Текст книги "Чужие степи – часть восьмая (СИ)"

Автор книги: Клим Ветров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– А ты? – Мотыга оторвал взгляд от компаса.

– Вернусь за планером, он еще понадобится.

Он хмыкнул, но кивнул. Для сантиментов места здесь не было. Я вылез из рубки, подхватил свой мешок и быстро перетряхнул его. ВАЛ, рацию, патроны, нож – оставил в мешке, планшет с немецкими бумагами передал Семенычу – в них могла быть нужная для наших информация. Маскхалат тоже выложил, мокрые все, завернется кто-нибудь. Сам насквозь промокший, я не видел смысла прятать одежду мешок, понимая что толку всё равно не будет. Обувь снял только, плыть в сапогах неудобно.

Еще раз оглядев заполнивших палубу людей, без лишних церемоний перелез через борт и спрыгнул в темную, холодную воду. Отплыв немного, обернулся на катер, который медленно растворялся в предрассветной мгле, и поплыл к правому берегу. Расчет был прост: Противоположный берег должен быть чистым, доберусь до места где оставил планер, переплыву еще раз, ну и всё, улечу оттуда.

Пока плыл, замерз окончательно, поэтому выбравшись, отжал мокрую одежду, сделал несколько приседаний, чтобы разогнать кровь, и не одеваясь, побежал вдоль кромки воды, держась в тени прибрежных кустов. Цель была теперь одна – добраться до планера, успеть до рассвета. А там… там снова будет выбор: идти к той, второй, еще не проверенной базе, где мог быть сын, или возвращаться на катер. Но об этом я позволил себе подумать позже. Сейчас надо было просто идти.

Добравшись до участка берега, который, по моим расчетам, находился напротив ложбины где «прятался» планер, я не стал останавливаться. Течение здесь было сильным, снесет обязательно. Поэтому пробежал ещё метров двести. Ориентиром мне служил одинокий куст на том берегу, который я запомнил еще при посадке.

Добежав до нужной точки, положил мокрую одежду сверху на непромокаемый мешок с оружием и рацией. Получился своеобразный плавучий сверток, который можно было толкать перед собой.

Зашёл в воду. Холод ударил с новой силой, заставив зубы выстукивать дробь. Течение сразу же подхватило меня и понесло вниз, к намеченному кусту. Я корректировал курс, борясь с потоком, толкая перед собой драгоценный груз.

Выбравшись на противоположный берег, чувствовал себя выжатым, как тряпка. Но времени на отдых не было. Быстро, дрожащими руками, надел мокрую, холодную одежду. От неё теперь было ещё хуже – она высасывала остатки тепла. Но подниматься в воздух голым не хотелось.

Закончив с переодеванием, двинулся вглубь берега, к знакомой ложбине. Ни ветра, ни шорохов. Только хлюпанье воды в сапогах и собственное тяжелое дыхание. Тучи висели низко, и хоть уже светало, видимость оставляла желать лучшего.

Планер стоял там, где я его оставил. Быстрыми, привычными движениями проверил основные узлы. Всё было в порядке. Закрепил груз, пристегнул его ремнями. Сел на холодное сиденье, вжавшись в промокшую спинку.

Перед запуском мотора на секунду задумался о «подарке» дяди Саши. Две мины всё ещё висели под фюзеляжем.

Моторчик отозвался не с первого раза, кашлянув и заглохнув. Сердце упало. Вторая попытка – та же история. Я выругался сквозь стучащие зубы. На третий раз, когда я уже почти отчаялся, движок схватился, затарахтел и перешёл на неровное, но рабочее жужжание.

Прогрев немного, добавил газу. Планер дрогнул и покатил по мокрой траве, тяжелее, чем в прошлый раз. Грунт раскис, колеса вязли. Он долго не хотел отрываться, и когда всё же пошел в набор, я с облегчением выдохнул.

Глава 28

Взлетев, я первым делом развернул планер на северо-восток, прочь от реки и лагеря. Но мой взгляд то и дело возвращался к низкой, рваной пелене облаков, нависшей над землей. Они были густыми, серыми, почти касались вершин дальних холмов. Идеальная завеса.

Мысль созрела быстро, почти мгновенно. Катер с людьми уходил, но погоня вполне могла уже двигаться вдоль берега. Нужно было дать немцам работы, посеять хаос, отвлечь внимание. И «подарок» дяди Саши всё еще висел подо мной, бесполезным, но опасным балластом.

Я потянул ручку на себя, заставляя хлипкий моторчик взвыть на пределе. Планер с трудом пополз вверх, к серому подбрюшью туч. Стрелке высотомера я доверял мало, прибор был старый, после многочисленных ремонтов, но по ощущениям набрал чуть больше ста метров. Развернул машину, цепляя самый низ облаков. Впереди, в серой мути, видимость была нулевая. Я летел по памяти и по смутному чувству направления, сверяясь с едва видным просветом у земли, где темнела река.

Когда по расчету до лагеря оставалось меньше минуты полета, я снова поддал газу и рванул вверх, окончательно нырнув в белую, слепую мглу облака. Мир внезапно исчез, даже звук двигателя стал каким-то невыразительным.

«Колпачки не сняты, но с высоты…» – вспомнились слова дяди Саши. Конечно ни о какой точности речи не шло, и я, представляя под собой растянувшийся лагерь, мысленно отмерил еще несколько секунд.

Правой рукой нащупал под сиденьем холодный металлический рычаг, резко дёрнул его на себя.

Раздался сухой, механический щелчок, и ничего не произошло, мины бесшумно ушли вниз. Раз… Два… Три… Четыре… Пять…

Сперва пришел звук. Глухой, мощный удар, чуть приглушенный облаками и расстоянием. Затем, почти сразу – второй. Не грохот, а именно тяжелые, сдвоенные хлопки.

Я продержал курс в облаке еще минуту, потом начал плавное снижение, выходя из пелены. Когда земля снова показалась, я уже был далеко от лагеря. И обернувшись, позади увидел высокий столб огня, отбрасывающий багровые отсветы на низкие облака. Горело хорошо. Очень хорошо. Дядя Саша был бы доволен.

Ухмыляясь самому себе, я вновь сосредоточился на пилотировании. Мотор работал ровно, внизу проплывали изгибы реки, черные пятна прибрежных зарослей. И вот, в серых предрассветных сумерках, я увидел катер.

Вернее, сначала заметил длинный, пенистый след за кормой, а потом и сам силуэт. Кораблик шел уверенно, на приличной скорости, оставляя за собой расходящиеся к берегам волны.

Я добавил газу, и планер, и так быстрый, легко обогнал катер. Сделав над ним небольшой круг, чтобы меня заметили, я помахал рукой и взял курс вперед, вниз по течению.

Теперь нужно было найти подходящее место. Открытый, ровный участок, желательно с пологим спуском к воде. Вскоре я увидел то, что искал: длинную песчаную косу, вытянувшуюся от берега. Рядом – площадка, достаточно ровная и свободная от крупных кустов. Идеально.

Сбросив газ, я повел планер на снижение, делая широкий круг над выбранным местом. Прикинул направление ветра – слабый, попутный, с реки. Садиться придется против него, но это мелочи. Главное – грунт. После дождя он был мягким, вязким.

Я погасил скорость и, выровнявшись, пошел на посадку. Колеса коснулись мокрой травы с глухим шлепком. Планер пробежал несколько метров, его колеса глубоко врезались в размокшую землю, и он резко, почти сразу, остановился, слегка зарывшись носом. Я дёрнулся вперёд, удерживаемый ремнями. Всё. Приехали.

Место было хорошим: если катер сможет подойти к самой косе, здесь можно сойти на землю. Плюс мы будем скрыты от прямого наблюдения с того берега изгибом реки и невысокими деревьями.

Достал из мешка рацию. На этот раз, к моему облегчению, связь появилась.

Не «размазывая», быстро сообщил о захваченном катере с освобожденными пленными, и о том что немного разбомбил немецкий лагерь. Ответили коротко, сказав что посовещаются и чтобы я не выключал рацию.

Примерно такого ответа и ожидая, я поднялся, глядя, как подоспевший катер замедляет ход, но к косе не приближается, держась на чистой воде. С палубы донёсся крик Семеныча, приглушенный ветром и расстоянием:

– Мель! Не подойдем! Слишком рискованно!

Он был прав. Катер имел малую осадку, но не нулевую. Неизвестные отмели могли стать ловушкой, а сесть на мель сейчас значило обречь всех на смерть.

И тут, видимо дождавшись когда я отойду от адреналинового драйва полета и переправы, меня накрыла холодная, тяжелая волна осмысления. «Что дальше?»

Даже бегло, картина вырисовывалась не самая радужная, сейчас немцы отойдут от первого шока, сообразят, сориентируются, и пошлют по берегу поисковые группы на мотоциклах или даже бронетехнике, чтобы перехватить нас ниже по течению. А по воде… У немцев точно было что-то еще. Технику не перебросишь на одном катере. Где-то тут должен был быть буксир, баржа, возможно ещё один такой же катер. И они выйдут на охоту. Это вопрос времени.

Я посмотрел на захваченное судно. Да, это была внушительная машина с мощными моторами. Но ее броня – условность. Корпус из дерева и легкой стали. Крупнокалиберный пулемет, не говоря уже о 20-мм пушке или чем посерьезнее, превратит его в решето за пару очередей. Из вооружения – одно-единственное орудие на носу и два трофейных карабина. Экипаж – три десятка изможденных, не вооруженных людей.

Вернуться в станицу? Да, было бы идеально. Но невыполнимо. Для этого придется дважды пройти мимо разъяренных немцев, мимо их береговых постов, которые сейчас наверняка приведены в полную боевую готовность. Это самоубийство.

Идти вниз, в район с подземной базой? Да, более реально, но тогда катер всё равно придется бросить, и до базы от нынешнего берега пробираться пешком. Далековато будет, да и не факт что спускаясь вниз мы не наткнемся на тех же немцев, поднимающихся по реке наверх. Плюс на самой реке ниже тоже могут быть ещё посты или что-то подобное.

Оставить катер и уходить в степь – еще хуже. Ослабленные люди далеко не уйдут, а катер – наша единственная сила и козырь.

Мозг, «замерзший и промокший» лихорадочно искал варианты.

Крик Семеныча едва донёсся сквозь шум воды и утреннего ветра. Он вспомнил про речушку. Глубокая, лесистая. Примерно сорок километров вниз по течению – это расстояние, которое на катере можно преодолеть сравнительно быстро. Там спрятаться, передохнуть, оценить ситуацию. Речушка могла дать такую возможность. На фоне всего остального, вариант соблазнительный, хоть тоже и не стопроцентно верный.

Я крикнул Семенычу, собрав остатки сил, чтобы голос не сорвался:

– Идем к твоей речушке! Я поднимусь в воздух, проверю!

Он махнул рукой в знак согласия и скрылся в рубке. Через мгновение катер дрогнул, развернулся носом вниз по течению, и его дизели зарокотали глубже, набирая ход.

Я повернулся к планеру. Он стоял, грустно уткнувшись носом в грязь. Еще один взлет с этой топкой почвы?

Потоптавшись кругом, я убедился что поднять планер отсюда мне не удастся. Но в нескольких десятках метрах от воды берег резко шел вниз, давая возможность скатиться на каменистую, галечную поверхность. И места для разгона вполне хватает. Собравшись с силами, я ухватился за нос своей птички, и упираясь ногами в размокшую землю, потащил непослушную конструкцию. Поначалу казалось что сдвигаю гору. Каждый сантиметр давался с трудом. Наконец, облепленные грязью колеса выкатились на мелкую гальку.

Сделав короткую передышку, и оценив дистанцию «полосы», я почистил колеса, а заодно и сбил грязь с сапог. Потом, проверив основные узлы, устроился на своем месте, привязался и попытался запустить мотор. Тот, еще не остывший, схватился сразу, с бодрым, сиплым рычанием. Дав ему немного прогреться, я развернул планер вдоль берега, против слабого ветерка, и добавил газу.

Отрыв был легким, земля не засасывала. Планер, набрав скорость, оторвался и пошел в набор, едва не задевая верхушки прибрежных ив. Я развернул его в сторону уходящего катера и лег на параллельный курс.

Сверху картина была иной. Река петляла, открывая пустые плесы и темные, заросшие кустарником повороты. Я внимательно сканировал берега, ища признаки движения, вспышки, дым – что угодно, что выдавало бы засаду или погоню. Пока – чисто.

Вскоре впереди, справа по течению, показался искомый приток – черная, узкая лента воды, впадавшая в основную реку под острым углом. Берега её действительно были густо поросшие лесом, почти смыкавшимся над водой. Идеальное укрытие.

Я сделал над этим местом широкий круг, всматриваясь в чащу. Ничего подозрительного. Выбрав относительно ровную площадку на берегу, чуть в стороне от устья, но в прямой видимости, посадил планер, радуясь что на этот раз все прошло гладко. Судя по всему дождя тут не было, или прошел совсем небольшой.

Не откладывая, первым делом я затащил планер под деревья. Хватило нескольких метров вглубь – здесь, в тени и переплетении стволов, сверху его уже не было видно. На всякий случай я отломал пару разлапистых веток с листьями, и разложил их на крыльях, для надежности.

Закончив с маскировкой, принялся за костер, ибо ветерок, гулявший по реке, пробирал насквозь мокрую одежду, особенно в тени. Выбрав место в небольшой естественной ложбинке, прикрытой с реки крупным валуном, я нашел несколько сухих, вывернутых с корнем коряг. Собрал сухой валежник, щепки. Спички в водонепроницаемом пенале, к счастью, уцелели.

Огонь схватился жадно, с тихим потрескиванием, пополз по щепкам, раздулся, набирая силу. Я подбросил веток потолще, и вот уже ровное, теплое пламя заплясало передо мной. Протянув к нему руки,, я чувствовал как сухое тепло прожигает мокрую ткань, согревает кожу, заставляя кровь двигаться быстрее. Я скинул промокшую куртку, развесил её на палке рядом с костром, поставил рядом сапоги.

И только теперь, когда первая потребность в тепле начала удовлетворяться, мысли пошли дальше. Сидеть здесь и ждать команды из станицы? – Я покосился на стоящую на пеньке рацию. Или рискнуть и сделать короткий разведывательный вылет ко второй точке? Мысли кружились, возвращаясь к одному – к сыну.

Я подбросил в костер еще одну толстую ветку, наблюдая, как искры взвиваются в прохладный утренний воздух.

Тепло костра медленно, но верно прогоняло ледяную дрожь из тела. Желудок болезненно сжался, напоминая о голоде. Память услужливо подсказала: в боковом кармане рюкзака лежал завернутый в вощеную бумагу НЗ – несколько сухарей и полоса вяленой, солёной свинины.

Я уже потянулся было к рюкзаку, но рука замерла в воздухе. Перед глазами встали другие лица – осунувшиеся, с ввалившимися щеками, глазами, в которых читался не просто голод, а долгое, унизительное истощение. Те люди, что сейчас плыли на катере. Мои скудные запасы – капля в море. Но есть сейчас, когда они там, голодные… Совесть не позволяла. Я опустил руку.

Взгляд автоматически упал на часы. Стрелки показывали половину восьмого. Утро вступало в свои права, но здесь, в тени деревьев у воды, еще витал ночной холодок.

И тут до меня донёсся звук – негромкий, но отчетливый. Не ровный гул, а прерывистое, осторожное урчание дизелей. Катер.

Я быстро натянул уже теплую изнутри, но все еще влажную снаружи куртку, втолкнул ноги в сырые, неудобные сапоги и выбрался из-за валуна на открытый берег.

«Немец» показался из-за поворота протоки, двигаясь медленно, на самых малых оборотах. Он выглядел громадным и чужим в этом узком, лесном рукаве. Свесившись с носа, мужики опускали в воду длинные палки, проверяя глубину «фарватера». Катер зашёл в протоку, и продвинувшись подальше, – туда где не был виден ни с «большой» воды ни с воздуха, приткнулся носом к песчаной отмели. Сразу же с борта перекинули сходни – просто толстую доску.

Первым по ней сошел Семеныч.

– Все живы, – хрипло доложил он, подходя. – Трое в тяжелом состоянии, но держатся. Остальные просто на пределе. Мокрые все, продрогшие.

Я кивнул, глядя за его спину на катер. На палубе стояли люди. Большинство мужчин, но были и женщины. Они молча смотрели на берег, на меня, на огонь костра. В их взглядах была не надежда, а скорее, настороженная покорность судьбе. Почти всё это были члены нашей «нефтяной» экспедиции. Только некоторые – незнакомые, но на первый взгляд тоже «цивилизованные».

– Спасибо, – сказал я Семенычу. – Тяжелые, огнестрел?

– Нет, побои и истощение. Аптечку немецкую нашли в рубке, кое-чем обработали.

– А с топливом? С едой? – спросил я главное.

Семеныч мотнул головой в сторону катера.

– Соляра – половина баков, до моря дойти хватит. В трюме нашли немецкий НЗ. Консервы, галеты, шоколад. Не много, но людей подкормить можно. И снаряды к этой штуке, – он кивнул на носовую пушку, – целых четыре ящика.

Это была хорошая новость.

– Молодец, – сказал я искренне. – Организуй тех, кто может, на охрану. И костры, несколько, маленьких, чтобы согреться и воду вскипятить.

– Понял, – Семеныч уже поворачивался, чтобы исполнять, но задержался.

Я отстегнул клапан своего рюкзака и вытащил оттуда плоский пакет с вяленым мясом и сухарями, а следом – выданную Олегом аптечку. Всё это протянул Семенычу.

– На, раздай.

Тот взял припасы молча, лишь кивнув.

– Слушай… Там, в лагере, из клетки реку было видно?

Он нахмурился.

– Ну так… А что?

– Технику видели? Не ту, что в лагере стояла, а которую по реке возили? На баржах… танки, например?

Семеныч задумался, его глаза, воспалённые от недосыпа и напряжения, уставились в огонь.

– Видеть не видели. Из нашей клетки берег нормально не просматривался. Но… – он помолчал, собирая воспоминания. – Слышали. По ночам. Раз-два за неделю. И когда это случалось, в лагере поднималась суета. Бегали, орали. Потом утихало.

– В последний раз когда это было? – напрягся я.

– Позавчера, сначала сразу после полуночи, потом под утро. – ответил Семеныч.

Ну вот, что и требовалось доказать. По ночам баржами или катерами они таскали сюда войска, и прятали по ямам да перелескам.

Поблагодарив Семеныча, я поднялся.

– А дальше-то, дальше-то что? – нахмурился он.

– Дальше ждем. Ждем сеанса связи с нашими. Посмотрим что скажут, потом будем решать. Пока отдых и поиск еды. Поищи удочки или сети на катере, организуй ловлю. Можно острогу сделать, на вот… – Сказал я, доставая из рюкзака нож.

– Попробую. – кинул Семеныч.

– Пробуй, а я пойду на тот бугор прогуляюсь, – кивнув в сторону небольшого лесистого холма, господствовавшего над протокой, я добавил, – Если что – свисти.

Семеныч снова кивнул, уже поворачиваясь к катеру.

Я же пошел вверх по пологому склону, выбирая путь среди густо поросшей чилиги и добравшись, сел на сухое бревно, поставив рацию у ног. Солнце наконец-то начало припекать, обогревая и заставляя глаза слипаться. В голове снова закрутились мысли.

Немцы теперь точно знают, что их обнаружили. – рассуждал я. – Лагерь атакован, катер угнан, пленные освобождены. Наверняка они уже доложили наверх. И их командование, готовившее какую-то «крупную операцию», получило тревожный сигнал. Что они будут делать?

Первое и самое очевидное – ускорят свои планы. Зачем копить силы втайне, если противник уже начеку и нанес удар? Значит, атака на станицу может последовать гораздо раньше, чем мы предполагали. Возможно, уже сегодня или завтра.

Бронетранспортер, самоходка, что-то похожее на «Тигра». Такого количества для штурма укрепленной станицы – маловато. Если только это не авангард. Я вспомнил глубокие, свежие колеи от гусениц, уходящие в степь. А если техники больше? Если те колеи – след подкрепления, переброшенного по реке на баржах?

Пазл начинал складываться в тревожную картину. Немцы скрытно перебрасывали технику и живую силу, создавая плацдарм для удара. Мой рейд сорвал маскировку, но не отменил замысла. Наоборот, мог спровоцировать на быстрый, может быть, даже импровизированный удар.

Как помешать?

«Катер» с его пушкой и скоростью – это козырь, но и огромная цель. Вести его обратно мимо взбешенного противника… Глупо.

А если всё же попробовать? Пока они не собрали все силы? Использовать фактор неожиданности еще раз. У них там сейчас хаос после побега и взрывов, они ждут, что мы будем прятаться, а мы…

Мысль была безумной. Но в этой безумности была своя логика. Лучшая защита – нападение. Особенно когда противник дезориентирован.

Я взглянул на рацию. Эфир молчал. Ожидание приказа затягивалось.

Глава 29

Я почти задремал, пригревшись на солнышке, когда подошел Семеныч. Выглядел он уже получше, чем ночью, поживее. В руках он держал две немецкие галеты, густо намазанные темно-коричневой тушенкой, и жестяную кружку с дымящимся кипятком.

– Подкрепись, – просто сказал он, протягивая мне это богатство.

Я взял еду и кипяток, кивнув в благодарность. Галета была как картон, но тушенка, жирная и соленая, делала ее съедобной. Первый же кусок вызвал волчий голод. Семеныч пристроился рядом на бревне, достал из-за пазухи пачку трофейных сигарет, прикурил и затянулся с таким наслаждением, что глаза на миг прикрылись.

– Как люди? – спросил я с набитым ртом.

– Греются. Поели понемногу. Охрану выставили. Двое на катере у пушки, трое по берегу, в кустах. Ловлю организовал, – он мотнул головой к воде. – Сети на катере нашлись.

Если есть сети, голодными мы точно не останемся. Рыбы в реках столько, что ловить можно на голый крючок, а уж сетями и подавно, главное вовремя достать, чтобы поднять можно было.

– Хорошо.

Семеныч молча кивнул, выпуская струйку дыма. Потом спросил, глядя куда-то в сторону реки:

– И что, долго будем ждать?

Я пожал плечами, откусывая еще кусок галеты.

– Не знаю. Решат – сообщат.

Семеныч что-то хотел сказать, но в этот момент рация на пеньке хрипло вздохнула, зашипела и выдала серию резких, рвущихся сквозь помехи щелчков. Я отставил кружку и схватил ее.

В эфире был сам Твердохлебов. Голос, знакомый и твердый, пробивался сквозь треск и вой, экономя на каждом слове.

– … Приняли ваши координаты. К ночи, к точке высадки, придет «кукурузник». Ваша задача – обеспечить приём и погрузку. Конец связи.

Больше ничего. Эфир снова заполнился пустым шипением.

Я медленно положил рацию на место, переваривая услышанное.

– Что? – тихо спросил Семеныч, притушив сигарету.

– Ты слышал, ждём до ночи, потом вас эвакуируют.

– Хорошо бы… – Протянул он мечтательно, посмотрев протоку, на смыкающиеся над ней деревья, на наше укрытие.

Я помолчал, глядя на черную воду протоки. Вопрос, давно сверливший мозг, наконец сорвался с языка.

– Семеныч. А что там тогда, на стоянке, произошло? Я ведь когда вернулся, вас нету, потом плот приплыл пустой, а в сетях голова.

Он хмыкнул, снова достал сигарету, но не закурил, а вертел ее в пальцах.

– Да ничего особенного. Ночь, тихо. Вдруг слышим – мотор. Выглянули – катер, вот этот самый, пожалуй, – он кивнул в сторону реки, – идет без огней, медленно, вдоль берега. Как раз мимо нас. Мы затаились, думали, проскочит. Он и проскочил. Но стало не по себе. Решили – надо место менять, на всякий случай. Стали собираться.

Он замолчал, и его взгляд стал отрешенным, будто снова видел ту темноту.

– Не успели. Только двинулись – из темноты вышли немцы с автоматами. Окружили. Связали всех, кто был на берегу, погрузили на плоты и поволокли вверх по реке.

– А почему плот бросили? – спросил я.

– Это уже позже было, когда на ночлег встали, нескольким нашим удалось сбежать. Утром немцы всполошились, но погоню не послали, я думал повезло, а оно вон как вышло…

Он наконец закурил, глубоко затянулся, и поднимаясь, добавил.

– Нас же притащили в тот лагерь. И всё.

– А голова? – спросил я на всякий случай, понимая что про это Семеныч знать не может.

– Не знаю. Наверное из охраны грохнули кого… – ожидаемо ответил он.

Минут через сорок, может чуть больше, от реки не потянулся запах жареной рыбы. Беглецы готовили улов на костре. Я подошел ближе, разглядывая спасенных. Их было почти три десятка. Пять женщин, остальные – мужчины. Женщины, несмотря на общую исхудалость и землистую бледность, выглядели менее истощенными, чем их товарищи по несчастью. И одежда на них была получше, целее. Они молча, с опущенными глазами, переворачивали на импровизированных вертелах жирных, дымящихся язей.

Семеныч, незаметно появившийся рядом, заметил мой взгляд. Он хрипло, с каким-то озлобленным спокойствием, прошипел мне на ухо, будто выплевывал давно застрявшую в горле горечь:

– Кормили их получше нас. Заметил? Потому что пользовали. Для утех солдатских держали. Тощих-то кому захочется? – Он ощерился коротко и злобно, показывая желтые от табака зубы. – Вот и откармливали, чтобы хоть какая-то плоть была.

Я не ответил, молча наблюдая как одна из женщин, совсем еще девчонка с впалыми щеками, осторожно снимает с палки горячую рыбу и делит ее на куски. Наверное не правильно, но я давно уже не чувствую того острого, режущего негодования, которое должно было бы вспыхнуть. Мир перемолол и это. Не очерствел душой окончательно – нет, жалость оставалась, мне было жаль этих женщин. Особенно девчонку, её звали Тамара. Она плыла вместе с мужем, его среди этих изможденных лиц я не увидел. И спрашивать, где он, бессмысленно. Если его нет здесь, значит, его уже нет нигде.

Семеныч, стоявший рядом, будто прочитал мои мысли. Он сплюнул в сторону, в сырую гальку, и заговорил снова, тихо и буднично, как о погоде:

– Томкиного мужика помнишь? Щуплый такой, лысый?

Я кивнул, не отрывая глаз от девчонки, деликатно сдувающей пепел с куска рыбы.

– Когда ее в первый раз фрицы потащили, это самое… он защищать кинулся. Так его избили, потом привязали к дереву, напротив той самой палатки, где ее… ну. И оставили. Так он на том дереве и помер, не вынесло сердце, что ли. А она… она с тех пор молчит. Ни слова. Ни полслова.

Он замолчал, доставая новую сигарету. Его руки не дрожали, движения были точными, отработанными.

– Такие дела, – закончил он коротко, чиркая спичкой.

Я отвернулся.

К нам подошел Мотыга. Не старик еще по годам, но теперь – вылитый старик. Лицо стало серым, обтянутым кожей, с глубокими трещинами у глаз. Я вспомнил, как он философствовал пьяный, и как свалился за борт, вспомнил ту тварь что заметил тогда в воде.

Он молча опустился на землю рядом с нами, потом поднял на меня мутные глаза.

– Нету… выпить? – спросил он хрипло, без особой надежды.

Я покачал головой.

– Не завезли, Мотыга. Только кипяток.

Он кивнул, приняв этот приговор как должное, и уставился в пространство перед своими стоптанными сапогами. Потом, не поворачивая головы, глухо спросил:

– И что дальше-то?

Семеныч пожал плечами, косясь на меня.

Я вздохнул, собираясь с мыслями.

– К ночи прилетит самолет. Заберет всех, кто поместится. Остальных – вторым рейсом. Наверное.

Мотыга медленно перевел на меня свои мутные глаза.

– А с посудиной что? – он кивнул в сторону катера, черневшего в протоке. – Бросим?

– Не знаю, – честно ответил я. – Скорее всего, экипаж на него прибудет тоже на самолете.

Мотыга кивнул, будто этого и ожидал. Потом сказал тихо, но очень четко:

– Я остаюсь.

Мы оба с Семенычом посмотрели на него.

– Личные у меня с ними счеты, – добавил он, и в его пустом взгляде на секунду мелькнуло что-то безумное. Я вспомнил, сколько всего народу было в той экспедиции. И где они теперь?

– И я остаюсь, – тут же буркнул Семеныч, отбрасывая окурок. – Отомстить надо. Хоть одному, но башку свернуть.

Они смотрели на меня, дожидаясь реакции.

Я смотрел на них – на высохшего, тронутого тихой яростью Мотыгу и на озлобленного, ищущего точки приложения своей злобы Семеныча.

– Вам бы отдохнуть сначала, – сказал я спокойно. – Отъесться. Выспаться. А потом… Если воевать хотите, так и в станице прекрасно получится. Туда, судя по всему, немцы скоро и потащатся.

Они промолчали, обдумывая. Мой аргумент был разумным. И он, кажется, достиг цели. Безумный блеск в глазах Мотыги поугас, сменившись все той же усталой покорностью. Семеныч хмыкнул, но не стал спорить.

Молчание прервала Тамара. Она неслышно подошла, держа в руках небольшой жестяной поднос, явно взятый с камбуза катера. На нем лежали три аккуратно разделанные печеные рыбины, от которых валил соблазнительный пар. Не говоря ни слова, она поставила поднос на землю рядом со мной, и так же тихо отплыла обратно к костру, словно тень.

– Спасибо, – произнес я ей вслед. Семеныч и Мотыга пробормотали что-то похожее.

Мы съели рыбу почти молча, не спеша, чувствуя, как горячая пища возвращает силы. Когда последние косточки были аккуратно сложены на край подноса, Мотыга снова поднял на меня взгляд.

– Я всё равно остаюсь, – сказал он.

Семеныч вытер руки о штаны и кивнул, подтверждая.

– И я. Ты говоришь – в станицу. А они, – он мотнул головой в сторону где находился немецкий лагерь, – они туда пойдут?

Я пожал плечами.

– А мне отомстить нужно именно этим, которые здесь. Которые били, которые убивали, которые… – он скомкал фразу, махнув рукой. – Чтобы я знал, кому именно счет закрыл.

Он был прав, и мы все это понимали. Логика мести – штука узкая и личная. Ей нет дела до общей стратегии. Я взглянул на Мотыгу. Он не стал ничего добавлять, лишь чуть склонил голову, подтверждая слова Семеныча. Их решение было принято.

Семеныч поднялся, собрал наши жестяные кружки и через пару минут вернулся, осторожно неся их, полные дымящегося кипятка. Молча раздал нам, присел обратно и потягивал свой кипяток, обжигаясь и причмокивая. Я тоже отпил глоток, наслаждаясь.

– Ладно. Решение ваше понятно, – сказал я, переводя взгляд с Мотыги на Семеныча. – Но сейчас надо готовить полосу. Нужно найти подходящую площадку повыше, и выложить костры по краям. Чтобы поджечь, как услышим мотор.

Семеныч нахмурился, его лицо стало скептическим.

– Костры? А если эти… – он кивнул в сторону, откуда ждали немцев, – увидят? Мигом накроют.

– Если не выложим, самолет может разбиться, – ответил я – Риск есть. Но без костров риск еще больше.

Семеныч тяжело вздохнул, потер ладонью щетину на щеках.

– Понял. Значит, костры.

После обеда, допивая последний глоток обжигающего кипятка, я почувствовал, как меня вырубает. Тело, выжатое как лимон, требовало передышки. Силы были на нуле.

– Собирайте хворост для костров, – сказал я, с трудом поднимаясь. – Но не раскладывайте. Сложите пока в кучу. Меня разбудите в восемь.

Мужики покивали, давая понять что поняли приказ.

Я же выбрал себе место под крылом планера. Рюкзак положил под голову.

Уснул почти мгновенно.

Проснулся когда солнце уже пошло на закат, но судя по тому что меня не разбудили, восьми еще не было. Сел, потирая онемевшую щеку. Тамара поставила рядом поднос с двумя аккуратно очищенными печеными рыбинами и пару галет. Я кивнул ей в благодарность и принялся за еду, чувствуя, как голод просыпается с новой силой.

Через несколько минут подошёл Семеныч.

– Хворост готов. Полосу наметили.

– Отлично. – кивнул я.

Семеныч замялся, глядя куда-то мимо меня.

– И это… один из наших умер. Сердце, видать, не выдержало.

Я вздохнул, отложив рыбу. Таких вещей не ждешь, но они всегда приходят.

– Станичник?

Семеныч кивнул, смотря в землю.

– Ага. Наш.

– Надо похоронить. По-человечески.

– Я думал… может, в станицу отвезти? К своим? – неуверенно спросил Семеныч.

– Места нет, – покачал я головой. – В самолете и так не все поместятся. А тут еще… покойника. Нет. Закопаем здесь. Хорошее место, лес, река рядом. Ему теперь всё равно.