Текст книги "Хроники Нарнии (сборник)"

Автор книги: Клайв Стейплз Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Глава 10
Заклятье теряет силу

А теперь вернемся к остальным, в бобриный дом, к тому моменту, когда господин Боббер произнес: «Времени у нас осталось – всего ничего». Только он это произнес, как все тут же бросились натягивать на себя шубы. Все-то, да не все: госпожа Боббер первым делом взяла несколько мешков, выложила их на стол и сказала:

– А теперь, господин мой Боббер, снимите-ка мне вон тот окорок. И давайте-ка сюда пачку чая, да еще сахару, да спички.

А вы трое несите по караваю хлеба – вон из той кадушки, в углу.

– Что вы делаете, госпожа Боббер? – воскликнула Сьюзен.

– Это будет, дорогуша, каждому из нас поклажа, – отвечала бобриха невозмутимо. – Или ты собралась в дальний путь отправиться без припасов, а?

– Но ведь времени у нас осталось – всего ничего! – возразила Сьюзен, застегивая шубу. – Она может нагрянуть сюда с минуты на минуту.

– Вот и я про то говорю, – вторил ей господин Боббер.

– Ох, беда мне с вами всеми, – вздохнула бобриха. – Ну подумайте вы своей головой, господин Боббер. Ей никак сюда не добраться раньше чем через четверть часа.

– Но не лучше ли нам выйти как можно раньше, чтобы уйти как можно дальше, – спросил Питер, – если, конечно, мы хотим добраться до Каменного Стола раньше нее?

– И вправду, госпожа Боббер, – подхватила Сьюзен. – Она примчится сюда, увидит, что нас нет, и бросится в погоню.

– Именно так оно и будет, – отвечала госпожа Боббер. – Но беги или не беги, а раньше нее мы все равно не поспеем, потому как она-то в санях, а мы пешим ходом.

– Значит… значит, все? Конец? – выдохнула Сьюзен.

– Не суетись, моя милая, – сказала госпожа Боббер, – а лучше подай сюда полдюжины чистых носовых платков из того вон ящика. И насчет конца тоже не спеши. Обогнать мы ее не обгоним, это верно, зато можем переждать в укромном местечке да и двинуться путями-дорожками, ей неведомыми. Глядишь, и проскочим.

– Ваша правда, госпожа Боббер, – сказал бобр, – Однако и время не терпит.

– И вы тоже не суетитесь, господин Боббер, – отрезала бобриха. – Вот и все. И всего-то четыре мешочка, а самый махонький – для самой махонькой, для тебя, моя милая, – и она поглядела на Люси.

– Ой, – улыбнулась Люси и добавила: – Но давайте, пожалуйста, пойдем поскорее.

– Да сейчас и пойдем, я уж готова, – ответила госпожа Боббер, с мужней помощью натягивая на ноги валенки, – А швейная машинка? Тяжеловата, пожалуй, – не унесем?

– Да уж, – буркнул господин Боббер, – Прямо скажем, тяжеленька. Неужели же вы, женушка, собираетесь шить по дороге?

– Меня просто мутит, как подумаю, что эта ведьма будет крутить мою машинку, – отвечала госпожа Боббер, – да еще, того гляди, поломает, а не то – украдет, с нее станется.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пойдемте! – закричали ребята хором.

Наконец вышли из дому, господин Боббер запер дверь, сказав: «Это задержит ее хоть ненадолго», – каждый забросил за спину свою котомку, и пустились в дорогу.

Снег прекратился, светила луна. Шли гуськом – впереди господин Боббер, за ним Люси, потом Питер, Сьюзен и госпожа Боббер – последней. По плотине бобр вывел их на правый берег реки, а затем на неторную тропку среди деревьев по-над самой рекой. По обе стороны сверкали в лунном свете крутые берега.

– Нам лучше идти понизу, – объяснил бобр. – Она-то поедет поверху – здесь на санях не пробьешься.

Ночной пейзаж был великолепен (особенно если созерцать его из окна, сидя в удобном кресле), и Люси в начале пути умудрялась любоваться окрестностями. Однако они все шли, шли и шли, а ее котомка с каждым шагом становилась все тяжелее и тяжелее. Люси казалось, что больше она не выдержит – сейчас упадет. Она не замечала ни чудесного блеска речного льда, ни замерзших водопадов, ни белых шапок на верхушках деревьев, ни яркой круглой луны в небе, ни бесчисленных звезд; видела она только коротенькие лапы господина Боббера в валенках, как они – хруп-хруп, хруп-хруп – ступают по снегу, как будто больше никогда не остановятся. Луна скрылась, опять повалил снег. Люси уже так устала, что едва ли не спала на ходу. И вдруг ей почудилось, что валенки господина Боббера двинулись прочь от реки, вверх по крутому склону, в самую гущу кустов. И совсем она очнулась, увидев, что господин Боббер провалился вниз головой в какую-то дырку, скрытую под кустами так, что ее не найдешь, покуда не ткнешься носом. А что случилось на самом деле, она поняла, только заметив бобриный, короткий и плоский, хвост, медленно исчезавший в дыре. Люси тоже сунула голову в дырку и поползла вслед за бобром. Позади слышались возня и пыхтение, и скоро все пятеро оказались внутри.

– Где это мы? – раздался голос Питера. В кромешной тьме голос его казался усталым и бесцветным. (Надеюсь, вам понятно, что я имею в виду, называя голос бесцветным).

– Это старое наше убежище – мы, бобры, укрываемся тут в худую годину, – отвечал господин Боббер. – Никому неизвестное место. Хотя и не слишком удобное, а сгодится, чтобы соснуть часок-другой.

– Кабы не вы с вашей спешкой да суетой, я бы и подушки прихватила, – заметила госпожа Боббер.

А Люси подумала: «Пещера господина Тамнуса, конечно, получше этой. Эта всего лишь нора в земле. Хорошо хоть, сухая и не осыпается».

В норе было тесно, зато, когда они улеглись рядком, кто в чем был – в шубах, в валенках, да еще распарившись во время долгого перехода, им сразу стало тепло и уютно. Был бы только пол в пещере чуть-чуть помягче! Госпожа Боббер пустила по кругу фляжку, которая в полной темноте переходила из рук в руки: каждый глотнул из нее – жидкость обжигала горло, слезы выступали на глазах, раздался кашель, но в то же время по всему телу разлилось приятное тепло, и скоро всех сморил сон.

Люси проспала минуту, не больше – так ей показалось, на самом же деле прошли многие часы – и проснулась оттого, что в спальне стало слишком холодно и кровать сделалась слишком жесткой; ей захотелось немедленно залезть в горячую ванну. Что-то щекотало щеку – это были усы, – она открыла глаза и увидела бледный дневной свет, проникший через лаз в пещеру. И вот тут она совсем проснулась и рывком села, и все, кто лежал рядом с нею, – тоже. Так они и замерли – рты раскрыты, глаза распахнуты, – прислушиваясь к звуку, долетевшему снаружи. Потому что это был тот самый звук, который они так боялись услышать вчера ночью во время перехода, а он им мерещился всю дорогу. То был звон бубенцов!

Господин Боббер молнией метнулся из норы. Люси подумала – и вы, полагаю, сейчас подумали о том же, – что бобр поступил ужасно глупо? На самом же деле это был весьма разумный поступок. Господин Боббер был вполне уверен, что сможет незаметно взобраться по крутому берегу, поросшему кустами и ежевикой, на самый верх и узнать, в какую сторону проехали сани Ведьмарки.

Остальные сидели в земляной пещере и ждали, что будет. Минут через пять они услышали то, чего боялись больше всего, – голос («Ну вот, – подумала Люси, – господин Боббер попался. Ведьмарка его поймала!»), и не поверили своим ушам, когда господин Боббер стал окликать их прямо у входа в нору.

– Эй, все в порядке, – кричал он. – Выходите, госпожа Боббер. Эй, сын Адама и Евины дочки, давайте вылазьте. Все обошлось! Это не ейные бубенцы!

Конечно, вы уже заметили, что речь у господина Боббера какая-то не городская, но что тут поделаешь, коль скоро бобры говорят именно так, особенно когда разволнуются (я имею в виду в Нарнии – в нашем-то мире они, как правило, вовсе не разговаривают).

И вот госпожа Боббер и трое детей человеческих вылезли из норы на белый свет, щурясь от солнца, все в земле, заспанные, нечесаные и неумытые.

– Давайте, давайте! – кричал господин Боббер, приплясывая от восторга. – Вы только поглядите! Ай да подарочек для Ведьмарки! Похоже, власти ее каюк пришел!

– О чем вы говорите, господин Боббер? – спросил Питер, с трудом переводя дыхание, потому что они всей гурьбой уже карабкались по крутому склону наверх.

– Да ведь я же говорил уже, – отвечал господин Боббер. – Ведь из-за этой колдуньи у нас всегда зима, а Рождества нет и нет? Говорил я это или не говорил? А теперь поглядите-ка!

Тут они влезли на обрыв – и увидели. Они увидели сани, в санях – упряжку северных оленей, на оленях – сбрую с бубенцами. Однако эти олени были куда крупнее Ведьмаркиных и не белой масти, а потемнее. В санях же сидел… Кто? Вы бы тоже узнали его с первого взгляда. Он, знаете, такой большой-большой, в ярко-красной (цвета ягоды падуба) шубе с капюшоном, отороченным белым мехом; борода у него тоже белая и ниспадает на грудь этаким пенистым водопадом. Неужели же вы не узнали Рождественского Деда? Хотя наяву увидеть его, да и других, о ком у нас идет речь, можно лишь в Нарнии. Зато в нашем мире – в мире по сию сторону зеркальной двери гардероба – их очень часто изображают на разных картинках и рассказывают про них всяческие истории. Однако быть в Нарнии и видеть все своими глазами – совсем другое дело. На праздничных открытках в нашем мире Рождественского Деда порой рисуют этаким забавным и развеселым. Но здесь, в Нарнии, он предстал пред нашими героями совсем иным. Он был такой большой, такой радостный, такой настоящий, что они даже несколько смутились. И в то же время ощутили веселье, веселье особенное – возвышенное.

– Вот я и прибыл, – пробасил Рождественский Дед. – Долго, долго ставила она препоны на моем пути сюда, но я прибыл. Эслан близко. Ведьмаркино заклятье слабеет.

От звуков этого голоса сердце Люси затрепетало радостью – такой, знаете, какая бывает в минуты безмолвно торжественные.

– А теперь, – сказал Рождественский Дед, – время раздавать подарки. Для вас, госпожа Боббер, у меня найдется новейшая замечательная швейная машинка. Я завезу ее к вам, это мне по дороге.

– Не извольте беспокоиться, сударь, – и бобриха сделала книксен. – Потому как там все заперто.

– Для меня нет замков и запоров, – отвечал Дед, – А что касается вас, господин Боббер, то, вернувшись домой, вы найдете вашу запруду достроенной и подправленной; подтекать она больше не будет, зато будет новый водосброс.

Господин Боббер от восторга раскрыл рот до ушей, но ни слова не смог вымолвить.

– Питер, сын Адама! – кликнул Дед.

– Я! – откликнулся Питер.

– Вот твои дары, это вещи – настоящие, не игрушечные. Очень может быть, они тебе скоро понадобятся. Владей ими с честью, – с этими словами он вручил Питеру щит и меч.

Щит был с гербом: на серебряном поле красный Лев цвета спелой земляники, стоящий на задних лапах. Рукоять меча была золоченая, сам меч – в ножнах, а ножны на перевязи; был тот меч и размером, и весом как раз для Питера. И он принял эти дары безмолвно и торжественно, ибо сердцем чуял: такие дары – не шутка.

– Сьюзен, дочерь Евы! – кликнул Рождественский Дед. – А это – тебе, – и он вручил ей лук и колчан, полный стрел, а в придачу рожок из слоновой кости.

– Лук используй в последней крайности, – молвил Дед, – а в битве биться я тебе не велю. Этот лук бьет без промаха. А рожок – протруби в него, и услышат тебя, где бы ты ни была, и придут на помощь.

И в последний, третий раз кликнул он:

– Люси, дочерь Евы!

И Люси отозвалась. Он подал ей небольшой пузырек, как будто стеклянный (те, кто видел его, говорили потом, что флакончик-то был из цельного алмаза), и кинжальчик.

– В пузырьке, – сказал Дед, – настой из сока огонь-цветов, что растут в горах на солнце. Если ты или кто из твоих друзей будет ранен, хватит капли для исцеления. А кинжал тебе для обороны, не иначе как только в последней крайности. И ты тоже в битву не ходи.

– Почему? – сказала Люси. – Я… я не знаю… но, мне кажется, я не струшу.

– Не в том дело, – ответил Дед, – Ничего нет безобразнее тех сражений, в которых участвуют женщины. А теперь, – и вдруг важность с него как рукой сняло, – у меня есть еще кое-что для вас всех! – В руках у Деда появился большой круглый поднос (надо полагать, подарки он выуживал из большого мешка за спиной, хотя как он это делал, еще никто не видел), на подносе пять чашек с блюдцами, сахарница с пиленым сахаром, сливочник со сливками и огромный пузатый чайник, который шипел и плевался кипятком из носика. Тут Дед выкрикнул:

– С Рождеством вас всех! Да здравствуют истинные короли! – взмахнул кнутом, и вмиг сам Рождественский Дед, и олени его, и сани исчезли из глаз, словно их и не было.

Питер хотел было вынуть меч из ножен, показать господину Бобберу, но бобриха не дала:

– Погодите, успеете! Вы там будете разговоры разговаривать, а чаек-то простынет. Ох уж эти мне мужики! Лучше мне помогите отнести поднос вниз, будем завтракать. Слава богу, я позаботилась – прихватила с собой хлебный нож.

Они спустились по откосу назад, к пещере; господин Боббер нарезал хлеба и ветчины для бутербродов, госпожа Боббер налила всем чаю, и пошел у них пир горой. Только недолго он длился. Очень скоро бобр сказал:

– Ну, пора нам дальше топать.

Глава 11
Эслан все ближе

А тем временем удача отвернулась от Эдмунда. Гном ушел запрягать сани, и Эдмунд решил, что вот теперь колдунья приласкает его, как это было в их прошлую встречу. Однако Ведьмарка молчала. Ждал он, ждал, а потом, набравшись храбрости, пискнул:

– Ваше величество, будьте добры, мне бы только кусочек рахат-лукума. Ведь вы… вы обещали…

– Помолчи, болван! – рявкнула королева, но тут же как будто спохватилась и проговорила, размышляя вслух: – Нет, так не годится. Эта нахальная тварь чего доброго не выдержит дороги, – и хлопнула в ладоши.

Немедленно явился новый гном.

– Принеси человеческому выродку еды и питья, – приказала Ведьмарка.

Гном исчез и вернулся с железной кружкой и такой же миской: в кружке была вода, а в миске – ломоть черствого хлеба. Поставив все это на пол, он прохихикал с гнусной ухмылкой:

– Рахат-лукум для маленького принца. Хи! Хи! Хи!

– Убери это, – обиделся Эдмунд. – Я не желаю черствого хлеба.

Но колдунья так на него глянула, и лицо у нее было такое страшное, что Эдмунд, недолго думая, стал извиняться, а потом вгрызся в черствую краюху, которую не то что проглотить, разжевать было трудно.

– Скажи спасибо и на этом, – сказала колдунья. – Не скоро ты вновь отведаешь хлеба.

Эдмунд все еще давился краюхой, когда вернулся первый гном с докладом, что сани готовы. Бледная Ведьмарка поднялась и приказала Эдмунду следовать за нею. На дворе снова шел снег, однако она, несмотря ни на что, усадила продрогшего Эдмунда не в ногах у себя, а сбоку. Уже сидя в санях, готовых рвануться с места, колдунья кликнула Моугрима. Волк примчался на зов хозяйки, совсем как собака, только очень большая.

– Возьми резвейшего из твоих волков и гони напрямую к бобриному дому, – приказала колдунья, – загрызи там всех, кого найдешь. А если нет никого, бегите к Каменному Столу, да так, чтобы вас не заметили. Там укройтесь и ждите меня. Мне придется дать большого крюка на запад, чтобы переехать реку. Если же вам повезет перехватить человеческих выродков на пути к Столу, ты знаешь, что с ними делать!

– Я услышал и повинуюсь, о королева, – рыкнул Моугрим, с места прянул в снежную мглу и помчался – никакая лошадь за ним не угналась бы. И минуты не минуло, как к нему присоединился еще один волк. Чуть больше времени понадобилось им, чтобы добежать до запруды и бобриного дома. Дом, как вы знаете, был уже пуст. Однако плохо пришлось бы нашим беглецам, когда бы не снег, поваливший после затишья, – волки взяли бы след и наверняка настигли бы их еще на пути к земляному убежищу. Но свежий снег замел следы и перебил запах.

А гном, сидевший на облучке, хлестнул оленью упряжку, и сани, вывернув из ворот, помчались сквозь тьму и холод. Для Эдмунда эта езда стала мукой – ведь он был без шубы; лицо его, грудь и колени скоро покрыла сплошная снежная короста. Сперва он еще отряхивался, потом прекратил – все равно не успеешь отряхнуться, как начинай сначала, и к тому же он очень устал. Он снова промок до нитки. И как же он был несчастен! Похоже, королева вовсе не собирается сделать из него короля. И сколько ни тверди себе, что Ведьмарка хорошая, добрая, что правда на ее стороне, теперь это кажется пустым звуком. Он отдал бы все ради того, чтобы сейчас быть со всеми, хотя бы и с Питером! Единственное, что утешало, так это надежда: а вдруг он всего лишь видит сон и вот-вот проснется. Но все продолжалось, час шел за часом – Эдмунду и вправду стало казаться, что все это ему только снится.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Если бы я час за часом описывал их путешествие, слишком много бумаги пришлось бы извести. Так что лучше я сразу перейду к тому времени, когда утро настало, снегопад прекратился, и погоня продолжилась посветлу. Они мчались и мчались в полной тишине, только снег визжал под полозьями да поскрипывала оленья упряжь. Но вдруг ведьма вскричала: «Стой!» – и сани стали. Эдмунд было обрадовался, что сейчас королева объявит привал для завтрака. Остановка же случилась по другой причине.

Поодаль от дороги под деревом стоял стол, а вокруг стола восседала на табуретах развеселая компания: белка с мужем, их дети, бельчата, два сатира, гном и старый лис. Эдмунд не мог разглядеть, что они там едят, но пахло очень и очень вкусно, и вроде бы это был сливовый пудинг, а стол был украшен зелеными ветками – во всяком случае, так показалось Эдмунду. Очевидно, лис – как старейший в этом застолье – только что встал со своего места и поднял правую лапу с бокалом, словно собрался произнести тост. И в этот самый миг компания заметила сани, все замерли, и морды у всех вытянулись. Белкин муж застыл с поднятой вилкой, не донеся ее до рта, а один из сатиров, напротив, сунул вилку в рот и не успел вытащить, а бельчата заверещали от страха.

– Что это значит? – спросила Ведьмарка.

Все молчали.

– Отвечайте, сброд вы этакий! Или ждете, чтобы кнут развязал вам языки? Отвечайте, что за обжорство, расточительство и распутство? И откуда вы взяли все эту снедь?

– С вашего разрешения, ваше величество, – сказал лис, – все это нам подарили. И коль скоро мне будет позволено, я осмелюсь предложить тост за здравие вашего величества…

– Кто подарил? – перебила его Ведьмарка.

– Р-р-р-рождественский Д-дед, – пролепетал лис.

– Кто?! – взревела колдунья, выпрыгнув из саней. Два размашистых шага – и королева нависла над испуганными сотрапезниками, – Его не было здесь! И не могло быть! Да как вы посмели… хотя, погодите… скажите мне честно, что вы пошутили, и я, так и быть, на этот раз вас помилую.

Но тут один из бельчат, со страху совсем потеряв голову, завопил:

– Был он… был… был дедушка!

Бельчонок вопил тоненьким голоском и в такт стучал ложкой по столу. Эдмунд заметил, как Ведьмарка прикусила губу; тонкая струйка крови побежала по белому подбородку. Колдунья подняла свой жезл.

– Не надо! Не надо! Пожалуйста, не делайте этого! – закричал Эдмунд.

Он еще кричал, когда колдунья взмахнула жезлом, и вся веселая компания окаменела – вокруг каменного стола перед каменными тарелками с каменным сливовым пудингом сидели каменные изваяния, и одно из них так и не успело донести свою вилку до рта.

– А вот это тебе, – усевшись в сани, королева отвесила Эдмунду оглушительную пощечину. – Впредь будешь знать, как заступаться за предателей и лазутчиков. Эй, поехали!

Именно тут впервые Эдмунд почувствовал жалость – не к себе, а к другим, – страшно было подумать, что каменные фигурки так и будут сидеть днем и ночью год за годом, покуда не порастут мхом, покуда их не разрушит время.

И снова мчались сани. Но Эдмунд заметил, что снег, летящий из-под оленьих копыт, стал как будто мокрее вчерашнего. И еще он заметил, что стало как будто теплее. И как будто – туманнее. Так оно и было: с каждой минутой туман сгущался, а в воздухе теплело. И сани уже не летели, как прежде. Сперва мальчик решил, что притомилась оленья упряжка, но скоро понял, в чем тут дело. Сани дергались, шли юзом и содрогались, как будто натыкались на камни. Гном охаживал кнутом несчастных оленей, но те тащились все медленнее и медленнее. И еще: со всех сторон доносились какие-то необычные звуки, но за скрежетом полозьев, скрипом саней и криками гнома, погонявшего упряжку, Эдмунд не мог разобрать, что же это такое. Вдруг сани встали, и – ни с места. И на мгновение наступила тишина. Теперь Эдмунд расслышал: странный милый лепет и говор, и все же не вовсе странный, поскольку уже знакомый, – только бы вспомнить, где он мог это слышать! И тут же вспомнил: так разговаривает вода! Со всех сторон до него долетали голоса ручьев, незримых за туманом, – журчанье, бульканье, плеск и даже (откуда-то издалека) рев. Стало ясно, что морозам пришел конец, и сердце дрогнуло у Эдмунда в груди (хотя сам он едва ли мог бы сказать отчего). И совсем рядом – кап, кап, кап – стаивал с вето! снег. А вот из тумана вылезла ель вся в снегу, но тут же с одной из ее лап сорвался целый пласт мокрого снега, и Эдмунд впервые увидел в Нарнии зеленую ветку.

Однако недолго сидел он, смотрел и слушал. Колдуны вскричала:

– Что ты расселся, болван! Иди помогай!

Что было делать Эдмунду? Только повиноваться. Он вы лез из саней в снег – то был уже не снег, а мокрое месиво, – и стал вместе с гномом вытаскивать сани из проталины, которую они въехали. Насилу вытащили, и гном, нещадно нахлестывая оленей, заставил упряжку тронуться с мест. А сна уже таял по-настоящему, и куда ни глянь, в снегу и а прогалинах зазеленела травка. Проживи вы среди вечного снега столько же, сколько Эдмунд, – а Эдмунду казалось, прошла целая вечность, – тогда бы вы поняли, каково ему было увидеть зелень. Сани снова встали.

– Дальше ехать нет смысла, ваше величество, – сказал гном. – В такую ростепель на санях далеко не уедешь.

– Стало быть, пойдем пешком, – ответила Ведьмарка.

– Пешим ходом мы их и вовсе не догоним, – проворчал гном. – Слишком они нас опередили.

– Ты кто, советник мой или раб?! – прикрикнула на него колдунья. – Делай, что я велю. Свяжи-ка человеческому выродку руки за спиной да держи его на веревке. Да кнут возьми Да выпряги оленей – они сами найдут дорогу домой.

Гном сделал, как было велено, и вот уже Эдмунд бежит впереди, а его понукают, а руки у него связаны за спиной, а ноги оскальзываются то на талом снегу, то в грязи, то на мок рой траве. Гном кричит на него, а иной раз и кнутом ожжет. Колдунья идет вслед за гномом, повторяя одно и то же:

– Скорей! Скорей!

Они шли, а зеленых прогалин становилось все больше, а снега все меньше. И все больше деревьев избавлялось от смежных шуб. И вот уже, куда ни глянь, вместо белых сугробов темная зелень елей и сосен или черные гнутые ветви голых дубов, буков и вязов. Седой туман сперва стал золотым, потом и вовсе рассеялся, и солнечные лучи пронизали чащобу сверху донизу. Небесная синева сквозила вверху между кронами деревьев.

Дальше – больше. Пробегая через поляну, мимо серебристых берез, Эдмунд увидел, что вся земля под ними покрылась небольшими желтыми цветочками – чистотелом. Впереди зажурчал ручей. Им пришлось перейти его. А на том берегу расцветали подснежники.

– Не верти башкой! – гаркнул гном, заметив, как Эдмунд оглядывается на цветы, и сильно дернул за веревку.

Но Эдмунд все равно все видел. Минут через пять он за метил цветы крокусов, расцветшие у корней старого дерева золотые, фиолетовые, белые. И тут же к пению воды добавился новый звук, еще более восхитительный. Возле самой тропинки, сидя на ветке, коротко свистнула птица. Ей ответила другая, чуть подальше. И вдруг, как по команде, все засвистало, защебетало и послышалась даже певчая трель, а еще через пять минут весь лес зазвенел от птичьих голосов, и Эдмунд повсюду видел птиц – они сидели на ветках, перелетали с места на место, гонялись друг за другом, ссорились или чистили перышки клювами.

– Быстрее! Быстрее! – подгоняла Ведьмарка.

Туман исчез без следа. Синее небо стало еще синее, и поплыли по синему белые облака. На широких полянах цвели первоцветы. Легкий ветерок пробегал среди ветвей, изгоняя остатки прежней сырости, и веял в лицо дивным благоуханием. Деревья ожили. Лиственницы и березы окутались зеленоватой дымкой, а ракитники – золотистой. На ветках буков проклюнулись тонкие, почти прозрачные листочки. И даже золото солнечного света под сенью дерев приобрело зеленоватый оттенок. И вот уже первая пчела прогудела над тропинкой.

– Нет, – сказал гном, внезапно остановившись, – никакая это не оттепель. Это просто-напросто весна. И что же нам теперь делать? Вашей зиме, ваше величество, как пить дать, пришел конец! Это – Эслан!

– Еще раз услышу это имя, – сказала Ведьмарка, – прикончу на месте.