Текст книги "Чужие степи – часть восьмая (СИ)"

Автор книги: Клим Ветров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Чужие степи – часть восьмая

Глава 1

Над нами неспешно ползли рваные тучи, окрашивая всё вокруг в мрачные тона. Атмосферное давление падало так стремительно, что от этого слегка закладывало уши, а в висках начинала пульсировать тупая боль.

– Сколько ещё? – нахмурившись, спросил Нестеров, своим корпусом преграждая путь грузчику, который, согнувшись в три погибели под тяжестью, с трудом поднимался по зыбкому трапу «Юнкерса».

Тот, запыхавшийся, с проступившими на гимнастерке темными пятнами пота, перехватил поудобнее черный, просмоленный деревянный ящик, на котором жирно белели немецкие маркировки и готические литеры.

– Да коробок десять, не более… – ответил он, переводя дух.

– Ваше высокоблагородие, многовато будет… – хмыкнув, Нестеров повернулся ко мне. Его лицо, обветренное и покрытое щетиной, выражало откровенное сомнение.

– Много не мало, – резко отмахнулся я, не отрывая взгляда от набегающих, как лавина, туч. Они клубились на горизонте, и в их сизых, угрожающих глубинах уже поблескивали первые, еще робкие, но оттого не менее зловещие молнии. – Скажи лучше, успеем до грозы?

Капитан Нестеров Семён Алексеевич, тот самый летчик из моего пророческого сна, что был отправлен на задание в один конец. Когда его машину сбили, он оказался в воде, долго плыл, вцепившись в случайно встреченное бревно, и, чудом пробившись к вражескому берегу, смог продержаться до начала бомбардировки. Потом – плен, унижения, голод, и наконец, побег. Кто и как применил тогда ядерное оружие, он не знал, как, впрочем, не подозревал и о переносе в чужую реальность. И даже сейчас, спустя две недели после бегства из немецкого лагеря, когда ему и остальным летчикам Русской Императорской Армии терпеливо, по крупицам, объяснили, что к чему, он порой смотрел на происходящее с таким видом, словно только что проснулся и не мог понять, где заканчивается кошмар и начинается явь. В его глазах, привыкших к дисциплине и ясности приказов, читалась глубокая, непроговоренная растерянность, смешанная с солдатским стоицизмом.

– Должны успеть, – после недолгой, напряженной паузы кивнул Нестеров, опытным взглядом оценивая небо. – Да и не успеем – невелика потеря. Тучки эти «короткие», полчаса погремит, пыль прибьет, да и разойдется.

Это был уже наш третий рейс на подземную немецкую базу, и предыдущие два проходили в ясную, спокойную погоду, под ласковым солнцем. Но сейчас я опасался, что дождевой фронт может накрыть нас надолго, превратив полет в нечтно очень неприятное. Да, «Юнкерс» – машина выносливая, может летать почти в любую погоду, но я чувствовал себя гораздо увереннее, когда между мной и землей не было плотной, слепящей завесы. И, конечно, неизменная спутница таких операций – спешка, этот вечный двигатель войны. Первой парой рейсов мы перевезли три десятка бойцов для создания здесь постоянного гарнизона, а взамен забрали почти три тонны бесценного груза. Боеприпасы: патроны – несколько десятков цинков, минометные мины разных калибров, гранаты и, что самое ценное ввиду последних событий, снаряды для пары зенитных установок Flak 38. Одну из этих пушек, изуродованную осколками, сняли с разбитого лафета на остовах немецкого крейсера, вторую, в абсолютно идеальном, смазанном состоянии, нашли в арсенале самой базы, аккуратно упакованную в ящики с заводской смазкой. Сам я не большой специалист в зенитном деле, но наши новые лётчики очень «тепло» отзывались об этой немецкой «вундервафле».

Этим же рейсом мы забросили одну группу из шести человек под руководством дяди Саши к месту стоянки Ан-2, а вторую, чуть более многочисленную, высадили возле авианосца. До зубов вооруженные, с запасом провианта и воды минимум на месяц, они должны были заняться ремонтом бипланов, и тщательным, методичным обследованием огромного, мертвого корабля. От группы дяди Саши требовалось починить «кукурузник». Перед нами же, экипажем «Юнкерса» и моего «Фоккера», – кроме чисто транспортных функций, стояла куда более неблагодарная и почти безнадежная задача – поиск пропавшего плота и, что главное, людей на нем. Если в первые два вылета мы летели напрямик, от точки к точке, то сейчас возвращаться предстояло длинным и неудобным маршрутом – вдоль извилистого русла реки, петляющей по безлюдной степи. «Надежды мало, понимаю, – говорил мне на прощание Твердохлебов, глава станицы, – но если есть хоть какой-то шанс, мы обязаны его использовать. Мы не можем их просто бросить на произвол судьбы».

В самой станице же, после получения новых, пугающих данных, царил напряженный, но организованный переполох. Узнав о реальных масштабах новой угрозы, мы, было слегка расслабившиеся, снова, с удвоенной энергией, активно готовились к обороне. И эти зенитки – лишь часть подготовки, начало. Пешком, через сотни километров выжженной степи, немцы к нам вряд ли пойдут, а вот с воздуха, при их-то подавляющих возможностях, удар был более чем вероятен. Судя по тому, что удалось выжать из пленного «языка», к нам в мир провалились три полнокровные, укомплектованные по штату авиагруппы – бомбардировочная и две истребительных, а также, как минимум, пара пехотных бригад. Цифры ошеломляли: около сотни самолётов (пятьдесят с лишним истребителей и больше трех десятков бомбардировщиков) и пехоты – от четырех до восьми тысяч штыков. Сила, для нашего скромного, едва оперившегося сообщества, была невообразимой. Тем более, с оружием и боекомплектом у них всё более чем в порядке, в лучших традициях немецкой педантичности. Не теряя ни дня, ни часа, задачи распределили по важности. На первое место поставили подземную базу – наш стратегический козырь и оплот. Вторым пунктом выделили авианосец – когда-то плавучий, а теперь вросший в землю Клондайк. Базу решено было максимально заселить и укрепить, авианосец – удерживать как минимум до полной «эвакуации» истребителей. Розыск пропавших также был в приоритете, но не в первую, и даже не во вторую очередь. 'Если они продержались до этого дня, то продержатся и ещё сколько-то, – добавлял Глава, и в его голосе слышались явные нотки вины, словно он оправдывался за свое суровое, но необходимое решение.

– Ваше высокоблагородие, всё готово, можно лететь! – Незаметно подкрался Жора-повар, отдавая честь с такой выправкой, будто стоял на плацу перед императором. Его лицо, обычно улыбчивое и бесхитростное, сейчас было серьезно и сосредоточено, лоб наморщен от усилия. Дав ему перед вылетом задание добавить десяток пулеметных лент к имеющемуся скудному боекомплекту, я был уверен, что это займет приличное время, но парень снова удивил своей невероятной расторопностью. Он вообще сильно отличался от всей остальной компании спасенных летчиков, в первую очередь – поразительной пластичностью ума и психики. Осознав, что обратной дороги в его родной мир нет, он не стал впадать в уныние или метаться, а с удивительным для его возраста спокойствием принял новую реальность такой, какая она есть. Единственное, чем он «грешил», как, впрочем, и остальные его товарищи, – это упорное, почти ритуальное желание звать меня «благородием». Мне даже начало казаться, что им, людям из далекого и строгого прошлого, само мое присутствие в образе высокопоставленного имперского офицера (пусть и мнимого) служило неким психологическим якорем, «переходником» между мирами, с которым в этом безумном хаосе было не так страшно и одиноко.

– Отлично, Георгий. Молодец, – кивнул я, и по его лицу пробежала волна детской радости. – Дождемся окончания погрузки, и по коням!

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – рявкнул Жора, мгновенно просветлев от простой похвалы, будто получил орден. Он, после сумасшедшего полета на «Фоккере», считал своим личным долгом прикрывать мне спину. Это были его прямые слова. Не знаю, что именно им двигало: может, юношеская горячность и потребность в герое, может, детская, затаенная мечта о небе, наконец сбывшаяся в таком странном, жестоком виде, а может, просто так захотелось. Но, по большому счету, других столь же азартных охотников лезть в самое пекло в качестве моего стрелка как-то не наблюдалось. Среди наших, «местных» желающих полетать и до того не было, а новоприбывшие лётчики, насмотревшись на мой лихой, но с их точки зрения абсолютно безумный «пилотаж», в напарники не напрашивались, предпочитая твердую палубу «Юнкерса». Жора тоже тогда, в том бою, от чудовищных перегрузок вырубился, но очнулся быстро и, главное, в конце даже пострелять успел – во всяком случае, пара пулеметных лент по возвращении оказались пустыми.

– Вы слышите⁈ – вдруг напрягся Нестеров, резко, как пружина, подняв руку вверх, призывая к абсолютной тишине. Его тело замерло в позе напряженного, звериного внимания.

Я прислушался, затаив дыхание, отфильтровывая навязчивый шум ветра и приглушенные голоса грузчиков. И да, вдалеке, едва различимый на фоне нарастающего, гулкого раската грома, прорезался другой, техногенный звук – низкий, неровный, работающий на пределе гул. Спустя минуту он стал отчетливее, набирая силу и объем, прорезая атмосферу.

– Самолёт? – озвучил очевидное Жора, невольно, рефлекторно взявшись за висящий на груди тяжелый подсумок с патронами.

Звук действительно принадлежал самолёту, и я почти сразу, по характерному, немного дребезжащему басу, узнал его.

– Свои, расслабьтесь, – сказал я, и почувствовал, как невольное напряжение спадает с плеч. – Это дядя Саша с заданием, видимо, управился куда быстрее, чем мы думали.

«Пробуравив» глазами темную пелену нависших туч, я вскоре поймал в поле зрения медленно приближающийся, колеблющийся в потоках воздуха силуэт. Он плыл, скорее, чем летел, едва не цепляясь за нижнюю, рваную кромку облаков, будто не решаясь окончательно нырнуть в эту грозовую муть. Сколько прошло с момента, как мы высадили дядю Сашу с его бригадой? Часов шесть? Может, семь. И вот он уже здесь, и что главное – на исправной, уверенно и ровно идущей на посадку машине. По всем расчетам, на починку «кукурузника» должны были уйти минимум сутки, если не больше.

Дождавшись, когда «Ан», сделав аккуратный, неторопливый круг над мрачным, проржавевшим кладбищем кораблей, легко, почти невесомо коснется колесами ухабистого грунта и, подпрыгивая на кочках, как резвая лошадка, покатится к нашей стоянке, я решительно направился к нему. Рядом с небольшим, почти игрушечным «Аном» «Юнкерс» казался громадным, неуклюжим великаном.

– Что было? – запрыгнув в салон, а оттуда кабину, спросил я, перекрывая гаснущий, захлебывающийся вой мотора.

Дядя Саша, не отрывая рук от штурвала, будто все еще мысленно ведя машину по посадочной глиссаде, бросил через плечо, не глядя:

– Прокладка между штурвалом и креслом. Поменял – и полетел. Делов-то.

Он даже не повернулся в мою сторону. Его лицо было сосредоточено и абсолютно спокойно.

– Дядь Саш, мы же договорились, что ты будешь ждать!

Разумеется, я доверял бывалому летчику, прошедшему огонь, воду и медные трубы, но выглядел он откровенно плохо, хуже, чем обычно. Годы, куда от них денешься, брали свое. Лицо землистого, нездорового оттенка, руки, я помню, слегка дрожали, когда он перед вылетом пытался закурить самокрутку. Пока сюда летели, я изводился, думая, как он, с его-то здоровьем, перенесет этот перелет, а тут он сам, в одиночку, за штурвалом, да еще в такую мерзкую, сложную погоду, и хоть бы хны – будто на лавочке у подъезда в родном дворе сидел, а не вел машину сквозь грозовой фронт.

– Ты сказал, с машиной работы – вагон и маленькая тележка, – беззлобно буркнул дед, наконец-то повернувшись ко мне. В его глазах, выцветших от времени, но все еще невероятно острых и живых, я увидел знакомый, задорный огонек. – А там делов-то было, тьфу! Подумаешь, клеммы окислились, проводка в одном месте перетерлась. Ребята мои справились на раз-два!

Оказавшись в родной стихии, среди привычного ему лаконичного авиационного хаоса, он с самого начала был в приподнятом, почти мальчишеском настроении, а сейчас, казалось, даже помолодел на несколько лет, расправил согбенные плечи, в осанке появилась былая выправка. Насколько, конечно, это было возможно в его преклонные годы.

– До дома-то дотянет? – кивнул я на заляпанную маслом и пылью приборную панель.

– Должен, – невозмутимо, с какой-то старческой мудростью ответил старый летчик, проводя ладонью по потрескавшемуся кожуху. – Мотор работает ровно, вибраций посторонних нет. Если что – сядем, починим, и дальше полетим. В первый раз, что ли?

Появление еще одного «грузовика» – пусть и тихоходного, – делало поставленную задачу по подготовке станицы к обороне гораздо проще. Плюс полторы тонны груза за рейс – это уже не просто хорошо, это отлично. Единственный, но жирный и очень серьезный минус – полное, абсолютное отсутствие какого-либо вооружения. Если «Юнкерс», хоть и грузовик, но зубастый, с неплохим для своего класса бронированием и тремя пулеметными точками, то Ан-2, с его единственным, крошечным люком в крыше для ведения огня, для любого из возможных воздушных противников был бы легкой, почти беззащитной добычей. Я хорошо помнил, как такой же «бомбардировщик» вспыхнул, как спичка, от одной короткой очереди. Мне же, в случае внезапной встречи с «мессерами», придется потеть и выкладываться в два раза больше, разрываясь между прикрытием неповоротливого «Юнкерса» и уязвимого, как новорожденный младенец, «Ана».

Но это все были пока лишь тревожные мысли, преждевременные страхи, которые только мешали работе. Энергично отмахнувшись от них, как от назойливой, пищащей мошкары, я дал команду ребятам начинать срочную погрузку и на второй борт, а сам, спустившись по лестнице, направился вглубь базы, в ее бетонное нутро.

Спуск на первый, основной ярус сопровождался резкой, почти физически ощутимой сменой атмосферы: со свежего, пахнущего грозой и свободой воздуха – в спертый, прохладный, насыщенный запахами машинного масла, металла, оружейной смазки и бетонной пыли. Под ногами глухо, металлически отдавались шаги по рифленому железному настилу, эхом разносившемуся по гигантскому залу. Огромное, уходящее в полумрак подземное пространство, освещённое скудным, желтоватым светом редких, запыленных ламп, гудело, как растревоженный улей. Здесь, в этом организованном хаосе, под неумолкающий гул вентиляции, складывали и сортировали груз перед срочной отправкой.

Передо мной высились аккуратные, подписанные мелом штабеля: матовые от пыли ящики с патронами, бочки с горючим, коробки с амуницией, гробами стояли длинные, тяжелые ящики с минами. Каждый предмет здесь был квинтэссенцией насущной необходимости, каждый килограмм мог в ближайшем будущем решить исход боя, сохранить чью-то жизнь. Если бы не эти многочасовые проверки техники после каждого вылета – тщательный осмотр, мелкий ремонт, дозаправка, – я бы, не раздумывая, развернулся и полетел обратно еще сегодня. Четыре часа пути до станицы, час на разгрузку и обратно. Как раз, если повезет, можно успеть до наступления темноты.

А так, увы, в лучшем случае вернемся сюда мы только завтра к вечеру. План был прост: закинем подкрепление и припасы на авианосец и базу, а обратно заберём исключительно топливо.

Убедившись, что погрузка идет полным ходом, я спустился на один уровень ниже, туда, где располагались жилые помещения базы. Лестница, узкая и крутая, вела в длинный, уходящий в темноту, слабо освещенный коридор, по обе стороны которого, как в бесконечном вагоне поезда, тянулись ряды одинаковых, безликих металлических дверей с номерками. Заглянув в одну из приоткрытых, я увидел маленькую, аскетичную, почти монашескую комнатку, похожую на купе: две двухъярусные, железные койки с тощими матрасами, маленький откидной столик, встроенный в стену крошечный шкафчик для личных вещей. Рассчитано на четверых. И таких комнат – почти три сотни. Целый подземный городок, способный принять и обогреть больше тысячи человек.

Нам, разумеется, столько не нужно. Гарнизон подземной базы мы планировали держать в пределах сотни бойцов – ровно столько, чтобы поддерживать порядок, нести вахту и обслуживать критически важные системы жизнеобеспечения. Во всяком случае, пока ситуация не изменится кардинальным образом.

Глава 2

Пройдясь по бесконечному, уходящему в полумрак коридору, похожему на тоннель метро, я дошел примерно до его середины и заглянул в еще несколько таких же безликих купе-комнат. Везде одна и та же унылая картина, лишенная малейших следов индивидуальности: двухъярусные железные койки с серыми матрасами, привинченный к стене крошечный откидной столик, встроенные в ниши одинаковые металлические шкафчики с тусклыми табличками для номеров – словно все это штамповали на конвейере под копирку, не допуская и намека на разнообразие. Из любопытства прилег на нижнюю койку в одной из комнат, примерился. Пружины противно заскрипели под весом. На втором ярусе мне, с моим ростом, было бы совсем некомфортно, приходилось бы все время горбиться, а вот первый, нижний – вполне сносный, хотя и аскетичный вариант для короткого отдыха.

Закончив с осмотром, поднялся наверх, на свежий воздух, как раз когда погрузка была уже завершена, и все три машины, выстроившись в аккуратный ряд, были заправлены. Теперь, когда под ногами, в недрах базы, плескалось целое подземное озеро нефти, про всякую экономию горючего можно было забыть напрочь, что мы с огромным облегчением и сделали. Не меньше ста тысяч тонн – такую астрономическую, почти невообразимую цифру выдал предварительный математический подсчет. Сколько это в бочках? Лично у меня, несмотря на всю мою техническую подкованность, сознание отказывалось вмещать эти масштабы. Это всё равно что пытаться осознать размеры океана. Но много. Очень много. И судя по всему, что удалось выяснить нашим «умникам», нефть здесь не статичный запас – она поступала из недр, поддерживая постоянный уровень в гигантских резервуарах. То есть, сколько ни забирай, из глубины приходило пополнение, словно из неиссякаемого рога изобилия, дарящего нам энергетическую независимость. Бензин мы гнали здесь же, на одной из имевшихся установок, самой маломощной, но она вполне справлялась. Октанового числа для прожорливых моторов немецкой техники хватало с избытком, да и не только для немецкой. Наш «Ан-2» был куда капризнее, но при условии добавки в виде спирта, и он не жаловался.

– Кто из ваших сможет на таком летать? – спросил я у Нестерова, поднявшись из бетонного улья на поверхность и щурясь от резкого, хоть и рассеянного света, пробивавшегося сквозь рваные, набухшие влагой тучи.

– Кто угодно, ваше высокоблагородие, – горделиво, с легким вызовом ответил капитан, и в его голосе слышалась непоколебимая уверенность в себе и своих товарищах. Он стоял, подбоченясь, и его помятая гимнастерка отчаянно контрастировала с гордой осанкой. – Все мы начинали с этажерок похлеще.

– Тогда выберите кандидатуру, пойдет вторым пилотом к дяде Саше, – распорядился я, с удовлетворением отмечая его уверенность. – Только пусть под руку ему не лезет. Слушаться беспрекословно. Старик знает, что делает.

– Он хороший летчик? – спросил Нестеров, скептически, исподлобья покосившись на сухонькую, сгорбленную фигурку дяди Саши, что стояла в стороне, с наслаждением затягиваясь самокруткой у своего «кукурузника», и ласково похлопывая ладонью по обшивке фюзеляжа.

– Лучший, – почему-то с внезапной, почти личной гордостью ответил я, глядя, как седые волосы старика шевелятся на ветру. – Летал там, в другом мире, на таких самолётах, что здешние им и в подмётки не годятся.

– Серьезно? – капитан поднял густые, соболиные брови. В его глазах мелькнуло недоверие, смешанное с любопытством. – Он истребитель?

– Да, настоящий боевой летчик.

– А машины?.. – Нестеров сделал шаг ближе, и его голос понизился, став доверительным. – Вы говорите, наши им в подмётки не годятся? – В его тоне послышалось не только сомнение, но и жгучий, чисто профессиональный интерес авиатора. – Какие они?

– Реактивные, – коротко бросил я, чувствуя, как снова попадаю в ловушку собственных необдуманных откровений. – Летают очень высоко и очень быстро. Скорость, если мне не изменяет память, до трех тысяч километров в час. Высота – что-то около двадцати километров. Истребитель-перехватчик.

– Наш? – не унимался капитан, и в его выцветших, уставших глазах загорелся настоящий, живой огонек одержимости. – Имперский?

– В каком-то роде, – ушел от прямого ответа я, понимая, что на подробные лекции по авиастроению будущего нет ни времени, ни настроения. Потом, если не забуду, дам ему книжку по этой теме почитать, пусть просвещается.

– Ваше высокоблагородие, всё готово, можем выдвигаться! – К нам, чеканя шаг, подошёл один из летчиков, поручик со сложной, не запоминающейся фамилией. Его угрюмое, обветренное, как старый башмак, лицо было серьезно и сосредоточено. Он держал руки по швам, вытянувшись в струнку.

Небо к этому времени почти совсем заволокло тучами, хотя до самой земли они ещё не опустились, оставляя нам узкую, но пока достаточную для полета прослойку воздуха. Подниматься выше, в клубящуюся муть, я не хотел – там нас ждала слепота и болтанка. Но и цеплять землю брюхом, желания тоже не было. С одной стороны, нам все равно предстояло «идти» вниз по извилистой ленте реки, высматривая пропавший плот, но с другой, заниматься воздушной разведкой в такую погоду далеко не лучшая идея. Солнца нет, свет серый и плоский, поэтому видимость будет так себе.

Не дожидаясь, пока неповоротливый «Юнкерс», похожий на жирного железного карпа, медленно выкатится на импровизированный старт, я добежал до своего «Фоккера» и ловко, по-юношески, втиснулся в тесную кабину. Хорошо, что стартер починили – невероятное, почти роскошное удобство. Одна кнопка – и не нужно изворачиваться. А вообще, вот он, тоже биплан, но в сравнении с «кукурузником» – в разы проще, даже примитивнее, словно детский конструктор. И приборов меньше, и вся панель выглядела лаконичнее, аскетичнее, без лишних наворотов. Это как сравнивать мотоцикл и велосипед – оба на двух колесах, но разница – пропасть.

Запуск прошел штатно, без сюрпризов, мотор чихнул раз-другой, выплюнув сизый дымок, и с нарастающим, уверенным ревом мы покатились по твердому грунту. Следов от колес шасси здесь особо не оставалось, но даже так место взлета и посадки трех машин будет хорошо заметно с воздуха, и после нашего убытия здесь поработают парни с метлами и граблями, маскируя следы, заметая улики. Если, конечно, небеса не разверзнутся раньше и не зальют всё водой.

Поднявшись, набрал двести метров и закружил над базой, как коршун, выписывая неторопливые, широкие круги, дожидаясь, когда от земли, тяжело и неохотно оторвутся «Юнкерс» и «Ан-2». Когда они, наконец, взлетели и, покачиваясь, встали на курс, я пристроился чуть выше и сбоку, заняв позицию, которая давала мне максимальный обзор на всю нашу маленькую эскадрилью и окружающее пространство.

Первые полчаса полета прошли в напряжённом, выматывающем нервы ожидании. Мешала низкая, рваная облачность, в которую мы то и дело ныряли, как в вату, выныривая обратно в серый, но все же более светлый мир, и каждый раз сердце замирало, не поджидает ли опасность в этой белесой пелене. Но как только, наконец, вырвались из дождевого фронта и увидели бледное, еле живое солнышко, робко пробивавшееся сквозь дымку, на душе сразу стало легче, словно с плеч свалилась тяжкая ноша.

Полет в нормальных условиях – занятие по большей части нудное, монотонное и медитативное. Но сегодня, когда мы летели, прижавшись к извилистой, сверкающей на солнце ленте реки и вглядываясь в каждый ее поворот, в каждую заводь в надежде увидеть потерянный плот, время текло незаметно, наполненное напряжённым вниманием. «Грузовики» шли не спеша, высоко не забираясь, я тоже держался на той же скорости и высоте, имея все возможности хорошенько, метр за метром, прочесать взглядом берега, прощупать каждый квадрат. Вообще, можно было бы надеяться, что если наши «потеряшки» живы, они услышат нарастающий гул моторов и подадут сигнал – дымом, зеркалом, разведённым на берегу костром, чем угодно. Но они не знали о самом наличии у нас авиации, поэтому, скорее всего, попрячутся, затаятся. И этот простой, обескураживающий факт сводил все наши усилия почти к нулю, превращая поиски в чистую лотерею.

Не рассчитывая на удачу, я искал хоть какие-то следы. Кострища, мусор, блеск стекла или жести, тропинку, протоптанную в камышах – всё, что могло указать на недавнее присутствие человека. И так увлекся этим разглядыванием, впиваясь глазами в мелькающую внизу, как на кинопленке, картинку, что едва не «проспал» появление непрошеных визитеров.

Нормальной радиосвязи между кабинами пока не было, все наши попытки наладить ее наскоком, на коленке, провалились, поэтому пользовались мы примитивной, но безотказной световой сигнализацией. И когда у меня на панели замигал тревожный, прерывистый сигнал от Жоры, я на секунду подумал, что Георгий что-то заметил внизу, у реки, какую-то зацепку. Присмотрелся, чуть ли не свесился из кабины, высматривая хоть что-то на земле, и только не увидев ничего подозрительного, до меня наконец дошло – опасность пришла не снизу. Сзади-сверху, уже на достаточно опасной дистанции, словно два темных призрака, вынырнули из слепящей дымки два стремительных, угрожающих силуэта. «Мессеры». Длинные, стреловидные, несущие смерть.

Атаковать они пока не пытались, видимо, примеривались, изучали нас, как хищники оценивают добычу. Это по первому разу немцы были смелые и бесцеремонные, а потеряв сразу несколько машин, явно зауважали «русфанер» и теперь действовали осмотрительнее. Мой биплан, хоть и проигрывал им в скорости, мощности и вооружении, в плане маневренности на малых высотах мог дать сто очков вперед, превращаясь из добычи в опасного противника.

Резко, до упора, прибавив газу, я прошёлся над «грузовиками», отчаянно покачивая крыльями, пытаясь привлечь внимание. Рация, которую второпях притулили в панель, и толком не проверили, отказала ещё на пути сюда. «Юнкерс» в ответ качнул крылом – сигнал поняли. А на «кукурузнике» в этот момент открылся верхний люк. Я обратил на это внимание лишь потому, что знал, что это значит, а вот для «мессеров», если они всё же решатся атаковать, этот зияющий черный квадрат станет очень неприятным сюрпризом.

Добавив оборотов, я снова рванул вверх, наглядно демонстрируя свою готовность к встрече. Но немцы не спешили, с холодной, немецкой расчётливостью выдерживали дистанцию. Их черные, изящные, отточенные силуэты зловеще висели на почтительном расстоянии, хотя я прекрасно понимал, как мало им нужно чтобы сблизиться для смертоносной атаки. Мы летели чуть больше двухсот, и даже если б и захотели, оторваться от них не смогли бы, как не может улитка убежать от гепарда. В то, что они пойдут за нами до самой станицы, я не верил – им банально не хватит топлива. Но проследить направление, засечь курс – вполне вероятно. Потом – тщательная разведка, а дальше уже по обстоятельствам. Если решат не связываться – хорошо, у нас появится передышка. Ну а если все же надумают напасть – придется отбиваться,. Пешком не пойдут, попытаются разбомбить, и это, учитывая суровые реалии, могло у них получиться. У нас ведь что? Пока пара зениток, плюс подвезем еще сколько-то, но это все равно капля в море против целой армады имеющихся у немцев бомбардировщиков. Пулеметы и прочая стрелковка против бронированных «Юнкерсов» и «Хейнкелей» практически бесполезны. Так что все висело на волоске, и эта угроза возникла более чем некстати, в самый неподходящий момент. Нам бы сейчас заняться городом, ведь, получив боеприпасы в таком количестве, можно раз и навсегда вычистить оттуда всю скопившуюся шваль, навести свой порядок. Да и с англичанами, с которыми у нас был шаткий, нервный паритет, теперь можно разговаривать с позиции силы. Что они могли противопоставить нашим пушкам и пулеметам? Свои допотопные гладкостволы? Смех, да и только.

Пока я предавался этим невеселым, отвлекающим размышлениям, разглядывая неспешные, выверенные маневры «мессеров», отвлекся и чуть не пропустил главное. «Ан-2» внезапно и резко, без всякого предупреждения, пошел на снижение, закладывая крутой вираж в сторону от реки, к темному пятну леса.

Заметил плот? Или поломка? Снова? Черт возьми, черт, черт! И что теперь? Садиться тут, в чистом поле, бросив «Юнкерс» без прикрытия, на растерзание? Черт! Как же вовремя, просто в насмешку, отказала эта проклятая, самодельная связь! Нестеров, похоже, все своё внимание уделял «мессерам», и не видел, что «кукурузник» уходит на посадку!

И что делать? А немцы, почуяв неладное, мгновенно зашевелились, словно акулы, учуявшие кровь. Сложить дважды два несложно – они поняли, что «грузовичок» садится не просто так, наверняка сообразили, в чем дело, и теперь с хищным интересом выжидали, что же предприму я в этой патовой ситуации. Остаться здесь – «мессеры», не долго думая, догонят «Юнкерс», и как пить дать, собьют его. Продолжить полет – «Ан-2» останется один на один с истребителями, и его расстреляют за пару заходов, не оставив и щепок. Ни первый, ни второй варианты меня не устраивали категорически, оба вели к катастрофе.

Поэтому, не раздумывая больше ни секунды, подавив панику, я решился на третий, отчаянный вариант, тем более что в данных условиях он виделся мне единственно верным. Резко потянув штурвал на себя, я до упора, с силой двинул рычаг газа, заставляя свой «Фоккер» с пронзительным воем рвануть вверх. Двести, двести пятьдесят, триста, четыреста метров! Самолет трещал, трясся, как в лихорадке. Вместе с высотой росла и скорость, стрелка на запотевшем приборе поползла вправо. Вскоре я уже обогнал «Юнкерс», а «мессеры» превратились в две едва различимые, мерцающие в синеве точки. Пятьсот, шестьсот, тысяча метров! Облаков нет, от солнца зайти не удастся, поэтому разворот я положил открыто, даже вызывающе, напоказ, не надеясь на внезапность, как рыцарь, бросающий перчатку.

На что я рассчитывал? Честно? Сам до конца не знал, не понимал. Сработало шестое чувство, интуиция, что не раз меня выручала в, казалось бы, безвыходных ситуациях. Корректируя курс, я довел обороты двигателя до максимума, до звенящего визга, и снова, круто свесив нос, ринулся вниз, в отвесное пике, набирая скорость. Триста, триста двадцать, триста пятьдесят, триста восемьдесят! Ветер выл в расчалках, лицо растягивало от перегрузки. Краем глаза я заметил, как «Юнкерс» начал медленный, неуверенный разворот, и далеко внизу, у самого темного массива леса, увидел поднимающуюся пыльную полосу – там где сел дядя Саша. Черные точки «мессеров» вновь быстро, неумолимо превращались в уверенные, растущие с каждой секундой силуэты, и я уже мысленно прикидывал, с кого начать, в кого всадить первую очередь, как они, к моему глубочайшему изумлению, вдруг резко, почти синхронно, будто по невидимой команде, легли на обратный курс и, резко прибавив скорость, стали стремительно, без оглядки удаляться, растворяясь в синей дымке.