Текст книги "Чужие степи – часть восьмая (СИ)"

Автор книги: Клим Ветров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– На засаду… – повторил он без интонации, как будто пробуя на вкус это чужое, смертельное слово. Потом резко сплюнул в сторону. – А нам что? – спросил он прямо, уставившись на меня сквозь темноту. Его голос был низким, хриплым от сна, но в нем не было ни капли растерянности. Только привычная, готовая к худшему собранность. – Лететь? Или как?

– Лететь, – ответил я, но в обход.

– Крюк? – переспросил дядя Саша, и в его голосе зазвучало нечто среднее между насмешкой и раздражением. – Ты в курсе, сколько это лишнего горючего?

Он не ждал ответа. Вместо этого его взгляд медленно пополз вверх, к небу, которое теперь было не просто темным, а тяжелым, свинцово-серым от набухших влагой туч. Они плыли низко, рваными клочьями, затягивая последние просветы.

Дядя Саша вдруг хмыкнул.

– Видишь? Низкая облачность. Если залезть в эту муть, нас ни с воздуха, ни с земли не разглядеть будет. Ни визуально, ни, может, даже по шуму – облака звук гасят. А на выходе… если повезет, уже за зоной риска будем.

Я посмотрел на него, потом на тучи.

– Ты уверен? – спросил я.

– В молодости, на Северах, бывало, в худшую погоду гонял, – отозвался дядя Саша, и в его голосе на миг прозвучала тоска по тем временам. – Приборы в порядке, голова на плечах. Чего нам бояться?

Глава 19

– Ладно, – выдохнул я. – Значит, прямиком.

Если дядя Саша так говорит, значит, он уверен. Он не из тех, кто станет лихачить на ровном месте, когда на кону столь многое.

– Когда стартуем? – спросил я, переводя взгляд с туч на его неясный в сумраке профиль.

Дядя Саша резким, привычным жестом вскинул руку, чтобы разглядеть циферблат наручных часов. Блеклый свет фосфорецирующих цифр мелькнул под стеклом.

– Час, – отрезал он. – Не больше. Тучи не будут ждать. Всё своё взял?

Я бегло мысленно перебрал скудный список своего имущества. Спальный мешок, НЗ, патроны, – всё это давно лежало в кабине.

– Голому собраться – только подпоясаться, – буркнул я в ответ. – Всё в машине.

В этот момент с края поля, из мрака, отделилась неуверенная, ковыляющая фигура. Сергей Алексеевич. Он шел медленно, волоча за собой два мешка, которые казались тяжелее, чем он сам.

Дядя Саша впился в него взглядом, и я буквально физически ощутил, как портится его настроение. Он резко, с таким глухим презрением, что аж слюной захлебнулся, сплюнул в пыль у своих сапог.

– Принесла же нелегкая на нашу голову, – прошипел он сквозь зубы.

Я наблюдал, как Сергей Алексеевич, сгорбившись, волочет свои пожитки к самолету, и не удержался.

– За что ты его так, дядь Саш? Мужик-то, вроде, не плохой. Судьба по нему ломом прошлась – кто ж после такого не сломается?

Дядя Саша резко обернулся ко мне, и в его глазах, слабо отсвечивающих в темноте, мелькнуло что-то острое, почти злое. Он кривил губы, будто пробуя на язык что-то горькое и противное.

– Люди говорят, – процедил он сквозь сжатые зубы, хрипло и неохотно.

– Люди? – я невольно фыркнул, ощущая знакомую усталость от этой вечной человеческой мути. – Люди много чего говорят. Когда это ты стал сплетни за чистую монету принимать?

Он мотнул головой, упрямо, как бык, не желающий сходить с натоптанной тропы. Его взгляд снова упёрся в одинокую фигуру.

– Просто так не болтают, Василий.

Он тяжело вздохнул, и гнев в его голосе сменился спокойным, почти древним знанием.

– В одном ты прав – слухи плодить, последнее дело. Сам всё увидишь. Или не увидишь. Но чуйка моя… – он потер ладонью переносицу, – она редко ошибается. Мужик он, может, и не плохой. А вот беда… к некоторым она не просто так приходит…

В этот момент с той же стороны, откуда появился Сергей Алексеевич, на поле выскочила еще одна, куда более резвая фигура. Она не ковыляла, а почти бежала, мелко перебирая ногами, и вскоре обогнала неторопливого бывшего главу. Это был Жорка. Он подбежал к самолету, запыхавшийся, его простое, широкое лицо раскраснелось от быстрого шага.

Он торопливо кивнул дяде Саше, который лишь хмуро буркнул что-то невнятное в ответ, а затем развернулся ко мне. Щёлкнув по привычке каблуками, которые только хлюпнули грязью, он выпалил, чуть ли не рапортуя:

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

Слова эти, такие же неуместные здесь, как парадный мундир на помойке, громко прозвучали в вечерней тишине. Дядя Саша, услышав это обращение, аж подбородком дёрнул. Он скривился так, будто вместо Жорки перед нами возникло нечто особенно вонючее и докучливое. Его и без того хмурое лицо стало совсем темным.

Жорка, видя наше недовольное молчание, торопливо заговорил, словно оправдываясь:

– Меня направили, ваше… – он запнулся, спохватившись, – то есть, Василий… для усиления, значит.

– Кто направил? – спросил я прямо, перебивая его поток слов.

– Твердохлебов лично, – Жора вытянулся еще больше, стараясь придать своим словам максимальный вес. – Сказал: «Жорка, летишь с группой». Я и собрался.

Дядя Саша, слушая это, закатил глаза так, будто у него началась мигрень.

– Усиления… – прошипел он. – Самолет не резиновый. И я не нанимался катать всех подряд!

Он резко посмотрел на меня, потом на низко нависшие тучи, будто сверяясь с небом. В его взгляде созрело внезапное, дерзкое решение.

– Знаешь что? – выпалил он, обращаясь ко мне, но так, чтобы слышал и Жорка, и подошедший, наконец, Сергей Алексеевич. – Чтобы нам тут еще кого-нибудь не подкинули «для усиления» – по щам или по борщу – летим сейчас же. Сию минуту. Пока дверь открыта – грузитесь оба. Через пять минут винт крутить буду. Не успели – останетесь тут усилять!

Возражений не последовало. Слова дяди Саши, резкие и не терпящие обсуждения, сработали как команда «в ружье». Жорка аж подпрыгнул и, бросив на меня испуганно-виноватый взгляд, рванул к открытой двери, подхватив свой вещмешок. Сергей Алексеевич молча последовал за ним, волоча свои пожитки с каким-то странным, отрешенным упорством, будто его не в самолет грузили, а хоронили.

Я вскарабкался в кабину, пролез за спинку кресла и опустился на место второго пилота. Холодная кожа сиденья пробила сквозь ткань брюк. Передо мной – знакомый хаос приборов, тумблеров, рычагов. Дядя Саша, уже сидевший слева, не глядя, протянул мне шлемофон. Его руки быстро, с автоматической точностью, пробегали по панелям, щёлкая тумблерами.

Из салона донёсся глухой грохот и бормотание Жорки – он, видимо, укладывал свой скарб и усаживал Сергея Алексеевича.

– Жорка! – крикнул я через плечо, не повышая голоса. – Смотри в оба! Видишь что-то подозрительное – сразу кричи!

Из салона донеслось торопливое: «Так точно! Будем смотреть!» Я перевел взгляд на дядю Сашу. Он встретил мой взгляд и едва заметно, скептически дёрнул уголком рта. Мы оба понимали абсурдность этого приказа. В ночном небе, да еще если полезем в эту сплошную молочную пелену туч, «смотреть в оба» было всё равно что вглядываться в стену из ваты. Но порядок есть порядок. Хоть какая-то иллюзия контроля.

Дядя Саша не стал тянуть. Его пальцы, узловатые и быстрые, щелкнули последними тумблерами. Он толкнул рычаг управления шагом винта вперед, до упора, и потянул на себя рычаг подачи топлива.

Сперва было лишь сдавленное, нерешительное всхлипывание стартера где-то в глубине носа самолета. Потом – одинокий, громкий выхлоп, вырвавшийся из выхлопной трубы и тут же растрескавшийся на воздухе. И наконец, с нарастающим рокотом, проснулся мотор.

Дядя Саша, не глядя на меня, кивком показал на тормоза. Я нажал педали, чувствуя, как стальные колодки сжимают диски колес. Он плавно дал мотору обороты, и гул стал угрожающим, завывающим. Фюзеляж напрягся, как мышцы перед рывком. В салоне что-то глухо грохнуло – не уложенный рюкзак или канистра.

– Отпускай, – его голос, пробиваясь сквозь рев, прозвучал спокойно и буднично.

Я убрал ноги с педалей.

«Ан» рванул вперед не резко, а с тяжелой, упрямой решимостью тяжеловоза. Мы покатились по утоптанному грунту, подскакивая на колдобинах. Скорость набиралась туго, с неохотой. Стрелка на спидометре ползла, словно сквозь густую смолу. Казалось, что этот неуклюжий ящик никогда не оторвётся от земли. Рули на хвосте уже жили своей жизнью, вибрируя, обретая жесткость.

Дядя Саша легонько взял штурвал на себя, и дрожь в педалях изменила характер – это была уже не тряска, а упругое, живое сопротивление воздуха. Земля под колесами перестала быть твердой опорой, превратившись в размытую, темную ленту. Еще секунда – и последний удар, последний подскок. Потом – тишина под шасси.

Мы оторвались.

Но это был не ясный, победоносный взлет в звездное небо. Это было погружение. Казалось едва колеса оторвались от земли, а нос самолета плавно пошел вверх, набирая высоту, как мы вошли в стену. Ту самую, низкую, мокрую облачность. Свет фар, еще секунду назад выхватывавший из тьмы редкие кусты и кочки, упёрся в сплошную, непроглядную белую пелену. Мир сузился до размеров кабины, затерянной в кипящем молоке. Взлет окончился, не успев начаться.

Шум мотора, обычно привычный фон, здесь, в этой ватной изоляции, гудел приглушенно и глухо, будто доносился из соседней вселенной. Дядя Саша сидел, вцепившись в штурвал, его лицо было неподвижной маской, освещенной блеклым светом приборной доски. Я следил за приборами, но большую часть времени просто смотрел в эту белую мглу, подавляя приступ клаустрофобии и иррациональный страх, что где-то там, в двух метрах от крыла, может внезапно возникнуть дерево или еще какое-то препятствие.

Ни Жорка, ни Сергей Алексеевич не подавали признаков жизни. Они просто сидели там, в темноте и грохоте, затаив дыхание, возможно, молясь, чтобы эта слепая качка поскорее закончилась.

Через четыре с небольшим часа, показавшихся вечностью, стрелка вариометра дрогнула. Мы начали плавно снижаться, выходя из нижней кромки облаков. Сперва серая пелена за стеклом потемнела, в ней появились клочья, разрывы.

Воздух стал чище, видимость – километров на пять-шесть. Впереди, по расчетному курсу, лежала кромешная тьма. Я наклонился к рации, и щёлкнув тумблером, принялся вызывать команду на авианосце.

Эфир пустовал. Я щёлкнул тумблером еще раз, и мой голос, казалось, утонул в этой бескрайней ночи за стеклом.

– Море, Море, я – Небо-Один. Прием.

Ничего. Авианосец молчал. Минута, другая. Я подумал что можно начинать нервничать, и как дятел повторял одно и то же.

– Море, Небо-Один на подходе. Отзовись. Прием.

И когда я уже решил что всё, придется садиться вслепую и ждать утра, сквозь шипение, будто продираясь сквозь плотную ткань, послышалось хриплое клокотание, а за ним – знакомый голос.

– Небо-Один? Черт… Ты чего впотьмах шарашишь? С ума сошел, что ли?

– Отставить разговорчики! Подсветку включи, и полосу готовьте!

– Принял, ща всё будет… – пробормотал он в эфир, и прежде чем отключился, я услышал приглушенные крики, шаги, звон железа.

Почти сразу, какие-то секунды, далеко справа, в самой гуще непроглядной черноты, вспыхнул одинокий огонек.

– Вижу, – хрипло бросил дядя Саша, и его руки ожили.

Штурвал дрогнул, поплыл вправо. Самолет начал разворот, ложась на новый курс. Яркая точка прилипла к стеклу, став центром вселенной.

Вскоре появились огоньки полосы, и поначалу слившиеся, выстроились в две ровные, жёсткие линии.

– Идём на посадку, – предупредил дядя Саша.

Стрелка вариометра дрогнула и потянулась вниз. Мы шли на снижение. Гул мотора изменил тембр, стал ниже, насыщеннее, перейдя на осторожный, крадущийся шаг. В ушах заложило от перемены давления.

Я перевёл взгляд с огней за окном на приборную доску. Высота – четыреста, триста пятьдесят… Скорость – в норме. Курс – идеально между двумя двумя желтыми полосками света. Руки сами легли на рычаги, готовые к дублированию. Но дядя Саша не нуждался в помощи. Его движения были отточены до автоматизма, выверены тысячью таких посадок.

Земля, невидимая до сих пор, начала проявляться. Из-под пелены темноты выплыли смутные очертания длинной тени «авианосца».

– Триста… двести пятьдесят… – монотонно проговорил я, озвучивая показания.

Дядя Саша молча кивнул. Его взгляд метался между концами полосы и стрелкой высотомера. На сотне метров он плавно сбросил газ ещё. Рев мотора перешёл в глухое, недовольное ворчание. Самолет будто повис на невидимом крюке, неохотно расставаясь с последними метрами пустоты.

И потом был момент тишины – та самая, вечная секунда перед касанием, когда всё замирает. Даже гул кажется далёким. Есть только полоса, неумолимо набегающая снизу, и лёгкость в животе.

Касание.

Не удар, а твёрдый, уверенный толчок, отдавшийся во всём каркасе. Задрожало, затряслось. Шасси, приняв на себя тяжесть машины, с хрустом вжалось в покрытие. Скорость падала на глазах.

И наконец, когда уже казалось, что мы сейчас выкатимся за пределы света, самолёт, послушный, резко сбавил ход и, наконец, замер. Двигатель сбавил обороты до холостых, и его рокот стал похож на усталое, глубокое дыхание.

Дядя Саша откинулся на спинку кресла, снял шлемофон и провёл ладонью по лицу, смахивая несуществующую грязь и усталость.

– Ну вот, – хрипло произнёс он, и в его голосе впервые за долгое время прозвучало не раздражение, а что-то вроде удовлетворения. – Приехали.

Он потянулся к главному выключателю зажигания, и мотор, с последним, коротким вздохом, умолк. Наша слепая одиссея закончилась.

Из-за переборки, ведущей в салон, послышался скрип, потом – тяжелое дыхание, и в проеме возникло широкое лицо Жорки. Оно было бледным от пережитого страха, но теперь на нем расцветала неуверенная, радостная улыбка, кривая, как у ребенка после первой поездки на велосипеде.

– Ваше бл… то есть, Василий! Дядя Саша! – выдохнул он, и его глаза блестели в полумраке. – Всё? Приехали?

– Приехали, – буркнул дядя Саша, не оборачиваясь, но в его ворчливом тоне не было уже прежней едкости. – Можешь выдыхать.

Почти одновременно с его словами извне донеслись голоса – приглушенные стеклом, но отчетливые, и барабанная дробь бегущих ног. В стекла кабины ударили лучи фонарей, мелькая, выхватывая из темноты знакомые лица.

Я отстегнул ремни, поднялся, и подвинув Жорку, толкнул дверь.

К самолету уже подбежало человек десять. Среди них, выделяясь ростом и стремительностью, был Игорь Вадимович. Высокий, сухощавый, с густой, уже тронутой проседью черной бородой и такими же темными, собранными в небрежный хвост волосами. Его лицо расплылось в широкой, искренней улыбке. Он шёл, размахивая фонарём, и его куртка, вся в масляных пятнах, хлопала по бокам.

– Василий! – его голос гремел в ночной тишине. – Ну вы даёте! Ночью, в такую муть! Я уже думал радист пошутил когда сказал что вы подлетаете!

Он подошёл вплотную, и вместо рукопожатия нанес мне тяжёлый, дружеский шлепок ладонью по плечу, от которого я качнулся – сила у него была немереная.

– Здорово, Вадимыч, – кивнул я, чувствуя, как на лице сама собой возникает ответная улыбка, возможно даже шире чем у Жорки.

– Здравствуй – здравствуй! – прогудел здоровяк.

– Как вы тут? Не скучали?

Игорь фыркнул и махнул рукой.

– Не успели ещё! Только обживаться начали. – В его глазах мелькнула суховатая усмешка. Но тут же взгляд стал деловым, сосредоточенным. – Давайте уже на борт, что ли.

По высокому, темному борту авианосца протянулась железная лестница. По ней уже поднимались наши: Жорка, бодро, будто стремясь поскорее оказаться под защитой стальных стен, и Сергей Алексеевич, медленно, с трудом переставляя ноги, цепляясь за поручни так, будто они были последней опорой в мире.

Я пока не полез, краем глаза отмечая, как мужики в замасленных комбинезонах уже забирались внутрь кукурузника, их голоса, отрывистые и деловые, доносились из салона: «Подавай сюда!», «Осторожно, там приборы!». На землю один за другим стали сползать тюки с грузом, ящики, канистры. Работа закипела быстро, без лишней суеты.

Дядя Саша обернулся к Игорю, который шел с нами, освещая путь фонарем.

– Вадимыч, – бросил он, кивнув назад, на силуэт Ан-2, который теперь казался игрушечным на фоне громады корабля. – Как разгрузите – маск-сетью накройте. И по периметру проверь, хорошо ли закрепили – ветер сегодня злой.

Игорь Вадимович, не замедляя шага, лишь коротко мотнул головой, его борода колыхнулась на ветру.

– Будет сделано, Карлыч. – отозвался он, и в его голосе звучала спокойная уверенность.

Мы поднялись на борт. Под ногами вместо грунта загудел прочный стальной лист палубы, а из пробоины через которую мы с Андреем попали внутрь лился желтый свет и доносился навязчивый, ритмичный стук.

Жорка, уже стоявший на палубе, озирался с открытым ртом, впечатленный масштабом. Сергей Алексеевич, прислонившись к холодной стенке, просто смотрел в темноту.

– Ну что, – обернулся ко мне Игорь Вадимович, его фонарь выхватил из мрака узкую лестницу, ведущую вглубь корпуса. – Пошли внутрь, покажу вам наше хозяйство.

Я кивнул, бросив последний взгляд вниз, где в луче фонарей копошились фигуры у самолета, уже натягивая на его фюзеляж темное, рыхлое полотно маскировочной сети.

Глава 20

Игорь Вадимович спустился первым, и я, ступая на железные ступени следом, отметил что лестницу выпрямили, и даже восстановили утраченные ступени.

И вроде бы я тут уже был, но теперь всё воспринималось иначе. Мы шли по главной галерее – некогда довольно широкому проходу, теперь больше похожему на ущелье в металлических джунглях. Стальные стены, покрытые толстыми наплывами краски, ржавчины и неизвестных наслоений, уходили в темноту в обе стороны. Кабельные трассы, сорванные с креплений, свисали кривыми гирляндами. Справа, в бывшем кубрике, была жилая зона. Гамаки и одеяла, подвешенные к прочным балкам. Несколько раскладушек, поставленных прямо на стальные плиты пола. Ящики из-под снарядов, служившие тумбочками. Посередине – буржуйка, сваренная из толстой трубы, от которой шла самодельная жестяная вытяжка в дыру в потолке. На ней стоял большой, почерневший чайник. Стены вокруг были завешаны найденными плакатами с различными инструкциями по технике безопасности, фотографиями, и даже календарем с выцветшими цифрами.

Я придержал Игоря за рукав, пока мы проходили мимо зияющего проема, ведущего вниз, в темноту. Оттуда тянуло сыростью и маслом.

– Слушай, а подъемник так вручную и крутить, или починили?

Игорь Вадимович хмыкнул, и в уголке его глаза мелькнула искорка технической гордости.

– Подъемник? Починили. Не без приключений, конечно. Многое пришлось целиком менять, привод расчистили, шестерни в масле выкупали. Редуктора перебрали. Теперь работает. Правда, гремит сильно, но поднимает.

Мы прошли дальше, туда где стояли ремонтируемые машины.

– Вот, смотри, чем живем, – его голос приобрел оттенок экскурсовода в музее. Луч скользнул по первому биплану. – Это наш «первенец». Каждую нервюру пришлось вымерять и выгибать заново. Лонжероны… – он с силой постучал костяшками пальцев по нижнему крылу, раздался глухой, крепкий звук. – Лиственница. Нашли в трюмах штабель досок – лежали кучу лет, но дерево как новое. Обшивку… – луч фонаря показал на полотно, туго натянутое на крыло. Оно было не однородным, а состояло из аккуратных заплат разных оттенков – от выцветшего хаки до грязно-белого. – Шили из всего, что нашли. Брезент от тентов, мешки, даже от шатров кое-что пошло в ход. Пропитали самодельной смесью – канифоль, парафин, солярка. Не авиационный лак, конечно, но держит.

Он перевел луч на капот. – Мотор – отдельная история. Клапана притерли, патрубки, датчики заменили, топливную систему прочистили. – Игорь обвел фонарем самолет целиком. – Все тросы управления – новые. Приборы… с ними сложнее. Часть родных, часть сняли с других машин. Авиагоризонт не работает, да нам он и не нужен. Важнее скорость, высота, да компас. Компас есть. Магнитный, в медном корпусе. Еще работает.

Он повел меня ко второму остову. – А этот… ему больше досталось. От него по сути живая только рама. Вот здесь, видишь? – луч остановился на месте, где должно быть нижнее крыло. – Лонжероны сгнили. Делаем новые. И фюзеляж почти весь заново обшиваем. Работы еще на неделю, не меньше. – Он помолчал, и луч его фонаря упал на груду тщательно разложенных по ящикам деталей – блестящие новые заклепки, свертки проводов, банки с краской.

– А сам корабль? – спросил я, глядя в черную пасть какого-то открытого технического колодца, уходившего в непроглядную тьму нижних палуб.

– Исследуем потихоньку, – ответил Игорь, и его лицо стало серьезным. – Электростанцию в машинном отделении запустили на малую мощность. Но многое еще под замком. Интересное кое-что нашли… документы, инструмент, целые склады кое-чего. – Он помолчал. – Потом расскажу. Сначала перекусим.

Игорь повёл нас дальше, вглубь стального лабиринта, и вскоре мы свернули в боковой отсек. Дверь сюда не скрипела, а глухо выла, открываясь в помещение, где пахло едой.

Это была кухня. Вернее, то, что обитающие в стальном чреве люди, называли кухней. Помещение небольшое, но уютное. Свет давали две электрические лампочки под потолком в железных плафонах.

Мебель носила на себе неизгладимую печать потопа. Массивный буфет из темного дерева, стоял криво, его дверцы не закрывались, но функции свои он выполнял. Стол, занимавший весь центр, был сколочен из оружейных ящиков. Вокруг него стояли табуреты разной высоты и происхождения.

Но сердцем комнаты была печь. Не буржуйка, а настоящая, добротная плита, с чугунными конфорками и небольшой духовкой. Её когда-то белую эмаль теперь покрывали паутина трещин и рыжие подтёки ржавчины, но прямо сейчас она исправно топилась. На одной из конфорок шипел и булькал огромный, почерневший от копоти котёл.

Возле плиты, спиной к нам, возился человек, что заменял здесь повара. Мужичок лет сорока пяти, плотный, но не толстый, а скорее крепко сбитый, как старый пень. На нём был заляпанный пятнами неизвестного происхождения фартук поверх рабочей робы. Он что-то энергично помешивал в котле, и его лысеющая макушка, покрытая капельками пота, блестела в свете ламп.

– Аркадий! – рявкнул Игорь Вадимович. – Гостей встречай! Лётное братство к нам пожаловало!

Мужик обернулся. Его лицо было широким, простодушным, с мясистым носом и покрасневшими глазами. Увидев нас, он не улыбнулся, но в его взгляде мелькнуло что-то вроде профессионального удовлетворения – дескать, работа есть работа, накормить надо.

– Жора! – вдруг оживился он, заметив нашего повара, который робко жался в дверях. – Ты чего там стоишь? Иди сюда, помоги! Кашу довариваю, хлеб режь, банки открывай!

Жорка, будто получив команду свыше, мгновенно преобразился. Его собственная неуверенность куда-то испарилась, уступив место знакомой кухонной суете. Он кивнул, сбросил куртку и уже через секунду деловито орудовал у стола, остро заточенным ножом нарезая нами же привезенный, темный, плотный хлеб.

– Аркаша у нас не только по железу руки золотые, но и по части провианта, – пояснил Игорь, скидывая куртку и усаживаясь на табурет у стола. – Из обычной крупы такую кашу делает, что пальчики оближешь. Садись, Василий, не стесняйся.

Я сел, ощущая, как усталость и нервное напряжение последних часов начинают медленно отступать под натиском тепла, запаха еды и мерного, убаюкивающего шипения котла. Сергей Алексеевич молча устроился в углу, в тени, будто стараясь занять как можно меньше места.

Аркадий, не отрываясь от плиты, бросил через плечо:

– Игорь, по твоей просьбе, бутылку… «десерта» достал. Для храбрых пилотов.

– Молодец, – одобрительно кивнул наш провожатый, а потом, понизив голос, добавил, обращаясь ко мне: – В одном из складов нашли ящики. Этикетки смыло, но внутри… виски, кажется. Бутылки целые. Припрятали для особых случаев.

Он посмотрел на меня, на дядю Сашу, который тоже сел за стол и вытирал платком шею.

– Думаю, сегодняшний перелёт тянет на «особый». Как разгрузимся – отметим. А пока… – он обвёл взглядом наше маленькое, измученное сборище, – пока просто погреемся и наедимся. Всё остальное – потом.

Аркадий, ловко орудуя огромным черпаком, разложил густую, дымящуюся кашу по эмалированным мискам. Пар от неё поднимался ароматным облаком, в котором явственно чувствовался запах мяса.

На середину стола поставили банки с соленьями – хрустящие огурцы и помидоры из станичных погребов, баночку тёмной, ароматной баклажанной икры. Оттуда же, из привезённых тюков, появилось сало – толстые пласты с прослойкой, слегка присоленные и прокопчённые.

Первые минуты за столом царило молчание, прерываемое только стуком ложек и довольным сопением. Еда была простой, но после нервного перелёта и долгого напряжения она казалась пиром богов. Даже Сергей Алексеевич в углу, не глядя ни на кого, медленно и методично ел свою порцию.

– Мясо-то неплохое, – наконец крякнул дядя Саша, отодвигая пустую миску. – Дикое?

– Сурки, – пояснил Игорь, Накладывая на хлеб икру. – В степи их полно. Стрелять опасаемся, а вот силками – самое оно. Ставим по норам.

Разговор потек неторопливо, как чай из заварного чайника, который Аркадий уже ставил на плиту. Говорили о последних событиях, о бомбежке, о немцах.

Потом, словно сам собой, переключились на главное – на самолёты. Дядя Саша, вытирая усы, прищурился на Игоря.

– Ну, а по железу твоему? Когда первенец на крыло-то встанет?

Игорь отпил из кружки, подумал.

– Технически… хоть завтра. Мотор проверен, управление работает, шасси в порядке. Остались мелочи: капот подогнать, пару тросов протянуть, приборную доску дособирать. Пустяки.

– Пустяки? – дядя Саша положил ложку на стол с чётким, металлическим щелчком. Его голос приобрёл привычную, ворчливую основательность. – В воздухе, Игорь, пустяков не бывает. Там любая «мелочь» в землю вколачивает. Недотянутый трос может на вираже заклинить руль. Неподогнанный капот – сорваться и в лобовое прилететь. «Мелочи» доделываются на земле. Чтобы в небе о них не думать.

Игорь слушал, не перебивая, и на его лице не было обиды, а лишь профессиональное внимание и уважение к старому пилоту, знающему цену каждой заклёпке. Он медленно кивнул.

– Ты прав, Карлыч.

За столом замолчали, слышен был лишь стук ложек да чавкание.

– Ладно, не будем о грустном, – сказал я. – Давайте лучше… – я посмотрел на обещанную бутылку «десерта», которую Аркадий уже ставил на стол рядом с кружками, – пока отметим, что живы, целы и на месте. За твоих сурков, Игорь. И за то, чтобы все «мелочи» оставались на земле.

Бутылка обошла круг. Жидкость внутри была тёмно-янтарной, пахла спиртом, жгла горло, но оставляла за собой приятное, согревающее ощущение. Выпили без тостов, просто кивнув друг другу – за удачу, за живых. Алкоголь ударил в голову, на мгновение сгладив острые углы реальности.

– Когда летите? – спросил Игорь, закусывая.

– Как рассветет, – сказал дядя Саша, ставя пустую стопку на стол. Голос его был хриплым, но твёрдым. – Немцев тут не видели?

Игорь покачал головой.

– Ни слуху ни духу. Только птицы да ветер.

– Вот и хорошо, – кивнул я, чувствуя, как после сытной трапезы накатывает сонливость.

Игорь пристально посмотрел на меня.

– И долго так туда-сюда курсировать собираетесь? По воде таскать не начали еще?

– Пока в планах, – ответил я уклончиво. – Сначала кое-что нужно прояснить.

Я не стал говорить о пропавших группах. Не то чтобы чего-то боялся, нет. Просто не хотелось.

Игорь почувствовал недоговорённость. Он не дурак. Его взгляд задержался на мне, потом перешёл на молчавшего дядю Сашу, который сосредоточенно крутил в пальцах пустую стопку. За столом на секунду повисло неловкое молчание, нарушаемое только потрескиванием дров в печи.

– Ладно, – наконец сказал Игорь, откидываясь на спинку стула. – Вам, я смотрю, и поспать не помешает. Аркадий, размести мужиков где свободно.

– Хорошо, – буркнул тот поднимаясь.

Я тоже поднялся. Усталость навалилась вдруг всей своей тяжестью, смешавшись с лёгким хмелем.

– Спасибо.

– Не за что, – Игорь махнул рукой. – Только смотрите, не проспите вылет. Я пока пойду, погляжу, как там с сетью на вашем «Ане» управились.

Он вышел, Аркадий подождал когда все встанут, взял фонарь и повёл нас обратно в лабиринт коридоров.

Мы шли мимо закрытых дверей с заржавевшими табличками, мимо скрипящих переборок, пока он не остановился у неприметной двери с цифрой «4», нарисованной белой краской прямо на тёмном металле.

Я заглянул внутрь. Каюта была крошечной, её пространство занимали четыре откидные полки-койки, в точности как в старом плацкартном вагоне. Они были сделаны грубо, но на совесть, с бортиками, чтобы не свалиться во сне. На каждой лежал плоский, тощий матрас, туго набитый чем-то шуршащим и издававшим травяной запах. Сверху – грубые, но чистые одеяла из байки.

– Матрасы сами делали, – пояснил Аркадий, ставя фонарь на небольшой привинченный к полу столик. – Набивали травой, полынью в основном. Она и пахнет, и насекомых отпугивает. Не пух, конечно, но спать можно.

Дядя Саша потрогал матрас, сжал его, оценивающе хмыкнул.

– Идея ничего. Сыровато только тут. – Он посмотрел на Аркадия. – Разбудишь через два часа.

– Понял, – коротко отозвался Аркадий. – Через два часа. Спокойной.

Он вышел, прикрыв за собой дверь.

Я скинул куртку и сапоги и залез на верхнюю койку. Матрас действительно был жёстким и колючим, но мне он показался вершиной комфорта. Из него пахло солнцем и степью – запах, странно умиротворяющий среди всей этой металлической громады.

Проснулся без ощущения что спал. Было чувство, будто на секунду зажмурился от усталости, и этого оказалось достаточно, чтобы мир вокруг изменился. В ушах стоял густой, тяжёлый звон недосыпа, а тело казалось чужим, одеревеневшим и тяжёлым, как будто его набили мокрым песком.

– Василий. Пора. Рассвело уже.

Голос Аркадия пробился сквозь этот звон. Его рука трясла меня за плечо. Я открыл глаза. Аркадий стоял внизу, и мне показалось что он и не уходил никуда.

Я сполз с верхней полки, спина отозвалась тупой болью. Дядя Саша уже был на ногах, надевал куртку.

– Двигай, – буркнул он, не глядя на меня.

Аркадий, без лишних слов, повёл нас обратно по коридорам. Теперь они казались чуть светлее, но от этого ещё более унылыми и заброшенными. Он остановился у небольшой двери. Это была импровизированная умывальная. Раковина, над которой висел самодельный умывальник. С потолка свисала голая лампочка. На полке лежали несколько кусков мыла и относительно чистые, но истрёпанные полотенца. Вода обожгла лицо, смывая липкую пелену недосыпа, но не принося настоящей бодрости, лишь заменяя одну тяжесть на другую. Дядя Саша, фыркая и отплёвываясь, умывался вторым, потом Сергей Алексеевич и последним Жорка.

– Воду-то откуда берете? – спросил я, дожидаясь остальных.

– Дождевая. – пояснил Аркадий. Даже слабенький дождь наливает достаточно. Не шикуем конечно, но и экономить особо не приходится.