, резавший темноту блиндажа.

– С земли – не видать, – согласился я ровным голосом. – А надо чтобы и с воздуха не видать было.

Семеныч наконец поднял глаза, его круглое лицо покраснело.

– Это я понимаю… – начал он неуверенно, – но что мы еще можем сделать? За каждой бабкой бегать проверять? Как тут уследить?

– Я не знаю как, зато знаю что с высоты станица сияет как новогодняя елка.

– Решим вопрос, – вмешался Твердохлебов. Он всё это время молча слушал, стоя к нам спиной. Теперь он резко развернулся и посмотрел на Семеныча, потом на меня. – Значит, не соблюдают. Значит, думают, шуточки шутим, в игрушки играем… Сегодня после обеда соберите народ, да так чтобы все пришли, оставьте только периметр, ну и самое неотложное. Остальным быть обязательно!

Твердохлебов задумался на секунду, прикидывая в уме.

– Давай к двум, – добавил он – И не у клуба, а… – он снова задумался, – на опушке, за мельницей, и недалеко, и в случае чего разбежаться можно.

Семеныч кивнул, уже не пытаясь спорить, и аккуратно отложил свой блокнот в сторону.

– К двум. Понял. – сказал он.

Спросив у Твердохлебова, нужен ли я ещё здесь, и получив отрицательный ответ, я выбрался из блиндажа на свежий воздух. Мысль о трофейном «мессере» не давала покоя. Самолет стоял за внешней полосой периметра, и идти туда пешком не хотелось категорически. Но на аэродроме наверняка должны были знать что-то конкретное.

Я двигался туда по привычной, утоптанной многими ногами дороге. Мысли путались: мелькали немецкие пометки на карте, лицо Твердохлебова, силуэт трофейного истребителя.

Шум аэродрома достиг меня раньше, чем я увидел летное поле. Не привычный гул моторов, а другой – методичные удары молотком по металлу, мат, какой-то треск. Когда я вышел на край летного поля, звуки дополнились визуализацией.

Прямо перед ангаром, копошились люди вокруг серого, угловатого «Юнкерса». Один мотор у него был снят совсем, и техники, вися чуть ли не друг на друге, что-то яростно выковыривали из гнезда.

А чуть поодаль, контрастируя своим мультяшным, четырехкрылым силуэтом со строгостью немецкой машины, стоял наш Ан-2. Вокруг него тоже кипела деятельность, но другого рода: подкатив бочки, его заправляли, а один механик, забравшись на нижнее крыло, с ожесточением оттирал тряпкой иллюминатор.

Я остановился, прислонившись к стойке забора, и немного понаблюдал за этой суетой. Здесь был свой ритм, своя война – не с картами и светомаскировкой, а с гайками, бензином и дефицитными запчастями.

Андрея я заметил не сразу – среди запачканных в мазуте спин и затылков он вначале был просто еще одной согнутой фигурой под крылом «Юнкерса». Но потом выпрямился, отложил в сторону здоровенный гаечный ключ и, сняв фуражку, вытер ею лоб. Знакомый жест, узнаваемая квадратная голова с короткой, жесткой щеткой волос.

Я оттолкнулся от забора и пошел к нему. Он в это время снова наклонился к мотору, что-то выговаривая своему напарнику, державшему увесистый узел агрегатов.

– Андрей! – окликнул я, когда до него оставалось метров пять.

Он обернулся, приставил ладонь козырьком к глазам, щурясь против низкого утреннего солнца. Угрюмое лицо постепенно прояснилось, на нем появилось подобие улыбки.

– О, Васек! Жив ещё? – крикнул он в ответ, его голос был хриплым от постоянного напряжения.

– Пока кручусь, – ответил я, подходя ближе. – Что у вас тут, «юнкерс» на запчасти разбираете?

Андрей хмыкнул и пнул ногой в облезлом сапоге покрышку шасси.

– На запчасти… Ага. Пытаемся этого уродца на крыло поставить. Двигатель сдох, думаем что-то приколхозить. Бред, конечно, но вдруг получится?

Я не удержался и спросил:

– А ты как? Уже на ногах?

Он махнул рукой.

– Хорош, отлежался, хватит. Здесь хоть польза есть, – он бросил взгляд на пятно своего отражения в обшивке «юнкерса».

– Ты про мессер слыхал что-нибудь? – спросил я, наклоняясь к нему, чтобы перекрыть шум от работающих неподалеку.

– Так, кое-что… – Андрей снова вытер лоб, оставив на коже тёмную полосу от мазута. – дядя Саша с мужиками ещё затемно туда отправились.

– Ремонтируют, значит?

– Вроде того, – Андрей фыркнул, и обернувшись, махнул рукой куда-то за ангар. – Видишь, лошадка с телегой? Туда как раз канистры с бензином грузят. Если дядя Саша даст добро, то попробуют запустить.

Я посмотрел на телегу. Тощая гнедая кобыла мирно жевала что-то у себя под ногами, а двое бойцов грузили на повозку канистры, аккуратно укладывая их на солому. Выглядело это одновременно и буднично, и сюрреалистично – как будто доставляли не топливо к боевой машине, а собирались на сенокос.

– Понял, – сказал я Андрею, похлопав его по плечу. – Тогда я наведаюсь, посмотрю, что там у них получается. Держись здесь.

– Уж держусь, – буркнул он, уже снова наклоняясь к мотору.

Я направился к телеге. Канистры были уже аккуратно уложены в сено, так чтобы не гремели. Рядом стоял возница. Старик. Не древний, но годы и труд согнули его спину дугой, а лицо изрезали глубокие, запыленные морщины. На нем была выцветшая гимнастерка без знаков различия и картуз на седой, коротко стриженой голове. Движения его были неторопливы, но точны – он потрогал упряжь, проверил, туго ли затянуты вожжи, одобрительно хлопнул кобылу по шее. Лицо показалось смутно знакомым: наверняка видел его в станице, но имени я не помнил, да и вряд ли когда-либо знал. Людей крутилось много, и все они сливались в общий поток.

– Здорово, дед, – поздоровался я, подходя. – Подвезешь к самолету?

Старик медленно повернул ко мне бледные, выцветшие глаза. Взгляд был спокойным, оценивающим, без особого любопытства.

– Подвезу, – ответил он сиплым, продымленным голосом. – Место есть. Садись на задок, только канистры не задень.

Он ловко, не по-стариковски, вскинул ногу и устроился на облучке, взял вожжи. Я забрался в телегу сбоку, усевшись на жесткие доски рядом с соломой и пахнущими бензином канистрами. Дед цокнул языком, лошадь тронулась с места, телега заскрипела и закачалась, внося свой неторопливый ритм в суетливый гул аэродрома. Мы молча выехали за ворота и покатили по пыльной, разбитой дороге, ведущей за внешний периметр, туда, где в ждала своего часа стальная птица с белыми крестами на крыльях. Я сидел, обхватив колени, и смотрел в спину деда, но на самом деле видел перед собой кабину «Мессершмитта».