Текст книги "Чужие степи – часть восьмая (СИ)"

Автор книги: Клим Ветров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Догонять? А какой в этом смысл? Только горючку жечь попусту, устраивать бессмысленную гонку – «мессер» быстрее моей этажерки раза в два, если не больше. Это был бы проигрышный поединок. Но и просто так, молча, отпускать их с миром не хотелось – пусть хотя бы почувствуют, поймут серьезность наших намерений, запомнят, что даже такая, с их высокомерной точки зрения, «этажерка» может быть опасной. Я проводил их взглядом, пока они не растворились окончательно, не превратились в пылинки, и только тогда позволил себе выдохнуть, скинуть с себя давящее напряжение и разжать влажные от пота пальцы на штурвале.

Глава 3

Обозначив преследователям свою решимость, я плавно развернулся назад. Тем более, «Юнкерс» уже заходил на посадку, его неуклюжий, угловатый силуэт медленно и важно прицеливался на относительно ровное поле неподалеку от притихшего «Ан-2». Расчет был понятен: нам вообще нельзя делиться, а уж оставлять практически беззащитный «кукурузник» с ценнейшим грузом и людьми – нельзя категорически.

Да, теоретически, истребители могли вернуться. Но на мой взгляд – маловероятно. Наткнулись на нас они случайно, это факт. И достаточного запаса топлива для длительного полета над чужой территорией у них наверняка не имелось. Дальность у «Мессершмиттов» – до тысячи километров, как мне разъяснил Нестеров. То есть, примерно пять сотен туда, и столько же обратно. А отсюда до их ближайшего аэродрома, из нам известных, – около трехсот. Значит, если бы они всерьез вознамерились с нами повоевать, им пришлось бы организовывать аэродром подскока. С топливной базой, укрытиями, охраной…

«Повисев» в воздухе ещё минут десять, пока горизонт не очистился окончательно, я наконец позволил себе аккуратно, почти нежно, посадить свой фанерный «Фоккер» между двумя грузовиками, чьи темные корпуса отбрасывали массивные тени.

Вылез из кабины и крикнул Георгию, чтобы не вылезал и сидел на месте. Сам же поспешил к «Ану», где у открытого капота ковырялся дядя Саша.

– Что случилось? – с ходу выпалил я, подбежав.

– Подай отвертку крестовую, и найди в ящике пару пластиковых хомутиков… – проигнорировав мой вопрос, буркнул дядя Саша, не вылезая из недр мотора.

Не мешкая, я сунулся в ящик с инструментами, нашел требуемое и протянул мозолистой, испачканной в мазуте руке. Ещё какое-то время я стоял и слушал, как он сопит, ворчит и что-то откручивает, чувствуя себя бесполезным статистом. На трапе «Юнкерса» показалась фигура Нестерова, но я резким взмахом руки дал ему понять, чтобы не отлучался от штурвала.

– Руки бы оторвать тем умельцам, что здесь похозяйничали… – наконец, глухо прорычал дядя Саша и, с трудом выпрямившись, сполз со своей стремянки. Он тяжело дышал.

– Получилось? – не удержался я снова, глядя на его усталое, осунувшееся лицо.

– Не попробуешь, не узнаешь, – отрезал дед и, шаркая стоптанными сапогами, побрел к кабине. Ещё недавно, после удачного «ремонта», он заметно оживился, а сейчас снова походил на древнюю, изношенную временем развалину. Сутулые плечи, потухший взгляд, старческая, обреченная неторопливость каждого движения. Но как бы там ни было, дело свое он знал виртуозно.

Едва дядя Саша уселся в кресло пилота, двигатель «Ана» кашлянул, выплюнув клуб сизого дыма, недовольно ухнул, и, после пары неуверенных всплесков, подхватился ровным, хоть и слегка хриплым рокотом.

Махнув рукой экипажу «Юнкерса», я бегом бросился к своему самолету, на ходу натягивая шлем. Взлетел первым, поднялся повыше, набрал высоту, и «завис», наматывая неторопливые круги, пока оба грузовика, тяжело и неспешно, не поднялись и не легли на курс к дому.

До станицы ещё часа три лёта. Хотя из самой опасной зоны мы, казалось, вышли, какая-то глухая, необъяснимая тревога нарастала внутри меня с каждым пройденным километром. Перестраховаться лишний раз не помешает. Потянув на себя штурвал, я добавил оборотов, заставляя биплан с рычанием набирать высоту. С трех тысяч метров открывалась безрадостная панорама: бескрайняя, уходящая в багровеющую дымку заката степь, редкие перелески, темная лента реки. И – пустота.

Именно поэтому я не удивился, а скорее с облегчением поймал себя на мысли, что моя тревога была не беспочвенной. С запада, едва заметная, как мушка на стекле, возникла крошечная точка. Она не приближалась, но и не отставала, двигаясь почти параллельно нашему курсу, но на большом удалении. Чужой. Разглядеть детали невозможно, лишь по манере – ровная, уверенная линия – и по примерному местоположению, я понимал: это не наш. «Мессер»? Разведчик? Я инстинктивно потянул штурвал, разворачиваясь на перехват, но тут же остановил себя. Бросить «Юнкерс» и «Ан-2» без прикрытия? Ни в коем случае. Этот незнакомец мог быть приманкой, отвлекающим маневром.

Так мы и летели дальше, в тягостном, нервном ожидании. Я – на своей высоте, расторопная блоха рядом с двумя китами, а тот, незваный страж, – на пределе видимости, холодный и безразличный наблюдатель. Он висел там, за стеклом, все эти часы, не приближаясь и не отставая, словно хищная рыбина, сопровождающая корабли в надежде на поживу. Я мысленно примерял на него тактику, представлял, как зайду ему в хвост, как он будет уворачиваться… Но это были лишь игры разума, чтобы не сойти с ума от напряжения.

И лишь километров за двести до станицы, тень отступила. Точка растворилась в небесах, исчезла так же внезапно, как и появилась. Но я не почувствовал облегчения, теперь они наверняка знали, куда мы летим.

И эта мысль заставила меня снова и снова прокручивать в голове кошмарные сценарии. Станица… Наш дом. За последние годы она так разрослась, обжилась. Появились новые здания, мастерские, даже небольшая новая школа. Мы построили надежные подвалы-укрытия, вкопали в землю еще два ряда периметра. Но всё это – ничто против настоящей воздушной армады. Достаточно десятка современных бомбардировщиков, несущих фугасные и зажигательные бомбы, чтобы от наших домов остались лишь черные, дымящиеся пятна на земле.

И пока, в том состоянии в котором пребывало наше «пво», сбить тяжелый бомбардировщик практически невозможно. Они идут на высотах, недоступных для прицельного огня из винтовок и пулеметов. Крупнокалиберный мог бы достать, но и это – как иголкой тыкать в слона. Нужна своя авиация, и, желательно что-то посерьезнее бипланов.

И тут мое воображение нарисовало «Мессершмитт». Изящный, стремительный, словно выточенный из единого куска металла. Длинный нос с грозным «рылом» двигателя, гаргрот, плавно перетекающий в киль, закрытая кабина… Кабина, в которой не дует ветер, где все приборы под рукой… Как бы я летал на нем? О, я бы забрался в самую высь, под самые облака, откуда земля кажется картой. Я бы пикировал на врага со скоростью сокола, чувствуя, как перегруз вжимает в кресло, и короткими, точными очередями из мощных пушек и пулеметов разрывал бы в клочья самолеты противника. На такой машине можно было бы диктовать свои правила в небе, быть не добычей, а охотником. Гроза небес…

Но это были лишь грезы. Реальность же представляла собой фанерный «Фоккер», да два тихоходных грузовика.

Вообще, – хотя мы это пока не обсуждали, но с появлением такой армады воздушных судов, требовалось создание системы раннего обнаружения. Стационарные наблюдательные посты хотя бы километров за двадцать от станицы, и мобильные (благо с топливом проблем теперь не было), ещё километров на десять от стационарных. Крейсерская скорость того же Хейнкеля около трехсот, и чем раньше мы получим предупреждение, тем успешнее отобьемся. Опять же, в том что нам придётся отбивать атаки с воздуха, я был на сто процентов уверен.

Задумавшись, и сам того не замечая, я в сотый раз покрутил головой осматривая горизонт, и в этот момент луч солнца, пробиваясь сквозь редкие облака, золотым шипом упёрся во что-то впереди. Сердце ёкнуло. Это был купол. Маленький, со спичечную головку, но абсолютно узнаваемый.

Еще десять минут, и вот уже станица проплывает подо мной, как огромная, сложная модель, вырезанная из живого мира. С высоты открывалась вся наша оборона, которой мы так гордились. Она казалась и грозной, и, одновременно хрупкой.

Первый периметр – это были просто глубокие, в рост человека, окопы полного профиля, оплетенные колючей проволокой. Они огибали станицу на почтительном расстоянии, словно гигантские тенета, растянутые по земле.

Второй периметр – здесь уже виднелись низкие, приземистые бетонные коробки – долговременные огневые точки, доты. Их амбразуры, обращенные на все четыре стороны света, смотрели сейчас слепыми черными глазами. Между ними – блиндажи, присыпанные землей и дерном, почти сливающиеся с рельефом.

Третий и четвертый ряды были еще ближе к жилью. Здесь окопы превращались в целые подземные улицы с ответвлениями и убежищами. Я разглядел капониры – укрытия для техники, задачей которой было выскочить из укрытия в решающий момент и ударить во фланг прорвавшемуся противнику.

Пятый, последний рубеж, проходил уже по самым окраинам, среди огородов и сараев. Здесь каждый дом был крепостью, с прорубленными в стенах бойницами, заложенными кирпичом окнами.

А за этими кольцами обороны, жила другая жизнь – яркая, зеленая, полная труда. Поля. Июнь вступил в свои права, и это был самый расцвет. Широкая лента пшеницы, уже набравшая колос, колыхалась от легкого ветерка. Рядом – темно-зеленые квадраты картофельных гряд. Полосы моркови, лука, свеклы. И аккуратные, ухоженные ряды молодой кукурузы, ее широкие листья уже поднимались выше колена. С высоты это выглядело как сложный, живой гобелен.

Первым на посадку пошел «Ан-2». Дядя Саша, словно забыв о своей старческой усталости, посадил свой «кукурузник» на ровную площадку у околицы с ювелирной точностью. Самолет мягко коснулся земли, подпрыгнул, и подкатился к заранее подготовленным для разгрузки запряжённым лошадьми телегам.

Вслед за ним, тяжело и важно, словно уставший левиафан, на снижение пошел «Юнкерс». Нестеров справился блестяще: он выровнял многотонную махину, поймал ее перед самым приземлением, и она, выпустив шасси, с силой ударилась о грунт, подняв тучу пыли, и покатилась, замедляя бег.

Моя очередь. Сбросив газ, я прошел по кругу, дав им время расчистить полосу. Чувствовал себя пастухом, вернувшим своё стадо в загон. С последним разворотом, поймав в прицел знакомые шесты с тряпками, обозначавшие границы ВПП, я плавно потянул штурвал на себя. «Фоккер» послушно задрал нос, на мгновение замер, а затем мягко ткнулся колесами в твердую, утоптанную землю. Пробег был коротким – я знал каждую кочку на этом поле.

Едва я заглушил мотор и откинул фонарь кабины, к нам уже подкатывали подводы и грузовик. Со стороны домов бежали люди. Не суетясь, без лишних криков, – всё было отработано. Они окружали «Юнкерс» и «Ан», образуя живые цепочки. Из темного чрева самолетов им на руки передавали ящики.

Я слез с крыла, чувствуя в ногах дрожь от долгого напряжения и промокшую от пота спину.

Задерживаться не хотелось ни минуты. Убедившись, что подручные уже откатывают «Фоккер» – в сторону ангара для осмотра, я вздохнул с облегчением. Дело сделано. Выдохся. Прямо с ног валюсь.

Забрав из кабины свой нехитрый скарб, – рюкзак средних размеров, – я закинул на плечо МП-40, и неспешно, почти вразвалку, побрел домой, чувствуя, как скрипят суставы. Без меня тут справятся. А мне бы сейчас поесть плотненько, да на боковую завалиться. Утром вылет, а время уже к вечеру, выспаться надо.

Пока шел, кивал всем встречным, уже не удивляясь, что лица вокруг в основном чужие. Почти не встречаю людей из того, первого состава. Если прикинуть, «старичков» наберется один из пятнадцати, а может, и того меньше. Цифры в голове вертелись безо всякой радости. Когда мы, оглушенные и перепуганные, оказались здесь, в безжалостной Степи, нас было порядка полутора тысяч. Но постоянные нападки со всех сторон – то мародеров, то тварей, то непонятных, полумифических «степняков», плюс отсутствие лекарств, а потом и эпидемия… Всё сделало свое дело. Степь, как безжалостный жернов, перемолола кости и души. Выжили самые крепкие, самые упрямые. Или самые везучие.

– Здравствуй, дядь Вась! – словно в ответ на мои мрачные мысли, внезапно окликнул кто-то молодой и звонкий.

Я обернулся. Это был Дима, сын Олега. Вроде ещё пацан совсем, четырнадцать лет, но уже высокий, догоняющий меня ростом, плечистый, с проступающей скуластостью на загорелом лице. В отца, коренастого и круглолицего, он не пошел, уродившись в мать, в Ольгу.

– Привет, Дим, – устало ответил я, намереваясь пройти мимо, но у пацана было иное мнение на этот счет.

– А я к вам, дядь Вась! – перегораживая мне дорогу, громко, с вызовом заявил он.

– Что-то срочное? – сразу напрягся я, внутренне собравшись. В нашем мире «срочное» редко бывало хорошим.

– Очень, – огорошил Дмитрий, смотря прямо и серьезно.

– Ну, говори, раз срочное… Только давай по пути, если не возражаешь… Годится? – инстинктивно понимая что ничего серьезного не случилось, предложил я, снова делая шаг.

– Годится! – просиял подросток, разворачиваясь на каблуках своих грубых ботинок, и тут же, почти без паузы, затараторил, едва поспевая за моим шагом. – Я вот что хотел, дядь Вась, вы же набираете людей в эскадрилью? Я слышал, мужики говорили. Возьмите меня, я на симуляторе давно тренируюсь, у меня и штурвал есть!

– Штурвал? – удивился я, пытаясь сообразить, откуда у пацана мог взяться авиационный штурвал.

– Ну да, приставка такая, на симулятор, компьютерная! – пояснил он, как нечто само собой разумеющееся.

Компьютером меня, конечно, не удивить, техники такой в станице ещё в достатке, берегут. Но о том что у Олега есть рабочий симулятор, да ещё и с полноценным штурвалом, я слышал впервые.

– И на чем летаешь? – спросил я, больше из вежливости.

– Да много на чем… Истребители, бомбардировщики… Вертолеты! – с гордостью отчеканил он.

– Понятно. То что тренируешься, это ты, конечно, молодец, но кто тебе про эскадрилью напел? – прищурился я.

– Так это… все говорят… – закатив глаза к заходящему солнцу, уклончиво ответил Дмитрий.

– Брешут, Дим. Вся эскадрилья – перед тобой. Есть ещё несколько таких же допотопных бипланов, как этот «Фоккер», но будут ли они когда-нибудь летать – большой вопрос. Да и отец-то в курсе? Что говорит?

При упоминании родителя энтузиазм парня тут же скис, вышел словно воздух из проколотой шины. Он даже не пытался скрыть это, его скуластое лицо вытянулось.

– Значит, не в курсе? – уточнил я.

– Неа… – помотал головой Дмитрий, смотря под ноги.

– Ладно, допустим, что у нас появятся самолёты, но как я возьму тебя к себе, что отцу твоему скажу?

Разумеется, я не собирался сажать мальчишку за штурвал, но и просто отмахнуться, послав куда подальше, не мог. И не только потому, что он сын друга – с этим-то проблем нет, Олег поймет и одобрит. Просто мечту ломать не хотелось. А вдруг? Вдруг и правда потом, через годик-другой, из него получится толковый летчик?

– Давай так договоримся, – остановился я, глядя парню прямо в глаза. – С отцом твоим поговорю, чтобы тебя к самолётам приставил. Посмотришь, руками всё потрогаешь, в моторах разбираться научишься, принцип поймёшь. А там, глядишь, и за штурвал пустят. Пойдет такой вариант?

– Конечно пойдет, дядь Вась! Ещё как пойдёт! Спасибо!' – он просиял так, будто ему уже предложили вести «Фоккер» на боевое задание. – Вы к отцу сейчас зайдёте? Он как раз неподалеку здесь, на фабрике!

То, что Дмитрий с гордостью назвал «фабрикой», на самом деле было кирпичным заводом. Мы свернули за угол, и он открылся взгляду.

Завод был, без преувеличения, одним из столпов нашего выживания. Построили его лет семь назад, на совесть, думая на десятилетия вперед. Комплекс низких, приземистых цехов из того же кирпича, что здесь производили, с толстыми стенами и солидными, на мощных балках, порталами. Высокая труба из красного кирпича, сейчас не дымившая, уверенно упиралась в небо. Все здесь дышало основательностью – и массивные, на болтах, ворота главного цеха, и широкие колеи для вагонеток, вдавленные в утрамбованную землю.

Из открытых дверей доносился ровный, мощный гул, и слышался мерный, ритмичный стук пресса.

– Ну давай зайдём, раз приглашаешь… – согласился я, вспоминая что как раз хотел поговорить с Олегом.

Глава 4

Олега мы нашли в самом сердце завода – в цеху обжига, возле главной печи. Здесь было жарко, потому что даже в простое, когда огонь в чреве печи затухал, это место хранило жар, словно древний вулкан, лишь притворившийся спящим. Огромная, в два этажа ростом, печь, сложенная из потемневшего шамотного кирпича, напоминала сказочного зверя, прикорнувшего в своем логове. Ее массивная конструкция, размером с добрый грузовик, уходила вглубь цеха, а толстенные, в полтора метра, стены, на ощупь всегда хранили внутреннее тепло, как живое тело. За одну закладку она вмещала в себя почти две тысячи кирпичей-сырцов, и когда топка была в разгаре, от нее исходило почти физическое излучение, заставлявшее кожу покрываться мурашками. В промышленных масштабах прошлого мира это, конечно, была капля в море, но для наших скромных нужд хватало вполне, а порой даже оставалось на мену с кочевыми торговцами – звонкий, качественный кирпич ценился в степи не меньше оружия или соли.

Заводик работал без остановки, день и ночь, в три смены, подчиняясь своему собственному, неспешному и пламенному ритму. В месяц на выходе получалось до ста тысяч штук добротного кирпича. Америку мы, понятное дело, не открывали, технология была старше всех нас, вместе взятых, и восходила к временам, когда главным двигателем прогресса была мускульная сила. Но чтобы добиться даже таких, казалось бы, скромных результатов здесь и сейчас, пришлось изрядно попотеть. Само производство не то чтобы сложное, но нудное до чертиков, и до безобразия кропотливое. Любая оплошность – трещина при сушке, нарушение температурного режима при обжиге – и вся партия шла в брак, превращаясь в груду бесполезного щебня.

Глину, жирную и пластичную, цвета спелой охры, копали неподалеку, километров пятнадцать на север, за мелководной, но капризной речушкой Синюхой, чьи берега весной разливались, превращая подступы в болото. Для удобства там, прямо у кромки карьера, поставили несколько дощатых бараков, больше похожих на сараи, в которых ютилась артель «копальщиков» – угрюмых, вечно перемазанных в липкой, рыжей глине мужиков, чей труд был, пожалуй, самым изматывающим. Добытое сырье грузили на подводы, запряженные выносливыми, низкорослыми степными лошадками, и тащили сюда, на завод. Уже здесь, в глинобельном цеху, глину перемешивали с песком и водой. Поначалу всё делали вручную, месили ногами в огромных корытах, как виноград в древности. Но потом приспособили электромотор, сняли с какой-то убитой сельхозтехники редуктор, сварили из обрезков железа мешалку.

Перемешав до однородной, податливой массы, глину вручную набивали в деревянные формы, сбитые из струганых досок. Сырец, бледно-коричневый, влажный и холодный, потом на тележках отправляли под длинные, низкие навесы на просушку, где он стоял ровными, бесконечными рядами, как застывшее войско перед решающей битвой, напитываясь степным ветром и жарким солнцем. И только потом, спустя дни, окрепнув и побледнев, он отправлялся в нутро этой самой печи – на обжиг, после которого мягкая глина должна была родиться заново, превратившись в камень.

Главная проблема, терзавшая нас все эти годы, – топливо. Дров в степи, особенно вокруг станицы, оставалось не так много, а кушает наша ненасытная каменная утроба прилично. За одну полную топку – несколько кубометров добротных поленьев уходило в жаркое небытие. Поэтому на этом направлении работала целая артель дровосеков и сплавщиков. Выше по течению, километрах в семидесяти, там, где плоская равнина начинала холмиться и переходить в редкие, но уже настоящие леса, валили деревья. Связки бревен потом сплавляли по воде. Способ старый, надёжный, хоть и не быстрый. Думали, конечно, и про уголь – по картам знали, что пласты есть неподалеку. Но без нормальной техники – экскаваторов, бульдозеров, вагонеток – затея выглядела адски сложной. Копаться в шахте голыми руками, да еще и с оглядкой на возможный обвал или ядовитый газ? Нет, проще и безопаснее было пока обходиться дровами, тем более их и транспортировать по реке куда удобнее.

Производительность завода, конечно, не ахти какая, но нам хватало. Все дома в станице, вот уже лет семь как, строили только из своего кирпича. Помимо жилых помещений – которых за это время выросло прилично, целый новый поселок, – кирпич шел на укрепления. Те же главные сторожевые башни, их по периметру стояло четыре штуки, строили хоть и долго – на каждую ушло примерно по году, – но зато сделали на совесть. Башни получились квадратные, пятнадцать на пятнадцать метров в основании, приземистые и громадные, высотой с пятиэтажный дом. Стены – метровые, а в основании и того больше, полутораметровые, из многослойной кладки с забутовкой щебнем. Под каждой – глубокий подвал-бомбоубежище, он же склад провизии и боеприпасов. Там же, в недрах, копали колодцы с водой, проводили потайную вентиляцию, маскируя выходы среди камней и кустарника. Двери, кованые из рельсовой стали, – из пушки не пробьешь. А из подвалов, как кровеносные сосуды, расходилась сеть подземных ходов-улиток: один – в саму станицу, другой – к первой линии окопов, и еще один, самый секретный, уходил далеко в степь, за линию периметра, на случай самого худшего.

Кроме башен, успели построить несколько капитальных подземных укрытий, засыпанных сверху многометровым слоем грунта и щебня. Все население, конечно, там не спрячешь, но детей, женщин и самых ценных специалистов – запросто. От той же бомбежки, например.

Олег стоял спиной к нам, склонившись над столиком и что-то сверяя по засаленной, в глиняных потеках тетради, но каким-то шестым чувством, уловил наше присутствие. Он обернулся, его лицо, покрытое тонкой сероватой пылью, озарила усталая, но искренняя улыбка. Он вытер ладонь о брезентовый фартук и шагнул навстречу.

Пожав протянутую руку, он с ходу поинтересовался результатами полета,

– Ну что, Василий, как слетал? – спросил он.

– Волнительно, – подобрал я самый точный эпитет. – Очень волнительно.

– Пап, дядя Вася предлагает меня к самолётам приставить, ты как, не против? – затараторил Дмитрий, выскакивая из-за моей спины. Его глаза горели нетерпением, и вся его поза выражала готовность сию же секунду рвануть на летное поле.

– Дядя Вася? – недоверчиво, с легкой отеческой усмешкой повторил Олег. – Предлагает? Ты ничего не путаешь, сынок? С самолетами возиться – это тебе не кирпичи таскать.

– Ну а что такого? – вступился я, похлопывая парня по плечу. – Пусть пацан посмотрит, железки пощупает, а то не всё ж ему тут, с тобой, у печи век коротать. Дело нужное, а руки молодые, лишними не будут.

У каждого из нас, кроме основной службы, была ещё «гражданская» работа, без которой жизнь в станице просто бы остановилась. Олег не был исключением. Он, как и многие из умеющих держать оружие, по полгода пропадал на вахтах в Городе, в оставшееся же время находил пристанище здесь, на кирпичном заводе, достаточно ловко и, как казалось, почти интуитивно управляясь с этой огромной, капризной печкой.

Я поначалу удивился такому странному, на первый взгляд, выбору – ведь где Олег, а где кирпичи? Но оказалось, что когда несколько лет назад, он принял «лекарство», (не без моей помощи разумеется) в его организме произошли не самые приятные, но уникальные изменения. Летом это было почти незаметно, но вот в зимние месяца, новоприобретенная особенность давала о себе знать в полной мере. Олег замерзал. Буквально. Стоило столбику термометра опуститься ниже нуля, он, как хладнокровная ящерица, впадал в некое подобие анабиоза – глубокого, беспробудного сна, вывести из которого его было почти невозможно. Поначалу, когда он только осознал свою новую природу, отсиживался у раскаленной печи дома, но потом нашел куда более разумный и полезный для всех выход из ситуации. «Я как батарейка, от огня заряжаюсь, – как-то объяснил он мне, стоя у жаркого жерла. – Чем сильнее полыхает, тем мне комфортнее, тем больше во мне сил.» Кроме очевидных минусов, был у этой его особенности и неожиданный плюс, относительный, конечно, но всё же. Он совершенно перестал бояться огня. Точнее, даже не так – огонь перестал причинять ему какой-либо физический вред. Олег мог свободно, без малейшей дрожи, сунуть обнаженную руку в жерло растопленной печи, чтобы поправить прогоревшее полено, и кроме обуглившейся ткани рукава, не чувствовал ничего – ни боли, ни даже пощипывания. Пламя, облизывая его кожу, словно обтекало ее, не оставляя следов ожога. Это было пугающее и завораживающее зрелище.

Так что летом Олег был как все – нормальным, а как только первый снег укрывал степь, так он становился нашим «огнезависимым» стражем у кирпичной печи, живым талисманом завода, чей странный недуг обеспечивал станицу кирпичом долгими, суровыми зимами.

– Я ж не предлагаю его за штурвал сажать, мал ещё… – тихо сказал я, следуя за взглядом отца.

Олег молчал. Его обветренное лицо было непроницаемым, но я видел – по легкому подрагиванию мышцы на скуле, по тому, как он чуть глубже вздохнул, – он сомневается. Последние события наложили на него свой отпечаток. Он боялся за сына, за его будущее. Но Дмитрий так рвался на аэродром, так смотрел на отца – широко раскрытыми, сияющими глазами, в которых смешались мольба и безграничная вера, – что железная воля Олега дала трещину.

Он тяжело вздохнул, достал папиросу, затянулся, и выпустив дым из легких седым облаком, махнул рукой.

– Ладно, пусть попробует. Может, действительно… что-то получится…

– Так я пойду? – Дмитрий едва не подпрыгнул от радости, его лицо вспыхнуло такой ослепительной улыбкой, что, казалось, даже солнце померкло. Он уже сделал стремительный рывок в сторону взлетной полосы.

– Куда? – окликнул его Олег, и в его голосе вновь зазвучали привычные командирские нотки.

– На аэродром!

– Ишь ты, какой быстрый… – усмехнулся отец, смотря на нетерпеливую фигурку сына. – Сначала смену доработаем, потом вместе сходим! – «Огорчил» он пацана, но в его глазах мелькнула теплинка.

Дмитрий остановился как вкопанный. Его плечи опустились, а на лице читалось неподдельное огорчение.

– Пап, но ты же сам говорил, что сегодня не будет больше топок? – прозвучало это почти как обвинение.

– Не будет, – спокойно подтвердил Олег. – Только, кроме этого, тут работы навалом. Так что давай, бери совок и золу начинай выносить.

Дмитрий тяжело вздохнул, словно на его мальчишечьи плечи свалилась не подъемная ноша. Спорить он не стал – с отцом это было бесполезно. И, шаркая ногами, медленно поплелся на выход.

Мы с Олегом молча смотрели ему вслед, пока его фигура не скрылась за ржавыми створками ворот. Лишь тогда Олег перевел на меня свой тяжелый, изучающий взгляд и кивком в сторону аэродрома спросил, имея в виду Ан-2:

– Вижу, старичка притащили?

– Ага, – кивнул я. – Теперь пошустрее будет, полегче.

Олег помолчал, вглядываясь в стену. Он словно обдумывал что-то важное, взвешивал каждое слово.

– Зенитных орудий много нашли? – наконец продолжил он свой неспешный «допрос».

О том, что в этом мире появились самые настоящие фашисты, пусть и с поправкой на странности нового времени, знали уже все. И о том, что у них много самолетов, очень похожих на те, с которыми воевали наши деды и прадеды, тоже было известно. Разумеется, такое знание не прошло бесследно. Люди ломали головы: как, чем мы будем от них отбиваться? И когда по аэродрому пополз слух о найденных на заброшенной подземной базе зенитных орудиях, народ заметно приободрился.

– Пока только пару штук откопали, – ответил я, снова чувствуя тяжесть этой проблемы. – Одна – почти новая, с консервации. Вторая – конструктор, повозиться придется.

– Мало, – покачал головой Олег. – Капец как мало. Надо минимум с десяток, а лучше двадцать. Чтобы гарантированно прикрыться. Парой небо не удержать.

– Знаю, – я развел руками. – Но пока что есть, то есть. Хуже, если бы не было ничего.

– А с нашими что? – сменил тему Олег. – Над рекой прошлись?

– Да, прошлись. Но сам понимаешь, толку от такого поиска – чуть. Они ж не дураки, если живы и слышат самолеты, всяко по кустам попрячутся.

– Да уж… не дураки, – мрачно согласился Олег. – Только вот почему не вернулись, черт побери? Хоть пешком даже? Уже бы давно должны были быть.

– Мало ли что… Может, мешает кто-то. Или еще чего. Да и расстояние большое – это по воде, по течению, хорошо, а пешком-то, сам понимаешь, через какие дебри идти… А если раненые? Или больные? Там и здоровому нелегко.

– Да, кстати, о больных, – словно вспомнил что-то второстепенное, сказал Олег, и в его голосе впервые за весь разговор прозвучали живые нотки. – Андрюху вчера видел. Привет тебе передавал.

– Он что, уже встаёт? – искренне удивился я, вспоминая его бледное, восковое лицо и горячечный бред в нашу последнюю встречу. Мне даже тогда показалось, что его не спасти.

– Не то слово, – Олег вдруг усмехнулся, коротко и хрипло. – Он не просто встаёт. Он уже барышень к себе водит, представляешь?

– Так его что, из больнички отпустили? – не верил я своим ушам.

– Сбежал, – многозначительно подмигнул Олег. – Ночью, говорят, через окно. Кинулись к нему с утра, а он уже дрова колет, как ни в чем не бывало. Говорит, надоело киснуть. Ну, парень – кремень.

Я только покачал головой, не зная как комментировать.

Последний раз я видел Андрея сразу после возвращения, потом как-то не сложилось навестить – будни закрутили. Интересовался его состоянием у Ани, урывками, между вылетами и разгрузкой-погрузкой. Она отмахивалась: «Жив», – и бежала по своим делам. И вроде бы вот, словно вчера это было, но по факту уже почти месяц прошел. Он вполне мог окрепнуть и встать на ноги. Тем более, когда есть такой мощный стимул. До женского пола он всегда был охоч, что в его первом воплощении, что теперь, во втором.

– Ясно, – протянул я, мысленно представляя эту картинку: Андрей, еще немного болезненный, но уже с хитрой ухмылкой, флиртующий с санитарками.

– А вообще как дела? – перевел я разговор, отбрасывая лишние мысли. – Что нового на рабочем фронте?

Олег тяжело вздохнул, вытер ладонь о спецовку.

– Да обычно. Буднично даже, – он мотнул головой в сторону склада ГСМ. – Вот, на днях из города самосвальный прицеп притащили, подубитый местами, но в целом живой. Очень помогает. А то ведь всё лопатами, лопатами…

В его словах была простая, бытовая правда. Такие мелочи – найденный прицеп, бочка солярки, ящик гвоздей – значили здесь порой больше, чем громкие победы.