Текст книги "Чужие степи – часть восьмая (СИ)"

Автор книги: Клим Ветров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Хорошо, – Егор уже достал блокнот и стал делать пометки. – На входе: дистанция, высота, скорость цели, курс. Константы: баллистические данные снаряда. На выходе что нужно?

– На выходе – три простые цифры для парней у орудия, – сказал я четко. – Первая: угол возвышения ствола в градусах. Вторая: азимут, то есть горизонтальный угол поворота в градусах. И третья: время полета снаряда до цели в секундах. По этому времени они вручную установят дистанционный взрыватель.

Егор задумался, водя карандашом по бумаге.

– Это система дифференциальных уравнений… Но для упрощённой модели, без учета крена, ветра и разрежения воздуха… Да, это решаемо. Нужно численно интегрировать уравнение движения…

– Ты это мне не говори, – улыбнулся я. – Сделай так, чтобы программа работала. Интерфейс – простой. Поля для ввода цифр, кнопка «Рассчитать» и три окошка с результатами. Больше ничего.

– А если цель маневрирует? – спросил он.

– Тогда мы бессильны, – честно ответил я. – Но большинство бомбардировщиков при бомбометании идут прямо и ровно. У нас будет окно в 30–50 секунд. Твоя программа должна считать быстро.

Егор взглянул на ноутбук, потом на свои чертежи, а затем снова на меня.

– Это… как создать прицел для пушки из кода. Без железа. – Он покачал головой. – Ладно. Я сделаю. Думаю, за сутки смогу написать базовый алгоритм.

Я встал и протянул ему руку.

– Спасибо. Ты сейчас делаешь не просто программу. Ты делаешь мозг для наших орудий.

Олег, стоявший у двери, мрачно хмыкнул:

– Смотри только, чтобы этот твой «алгоритм» фрицев с неба сымал, а не только циферки на экране менял.

Егор снова надел очки, и его лицо стало серьёзным.

Глава 10

Договорив с Егором, мы молча погрузились в Уазик. Следующая точка – мой «Фоккер». В планах было лишь дозаправить его и перегнать на основной аэродром, но планы имеют свойство не выполняться.

Возня с канистрами отняла остатки сил и драгоценное время. Часы, тускло светившиеся на приборной панели, показывали пять минут четвертого, когда мы наконец подъехали к одиноко стоявшему в поле биплану. Предрассветная мгла делала его очертания призрачными, а густой, низкий туман стелился по земле, как саван.

Я, вооружившись фонарем, первым подошёл к машине. Забравшись в кабину, щёлкнул тумблерами. Напряжение в сети было в норме, а стрелка указателя топлива лежала на нуле, воткнувшись в ограничитель.

– Тащи следующую! – крикнул я Леониду, копошившемуся у хвоста с канистрой.

В ответ услышал его озадаченный голос:

– А это что за пятна?

Я высунулся из кабины. Луч его фонаря выхватывал из темноты землю под двигателем. Она была черной, маслянистой, будто кто-то пролил целую бочку мазута. Сердце ёкнуло. Я медленно перевел взгляд вверх, на капот.

– Попали, что ли? – пробормотал Олег, подойдя ближе.

Немцы не стреляли. Значит, свои. В ночной неразберихе, когда все палили по небу из всего, что стреляло, кто-то принял силуэт «Фоккера» за вражеский. Возможно «пилорамой», у нас их в достатке, а теперь, когда патронов навезли, стреляли, не целясь, по принципу «лишь бы пошуметь».

Я спрыгнул на землю, чувствуя, как накатывает отчаяние. Присев на корточки, я заглянул под обшивку мотора, посветил фонарем внутрь. И тяжело выдохнул. Все было в масле. Блестели лопатки цилиндров, тросы, трубопроводы. Черная, густая жидкость сочилась откуда-то сверху. Непонятно, то ли шланги, то ли движок пробит. Ясно одно, прямо сейчас фоккер не полетит.

– Грустно, – единственное, что смог выдавить из себя Олег.

Молча, с каменными лицами, мы погрузили канистры обратно в Уазик и поехали на аэродром. Рассвет только-только начинал размывать горизонт грязновато-серым светом, вырисовывая разрушения в новых, пугающих подробностях.

– А ведь сюда куда-то метили, – прервал молчание Леонид, разглядывая две огромных, почерневших воронки справа от взлетной полосы. Они «лежали» аккуратно, словно метки на карте.

– Может, случайность?

– Может и так, – неотрывно глядя на воронки, ответил Леонид. – Но уж больно избирательная какая-то случайность… Сам погляди: склады на окраине, кирпичный заводик, район возле школы, периметр с южной стороны перепахан, возле центрального трансформатора две бомбы упало. Словно знали, куда бить. Целились.

– Ночью? – не поверил я. – И каким это образом?

И тут я вспомнил что видел поднявшись в небо, перед тем как всё погрузилось в хаос. Короткое, ритмичное мигание в стороне Леонидовской башни. Как будто кто-то подавал сигнал карманным фонарем.

– Я что-то видел в стороне башни. – тихо сказал я. – Мигание. Вроде как световой сигнал.

– В стороне башни? Может, прямо на ней? – мгновенно сообразил Олег. – Вы там ничего не включали?

Леонид, чье подразделение как раз отвечало за тот сектор, ответил коротким отрицательным жестом.

– Съезжу, посмотрю.

Пока он уезжал, мы с Олегом направились к стоянке. Наш «Юнкерс» и «кукурузник» уже облепили, как муравьи, техники. Возле них суетился вездесущий Георгий.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – подскочил он ко мне, по-юнкерски вытянувшись.

Я поморщился, но поправлять не стал – бесполезно.

– Как продвигается?

– Ускоренным темпом! Ещё полчаса, и обе машины готовы! – бодро отрапортовал пацан.

– Дядя Саша здесь? – поинтересовался я, не видя среди суетящихся людей старого летчика.

– Дед-то? Нет, приболел что-то, отслеживается.

Я кивнул, хмурясь. Отсутствие дяди Саши было дурным знаком.

– Я с вами лечу, ваше высокоблагородие? – тут же, с надеждой в голосе, вызвался Жора.

– Если хочешь. Только полетим на этом, – кивнул я на АН-2.

– А где же… – энтузиазм на лице парня сменился разочарованием.

– Сломался, – коротко бросил я, не желая сейчас говорить о своем раненом «Фоккере».

В воздух поднялись чуть раньше запланированного.

Рев мотора был монотонным, почти убаюкивающим гудением. Я сидел в кабине, чувствуя каждую вибрацию старого самолета. Слева от нас, чуть выше, плыл «Юнкерс». Его угловатый, чуждый силуэт на фоне восходящего солнца был зрелищем сюрреалистическим. Мы летели с трофейным вражеским бомбардировщиком, как братья по несчастью, затерянные в чужом небе.

Внизу проплывала земля.

Жора, прильнув к стеклу кабины, молчал, и я был ему благодарен. Его обычная болтливость испарилась едва мы поднялись в воздух. Занимая кресло второго пилота, он постоянно бегал в хвост, выглядывал через приоткрытый люк. Юнкерс летел полным экипажем, мы же, из экономии веса, отказались от штатного стрелка.

Первый раз мы его заметили через час полета. Далеко на западе, на самой кромке горизонта, крошечная серебристая мушка, поймавшая солнечный луч. Она была так высока и далека, что не понятно было кто это. Бомбардировщик? Истребитель? Он не изменил курс, не проявил к нам интереса, и через несколько минут растворился в дымке. Но осадок остался. Мы были не одни в небе.

Я проверил курс. До базы – еще семьсот километров. Бесконечные просторы, где каждый холм мог скрывать засаду, а каждое облако – стаю «мессеров».

Второй раз сердце ёкнуло, когда с «Юнкерса» передали скупую фразу по рации: «Слева по курсу, десять градусов. Высоко». Мы всмотрелись. Да, чуть левее, на фоне белесого неба, висела еще одна точка. Чужая. Курс её был параллелен нашему, но не сближался. Просто висел там, как напоминание, что за нами наблюдают.

Мы летели дальше, два одиноких самолета в огромном, враждебном небе. Я поймал себя на том, что неотрывно слежу за стрелками приборов, за уровнем топлива, за горизонтом, за «Юнкерсом». Звук мотора был мне знаком, и я прислушивался, не появится ли в его ровном рокоте посторонний хрип, предвестник поломки.

И вот, спустя еще почти три часа бесконечного напряжения, Жора, не выдержав, крикнул:

– Море!

Впереди лежала свинцовая полоса.

Я взял штурвал на себя, начал плавный разворот для захода на посадку, глядя на «Юнкерс», который уже выпускал шасси. Первая часть была позади. Теперь предстояло взять груз и лететь обратно. Через всё то же небо, где за нами уже, возможно, охотились.

Последний разворот, плавный, почти ленивый, и импровизированная полоса оказалась прямо под нами. Мне шасси выпускать не надо – одно из бесчисленных достоинств «кукурузника». Он всегда на взводе, как верный конь, оседланный и готовый хоть к посадке, хоть к взлету в любой момент. Я лишь сбросил газ, ощутив, как самолет послушно клюёт носом, начав плавное снижение.

И, признаться, я не чувствовал ни малейшей усталости. Пролететь тысячу километров за штурвалом этой «рабочей лошадки» – не подвиг, а привычная работа. Будь необходимость, мог бы, не моргнув глазом, взять новый курс и провести в воздухе ещё часа три-четыре.

Вот честное слово – управлять «Аном» после моего «Фоккера» было все равно что пересесть с тряского, ревущего мотоцикла, на котором на каждую кочку отзываешься всеми позвонками, в мягкое кресло добротного автомобиля. Здесь, в этой просторной, хоть и аскетичной кабине, не дуло из щелей, не било по ушам оглушительным ревом. Можно было спокойно поговорить, достать термос и глотнуть обжигающего, горького «эрзац-кофе», размять затёкшие ноги. Здесь даже было предусмотрено элементарное, но такое драгоценное в долгом полете «удобство» – жестяная воронка с трубкой, выведенной за борт. В «Фоккере» же о таком и помыслить нельзя. Там каждая мелочь подчинена одному – полету. Управление – острое, почти нежное, до дрожи в руках. Чуть расслабишь хватку, чуть потеряешь скорость на вираже – и эта птичка тут же норовила сорваться в штопор, напоминая, что она – дикое, не прирученное до конца создание. И, конечно, отсутствие второго пилота. Здесь, в «Ане», я мог на пару минут отвлечься, доверив штурвал «соседу» – авось, не уронит. В «Фоккере» я был в кабине один на один со стихией, прикованный к рычагам и педалям.

Плавно, почти невесомо, я приткнул свой самолетик к краю летного поля, метрах в ста от уже заглушившего моторы «Юнкерса». Колеса мягко плюхнулись на утоптанный грунт, и «кукурузник», покачиваясь на упругих стойках шасси, пробежал еще с полсотни метров, будто нехотя расставаясь с небом. Я выдохнул, почувствовав, как из плеч уходит напряжение долгого полета. Потянулся к панели, щёлкнул тумблерами, и ровный гул мотора сменился нарастающим треском, а затем – тишиной. В ушах еще стоял звон.

Поднялся из кресла, разминая затёкшую спину. Время – без двадцати восемь. По-хорошему, сейчас быстренько загрузиться – и в обратный путь. Если всё сложится без эксцессов, моих вечных спутников, то к обеду будем дома. Мысленно я уже был там, видел лицо Ани…

И вдруг из грузовой кабины донёсся скрип, а потом громкий, нелепый грохот, будто кто-то уронил ящик с инструментами. Я нахмурился, резко дёрнул за ручку двери.

– Георгий, ты что там…

И замер. В полумраке салона, опираясь на металлический каркас сиденья, поднимался с пола… дядя Саша. Седая, всклокоченная борода, помятое, землистого цвета лицо, но глаза, несмотря на болезненную усталость, горели знакомым упрямым огоньком.

У меня от неожиданности даже дыхание перехватило.

– Откуда он тут⁈ – обернулся я к Жорке, и в голосе моем прозвучала не столько злость, сколько ошеломление.

Жора, стоявший по стойке «смирно», виновато развёл руками, его лицо расплылось в растерянной улыбке.

– Так я ж говорил, ваше высокоблагородие, отлёживается он! Поплохело ему после вчерашнего, еле на ногах стоял. Сказал, что в салоне прикорнёт немного, пока мы летим… Я думал, вы в курсе!

«Прикорнёт»! Тысячу километров под постоянной угрозой быть сбитым, а у нас на борту «прикорнул» больной старик! Глупая, безумная рискованность с его стороны и вопиющая безответственность со стороны Георгия.

Но, отойдя от первого шока, я, к своему удивлению, почувствовал, как сквозь раздражение пробивается другое, куда более сильное чувство – облегчение. Да, он был болен. Да, он поступил как последний сорвиголова. Но это был дядя Саша. Старый, много повидавший летчик, который знал «Ан» как свои пять пальцев. Этот самолет вечно капризничал, и в случае любой, даже самой мелкой неисправности в долгом обратном пути, его совет, его спокойный, опытный взгляд будет дороже золота. Его появление было нарушением всех правил, но… это была удача.

Не отвечая на мой недоумевающий взгляд, дядя Саша молча, с трудом, поднялся на ноги. Он сделал это с таким видом, будто не пролежал четыре часа на холодном полу, а просто слегка присел отдохнуть. Стараясь не горбиться, чтобы скрыть одышку и слабость, он, не глядя на меня, прошел к выходу, спустился по трапу и, отойдя на несколько шагов, замер, глядя на свинцовую полосу моря вдали. Его фигура в летной куртке казалась удивительно хрупкой на фоне громады «Юнкерса», где уже кипела работа.

Я, оставив Жорку «на хозяйстве» – стеречь самолет и готовить его к обратному пути, – собрался было последовать за стариком, чтобы хоть здоровьем поинтересоваться, но у трапа меня перехватили.

– К погрузке всё готово, начинать? – Крупный боец из «местных», с серьезным, деловым лицом, протянул мне руку для рукопожатия. За его спиной солдаты уже катили к «Юнкерсу» первые бочки с горючим. Воздух гудел от голосов.

– Зенитки нашли ещё? – спросил я, переходя сразу к главному.

– Да, но всего пару штук, – боец поморщился, словно от зубной боли. – Одна новенькая, в масле, вторая… будто ее на запчасти начали разбирать, а потом бросили. Не хватает прицельных механизмов.

– Везде смотрели? На всех складах?

– Нет, пока только в верхних ангарах, – он мотнул головой куда-то в сторону. – Думаю, к следующему вашему прилёту перейдем на нижний уровень. Там, возможно, ещё что-то будет.

Я кивнул, и мой взгляд скользнул к морю, туда, где в степи, словно скелеты доисторических чудовищ, ржавели остовы нескольких десятков судов.

– А с кораблей? – спросил я. – Там же зенитные установки должны быть.

– Сняли кое-что, что смогли открутить, – боец усмехнулся. – Но там только если на запчасти. Вот, – он вытащил из промасленной куртки сложенный вчетверо, истрепанный по сгибам листок бумаги, – я и список приготовил. Сверяйтесь.

Я развернул листок. Кривой, карандашный почерк выводил сухую статистику:

Минометные мины 82 мм – 10 ящиков.

Взрыватели минометные – 2 ящика.

Патроны калибра 7,92×57 – 20 ящиков.

Патроны калибра 9×19 – 20 ящиков.

Патроны калибра 13×64 – 10 ящиков.

Снаряды к зенитной установке – 30 ящиков.

Винтовки Mauser 98k – 200 штук.

MP-40 – 100 штук.

Бинокли Zeiss – 5 штук.

Минометы 82 мм – 2 штуки.

– По весу сколько? – переспросил я, прикидывая в уме.

– Чуть меньше тонны получается, – тут же отчеканил старшина. – Точнее, около девятисот кило.

В голове сами собой пошли расчеты. Всего двумя бортами – моим «кукурузником» и «Юнкерсом» – мы могли взять максимум три тонны. Но львиная доля уходила под топливо. Мало того что оно было нужно для наземной техники, так еще и нам самим, самолетам, надо на чем-то летать.

– По воде было бы удобнее, – проговорил я вслух, глядя на ржавые корпуса кораблей. – Там и грузить можно больше, и расход не такой бешеный. Дольше, конечно, плыть… Но зато привез так привез. На той лодке, что сейчас строят наши умельцы, за раз можно перевести тридцать бочек, и это только на одной. А если флотилию из трех-четырех собрать…

Боец внимательно посмотрел на меня, кивнул, но в его глазах читалась привычная покорность обстоятельствам.

– Мечтать не вредно. А пока – что имеем, на то и грузимся. Разрешите начинать? – спросил он.

– Начинайте, – кивнул я.

Погода, до этого момента просто хмурая, начала активно портиться. С моря наползала сплошная стена свинцовых туч, ветер усилился, стал порывистым и влажным, принося с собой солёную, колючую взвесь. Завывая, он срывал с земли кружащиеся вихри пыли и песка.

Погрузка превратилась в спешную, напряжённую суету. Бойцы, сгорбившись против ветра, бегом таскали ящики с боеприпасами. Стук дерева о металл, отрывистые команды, сдержанная ругань – всё это сливалось в единый тревожный аккомпанемент. Ящики с патронами и минами грузили в «Юнкерс» – он был вместительнее. К нам, в «кукурузник», понесли более ценный и хрупкий груз: ящики со взрывателями, а главное – канистры с маслом и несколько мешков с какими-то медицинскими причиндалами.

Заправка шла параллельно. Я следил, как горючее по толстому шлангу с насосом заливалось в баки. Жора суетился вокруг самолета, проверяя крепления груза в салоне, а дядя Саша, прислонившись к шасси, молча наблюдал за процессом.

Базу немцы, надо отдать им должное, спрятали блестяще. Все основные сооружения были укрыты под землей, в старых скальных выработках. Со стороны это выглядело как заброшенная окраина, и лишь подойдя вплотную, можно было заметить какие-то следы.

Но я не мог отогнать от себя навязчивую, тревожную мысль. Я отошёл на край поля, туда, откуда открывался хороший вид на долину и море. И там, в серой дымке начинающегося дождя, лежали ржавые остовы кораблей. Слишком большие, слишком заметные.

'Вся эта маскировка – игра в прятки для близоруких, – с горечью подумал я. – Можно хоть травой всю полосу засеять, но если кто-то пролетит над долиной и увидит эту стаю железных призраков, он обязательно заинтересуется. А дальше – дело техники…

Ветер резким порывом рванул мою куртку, и первые тяжелые капли дождя забарабанили по земле. Пора было закругляться.

– По машинам! – крикнул я, перекрывая завывание ветра.

Мы побежали к самолетам. Земля под ногами уже размокала, превращаясь в липкую грязь. Забравшись в кабину, я с удивлением обнаружил дядю Сашу устроившегося в кресле первого пилота.

– Запускаю! – предупредил он.

Мотор «Ан-2» с привычным треском и гулом ожил, его мощный рокот был самым обнадеживающим звуком на свете. Я посмотрел на «Юнкерс». Тяжелая машина, медленно разворачиваясь, поползла к взлетной полосе. Видимость ухудшалась с каждой минутой, дождь усиливался, затягивая всё пеленой.

Глава 11

Летели уже два часа, и даже как-то расслабились, убаюканные спокойствием. Дядя Саша «рулил», я сидел в кресле второго пилота и лениво шарил биноклем по окрестностям. Жорка торчал в салоне, ковыряясь с новеньким, еще в масле, шмайсером.

В этот момент из рации донёсся сдавленный, но четкий голос: «Три истребителя. Десять часов низко. Заходят на атаку».

Сердце упало. Низко – значит, они шли на бреющем, прячась в складках местности и в пелене дождя, и засекли их слишком поздно.

– Держись за них, – сказал я, глядя на «Юнкерс». – На их фоне мы – мушка. Может, проигнорируют.

Но не проигнорировали. Один из «мессеров», мелкий и стремительный, как оса, отвалил от основной пары и пошел на нас. Солнечные блики на фонаре кабины выглядели как хищные глаза.

– Жора, в хвост! К пулемёту! – крикнул я.

Дядя Саша, не дожидаясь команды, бросил самолет в крутой нисходящий вираж, почти касаясь крылом верхушек деревьев растущих вдоль реки. Пулеметная очередь прошила воздух метрах в двадцати сверху. Немец промахнулся, не рассчитав скорость сближения с нашей «черепахой».

И в этот момент мы увидели, как первая пара истребителей всаживает очередь в «Юнкерс». По левому крылу гиганта побежали огненные всплески. Из двигателя повалил густой черный дым.

– Только не это… – вырвалось у меня.

«Юнкерс» клюнул носом, но не сдался. Его бортовые стрелки открыли ответный огонь. Яркие трассеры потянулись к атакующим истребителям. Это был смертельный балет в небе, похожий на агонию раненого кита, которого терзают пираньи.

Стреляли неточно, но сам факт сопротивления заставил истребители резко отвалить от «Юнкерса» и набрать высоту.

«Наш» же мессер, пилот которого, видимо, слишком увлекся, неожиданно прошел на бреющем прямо над лесом. И тут же с него повалил дым. Попали? Нет. Слишком низкая скорость «Ана» сыграла с ним злую шутку – он, возможно, зацепил верхушки деревьев или просто не рассчитал и задел землю на выходе из атаки, повредив шасси или винт.

– Вот чёрт! – не своим голосом крикнул дядя Саша. – Горит!

Истребитель, оставляя за собой шлейф дыма, потянул к югу, но далеко не пролетел, чуть поднялся, и выбросив из себя летчика, воткнулся в землю. Летчик ненадолго пережил свою машину, слишком маленькая высота, парашют не успел раскрыться. Страшная смерть.

Оставшаяся пара, среагировав на гибель товарища, крутанула в небе «бочку» и бросилась на нас, видимо посчитав виновниками.

Не в силах усидеть на месте, я рванул в салон, долбанувшись плечом о дверной косяк. «Ан» рыскал, кренился и плясал в небе, будто листок на ветру. Дядя Саша вытворял с ним немыслимое – бросал в глубокие скольжения, просаживал в воздушные ямы, закладывал такие виражи, что путь в три метра обернулся бешеным родео. Но я добрался, оттолкнул запутавшегося в ремнях Жорку, и сам занял место в люке.

Перед глазами предстал спаренный пулемет. Два ствола, грозные и неуклюжие, торчали в прорезе обшивки. Это был наш кустарный «зенитный комплекс» – немецкий MG-42, лента с патронами от которого уходила в большой деревянный ящик.

– Держись! Сейчас встряхну! – донёсся из кабины приглушенный крик дяди Саши.

Самолет резко клюнул носом и ушел вправо. Я вжался в установку, чтобы не вылететь в люк. Земля и небо закрутились в бешеном калейдоскопе. Где-то рядом, так близко, что казалось, можно дотронуться, проплыло крыло «мессера». Он пронесся мимо, не успев прицелиться.

Второй, его напарник, оказался хитрее. Он зашёл сзади и снизу, в мертвую зону. Я увидел его, когда тот начал плавно поднимать нос для очереди. Его цель – наша уязвимая брюшина.

Руки сами нашли пистолетную рукоять. Палец лег на спуск. В голове пронеслось: «Пила Гитлера». Целая лента за пару секунд. Экономь.

– Ну, давай, гад! – прошипел я, ловя его в прицел.

Дядя Саша, будто почувствовав опасность, резко дал левую педаль и потянул штурвал на себя. «Ан», вильнув хвостом, подставил под удар не брюхо, а левый борт. Немец, не ожидая такого маневра, на мгновение замер в прицеле. Идеальный момент.

Я вдавил спуск.

Трах-та-та-тах!

Оглушительный, разрывающий барабанные перепонки треск заполнил пространство. Не стрельба, а сплошной, яростный рёв. Пулемет жил своей жизнью – дикой, необузданной. Отдача вбивала приклад в плечо, дым и пороховая гарь щипали глаза.

Первая очередь прошла мимо, прочертив линию ниже и левее цели. Немец не отвалил. Он понял что мы огрызаемся, но всё так же хотел легкой добычи.

Я поймал его ещё раз. Теперь он был ближе. Видны были детали – пятна камуфляжа, белый с черным крест. Я видел фонарь его кабины.

– Лети ко мне… – пробормотал я, снова нажимая на спуск.

Трах-та-та-тах!

На этот раз я вел очередь, корректируя ее. Огненные трассеры, словно нить смерти, потянулись к нему и впились в носовую часть, прошли по фюзеляжу и наконец достигли кабины.

Стекло фонаря не разбилось – оно рассыпалось на тысячи сверкающих осколков, будто хрустальная ваза. Я увидел, как что-то темное, бесформенное дёрнулось и застыло у штурвала. Истребитель мгновенно потерял управление. Он плавно задрал нос, потом беспомощно свалился на крыло и, крутясь, понесся к земле, теряя куски обшивки.

Третий «мессер», видя судьбу своего напарника, пронесся над нами так близко, что на мгновение я различил темный силуэт пилота в кожаном шлеме, повернувшуюся к нам голову. Он не просто смотрел – он изучал. Его машина, вильнув крылом, уже заходила для новой атаки, но в самый последний момент пилот резко отдал ручку от себя, и истребитель, будто споткнувшись, ушел вниз, растворившись в мареве у земли. Он не испугался. Он отступил, чтобы доложить.

Выждав ещё какое-то время, я отполз от люка, прислонившись к холодному борту. В ушах все еще стоял оглушительный треск «циркулярной пилы».

«Откуда? – вертелось в голове. – Откуда они здесь?»

Случайный патруль? Нет, слишком уж организованная атака. Три истребителя, вышедшие точно на перехват. Они не болтались впустую – они ждали.

Скорее всего дежурное звено с полевого аэродрома, где-то здесь, поблизости.

И это было в тысячу раз хуже, чем мы предполагали. Это означало что каждый следующий вылет за грузом превращается в лотерею.

– Отбились, – раздался у самого уха хриплый голос. Это Жора, бледный, с расширенными зрачками, протягивал мне флягу с водой. – Ваше высокоблагородие, вы… вы его…

Я молча взял флягу, глотнул. Вода казалась горькой. Я посмотрел на дядю Сашу в дверном проеме кабины. Он сидел, вцепившись в штурвал, его спина была напряжена, но плечи опущены.

– Этот, третий… он ушел не просто так, – тихо сказал я, встретившись с ним взглядом.

Дядя Саша коротко кивнул, его глаза были двумя щелочками усталой мудрости.

– Ушел доложить. Что «рус-фанер» с зубами. Теперь будут знать. И охотиться будут уже целенаправленно.

В этот момент рация, до этого молчавшая, тревожно захрипела, сообщив голосом Нестерова что пожар потушен, но один двигатель вышел из строя и они вынуждены сбросить скорость.

Я посмотрел в боковое стекло. «Юнкерс» действительно отставал. Его громадный, угловатый силуэт теперь казался еще более беспомощным. Он плыл, а не летел, кренясь на здоровое крыло, и черный шлейф дыма сменился на тонкую, едва заметную струйку марева.

Последующие два часа полета стали изматывающей пыткой ожидания. Жора, прильнув к хвостовому люку, докладывал о каждой птице, принятой за врага. Дядя Саша без устали водил «Ан» зигзагами, то прижимаясь к самому «Юнкерсу», то отскакивая в сторону, чтобы осмотреть горизонт. Мы вслушивались в каждый шорох в эфире, вглядывались в каждую точку на небе. Но небо молчало и пустовало. Тот третий «мессер» словно испарился, а подмога так и не появилась.

И вот, когда силы были уже на исходе, на горизонте, в дымке, заблестела золотая игла церковного купола.

– Прибыли, – хрипло произнес дядя Саша, и в его голосе впервые за много часов прозвучало облегчение.

«Юнкерс» начал медленный, торжественный и пугающий разворот на посадку. Он был похож на раненного быка, который, истекая кровью, все же дошел до своего стойла. Слышно было, как он натужно воет исправными моторами, проходя над самыми крышами, и касаясь земли с неестественным ударом, подняв тучу пыли. Он пробежал почти до самого конца полосы и замер.

Наша очередь. Дядя Саша, не меняя выражения лица, плавно заложил вираж. Я смотрел на его руки – старческие, в выступающих жилах, но твердые и точные в каждом движении. Он не просто вел самолет на посадку. Он его укладывал, как мать укладывает спать уставшего ребенка. Одно легкое движение, сброс газа, и «Ан» послушно опустил нос, будто сам искал под колесами родную, утоптанную землю. Мягкий толчок, упругое плюхание на три точки, и мы катимся по грунту, замедляя бег.

Я сидел, не в силах пошевелиться, глядя перед собой. И в голове, яснее ясного, сложилась простая и страшная картина. Будь я сегодня за штурвалом, мы бы легли в поле еще на первом заходе. Я бы рванул, попытался уйти в пике, в облака, куда угодно. И меня бы сбили. Потому что против «мессера» у «Ана» один козырь – его непредсказуемость на малой скорости, его «деревянная» живучесть, которую может использовать только виртуоз. Дядя Саша не уходил от атак – он их провоцировал, подставлялся, сбивая с толку скоростью, которая была ниже посадочной у истребителя. Он был не пилотом. Он был фехтовальщиком, использовавшим медлительность как клинок.

И этот клинок спас не только нас. Пока мы отвлекали на себя «мессеры», «Юнкерс» получил шанс уцелеть. Сбили бы нас – следующим разнесли бы и его. Мы были приманкой, щитом и козырем одновременно. И всё это – потому что в кабине сидел старик, чье мастерство было выковано в небе, которого теперь не было на картах.

Я вышел из самолета, опираясь на дверной косяк. Ноги подкашивались. Жора уже бежал к «Юнкерсу», откуда выгружали ящики. Дядя Саша медленно спустился по трапу, достал самокрутку и, не глядя на меня, произнес своим прокуренным баском:

– Ладно, бог дал, отстрелялись. Теперь иди, доложи. А я… я присяду.

И он, действительно, опустился на корточки у колеса, закрыв глаза и подставив лицо заходящему солнцу.

Я кивнул и, всё ещё не чувствуя под собой ног, побрел дальше. Но сделав несколько шагов, от какой-то смутной тревоги обернулся.

Дядя Саша так же сидел на корточках, прислонившись спиной к колесу. Его голова была запрокинута, глаза закрыты, а руки бессильно лежали на коленях.

Я рванулся назад.

– Дядя Саша!

Моя рука впилась в его плечо, в твердую, костлявую мышцу под грубой тканью куртки.

Глаза старика мгновенно открылись. Не было в них ни слабости, ни боли. Только усталое, но абсолютно ясное сознание и легкое, оскорбленное недоумение. Он медленно перевел взгляд с моей руки на моё лицо, искаженное паникой.

– Ты чего? – его голос был хриплым, но твердым. Никакой одышки, никакой хрипоты предсмертной агонии. – Думал, я уже того? Сдох?

Я просто кивнул, не в силах вымолвить слово.

Дядя Саша фыркнул, и в уголках его глаз на миг обозначились лучики морщин.

– Не дождетесь, – буркнул он почти ласково и, отмахнувшись от моей руки, снова закрыл глаза, уткнувшись лицом в солнце. – Отстань, герой. Дай старику вздремнуть.

На этот раз его неподвижность была иной – мирной, заслуженной. Я постоял еще мгновение, глядя на него, на этого старого, крутого, как кремень, человека, который только что провел нас всех между жизнью и смертью. Потом развернулся и пошел докладывать, оставляя его наедине с его победой и заходящим солнцем. Впервые за долгие часы в груди что-то окончательно встало на место. Пока он тут, на корточках у своего самолета, всё ещё было правильно. Все ещё было возможно.

Но не успел я сделать и десятка шагов, как по пыльной грунтовке, поднимая облако коричневой пыли, подкатила знакомая «буханка». Двери открылись, и из нее, словно противясь яркому свету, медленно вышли Олег и Василич.

Вид у них был такой, будто они уже умерли, но их зачем-то подняли из могил. Василич, и так далеко не мальчик, заметно сдал. Лицо его было серым, землистым, глубокие морщины вокруг рта и глаз прорезали кожу резче обычного. Он двигался осторожно, будто боялся рассыпаться. Олег, обычно плечистый и прямой, стоял ссутулившись, руки глубоко в карманах старой куртки.

– Ну как? – голос Олега был глухим, без обычной живой нотки. Он окинул взглядом стоянку, задержавшись на дымящемся «Юнкерсе», на нашем «Ане», на фигуре дяди Саши у колеса. – Зенитки привезли? У Егора всё готово, только как испытать, не знаем.

Я кивнул.

– Привезли. Две штуки. Уже выгружают, – я мотнул головой в сторону «Юнкерса», у которого уже суетился народ, образуя живую цепочку для передачи ящиков. – Одна в масле, вторая… на запчасти.

Олег лишь тяжело вздохнул, смерив взглядом масштабы предстоящей возни. Василич молчал, его взгляд был обращен куда-то внутрь себя.

– Садитесь, – буркнул Олег, открывая дверь «буханки». – В штаб поедем. Там доложишь подробнее.