Текст книги "Хроники Нарнии (сборник)"

Автор книги: Клайв Стейплз Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

– Хорошо. Ибо всякого, кто посмел бы подслушать нашу беседу, мы велели бы немедля умертвить. О достойный визирь, забудь то, о чем мы говорили втроем. И сами мы постараемся изгнать из памяти все, что слышали от принца. Он ускакал без нашего ведома и согласия Таш его знает куда! Наш сын всегда был скор на гнев и нетерпелив, и послушания в нем не больше, нежели в любом другом юнце его лет. Мы с тобою, о визирь, изумимся сильнее прочих, когда пройдет слух, что Рабадаш захватил Анвард.

– Слушаю и повинуюсь! – откликнулся Ахошта.

– И потому, даже наедине с самим собой, не осмелишься ты впредь называть нас самым жестокосердным из отцов, ибо мы вовсе не посылали своего первенца в поход, который, скорее всего, обернется его гибелью. Не лицемерь – мы же давно знаем, что ты на дух не выносишь принца; мы тебя насквозь видим.

– О богоравный тисрок – да живет он вечно! – завопил Ахошта, вновь повергаясь ниц. – Вся моя любовь обращена только к тебе, и потому-то не люблю я ни принца, ни себя самого, ни хлеб, ни воду, ни солнечный свет!

– Ишь как! – усмехнулся тисрок. – Говоришь ты складно – и верно. Нам самим могущество нашей державы дороже всего того, что ты перечислил. Если принц преуспеет в своем начинании, мы присоединим к нашим владениям Арченланд, а потом и Нарнию. Если же его постигнет неудача – что ж, у нас останется восемнадцать сыновей; к тому же Рабадаш, как нередко бывает с наследниками, уже косится на престол. Пять ташбаанских тисроков покинули сей мир раньше отведенного им срока – и лишь потому, что просвещенные принцы, их старшие сыновья, устали ждать, когда освободится трон. Пускай лучше остудит пыл в битве, чем выплеснет его в дворцовых интригах. А теперь, достославный визирь, ощущаем мы, что отцовские заботы безмерно нас утомили. Дремота, предвестник сладкого сна, смежает нам очи. Пришли музыкантов в нашу опочивальню. Да, прежде чем ляжешь спать, вели казнить третьего повара, которого мы было помиловали, ибо у нас, похоже, начинается несварение желудка.

– Слушаю и повинуюсь! – Визирь на четвереньках подполз к двери, встал, поклонился и скрылся за дверью. Тисрок же, о чем-то размышляя, так долго сидел на кушетке, что Аравис даже начало казаться – старик заснул. Наконец, охая и вздыхая, он поднялся и жестом велел рабам идти вперед, освещая путь. Дверь закрылась, комната погрузилась во мрак – и девушки смогли перевести дух.

Глава 9
Через пустыню

– Какой ужас! Какой ужасный ужас! – воскликнула Ласаралин. – Душенька, я так испугалась! До сих пор вся дрожу! Потрогай, если не веришь.

– Да перестань! – цыкнула на подругу Аравис, сама полуживая от страха. – Они ушли, ты же слышала. Теперь мы в безопасности. Но столько времени потеряно! Давай веди меня к своей калитке.

– Душенька, да как ты можешь?! – плаксиво протянула Ласаралин. – Я рукой не в силах шевельнуть, не то чтоб куда-нибудь идти! Нет, мы немножко посидим здесь, успокоимся, а потом вернемся в мой дом.

– Зачем? – удивилась Аравис.

– Неужели ты не понимаешь? О, какая ты бессердечная! – И Ласаралин зарыдала.

Впрочем, рыдания не помогли – Аравис только разозлилась.

– Послушай! – Она потрясла Ласаралин за плечи. – Если ты скажешь еще хоть словечко насчет возвращения и если сей же миг не отведешь меня к калитке, знаешь, что я сделаю? Выскочу за дверь и начну вопить, и пускай нас поймают – обеих.

– Нас убьют!.. – проскулила Ласаралин. – Разве ты не слышала, что сказал тисрок – да живет он вечно?

– Да я лучше умру, чем пойду за Ахошту! Ну что, идем?

– Какая ты жестокая! Ничуть меня не жалеешь.

Но ни рыдания, ни увещевания на Аравис не подействовали, и Ласаралин пришлось уступить. Она на ощупь добралась до двери, выскользнула в коридор и двинулась вниз по ступенькам; Аравис не отставала ни на шаг. Ступеньки закончились другим коридором, который вдруг резко повернул – и подруги очутились в дворцовом саду, что террасами спускался к городской стене. В саду было очень-очень красиво: серебрилась в лунном свете трава на лужайках, негромко журчали фонтаны, из темноты проступали высокие кипарисы… Аравис на миг поддалась очарованию этого места (и вспоминала о нем много лет спустя). Но медлить было некогда; к сожалению, так уж заведено на свете: приключения являют нам прекраснейшие уголки – и торопят прочь, не давая ими полюбоваться.

Садовая дорожка привела к стене. А вот и калитка! За калиткой виднелась маленькая пристань с несколькими лодками. У Ласаралин руки тряслись так, что она не сумела отодвинуть засов, и Аравис пришлось сделать это самой.

– Прощай, – сказала она, – Спасибо за помощь. Прости, что я вела себя как свинья. Мне просто деваться было некуда.

– Аравис! Милая! – вскричала Ласаралин. – Неужели ты до сих пор не передумала? Ты же своими глазами видела, какая важная особа твой жених!

– Важная? – Аравис фыркнула. – Противный, гнусный старикашка! Сперва на брюхе ползает да сапог лижет, который его пинает, а потом подбивает твоего жирного тисрока послать на верную гибель его сына! Тьфу! Да я скорее выйду за поваренка своего отца, чем за эту дрянь!

– Душенька! Что за гадости ты говоришь! И про милейшего тисрока тоже – да живет он вечно. Кто мы с тобой такие, чтобы его осуждать?

– Прощай, – повторила Аравис. – У тебя просто замечательные наряды. И дом замечательный, и жизнь твоя замечательная – только мне она не подходит. Не забудь, пожалуйста, закрыть калитку.

Она оттолкнула Ласаралин, со слезами припавшую к ее груди, ступила в лодку, взяла шест, оттолкнулась – и мгновение спустя оказалась уже на середине залитой серебристым сиянием реки. Над головой сияла огромная луна, дул прохладный ветерок, с дальнего берега доносилось уханье сов. «Наконец-то!» – подумалось Аравис; пока не попала в Ташбаан, она и не подозревала, сколь ей, выросшей в деревне, ненавистен город.

На противоположном берегу царил непроглядный мрак – холмы и деревья скрывали луну. Однако Аравис посчастливилось: сама того не ведая, она наткнулась на ту же дорогу, какой прошел Шаста, добралась – уже при свете луны – до места, где обрывалась трава и начинался песок, и увидела слева огромные Усыпальни. Внезапно у девушки подкосились ноги. А вдруг ни лошадей, ни Шасты там нет? Вдруг вместо них ее там поджидают жуткие гули? Впрочем, Аравис справилась со страхом: закусила губу, выпятила подбородок – и двинулась напрямик к Усыпальням.

Уже на подходе она разглядела Хвин, Бри и сторожившего лошадей грума.

– Можешь возвращаться к своей хозяйке, – сказала ему девушка (совсем позабыв, что в город он до утра не попадет – ворота ведь закрыты). – Вот тебе за труды, – и протянула груму монету.

– Слушаюсь и повинуюсь, – грум с поклоном взял деньги и поспешил удалиться. Подгонять его не было необходимости: похоже, и ему не давали покоя мысли о блуждающих среди гробниц гулях.

Аравис прижалась щекой к морде Хвин, поцеловала кобылу в нос, погладила по спине Бри.

– Хвала Великому Льву! – воскликнул конь. – Вот и Шаста!

Аравис оглянулась: к ним и вправду вприпрыжку бежал Шаста – он выбрался из своего укрытия, едва увидел, как уходит грум.

Девушка вкратце поведала своим спутникам о том, что услышала во дворце тисрока.

– Скорее в путь! – закончила она. – Нам нельзя терять ни минуты!

– Предатели! Предатели и трусы! – Бри гневно топнул копытом и тряхнул гривой. – Нападать в мирное время, без объявления войны! Только ничего у них не выйдет! Мы опередим принца и известим гарнизон Анварда!

– Думаешь, получится? – справилась Аравис, взлетая в седло. Шаста завистливо покосился на девушку.

– Бру-ху! – фыркнул Бри. – Еще как получится! Ну что ты там застрял, Шаста? Залезай.

– Принц собирался выступить немедля, – напомнила Аравис.

– Пустые слова, – отозвался Бри. – Двести всадников и двести лошадей в единый миг в поход не соберутся: всех надо напоить, накормить, одеть, оседлать… Нет, до утра он город не покинет, уж поверьте. Ну что, строго на север?

– Не совсем, – возразил Шаста. – Я нарисовал стрелку на песке… Потом объясню зачем. Вон она, чуть левее. Видишь?

– Да. Теперь слушайте все. Дни и ночи напролет скачут лишь герои в сказках. Мы будем двигаться шагом и рысью, перемежая одно другим. И всякий раз, как мы перейдем на шаг, вы, люди, тоже сможете размяться. Ты готова, Хвин? Тогда вперед! На север, в Нарнию!

Поначалу все шло просто замечательно. Нагретый за день солнцем песок уже успел остыть, поэтому ногам было ничуть не горячо; лица овевал прохладный ночной ветерок. Куда ни посмотри, всюду песок серебрился в лунном свете, напоминая то ли бескрайнюю водную поверхность, то ли громадный серебряный поднос. Тишину нарушал разве что шелест, с которым песок осыпался с конских копыт. Когда бы не необходимость время от времени спешиваться и идти самому, Шаста наверняка бы заснул.

Казалось, переход растянулся на целую вечность. Луна куда-то пропала; путь продолжали в кромешной тьме, едва ли не на ощупь. Минуты складывались в невыносимо долгие часы… А потом Шаста вдруг понял, что различает в темноте голову Бри. Мало-помалу – ох, как помалу! – небо из черного сделалось серым, и таким же серым стал песок. Повсюду, куда ни взгляни, расстилалась безжизненная пустыня – и мнилось, что путники неведомым образом очутились внезапно в царстве мертвых. Как-то исподволь накатила чудовищная усталость; Шасту бил озноб, мальчик непрерывно облизывал пересохшие губы. Уныло поскрипывала кожаная сбруя, тоскливо позвякивали серебряные пряжки, шуршал под копытами песок – вместо «цок-цок», как было бы на дороге, слышалось печальное «тшш-тшш»…

Наконец, когда уже начало казаться, что ночи вовсе не будет конца, небо на востоке, над самым окоемом, стало светлеть, потом сделалось розовым. Утро, долгожданное утро! И наступало это утро в тишине, ибо в пустыне не было птиц, которые встретили бы его своими трелями. Шаста замерз окончательно; немного он согревался, разве что когда спрыгивал со спины Бри и шел сам.

Но вот взошло солнце, и все вокруг в единый миг переменилось. Песок из серого стал золотистым и замерцал, будто усеянный драгоценными камнями. По левую руку от путников вытянулись длинные тени – Шаста верхом на Бри и Аравис на Хвин. Впереди купалась в солнечных лучах двойная вершина горы Маунт-Пайр. При свете Шаста заметил, что они слегка отклонились. «Возьми левее», – попросил он своего скакуна. Сердце радовалось тому, что Ташбаан остался далеко позади и был уже едва различим: этакий взгорок, увенчанный клыками шпилей. С такого расстояния самый острый взор не сумел бы опознать в этом взгорке великий город великого тисрока.

Все приободрились – правда, ненадолго. Ташбаан по-прежнему выглядел далеким и нестрашным, однако он упорно не желал пропадать из вида. Шаста от огорчения даже бросил оглядываться, но только сильнее пал духом: гора, к которой они направлялись, не стала ближе ни на пядь. А солнце поднималось все выше, песок искрился и слепил глаза. Зажмуриться же Шаста просто не имел права – ведь он единственный худо-бедно знал дорогу и мог указывать направление. Накатил зной. Когда Шаста в очередной раз соскользнул со спины Бри, зной ударил мальчику в лицо, точно из приоткрытой печной дверцы. Так повторялось дважды, и жара не спадала – наоборот, становилась яростнее с каждым мгновением; настал миг, когда Шаста снова было спешился и тут же завопил от боли и живо вскочил в седло.

– Прости, Бри, – выдохнул он. – Я больше не могу идти. Песок так жжется!

– Ну, конечно! – отозвался конь. – И как я сам не сообразил? Что ж, придется мне потерпеть.

Шаста завистливо поглядел на Аравис, шагавшую по песку рядом с Хвин.

– Тебе-то хорошо, – проворчал он. – У тебя сапоги.

Девушка выпятила подбородок, будто собираясь сказать что-нибудь нелестное, но промолчала.

Рысью, шагом, рысью, шагом. Скрип-скрип, дзинь-дзинь. Пот течет ручьем, солнце обжигает, глаза болят от яркого света, в пересохшем горле ком… А вокруг ровным счетом ничего не менялось! Ташбаан не отдалялся, горы не приближались. И поневоле чудилось, что так будет всегда – мокрые от пота, изнемогающие от жары и усталости, они будут до скончания века тащиться через пустыню под скрип кожаной сбруи и перезвон серебряных пряжек.

Шаста пытался отвлечься, пытался думать о чем угодно, только не о том, что из пустыни им не выбраться никогда. Это не помогло: в голову полезли всякие непрошеные мысли, от которых на душе стало хуже прежнего. Тяжелее всего было не думать о нараставшей жажде. Ледяной ташбаанский шербет; чистая родниковая вода, весело журчащая среди камней; холодное молоко, в меру густое и не слишком жирное… И чем сильнее стараешься не думать обо всем этом, тем назойливее твое воображение рисует картины одна чудеснее другой…

Наконец пейзаж изменился: впереди выросло из песка скопление камней – футов тридцати в высоту и около пятидесяти ярдов в длину. Солнце стояло прямо над головами, и тени эти камни почти не отбрасывали, но все же даровали изнемогшим путникам укрытие от палящего зноя. Перекусили, попили водички – жажду, конечно, не утолили, лишь промочили горло (лошадям было не так-то просто пить из бурдюка, однако и Бри, и Хвин изловчились сделать глоток-другой). Лошади были все в пене; люди, бледные, уставшие до полусмерти, едва держались на ногах. Говорить никому не хотелось.

После короткой передышки снова тронулись в путь. Шуршание песка, запах пота, слепящий свет, опять, и опять, и опять… Но вот, к несказанному облегчению путников, их тени начали удлиняться и какое-то время спустя вытянулись чуть ли не до окоема. Солнце медленно клонилось к закату, жара понемногу спадала, воздух наполнялся благословенной прохладой; впрочем, песок, раскалившийся за день, по-прежнему обжигал ступни. Восемь глаз жадно высматривали ущелье, о котором говорил ворон Желтые Лапы. Но на ущелье не было и намека – сплошной песок, без конца и края. Солнце село, на небосводе высыпали звезды. Лошади понуро брели по пустыне, всадники раскачивались в седлах, то и дело впадая в полузабытье. Взошла луна, и внезапно Шаста – в горле у него пересохло настолько, что крикнуть он просто не мог – прохрипел:

– Вон оно!

Ошибки быть не могло. Впереди, чуть правее, показался покатый склон, усеянный валунами, и склон этот уводил прямиком в нагромождение скал. Лошади не сговариваясь повернули; минуту-другую спустя перед путниками распахнулся зев ущелья. Поначалу было даже хуже, чем в пустыне, ибо в стиснутом скалами ущелье царила страшная духота; каменные стены вздымались все выше, свет луны померк, и разглядеть что-либо стало крайне сложно. Оставалось полагаться разве что на слух. Впрочем, иногда взгляд выхватывал из полумрака смутно различимые растения, похожие на кактусы, и заросли травы – должно быть, той, о которую так легко порезаться. Копыта зацокали по камням… Ущелье изобиловало поворотами, и за каждым поворотом путники надеялись увидеть воду, но всякий раз надежды не оправдывались. Лошади едва переставляли ноги, Хвин поминутно спотыкалась и дышала все тяжелее. Исподволь подкрадывалось отчаяние. И вдруг под копытами захлюпало! Крохотная струйка воды за следующим поворотом обернулась ручейком, дальше ручеек превратился в узкую речку с берегами, поросшими кустарником, а речка разлилась и раздвинула берега, водопадом срываясь в озерцо… Шаста, вновь впавший в полузабытье, внезапно сообразил, что Бри остановился, и обессиленно соскользнул наземь. Оставив своего всадника лежать на берегу, Бри ступил в воду и принялся пить; Хвин присоединилась к нему. «О-о!» – простонал Шаста, кое-как поднялся, плюхнулся в озерцо – вода доходила ему до колен, – а потом сунул голову под водопад. Какое блаженство!

Минут через десять все напились (Аравис с Шастой вымокли с головы до ног) и стали осматриваться, тем паче что луна поднялась уже достаточно высоко и осветила ущелье. По берегам реки росла густая трава, в отдалении виднелись кусты и деревья, подступавшие к скалам. И в ночной прохладе, напоенной дивным ароматом цветущих деревьев, разливалась птичья трель. Шаста никогда прежде не слыхал такой птицы, но почему-то сразу догадался, что это соловей.

Есть никому не хотелось – все слишком устали. Лошади, не дожидаясь, пока их расседлают, легли на траву. Аравис с Шастой пристроились рядышком.

– Нам нельзя спать, – неожиданно подала голос благоразумная Хвин. – Мы должны опередить принца Рабадаша.

– Угу, – сонно согласился Бри. – Спать нельзя. Мы только чуть-чуть передохнем…

Шасте подумалось, что, если он сейчас не встанет и не поднимет остальных, все они заснут. Надо вставать, надо двигаться дальше. Надо… надо…

Мгновение спустя все четверо крепко спали. Им не мешали ни лунный свет, ни соловьиные трели.

Первой пробудилась Аравис. Ее разбудило солнце. Открыв глаза, девушка увидела, что утро давным-давно в разгаре. Ужасно, просто ужасно!

«Это я виновата, – твердила она себе, тормоша своих спутников. – С лошадей что возьмешь? После такого перехода и говорящая лошадь свалится! А мальчишка в деревне вырос, чему его там могли научить… Но меня-то учили! Какая же я дура!»

– Бру-хо! – воскликнул Бри, поднимаясь с земли. – Заснул нерасседланным, а? Никогда больше так делать не буду. Очень неудобно, знаете ли…

– Да шевелитесь вы! – прикрикнула Аравис. – Мы и так проспали все что можно! Надо ехать дальше.

– Сперва перекусим, – возразил Бри.

– Боюсь, не получится, – отозвалась Аравис, подтягивая подпруги.

– Куда ты так торопишься? – удивился Бри. – Мы ведь пересекли пустыню!

– Но до Арченланда еще не добрались, – резко ответила Аравис. – А Рабадаш не будет ждать, пока ты набьешь брюхо!

– Да где он, твой Рабадаш? – фыркнул Бри. – Мы ведь шли короткой дорогой. Так, Шаста? Что там говорил твой приятель ворон?

– Насчет короткой дороги он не сказал ни слова, – откликнулся Шаста. – Сказал только, что эта дорога лучше, потому что выводит к реке. Если оазис по прямой на север от Ташбаана, выходит, наша дорога длиннее.

– Вы как хотите, а я без еды никуда не пойду, – заявил Бри. – Сними с меня уздечку, Шаста.

– Пожалуйста, – робко проговорила Хвин. – Мне кажется, я тоже и шагу ступить не смогу. Но когда лошади везут людей, со шпорами на ногах, им ведь часто приходится, по-моему, подчиняться всадникам. И они вдруг понимают, что силы у них еще остались… А мы – свободные лошади, так неужели мы себя не пересилим? Ради Нарнии?

– Позвольте заметить, мадам, – сурово изрек Бри, – мне куда больше вашего известно о битвах и переходах и о том, что может выдержать лошадь.

На это у Хвин ответа не нашлось: подобно прочим лошадкам чистых кровей, которых сызмальства холят и лелеют, она не привыкла к такому обращению и ее было очень легко смутить. На самом-то деле, конечно, она была права: окажись Бри не под Шастой, а под каким-нибудь таркааном, он бы сразу нашел в себе силы продолжать путь. Увы, тому, кто столько лет провел в рабстве, нелегко научиться быть свободным: и если рядом нет никого, кто бы мог тебя заставить, самого себя принудить к чему-либо почти невозможно.

Пришлось подождать, пока Бри утолит голод и напьется; разумеется, ни Хвин, ни Аравис с Шастой тоже не стали отказывать себе в удовольствии перекусить. В общем, дальше двинулись только около одиннадцати, и то Бри находил все новые поводы, чтобы сбавить шаг. Хвин, хотя она устала гораздо больше, шла первой, а Бри тащился позади, сетуя на свою несчастливую судьбу.

По правде сказать, при свете солнца долина, в которую расширилось ущелье, выглядела куда как привлекательно – студеная речка, густая трава, пестревшая цветами, – и располагала к тому, чтобы идти помедленнее.

Глава 10
Отшельник
с Южного болота

Через несколько часов пути долина стала такой широкой, что уже можно было разглядеть местность впереди. Речка, вдоль которой двигались беглецы, сливалась с полноводной, порожистой рекой, стремившей путь с запада на восток. За этой рекой виднелись гряды невысоких холмов, постепенно переходивших в подножия величественных Северных гор. По правую руку вздымались скалистые пики, один или два из них были увенчаны снежными шапками. По левую руку, насколько хватало глаз, тянулись поросшие соснами склоны, их разрезали ущелья, у горловин которых часовыми высились мрачные утесы; вдалеке проступали из голубоватой дымки горные вершины. Сколько Шаста ни приглядывался, горы Маунт-Пайр было уже не различить. А прямо перед путниками пологие склоны сходились в лесистую седловину – наверняка от нее и начиналась дорога из Арченланда в Нарнию.

– Бру-ху-ху! – воскликнул Бри. – Милый север! Как тут зелено! – Аравис с Шастой, выросшим под жарким южным солнцем, такое обилие травы и прочей растительности и вовсе было в диковинку.

Приободрившись, двинулись к слиянию двух рек. Река, в которую впадал поток из ущелья, была слишком бурной и порожистой, чтобы пересекать ее вплавь; после продолжительных поисков, однако, нашлось местечко, где можно было перейти вброд. Грохот воды на порогах, кипение пены, мириады брызг, стремительные стрекозы, снующие туда-сюда над рекой, – от всего этого Шаста вдруг ощутил восторг, какого никогда прежде не испытывал.

– Друзья, мы с вами в Арченланде! – провозгласил Бри, выбравшись из воды и как следует отряхнувшись, – Сдается мне, мы только что перешли реку, что зовется Петляющей Стрелой.

– Надеюсь, мы не опоздали, – прошептала Хвин.

От берега направились к холмам, выбирая склоны поположе. Ни дорог, ни тем более домов пока не попадалось. Повсюду росли деревья; впрочем, то был еще не лес – деревья стояли каждое наособицу, редко – по двое-трое. Однако Шасте, который всю свою предыдущую жизнь провел в степи, где деревьев почти и не было, даже эти разрозненные купы казались настоящим лесом. Он и знать не знал всех этих пород (окажись вы на его месте, вы бы сразу узнали и дуб, и бук, и березу, и рябину, и каштан). Из-под них выскакивали и разбегались в разные стороны зайцы, мелькнуло за деревьями целое стадо оленей.

– Как тут красиво! – проговорила Аравис.

Когда поднялись на первый гребень, Шаста повернулся в седле и посмотрел назад. Ташбаана видно не было; за ущельем, которым они выбрались к реке, раскинулась бескрайняя пустыня.

– Эй! А это что такое?

– Что? – спросил Бри, тоже поворачиваясь. Хвин и Аравис также обернулись.

– Вон, – Шаста ткнул пальцем. – Как будто дым. Может, пожар?

– Я бы сказал, песчаная буря, – заявил Бри.

– При таком-то ветре? – усомнилась Аравис.

– О! – вскричала Хвин. – Видите? Там что-то сверкнуло… Это шлемы и доспехи! И они движутся сюда!

– Клянусь Ташем! – воскликнула Аравис, – Это Рабадаш!

– Он самый, – подтвердила Хвин. – Чего я и боялась… Скорее! Мы должны опередить его! – И она пустилась с места в галоп. Бри фыркнул, недоуменно покачал головой – и поскакал следом.

– Живее, Бри! Живее! – крикнула Аравис через плечо.

Скачка оказалась на редкость утомительной. Холмы тянулись нескончаемой чередой; стоило преодолеть одну гряду, как впереди тут же вырастала другая. Хуже того – никто и ведать не ведал, сколь далеко до Анварда; хорошо, хоть более или менее известно, в каком направлении двигаться… На гребне очередного холма Шаста снова оглянулся. Вместо пыльного облака над пустыней он увидел на дальнем берегу Петляющей Стрелы людскую цепочку, змеившуюся среди валунов. «Точно муравьи», – подумалось ему. Судя по всему, ташбаанцы искали брод.

– Они уже на реке! – завопил мальчик.

– Скорее! Скорее! – подгоняла Аравис. – Если не успеем в Анвард раньше, можно было и не убегать! Давай, Бри! Ты же боевой конь!

Шаста готов был высказать своему скакуну то же самое, но при мысли, что Бри и без понуканий мчится из последних сил, решил промолчать. В общем-то, так оно и было: лошади скакали так резво, как только могли (или думали, что могут, а это не одно и то же). Бри поравнялся с Хвин, и они помчались голова к голове. Видно было, что Хвин долго не выдержит.

И в этот миг произошло нечто совершенно непредвиденное. Раздался звук – вовсе не тот, какой все со страхом ожидали услышать: не топот копыт, не звон оружия, не боевой клич калорменцев. И все же, услыхав этот звук, Шаста мгновенно его узнал. Он слышал этот звук той жуткой ночью, когда они с Бри повстречали Аравис и Хвин. Бри тоже догадался. Глаза коня налились кровью, он прижал уши – и вдруг выяснил, что сил у него осталось куда больше, чем ему казалось. Конь помчался как ветер, оставив Хвин далеко позади.

– Так нечестно! пробормотал Шаста себе под нос. – Откуда тут взялся Лев?

Мальчик оглянулся – и немедленно пожалел об этом. Огромный золотистый зверь, что преследовал их, стелился над землей, точно кот, удирающий от собаки к спасительному дереву. И расстояние, отделявшее льва от его добычи, сокращалось с каждым мигом.

Шаста посмотрел вперед – и разглядел то, чего не заметил раньше (или заметил, но не придал значения): путь преграждала высокая живая изгородь. Посреди изгороди виднелась распахнутая настежь калитка. А в калитке стоял, опираясь на посох, высокий старец в длинном, до пят, одеянии цвета осенней листвы. Его белая борода опускалась почти до колен.

Шаста обернулся снова. Лев настигал Хвин и уже пытался ухватить лошадку за задние ноги. Хвин, вся в пене, тщетно старалась ускорить свой бег.

– Стой! – крикнул мальчик. – Мы должны вернуться! Должны помочь!

Позднее Бри уверял, что не расслышал, точнее, не разобрал слов; а поскольку по натуре был он честен и лукавить не привык, придется нам ему поверить.

Убедившись, что конь и не думает слушаться, Шаста вытащил ноги из стремян, перекинул левую ногу через седло, помедлил крошечную долю секунды – и прыгнул. От удара оземь у него перехватило дыхание, однако он тут же вскочил и, не обращая внимания на боль в груди, бросился на выручку. Никогда раньше он ничего подобного не делал – и понятия не имел, с какой стати делает это сейчас.

С губ Хвин сорвался крик; а во всем мире найдется немного звуков жутче лошадиного крика. Аравис припала к шее лошадки; похоже, она пыталась вытащить из ножен свой клинок. В мгновение ока все трое – Хвин, Аравис и Лев – очутились в шаге от Шасты. Лев поднялся на дыбы («Какой же он огромный!», – мелькнуло у мальчика в голове) и замахнулся правой лапой. Сверкнули на солнце чудовищные когти, Аравис тоненько вскрикнула и покачнулась в седле. Лев разодрал ей спину! Вне себя от ярости, Шаста ринулся к зверю, совсем забыв, что у него нет оружия – ни меча, ни даже камня или палки. «Пшел прочь! Кому говорят, пшел!» – завопил он, словно перед ним был не Лев, а дворовый пес. Перед ним разверзлась кошмарная львиная пасть… В следующий же миг, к великому изумлению Шасты, зверь, по-прежнему стоявший на задних лапах, будто опомнился – подпрыгнул, перевернулся в воздухе, приземлился на все четыре лапы и трусцой направился в сторону реки.

Шаста не верил собственным глазам. Спохватившись, он опрометью кинулся к изгороди, о которой внезапно вспомнил. Хвин, едва живая от усталости и пережитого ужаса, только-только миновала калитку; Аравис была вся в крови, но держалась в седле.

– Входи, дочь моя, добро пожаловать, – приветствовал ее бородатый старец, – И ты входи, сын мой, – обратился он к подбежавшему Шасте. Пропустив гостей, старец закрыл калитку на засов и помог Аравис спешиться.

Они очутились на широком круглом дворе, огороженном высокой живой изгородью. Посреди двора находился пруд, неподвижная вода которого стояла почти вровень с берегом.

На дальней стороне пруда, нависая над водой могучими ветвями, что ловили в сети своей листвы солнечные лучи, росло дерево, громаднее и прекраснее которого Шаста в жизни не видывал. Невдалеке стоял небольшой домик с соломенной крышей; стены дома были сложены из грубых камней. Чуть в стороне паслись несколько коз, щипавших чудесную зеленую травку.

– Ты… Ты… – Шаста никак не мог отдышаться, – Ты король Лун?

Старец покачал головой.

– Нет, – негромко ответил он, – я зовусь Отшельником с Южного болота. Сын мой, сейчас не время задавать вопросы. Эта юная дама ранена. Ваши лошади валятся с ног, а Рабадаш, пока мы с тобою беседуем, переходит вброд Петляющую Стрелу. Но короля Луна еще можно предостеречь – коли ты согласен добежать отсюда до Анварда.

От негодования и обиды у Шасты едва не помутилось в глазах. Как же так? Ведь у него совсем не осталось сил! Выходит, другие не могут, а он должен? Это несправедливо!..

(Ему только предстояло усвоить очередной урок: наградой за геройский поступок обычно служит другой, труднее – и славнее – предыдущего.)

– Где король? – только и спросил он.

Отшельник повернулся и указал посохом.

– Видишь другую калитку? Открой ее и беги по прямой, никуда не сворачивая, по холмам и лесам, по равнинам и оврагам, по воде и посуху. Мне дано знать, что на прямом пути ты отыщешь короля Луна. Но беги, беги и не останавливайся!

Шаста кивнул, в два прыжка достиг калитки, распахнул ее и бросился бежать. Отшельник повернулся к Аравис, которую все это время поддерживал под руку, и наполовину ввел, наполовину внес девушку в дом. Отсутствовал он долго, а когда вышел снова, то сказал лошадям: «Теперь ваша очередь», – и, не дожидаясь ответа (впрочем, животные были слишком изнурены, чтобы вымолвить хоть словечко), расседлал их и снял уздечки. Потом вытер мокрые, покрытые пеной бока, да так тщательно, что пристыдил бы и лучшего конюха из королевских конюшен.

– Друзья мои, – проговорил он, – забудьте обо всем и отдыхайте. Вот вода, а вот трава. Когда же я подою своих коз, то напою вас горячей запаркой.

– Господин, – робко спросила Хвин, – выживет ли таркина? Или Лев убил ее?

– Мне ведомо многое, – с улыбкой отозвался Отшельник, – но будущее не дано знать никому. И потому я не могу сказать, кто останется в живых нынче к заходу солнца. Но не тревожься, добрая лошадка. Насколько могу судить, твоя наездница проживет еще долго.

Аравис очнулась на мягком ложе в прохладной комнате с голыми каменными стенами. Она лежала на животе. Почему на животе? Девушка попробовала перевернуться, и ее обожгла жуткая боль в спине. Тут она вспомнила! А из чего сделано это ложе – такое мягкое и такое упругое? Этого Аравис так и не поняла (потому что ложе было из вереска, которого она не то что никогда не видела, но о котором даже не слыхала; а в наших краях всякий подтвердит – на вереске отлично спится).

Отворилась дверь, и в комнату вошел бородатый старец, назвавшийся Отшельником с Южного болота. В руках он держал большую деревянную миску. Осторожно поставив ее на пол, он повернулся к девушке:

– Лучше ли тебе, дочь моя?

– Спина болит, – откликнулась Аравис, – а так все в порядке.

Отшельник опустился на колени, приложил ладонь ко лбу девушки, потом пощупал пульс.