Текст книги "Чужие степи – часть восьмая (СИ)"

Автор книги: Клим Ветров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– И подарочек тебе на всякий случай приготовил. Мало ли что.

Я насторожился. «Подарки» от дяди Саши всегда были своеобразными.

– Что именно? – спросил я, оглядывая планер.

Старик молча ткнул пальцем с обкуренным ногтем в сторону силового каркаса. Я пригнулся, всмотрелся в густую тень. И увидел.

Аккуратно, на самодельных кронштейнах, к нижней части рамы были подвешены две минометные мины. Их характерные каплевидные корпуса были туго обмотаны изолентой и тряпьем, чтобы не болтались и не звенели. Колпачки на месте – иначе это была бы уже не разведка, а лотерея со смертельным исходом.

Я медленно выпрямился и покачал головой.

– Дядя Саша… Это же планер, а не бомбардировщик.

Тот крякнул, по-стариковски, с одышкой.

– Веса в них – кот наплакал. А лишними не будут. – Он приблизился и понизил голос, хотя вокруг, кроме нас, ни души.

– Слушай сюда, орёл. Ты идешь в гости, где тебя совсем не ждут. Если всё пойдёт по плану – тихо послушаешь, посмотришь и уйдешь. А если… если всё пойдет не так, и тебя обнаружат? Если придется отрываться и уходить под огнём? Одна такая штука, и им будет не до тебя. Шум, паника. Выиграешь время. Понимаешь?

Я снова посмотрел на мины, притихшие в своей подвеске. Они казались инородным телом на этом лёгком, воздушном создании. Но дядя Саша редко ошибался в таких вещах.

– А сброс? – спросил я уже деловым тоном.

– Рычажок под сиденьем, справа. Дернешь на себя – кронштейны расцепятся. Только сильно не дёргай, а то вместе с минами и часть обшивки оторвешь. И высоту учитывай, колпачки я не снял, но при падении с пятидесяти метров и так рванет красиво.

Я вздохнул. В его логике был смысл. Опасность добавилась, но добавился и шанс.

– Ладно. Принимается.

Дядя Саша хмыкнул, удовлетворённо, и потушил осколком кирпича окурок.

– Вот и молодец. А теперь давай, покатили твой драндулет на полосу, стемнеет скоро.

Выкатив планер на утрамбованную грунтовку, я закрепил рюкзак, уселся на сиденье, привычным движением пристегнул привязные ремни, проверил свободу движения ручки и педалей. Все было знакомо до мелочей – этот самодельный планер был для меня почти продолжением тела.

– Контакт! – крикнул я, и дядя Саша, щёлкнув большим пальцем, показал «всё готово».

Я ткнул кнопку стартера. Спереди, за приборной доской, щелкнуло, и моторчик от мопеда – ожил с первого раза. Он завелся не воем, а ровным, высоким жужжанием, словно большая цикада.

Дядя Саша отошёл и взмахнул рукой. Я плавно добавил газ, и планер, как почувствовавший шпоры конь, сразу тронулся с места, быстро набирая скорость. Колеса почти не чувствовали неровностей, рули уже работали в потоке. Я слегка потянул ручку на себя, и земля мягко ушла вниз, естественным, грациозным движением.

Глава 26

Расстояние до цели – около семидесяти километров – в таких условиях не пугало. Я держался чуть в стороне от русла, на темном фоне степи, становясь невидимым для глаз с земли. Лунный свет был настолько ярок, что можно было различать отдельные деревья и изгибы оврагов. Планируя маршрут, я сводил работу мотора к минимуму, лишь изредка поддавая газу, чтобы сохранять высоту и направление. Воздух был спокоен, планер шел ровно, почти бесшумно, и только свист ветра напоминал о скорости.

За десять километров до расчетной точки я плавно потянул ручку, задирая нос, и добавил обороты. Моторчик жалобно взвыл, вытягивая планер вверх. Тысяча метров. Я перекрыл бензин и выключил зажигание. Жужжание оборвалось, превращая планер в бесшумную тень, парящую над спящей землей.

Планировал долго. Высота падала, скорость тоже, и вот уже нужная ложбина медленно поплыла навстречу, залитая лунным светом. Чувствуя натяжение рулей, я погасил последние метры скорости, слегка задрал нос, и колеса мягко, почти беззвучно коснулись сухой, жесткой травы. Планер пробежал несколько метров и замер, слегка раскачиваясь на неровностях.

Выбравшись наружу, я первым делом снял с креплений рюкзак, поставив его на землю. Действовал медленно, прислушиваясь. Кроме шелеста камыша у реки и далекого уханья филина – тишина.

Расстегнул клапан рюкзака. Первым делом извлек ВАЛ. Прохладный металл приятно лег в руку. Проверил магазин, дослал патрон в патронник. Повесил автомат на правое плечо, поправил, чтобы не болтался. Пистолет сунул за пояс брюк сзади, под свитер. Так, чтобы при необходимости можно было достать левой рукой. Ножны с подаренным Олегом ножом примагнитились к лямке рюкзака.

Достал бинокль, приподнялся на край ложбины, лег на землю и навел стекла в сторону немцев.

До их лагеря было около километра. Лунный свет превращал пейзаж в резкую черно-белую гравюру. Я видел темный прямоугольник леска у воды, где они окопались. Видел смутные тени, которые могли быть чем угодно. Но – никакого движения. Ни вспышек огней, ни силуэтов. Ничего. Лагерь спал или был настолько хорошо замаскирован, что с этого расстояния никак не выдавал себя.

Это и насторожило, и обрадовало одновременно. Значит меня либо не заметили и поэтому не отреагировали, либо заметили и затаились по той же причине.

Спустился к реке, держась в тени редких кустов. Берег здесь был пологим, каменистым. Осмотревшись, я двинулся на юг, в сторону лагеря, стараясь ступать бесшумно. Лунный свет был помощником, но в тоже время предателем. Он позволял видеть путь, но и меня могли заметить на открытом пространстве. Я предпочитал темные полосы, участки, где высокий сухой бурьян отбрасывал густые тени.

До лагеря, судя по прикидкам, оставалось не больше пятисот метров, и я уже почти физически ощущал близость людей.

Наверное именно поэтому чудом заметил пост.

Не движение, не звук. Просто вдруг осознал, что в двадцати метрах слева от тропы, в небольшой промоине, заросшей бурьяном, есть неестественно ровный, темный прямоугольник. Блиндаж? Нет, слишком мал. Затем мой взгляд поймал едва заметное шевеление – легкое, плавное покачивание. Человек, слегка меняющий позу, чтобы размять затекшие мышцы.

Я замер, вжимаясь в землю. Медленно поднял голову. Их было двое. Сидели в неглубокой ячее, выкопанной в стенке промоины и прикрытой сверху плащ-палаткой на низких кольях. Идеальная маскировка. Сверху не разглядеть, а с фланга – только если знать, куда смотреть. Один курил, прикрывая сигарету ладонью, но запах табака все равно доносился до меня по тихому ночному воздуху.

Отходить назад и обходить было поздно и опасно. Они перекрывали прямой путь к лагерю. Любой мой маневр в стороне мог наткнуться на еще один, невидимый пост. Логичнее их просто убрать, тем более к этому я более чем готов.

Бесшумно отойдя на несколько метров в гущу высокого сухостоя, я сделал широкую дугу и пополз к ним к ним со спины, со стороны обрывистого края промоины.

Метров с десяти уже было видно их нычку: каски, силуэты карабинов, опертых о бруствер. Они, тихо переговариваясь, смотрели вперед, на тропу и реку. Я встал на одно колено, снял ВАЛ с плеча. Прицелился. Два силуэта, почти в ряд. Сперва того, что был чуть левее и казался внимательнее. Потом второго.

Глушитель на ВАЛе смягчил звук выстрела до негромкого, хлопающего «пффт». Первая очередь, короткая, из двух патронов, ударила ближнего в голову и шею. Он рухнул беззвучно, как мешок. Но его товарищ, должно быть, почувствовал движение или услышал звук. Он начал оборачиваться, рот уже открывался для крика. Вторая очередь настигла немца в тот момент, когда его глаза, широкие от ужаса, уже встретились с моими. Пули вошли в лицо и горло. Он откинулся назад, уронив карабин, который с глухим стуком упал на дно ячейки.

Опасаясь еще какой-то реакции, я подождал, затаив дыхание.

Потом подполз к ячейке. Оба мертвы. Молодые лица, искаженные последним мгновением понимания. Быстро обыскал. Ничего особенного – стандартные жетоны, пачка сигарет, складной нож. У одного в нагрудном кармане – сложенная вчетверо бумажка, мелко исписанная готическим шрифтом. Сунул ее в карман.

Пригнувшись и приготовив оружие, двинулся дальше, радуясь своему ночному зрению. То, что для других было мраком, для меня являлось миром полутонов и смутных силуэтов. Я видел, как мышь пробежала по камню в десяти шагах, видел отдельные травинки, колышущиеся на ветру.

Двигался я уже не вдоль открытого берега, а под самым козырьком глинистого обрыва, нависавшего над рекой. Шел внимательно осматриваясь, понимая что стоянка катера должна быть совсем близко.

И вот, осторожно заглянув за выступ обрыва, я увидел его.

Ту самую длинную, геометрическую тень. Катер стоял в узкой протоке, приткнувшись носом к камышу. Сверху он по-прежнему был укутан маскировочной сеткой с пучками растительности, превратившись в продолжение заросшего берега. Но теперь, с расстояния в полсотни метров, я видел детали: приземистую рубку, очертание пушечной турели на носу, низкий борт, широкую плоскую корму.

И главное – свет. Не огонь, а тусклое, желтоватое пятно, пробивающееся сквозь окно в рубке. И звуки. Приглушенный гул голосов. Негромкий, но различимый стук металла о металл – будто ложкой по котелку. Чей-то смешок. На катере бодрствовали.

Я замер, анализируя. Подобраться к лагерю по суше, оставив у себя за спиной бодрствующих наблюдателей на воде – чистое самоубийство. Они могли заметить движение, поднять тревогу, осветить берег ракетой. Нет. Сперва нужно разобраться здесь.

Вариант как подойти к катеру всего один – с воды. Я осторожно снял рюкзак, прижал его к основанию обрыва. Достал компактный непромокаемый мешок из прорезиненной ткани. Расстегнул, положил внутрь ВАЛ, предварительно поставив на предохранитель. Туда же – три запасных магазина и рацию. Всё ценное и чувствительное к воде. Герметично закрутил горловину мешка, затянул стропой.

Раздевшись до трусов, засунул одежду с рюкзаком под корни куста, и подхватив мешок, бесшумно сполз в воду.

Вода не ледяная, но весьма прохладная, хорошенько взбодрила, заставив покрыться мурашками. Течение оказалось сильнее, чем думалось, сразу потянув в сторону. Я прижал мешок к груди, сделал несколько глубоких, беззвучных вдохов, заставив тело привыкнуть к холоду, и оттолкнулся от берега, пускаясь вплавь вдоль тени обрыва, к темному, затаившемуся силуэту катера.

Вода несла меня прямо к высокому, темному носу. Я плыл почти без всплесков, работая одними ногами, руками удерживая драгоценный мешок. Борта судна, скользкие от тины, поднимались из воды почти вертикально, а на носу вообще с отрицательным углом. Моим спасением стала якорная цепь – толстая и холодная, уходившая в черную глубину.

Я ухватился за нее, давая течению прижать себя к борту. Цепь не гремела. Перебросив мешок через плечо, я начал медленно, сантиметр за сантиметром, подтягиваться вверх, цепляясь босыми ногами за скользкие звенья. Наконец, рука нащупала край борта. Я подтянулся, перевалился через него и рухнул на узкую носовую палубу, затаившись в тени пушечной турели.

Здесь, наверху, звуки были четче. Из приоткрытой двери рубки, находившейся примерно в середине корпуса, лился тусклый свет и доносились голоса. Немцы не просто бодрствовали – они играли в карты. Слышался шелест, негромкие, сдержанные реплики. Двое.

Я пополз вдоль борта, прижимаясь к тени. Метров через пять открылся вид в прямоугольное, затемненное стекло рубки. Внутри действительно сидели двое. Один постарше, коренастый, в расстегнутой серой куртке, внимательно изучал карты. Второй – молодой, тощий, с хитрой физиономией – сосредоточено ковырял в носу. На столе стояла потушенная керосиновая лампа, а свет давал маленький карманный фонарик, который они подвесили под потолок, направляя луч на карты.

Стрелять через стекло – вариант, но непредсказуемый. Стекло могло зазвенеть. Нужно выманить их. Осмотрелся по сторонам – на чистой палубе не было ничего, что могло бы упасть «само». Тогда я осторожно расстегнул мешок, достал автомат, приготовил к стрельбе. Потом вытащил один патрон из запасного магазина. Тяжелая, тупая пуля в латунной гильзе.

Прицелился и бросил ее в центр светящегося стекла рубки.

Тихий, но отчетливый «тук» прозвучал невероятно громко в ночной тишине. В рубке все замерло. Голоса стихли. Я видел, как оба немца резко подняли головы, уставились на стекло. Старший что-то шепнул, поднимаясь. Молодой снял фонарь, погасил его.

Дверь рубки скрипнула и медленно приоткрылась. Сперва показался ствол карабина, потом фигура старшего. Он осторожно высунул голову, оглядывая палубу. Его настороженный взгляд скользнул по носу, но меня не заметил. Он что-то сказал через плечо и сделал шаг наружу. За ним, почти вплотную, вышел молодой.

Это был момент. Я поднял ВАЛ.

Короткая, сухая очередь «пффт-пффт». Два выстрела. Пули вошли старшему между лопатками, он дёрнулся вперед и рухнул на колени. Молодой только начал поворачиваться, его рот открылся для крика. Вторая очередь ударила ему в бок и прошла навылет, вырвав клочья куртки и ткани. Он упал навзничь, задев плечом косяк двери.

Тишина снова воцарилась на катере, нарушаемая только легким постукиванием тела молодого немца о борт в предсмертной агонии и тихим бульканьем воды за бортом.

Я подождал, считая до двадцати. Ни новых звуков, ни окриков с берега. Подполз к телам, проверил пульс – ничего. Затащив тела в рубку, прикрыл дверь, оставив лишь щель, и осмотрелся.

Рубка катера оказалась небольшой, но до потолка забитой приборами и устройствами, о назначении которых я мог только догадываться. Прямо передо мной возвышался массивный штурвал на толстой колонке, обитый по ободу прорезиненным материалом. За ним – целая батарея циферблатов и стрелочных индикаторов под выпуклыми стеклами. Манометры, тахометры, компасы. Все надписи – готическим шрифтом, резкие и чуждые. Некоторые циферблаты светились тусклым зеленоватым светом – видимо, фосфорная подсветка для ночного плавания.

Справа от штурвала торчали несколько рычагов с массивными черными рукоятками. «Hauptmaschine» – выцарапано на табличке над одним. Двигатели, надо полагать. Рядом – странная панель с тумблерами и маленькими лампочками, некоторые из которых тоже едва светились красным. Система управления? Электрика?

Слева – еще более непонятные устройства. Небольшой круглый экран с мерцающей зеленой линией – эхолот или что-то вроде того. Над ним, на кронштейне, висел увесистый, похожий на телефон, аппарат с трубкой. Внутрисудовая связь или что-то внешнее.

Все поверхности – металлические, покрашенные в тусклый серо-голубой цвет, краска местами потрескавшаяся и облупившаяся в углах.

Мое внимание привлекла еще одна деталь: по обеим сторонам от входной двери, в бронированных нишах, виднелись толстые стекла узких бойниц. Но это были не просто окна. Под ними располагались массивные рукоятки с фиксаторами, похожие на те, что бывают у бронезаслонок. Я осторожно потрогал одну. Она не поддалась. Видимо, в боевой обстановке рубку можно было полностью закрыть стальными щитами, оставив только эти узкие смотровые щели.

На столе, заваленном картами и кружками, рядом с колодой карт валялся блокнот в кожаной обложке. Я быстро пролистал. Пометки, какие-то цифры. И несколько страниц, исписанных тем же готическим почерком, что и на бумажке у часового.

Я сунул блокнот в мешок. Осматриваясь в последний раз, я наткнулся взглядом на небольшой сейф, врезанный в переборку у пола. Замок выглядел серьёзно. Взломать его времени не было, да и шума наверняка не избежать. Оставил.

Выбравшись из рубки, первым делом сменил неполный магазин в ВАЛе на свежий, потом достал из мешка рацию. Прикрыл динамик ладонью, коротко, без лишних слов, сообщил об увиденном.

Убрал рацию, оружие, плотно закрутил мешок. Теперь – обратный путь. Спустился по той же якорной цепи, без «булька» скользнув в холодную воду. Доплыл до своего укрытия под обрывом, вылез, быстро надел сухое, довольный что теперь, когда на катере тихо, можно действовать смелее.

Через пять минут я уже полз по окраине немецкого лагеря, мимо рядо низких, прямоугольных палаток, аккуратно выстроенных вдоль невидимых линий. Между ними – штабеля ящиков, прикрытых брезентом. Ближе к воде темнели десятки бочек, аккуратно установленных на деревянных поддонах – горючее. У одной из палаток, в лунном свете, блестели крылья и радиаторы машин и несколько мотоциклов с колясками, накрытые чехлами. Но главным было не это, главным открытием были глубокие, свежие колеи. Следы от гусениц тяжелой техники – самоходок или танков. Они были настолько четкими, что, казалось, машины только что проехали.

Я полз мимо них, огибая лагерь с юга, со стороны степи, откуда немцы меньше всего ждали гостей. Часовые были – я видел их темные, неподвижные силуэты на фоне неба по периметру, особенно где не было деревьев. Они курили, переминались с ноги на ногу, но смотрели наружу, а не внутрь лагеря.

Я почти прополз мимо чего-то массивного, и свернул, но внезапный шорох заставил меня замереть и присмотреться.

Это была не палатка и не склад. Это была клетка. Грубо сколоченная из толстых, неочищенных стволов, врытых в землю и перетянутых поперечинами из колючей проволоки. Размером с добрый сарай. И внутри… Множество темных, сбившихся в кучу силуэтов. Люди.

Я затаил дыхание, прильнув к земле. Снова выждал, и пополз, пока не оказался совсем рядом с клеткой.

Внутри, как мне показалось, все спали, лежа на голой земле. Приглядевшись, я разглядел лицо лежащего прямо у стенки мужика. Я узнал его. Семеныч. Геолог. Тот самый, с которым мы искали нефть, и который вместе со всеми пропал тогда из лагеря на берегу.

Время на моих часах показывало половину второго. До рассвета, до момента, когда лагерь проснется, оставалось два с половиной часа. Семеныч мог знать что-то о сыне. Я лежал, прижавшись к траве, отделенный от него лишь метром пространства и кольями клетки.

Говорить, даже шептать, нельзя. Я осторожно ощупал землю вокруг, пальцы наткнулись на сухую, упругую ветку от тальника.

Медленно просунув ее в клетку, коснулся плеча Семеныча. Легко ткнул раз, другой.

Тот вздрогнул, его глаза открылись, но он не повернул головы. Лишь зрачки, расширенные темнотой, метнулись в мою сторону, белея в лунном свете. Он замер, всматриваясь в черноту за стенкой, пытаясь понять, не привиделось ли. Я слегка пошевелил веткой.

Тогда он медленно, с величайшей осторожностью, повернул лицо. Щека легла на влажную землю. Наши глаза встретились. В его взгляде промелькнуло сначала непонимание, потом изумление, и наконец надежда. Он узнал меня. Его губы беззвучно сложились в мое имя. Я осторожно, почти незаметно, кивнул и приложил палец к губам.

Глава 27

Семеныч медленно подтянулся ближе к щели.

– Немцев много? – выдохнул я почти беззвучно.

Семеныч замер, считая. Его губы шевельнулись:

– Сорок… не меньше. Было больше, часть ушла с техникой вчера на рассвете. Броня, грузовики.

Сердце сжалось от нехорошего предчувствия.

– Наши… все здесь? – мой взгляд скользнул по темным силуэтам в клетке.

– Нет, – почти беззвучно прошептал он, едва кивнув в сторону леса. – Дальше, в лесу, еще одна… такая же.

– Вчера… позавчера… приводили кого? Новых? – я боялся услышать ответ.

Семеныч на мгновение задумался, затем отрицательно мотнул головой.

– Не видел. Не было.

Значит, сына здесь нет. Ни в этой клетке, ни во второй. Неприятное, леденящее чувство горечи разлилось внутри, но не отчаяние. Была еще вторая база, плюс «точка с кострами», откуда ушла техника. И если он попал в плен… мог быть там. Но сначала – проблема здесь и сейчас.

Я отодвинулся, давая себе время для мысли. Вытащить полтора десятка человек из-под носа у сорока вооруженных немцев… Любой громкий звук – ломающееся дерево, лязг цепи, крик – и лагерь проснется как один большой, злой организм. Атаковать? С одним автоматом против роты? Безумие.

Нужен был ключ. Или способ открыть эту грубую деревянную дверь, скрепленную цепью и массивным висячим замком, тихо. Или… отвлечение. Серьезное, громкое, которое заставило бы всех немцев побежать в противоположную сторону. Мой взгляд сам потянулся туда, где в лунном свете темнели бочки с горючим.

Мысль о взрыве была соблазнительной, но я тут же отбросил ее. Хаос и огонь задержали бы немцев, но не освободили пленных. В панике часовые могли открыть беспорядочный огонь по клеткам. Нет, нужна была точность. Тишина.

Я снова прильнул к щели. Семеныч все так же смотрел на меня, его глаза блестели в темноте.

– Ключ? – выдохнул я.

Он кивнул, едва заметно, и беззвучно прошептал:

– У офицера. Палатка с флагом, рядом с кухней. Спят там двое.

Это была ниточка. Опасная, но единственная.

– Буди своих. Готовься. Тишина – абсолютная, – приказал я, и он снова кивнул, уже сдвигаясь вглубь, чтобы осторожно растолкать ближайших соседей.

Я отполз от клетки, сливаясь с землей, и пополз в указанном направлении. И тут небо решило добавить мне проблем. Сначала на лицо упала тяжелая, холодная капля. Потом еще одна. Через минуту редкие удары переросли в сплошной, густой шум. Дождь. Не мелкий и противный, а настоящий ливень, хлеставший по брезенту палаток, превращавший землю в скользкую жижу. Луна исчезла, поглощенная свинцовыми тучами. Видимость упала почти до нуля, но зато мой шум теперь тонул в грохоте воды.

Я полз, ориентируясь по смутным силуэтам. Полевая кухня возникла прямо передо мной. И рядом – большая палатка, у входа которой на коротком флагштоке болтался промокший, обвисший флажок.

Я замер у полога, прислушиваясь сквозь шум дождя. Изнутри доносилось тяжелое, мерное похрапывание. Не один человек – двое, как и сказал Семеныч. Я приподнял край брезента у земли, заглянул. Темно.

Приготовил нож, проскользнул внутрь. Темнота была абсолютной. Дышал, давая глазам привыкнуть, соразмеряя вдохи с храпом. Первый офицер спал ближе ко входу, рядом, на табуретке, лежала его одежда. Мысль о том чтобы зарезать немцев, отступила на второй план. Может громко выйти, убить человека бесшумно сложно, тем более когда ни черта не видать. Сначала проверю карманы, если не найду ключ, тогда вернусь к первоначальном плану.

Медленно, стараясь не шуршать и радуясь долбящему по ткани дождю, обыскал одежду на стульях. В боковом кармане мундира первого офицера мои пальцы сразу же наткнулись на связку ключей – несколько небольших и несколько массивных, похожих на нужный. Я сунул связку в карман.

Перед тем как уйти, на низеньком столике нащупал планшет с документами. Можно было еще порыться, наверняка добыча была бы богатой, но время истекало. С каждой секундой риск, что кто-то зайдет или сменится часовой, рос.

Я выполз обратно под хлещущий дождь. Вода заливала лицо, стекала за воротник, превращая дорогу обратно к клетке в сплошное, темное, грязное чистилище. Я полз, вернее, почти плыл по размокшей земле, местами хорошенько проваливаясь в липкую жижу. С одной стороны, я мысленно материл эту погоду, с другой – благодарил: грохот ливня и раскаты грома, следовавшие за ослепительными вспышками молнии, заглушали любой случайный звук.

Очередная вспышка на миг вырвала из тьмы промокший лагерь: палатки, лужи, блестящие, как ртуть, и темный силуэт клетки. И в ней – не спящие, а собранные, притихшие фигуры. Все они уже были на ногах, прижавшись к передней стенке. Семеныч сделал свое дело.

Я добрался до массивной двери, скрепленной толстой цепью и висячим замком. В темноте, на ощупь, вытащил связку ключей. Пальцы, окоченевшие от холода, с трудом нащупали один из крупных. Попытался вставить его в скважину – не подошёл. Проклятье. Вспышка молнии помогла мельком увидеть связку. Попробовал другой, тот что был слегка мельче. Металл скрежетал, но не поворачивался. Шум дождя заглушал звук, но мне казалось, что скрежет разносится на весь лагерь.

Вдруг откуда-то донеслись приглушенные, хлюпающие шаги. Часовой, совершающий обход. Я вжался в грязь у основания клетки, сливаясь с тенью. Через щели между кольями я видел, как в следующей вспышке промокшая плащ-палатка мелькнула метрах в десяти. Солдат, наклонив голову от дождя, прошел мимо, даже не взглянув в сторону клетки. Непогода работала на нас.

Как только шаги затихли, я снова принялся за замок. Третий ключ. Вставил, почувствовал, как что-то проворачивается. Надавил. Раздался глухой, металлический щелчок, приглушенный дождем. Семеныч, стоявший у самой двери, быстро, еще до моей команды, ухватился за цепь, не дав ей звякнуть, и та бесшумно утонула в грязи. Затем я потянул дверь на себя. Она подалась, открывшись на узкую щель. Первым, беззвучно, как тень, выскользнул Семеныч. За ним, один за другим, начали выбираться остальные. Движения были медленными, осторожными, но без паники. Эти люди, прошедшие через ад плена, инстинктивно понимали цену тишине. Пригибаясь, они выстраивались во тьме, превращаясь в еще одну бесплотную тень в сердце лагеря. По суше с такой толпой, среди которых наверняка были ослабленные, уйти невозможно. Только вода. Вытолкнуть катер на течение, спуститься вниз по реке, а там, на расстоянии, разобраться с управлением и запустить моторы.

Выждав какое-то время, я махнул рукой, и застывшая под ледяными струями толпа двинулась к берегу. От клетки до катера метров сто, не больше, но ночью, да еще в том состоянии в котором находились пленники, шли они крайне медленно. Я всё это время пристально всматривался в темнеющие под дождем палатки, в каждую секунду ожидая окрика или выстрела. И только когда первые из покинувших клетку, скользя и падая в грязи, исчезли в черной воде, направляясь к темному силуэту катера, двинулся следом, догоняя Семеныча.

Догнав, схватил его за руку, притянул к себе, чтобы быть услышанным сквозь шум дождя.

– Вторая клетка? Где точно?

Он, не раздумывая, ткнул пальцем в сторону леса, чуть правее места откуда мы пришли.

– Там, метрах в семидесяти. Прямо под вышкой.

Я кивнул, сжимая в кармане связку ключей. У того замка должен быть такой же ключ.

– Поднимайте якорь, пробуйте вытолкать эту посудину на течение. Если я успею – успею. Нет… – я не договорил, но он понял.

Семеныч кивнул, а я, не оглядываясь, побрел обратно, за следующей партией.

Добраться до второй клетки было еще тяжелее. Часовые, спасаясь от ливня, съежились под навесами, но бдительности не теряли. Я полз, буквально втискиваясь в грязь при каждой вспышке молнии, замирая при любом шорохе. Лагерь потихоньку начинал просыпаться – где-то послышался кашель, голос, наверное ругающий погоду. Время истекало.

Наконец, я увидел вышку – темный скелет из жердей с маленькой будкой наверху. Под ней, в еще более глубокой тени, угадывался еще один бревенчатый загон. И прямо у входа, под навесом из плащ-палатки, прижавшись к стволу дерева, стоял часовой. Он курил, укрывая сигарету полой плаща, и его лицо, освещённое на мгновение тлеющим огоньком, было обращено к клетке.

Подобраться к нему сзади невозможно – открытое пространство. Оставался один вариант. Я выждал, пока он снова затянется, и в этот момент, когда свет от уголька на мгновение ослепил его ночное зрение, метнулся из тени в тень, преодолевая несколько метров открытого пространства. Он что-то почувствовал – дёрнулся, но было поздно. Я был уже в полуметре, поднявшись во весь рост. Его глаза расширились, он попытался вскинуть карабин, но моя рука с ножом оказалась быстрее. Лезвие вошло под ребра, направленное вверх, к сердцу. Он хрипло выдохнул, обмяк. Я поймал его тело, не дав упасть, и оттащил под кусты, в грязь.

Ключ с той же связки подошёл к замку с первого раза. Внутри, услышав скрежет, уже шевелились. Когда я распахнул дверь, на меня уставились десятки глаз – полные страха, недоверия, немой надежды. Их было человек пятнадцать, многие с перевязками, кто-то не мог встать без помощи.

– Тихо, – прошипел я. – За мной. К реке. Быстро.

Вопросов не задавали. Просто шли за мной как за поводырем. Двигались медленно, падали, ползли и ковыляли, цепочкой, прижимаясь к любым укрытиям.

Думал всё, опоздаем, но мы достигли обрыва как раз в тот момент, когда катер, огромный и темный, медленно, нехотя, отходил от берега, подхватываемый течением.

– В воду! Все, в воду! К катеру! – скомандовал я уже громче, чем следовало, но шум дождя заглушал звуки. Ударила молния, тут же громыхнуло, следом ещё раз и ещё.

Люди, превозмогая слабость и страх, плюхались в ледяную воду, тянулись к темному борту. С катера им протягивали руки, затаскивая на борт. Сам я полез в воду последним. Кто-то схватил меня за одежду, втащив на скользкую палубу.

Катер медленно, но верно выходил на стремнину.

Спасенные, мокрые, дрожащие от холода, рассаживались где попало: прислонившись к надстройкам, растянувшись на влажном дереве палубы. Дышали тяжело, кашляли, но всё равно, выглядели они гораздо лучше чем полчаса назад, в своих клетках.

Семеныч и трое мужиков исчезли в рубке. Оттуда доносился приглушенный мат, споры и скрежет металла – они пытались понять, как управлять этой немецкой машиной. Через открытую дверь я видел, как Семеныч тыкал пальцем в разные рычаги, а Мотыга – бывший капитан нашего плота, крутил штурвал.

На носу катера, возвышаясь над палубой, темнела его «зубастая» часть – пушечная турель. Это было угловато-грозное сооружение под круглым бронещитом. Ствол, не слишком длинный, но толстый, указывал на солидный калибр – видимо, 20 или 37 миллиметров. Её, как муравьи, облепили несколько человек. Один ощупывал механизмы вертикальной и горизонтальной наводки, пытаясь найти спуск. Другие копошились у основания, разбираясь с механизмом заряжания. Это было инстинктивное действие – найти то, что может стрелять, на случай погони.

Я прислонился к стенке рубки, пытаясь отгородиться от хлещущего дождя хоть немного, и достал рацию. Включил, но как не пытался, ответа не было, проливной дождь создавал непроницаемую завесу для радиоволн.

Из рубки высунулось перекошенное от напряжения лицо Семеныча.

– Запускать? – крикнул он.

Я покрутил головой, вглядываясь в темный берег. От лагеря отошли метров на семьсот, по идее уже можно заводить машину, уповая на то что шум дождя глушит не только ради волны.

– Давай! – крикнул я.

Стоило мотору заработать, как тот же час прекратился дождь.

На смену гулу ливня пришла мокрая тишина, нарушаемая лишь негромким, ровным урчанием дизелей катера на малых оборотах и плеском воды о борт. Звук мотора оказался удивительно тихим, почти призрачным в холодном ночном воздухе. Я перевел дух: в лагере, нас вряд ли услышат.

Но успокаиваться рано. Планер. Он оставался там, в ложбине, и бросать его было непозволительной роскошью.

Я протиснулся в рубку. Мотыга стоял у штурвала, его пальцы уверенно лежали на рукоятках.

– Держите курс вниз по течению, – сказал я, перекрывая шум двигателя. – Основная задача – уйти как можно дальше.