Текст книги "Хроники Нарнии (сборник)"

Автор книги: Клайв Стейплз Льюис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Глава 7
Аравис в Ташбаане

А что же Аравис? С нею произошло вот что. Когда нарнианцы увели Шасту, и она осталась одна с двумя лошадьми (по счастью, хранившими молчание), ей впору было запаниковать. Однако она ни на миг не утратила присутствия духа. Свободной рукой таркина ухватила повод Бри и, провожая Шасту глазами, постаралась унять сердце, стучавшее в груди кузнечным молотом. Едва нарнианцы с Шастой скрылись из виду, она хотела было идти дальше, как вдруг снова – чтоб ему пусто было! – раздался крик глашатая: «Дорогу, дорогу! Дорогу таркине Ласаралин!» Услыхав знакомое имя, Аравис застыла как вкопанная. Прошли четверо вооруженных рабов, за ними – носильщики с паланкином на плечах: шелковый балдахин, серебряные колокольцы, цветочный аромат духов на всю улицу… За носильщиками шли рабыни в богатых нарядах, грумы, посыльные и прочие слуги.

С Ласаралин они были знакомы с давних пор – танцевали на одних и тех же балах, гостили в одних и тех же домах; иными словами, были все равно что в нашем мире школьные подруги. Правда, последний раз встречались лет сто назад: с тех пор Ласаралин успела выйти замуж, и очень удачно – за богатого вельможу, состоявшего при дворе. И конечно, Аравис не могла удержаться от того, чтобы не взглянуть на подругу хотя бы одним глазком.

Их взгляды встретились. Ласаралин мгновенно узнала подругу. Повинуясь сигналу, носильщики остановились.

– Аравис! – вскричала Ласаралин на всю улицу. – Ты ли это? Что ты здесь делаешь? Твой отец…

Решение пришло само собой. Аравис отпустила поводья, ухватилась за край паланкина, подпрыгнула и упала на подушки.

– Замолчи! – яростно прошептала она на ухо Ласаралин. – Замолчи немедленно! Ты должна меня спрятать! Вели своим людям…

– Милая моя… – Ласаралин и не думала понижать голос (ее ничуть не смущали любопытные взгляды, наоборот – она ими наслаждалась).

– Делай что говорю, – прошипела Аравис, – не то мы с тобой разругаемся на веки вечные! Ну пожалуйста, Лас! Вели своим людям забрать вон тех двух лошадей, потом опусти полог, и пускай нас отнесут куда-нибудь, где меня не найдут. И поскорее!

– Ладно, душенька, ладно, – отозвалась Ласаралин. – Вы двое, возьмите лошадей таркины, – приказала она рабам. – Домой! – Это уже носильщикам, – Дорогуша, ты и вправду хочешь опустить полог? Сегодня так жарко…

Аравис резким движением задернула полог, и они с Ласаралин очутились в душноватом сумраке шелкового балдахина.

– Никто не должен меня видеть, – пояснила она. – Отец не знает, что я здесь. Я сбежала из дома.

– Душенька! – воскликнула Ласаралин. – Как романтично! Умираю, хочу все услышать! Между прочим, ты сидишь на моем платье. Будь добра, привстань. Спасибо. Это совсем новое платье. Оно тебе нравится? Я купила его…

– Лас, это очень серьезно! – перебила Аравис. – Где мой отец?

– Ты разве не знаешь? – удивилась Ласаралин. – Он тут, в Ташбаане. Где же еще ему быть? Приехал вчера и всех расспрашивает о тебе. И вот ты со мной, а он и не подозревает. Как забавно! Ну скажи, душенька, правда забавно? – И она захихикала. Аравис припомнила, что Ласаралин всегда находила повод похихикать.

– Вовсе не забавно, – отрезала она. – Говорю тебе, все очень серьезно. Где ты меня спрячешь?

– У себя, конечно, – не задумываясь ответила Ласаралин. – Самое подходящее место. Мой муж в отъезде, так что никто тебя не потревожит. Фу! Как тут душно, с этими занавесками! И не видно, что там, на улице, делается. Какой резон надевать новое платье, если никому его и не показать?

– Надеюсь, никто не расслышал твоих криков, – пробормотала Аравис, думая о своем.

– Разумеется, нет, – рассеянно уверила ее Ласаралин. – Так тебе нравится мое платье?

– И еще одно, – продолжала Аравис. – Вели своим людям обращаться с этими лошадьми со всем уважением. Понимаешь, дело в том, что они – говорящие лошади из Нарнии.

– Да что ты говоришь! – откликнулась Ласаралин. – Какая прелесть! Ой, душенька, ты уже видела королеву варваров из Нарнии? Она сейчас в Ташбаане. Говорят, принц Рабадаш безумно в нее влюблен. Две недели подряд у нас тут сплошные балы, пиры, охоты, и все в ее честь, хотя, между нами, не такая уж она и красавица. А вот среди мужчин, которые ее сопровождают, есть очень даже симпатичные. Позавчера меня пригласили на речную прогулку. Я надела…

– А твои люди никому не расскажут? – перебила Аравис. – Мол, явилась какая-то особа, вся грязная, в лохмотьях… Если начнут болтать, мой отец услышит и наверняка догадается, кто это.

– Ну, что ты суетишься? – укоризненно проговорила Ласаралин. – Подберем мы тебе подходящую одежду, не беспокойся. Вот мы и дома.

Носильщики остановились и осторожно опустили паланкин. Ласаралин отдернула полог, и Аравис увидела чудесный дворик с фонтаном, лужайкой и множеством деревьев. Ласаралин направилась было в дом, но Аравис остановила ее и шепотом напомнила о том, что нужно сделать прежде.

– Прости, душенька, – извинилась Ласаралин, – совсем из головы вылетело. Эй, вы, слушайте! Привратник, тебя тоже касается! Из дворца никого не выпускать. А если кто будет трепать языком по поводу моей гостьи, того сначала запорют до смерти, потом сожгут живьем, а потом посадят на хлеб и иоду на шесть недель. Всем понятно?

По дороге Ласаралин уверяла, что ей просто не терпится выслушать историю Аравис, однако на деле не выказывала к тому ни малейшего стремления. По правде сказать, она предпочитала говорить сама, чем слушать кого-то другого. Она настояла на том, чтобы сперва Аравис приняла ванну (а среди калорменских вельмож купание в ванне считалось своего рода искусством, коим преступно заниматься на скорую руку), затем заставила подругу облачиться в роскошные одежды. Суматоха, которой сопровождался выбор платья, довела Аравис до белого каления. Впрочем, Ласаралин ничуть не изменилась: на уме у нее всегда были наряды, балы и светские сплетни. Саму же Аравис куда больше привлекали охота, стрельба из лука, плавание, лошади и собаки. В глубине души каждая из них считала свою подругу глупышкой. Однако когда с платьем было покончено, когда позади остался легкий обед (взбитые сливки, желе, фрукты и мороженое), они расположились в чудесной зале с колоннами (все бы хорошо, да только вокруг скакала избалованная обезьянка Ласаралин, мешавшая разговору) и Ласаралин наконец снизошла до того, чтобы спросить, почему все-таки Аравис сбежала из дома.

Аравис поведала подруге о своих злоключениях. Ласаралин недоуменно покачала головой.

– Душенька, но почему ты не хочешь выйти замуж за Ахошту? В Ташбаане все только о нем и говорят. Мой муж утверждает, что он – один из самых важных сановников империи. Между прочим, старый Аксарта умер, и теперь Ахошту наверняка сделают великим визирем. Ты не знала?

– Да плевать мне на него! – не сдержалась Аравис. – Видеть не могу эту поганую рожу!

– Душенька, рассуди здраво. У него три дома, среди них тот прелестный дворец на озере Илькин. Горы жемчуга. Реки ослиного молока. И потом, ты бы постоянно виделась со мной.

– Пусть подавится своим молоком заодно с жемчугами! – прошипела Аравис.

– Странная ты, Аравис, – задумчиво проговорила Ласаралин, – как была странной, так и осталась. Что еще тебе нужно?

В конце концов, после долгих препирательств, Аравис сумела убедить подругу в том, что положение ее и впрямь отчаянное и что ей необходима помощь. Ласаралин даже начала строить планы. Вывести из города животных не составляло никакого труда: ни один стражник, если не хочет нарваться на крупные неприятности, не посмеет остановить грума таркины, ведущего в поводу боевого коня и лошадку. Но вот что касалось Аравис, тут все было далеко не так просто. Аравис предложила было, чтобы ее вынесли из города в паланкине с опущенным пологом. Но Ласаралин объяснила, что паланкинами пользуются лишь в пределах крепостных стен, и попытка выехать в паланкине за город неминуемо приведет к ненужным расспросам.

Что бы Аравис ни предлагала, у Ласаралин всякий раз находилось возражение; мало того, она постоянно отвлекалась, и Аравис то и дело приходилось возвращать подругу к насущным материям. Вдруг Ласаралин хлопнула в ладоши.

– Кажется, я придумала! – заявила она. – Из города можно выбраться не только через ворота. Сад во дворце тисрока – да живет он вечно! – спускается к самой воде. И там есть укромная калиточка. Ею разрешено пользоваться лишь тем, кто живет во дворце, но знаешь ли, душенька, – Ласаралин хихикнула, – мы живем совсем рядом. Тебе повезло, что ты встретила меня. Милый тисрок – да живет он вечно! – столь часто приглашает нас к себе, что его дворец стал для меня вторым домом. А какая у него замечательная семья! Эти любезные принцы, эти милые принцессы! А принц Рабадаш вообще такой душка! Я могу приходить во дворец, когда мне вздумается; меня там всегда рады видеть. Значит, мы с тобой пойдем туда вечером и я выпущу тебя через ту калитку. У причала обязательно найдется какая-нибудь лодка. И даже если нас поймают…

– Все пойдет коту под хвост, – проворчала Аравис.

– Душенька, ну почему ты видишь все в мрачном свете? Я хотела сказать, даже если нас поймают, никто ничего не заподозрит. При дворе давно привыкли к моим выходкам. Меня называют «шалая Ласаралин», представляешь? Буквально на днях было очень забавно – обхохочешься, честное слово…

– Тебе забавно, а я могу потерять все, – оборвала подругу Аравис.

– Что? Ах да, понятно… Душенька, у тебя есть план получше?

– Нет, – призналась Аравис. – Придется рискнуть. Когда выходим?

– Сегодня никаких «выходим»! – воскликнула Ласаралин. – Никаких, слышишь? Сегодня вечером во дворце пир! Ой, мне же еще волосы уложить нужно! Будет столько молодых людей… Отложим до завтра, ладно?

Аравис вынуждена была согласиться – все равно ничего другого ей не оставалось. День тянулся невыносимо медленно; наконец Ласаралин отправилась во дворец, и Аравис вздохнула с облегчением: она жутко устала от глупого хихиканья подруги, от бесконечных разговоров о нарядах, от всех этих придворных сплетен – кто на ком женился, кто с кем обручился, кто кого соблазнил или, наоборот, бросил. Она с радостью легла спать; было так приятно провести ночь в кровати, на чистых простынях и мягких подушках.

Утро началось с небольшой размолвки. Ласаралин снова попыталась переубедить подругу. «Нарния – ужасная страна», твердила она. Там круглый год зима, сплошной снег и лед, ни травинки, ни зеленого деревца, и живут там одни демоны и колдуны. Пусть Аравис не обижается, но у нее, наверное, помрачился рассудок, раз она собирается туда.

– Да еще с мальчишкой-простолюдином! – прибавила Ласаралин. – Душенька, одумайся! Это просто неприлично.

Аравис вдруг поняла, что глупость Ласаралин утомила ее сверх всякой меры и что даже путешествовать с Шастой куда приятнее, чем вести светскую жизнь в Ташбаане.

– Ты забываешь, что я теперь – никто, – ответила она. – Мы с ним друг друга стоим. Вдобавок я дала слово.

– И это говорит девушка, которая могла бы стать женой великого визиря! – От праведного возмущения на глаза Ласаралин навернулись слезы, – Нет, ты точно разум потеряла!

Аравис решила, что с нее довольно, и пошла проведать лошадей.

– На закате грум отведет вас к Усыпальням, – сказала она, поглаживая спину Хвин. – Больше никаких мешков. Вас снова оседлают и взнуздают. Разве что у Хвин в седельной сумке будет еда, а у тебя, Бри, – бурдюк с водой. Груму велено как следует напоить вас на дальнем берегу реки.

– А потом на север, в Нарнию! – прошептал Бри. – Но что, если Шасты в Усыпальнях не будет?

– Мы его подождем, – ответила Аравис, – Надеюсь, с вами хорошо обращаются?

– Стойло просто замечательное, – сказал Бри. – А вот насчет овса… Если муж твоей болтливой подруги дает старшему конюху денег на лучший в городе овес, значит, конюх его обманывает.

Ужинали все в той же зале с колоннами.

Около двух часов спустя тронулись в путь. Аравис надела наряд служанки; лицо девушки скрывала вуаль. Между собой подруги уговорились: на все вопросы Ласаралин будет отвечать, что привела свою рабыню и хочет подарить ее одной из принцесс.

От дома Ласаралин до дворца тисрока и вправду оказалось рукой подать. У парадных ворот, разумеется, стояли стражники, но их командир был хорошим знакомым Ласаралин: солдаты взяли на караул, и первая преграда осталась позади. В Зале Черного Мрамора толпились придворные, слуги и рабы; на девушек никто не обращал внимания. Из этой залы они попали в Колонную Залу, а оттуда – в Залу Изваяний, прошли колоннадой мимо окованных медью дверей Тронной Залы; двери были приоткрыты, и можно было разглядеть убранство залы, потрясавшее воображение своей роскошью.

Наконец вышли во внутренний дворик, уступами спускавшийся к реке, пересекли его и вступили под своды Старого Дворца. В лабиринте извилистых коридоров заблудиться было проще простого, тем паче что они почти не освещались: лишь изредка попадались факелы, вставленные во вбитые в стену скобы.

Ласаралин остановилась и задумалась. Коридор в этом месте раздваивался, и надо было выбирать куда идти – направо или налево.

– Пошли, пошли! – поторопила Аравис. Она испуганно озиралась, словно ожидая, что вот-вот из-за угла покажется ее отец.

– Очень любопытно… – проговорила Ласаралин. – Яне совсем точно помню, какой коридор нам нужен. По-моему, левый… Я почти уверена, что левый. А вдруг правый? Ой, как забавно!

Они свернули налево и очутились в полутемном проходе, неровный пол которого скоро сменился ведущими вниз ступенями.

– Все правильно, – сказала Ласаралин. – Эти ступеньки я помню.

И вдруг впереди возник огонек! Мгновение спустя показались двое мужчин: они держали в руках высокие свечи, разгонявшие полумрак, – и пятились вверх по ступеням! А ведь пятятся лишь перед венценосными особами. Аравис почувствовала, как пальцы Ласаралин стиснули ее локоть – крепко-крепко, изо всех сил – похоже, Ласаралин перепугалась до полусмерти. Странно, что подруга так боится «милого тисрока», с которым, по ее словам, она на короткой ноге… Впрочем, додумать Аравис не успела: Ласаралин кинулась обратно и потащила Аравис за собой.

– Вот! – выдохнула она, пошарив рукой по стене. – Тут дверь.

Девушки нырнули в дверь, тихонько притворили ее за собой и стали ждать. Их окружала непроглядная тьма. Ласаралин тяжело дышала, вне себя от страха.

– Охрани нас Таш! – прошептала она, – Что мы будем делать, если он зайдет сюда? Куда мы спрячемся?

Под ногами был пушистый ковер. Девушки опустились на четвереньки и поползли на ощупь; неожиданно их руки наткнулись на что-то невысокое и мягкое. Кушетка!

– Залезай за нее, – шепнула Ласаралин. – И зачем только я согласилась пойти с тобой?!

Свободного места между кушеткой и стеной оказалось не так уж много: Ласаралин ухитрилась поместиться целиком, а вот Аравис повезло меньше – как она ни старалась, верхняя половина ее головы все равно оставалась на виду. Всякий, кто войдет в эту комнату с факелом и бросит взгляд на кушетку, неминуемо заметит Аравис. Правда, на ней вуаль… Но что это меняет? Аравис попыталась подвинуть подругу и устроиться понезаметнее, однако Ласаралин ни в какую не желала двигаться: страх заглушил в ней все прочие чувства, и судьба подруги в этот миг тар кину нисколько не волновала. Поняв, что ничего не добьется, Аравис перестала толкаться. Обе девушки дышали прерывисто, и собственное дыхание казалось им громовыми раскатами.

– Обошлось? – еле слышно шепнула Аравис немного погодя.

– Похоже, да, – так же тихо отозвалась Ласаралин. – Мое бедное сердечко…

И тут раздался звук, который они более всего страшились услышать, – скрип открываемой двери. Комната осветилась. И Аравис, выглядывавшая из-за кушетки, смогла все как следует рассмотреть.

Первыми в комнату, пятясь, вошли два раба (Аравис предположила, что они – глухонемые, потому-то их и взяли с собой) со свечами в руках – вошли и встали у кушетки, что было просто замечательно: один из них полуприкрыл девушку своей широкой спиной. За рабами появился толстый, обрюзгший старик в диковинном остроконечном колпаке; по этому колпаку Аравис сразу признала в старике тисрока. Любой из самоцветных камней на его одежде наверняка стоил гораздо больше, чем все оружие и наряды всех нарнианских вельмож, вместе взятых. А платье его, все в оборках, кисточках, воланах и рюшах, подходило скорее женщине; во всяком случае, нарнианцы были одеты куда проще – и, скажем так, мужественнее. За тисроком вошел высокий юноша в расшитом каменьями тюрбане с пером; на боку у него висел ятаган в ножнах из слоновой кости. Юноша явно злился: глаза его метали молнии, а лицо то и дело искажала кривая усмешка. Последним переступил порог маленький сгорбленный старичок, в котором Аравис с дрожью узнала нового великого визиря и своего суженого – таркаана Ахошту.

Раб плотно притворил дверь за великим визирем. Тисрок со вздохом опустился на кушетку, юноша встал рядом с ним, Ахошта же повалился на колени и простерся перед повелителем.

Глава 8
Рабадаш разгневанный

– О отец мой, свет очей моих! – угрюмо произнес юноша («Врешь! – подумала Аравис, – Никакой он тебе не свет – вон как ты на него зыркаешь!») – В неизреченной мудрости своей обрек ты сына своего на посмешище и на погибель! Взойди я на рассвете на быстрейшую из галер наших, пустись я немедля в погоню за варварами, я бы наверняка их настиг! Но ты воспретил мне, отец! Сказал, что они, должно быть, ищут новое место для стоянки, – и так целый день был потерян! А теперь… теперь их уже не догнать! Эта лживая девка, эта… – И юноша разразился градом проклятий, воспроизводить которые на бумаге было бы не очень-то прилично.

Вы, верно, уже догадались, что юноша этот был не кто иной, как принц Рабадаш, а «лживой девкой» и прочими неблагозвучными именами наделял он Сьюзен, королеву Нарнии.

– Обуздай свой пыл, сын мой, – ответствовал тисрок, – Расставание с дорогими гостями всегда наносит нам сердечную рану, но разумный человек не станет бередить эту рану гневом.

– Она должна быть моей! – вскричал принц, – Должна, отец! Я умру, если она не вернется! О, эта спесивая, жестокосердная, лживая дочь собаки! Я не могу спать, и самые изысканные яства не привлекают меня, и свет помутился в моих очах из-за ее красоты! Королева варваров должна стать моей!

– Сказано мудрецом, – возгласил визирь, приподняв голову, – что, лишь отпив из источника рассудка, способны мы остудить пожар юношеской любови!

Мгновенно ярость Рабадаша обратилась на великого визиря.

– Пес смердящий! – воскликнул принц, принимаясь пинать Ахошту по обтянутому халатом седалищу. (Скажу по секрету – Аравис ничуть не было жалко своего суженого.) – Да как ты смеешь лезть ко мне со своими поучениями? Чтоб ты подавился своими мудрецами!

Все это время тисрок хранил молчание, погруженный в раздумья. Наконец он соизволил заметить, что происходит, и невозмутимо молвил:

– Сын мой, воздержись от столь неподобающего обращения с нашим достойнейшим и просвещеннейшим визирем. Ибо убеленным сединами, сколь бы ни были они нам отвратительны, всегда должно оказывать почтение – ведь бесценный самоцвет остается сам собой даже в навозной куче. Итак, воздержись от поспешных действий и открой нам свое сердце.

– Сердце мое неизменно открыто для великого тисрока – да живет он вечно! – откликнулся Рабадаш. – Желаю же я, отец мой, дабы повелел ты нашему победоносному воинству вторгнуться в Нарнию и предать ее огню и мечу, а потом присоединить оный трижды проклятый край к твоим необозримым владениям! А их правителя, пресловутого короля Питера, надобно убить, заодно со всеми его родичами, и пощадить только королеву Сьюзен. Она должна стать моею женою – после того как я преподам ей хороший урок.

– Да будет ведомо тебе, сын мой, – сказал тисрок, – что своими речами, сколь бы ни были они пламенны, не подвигнешь ты нас напасть на Нарнию.

– Не будь великий тисрок – да живет он вечно! – моим отцом, – воскликнул Рабадаш, скрежеща зубами, – я бы назвал его трусом!

– Не будь ты нашим сыном, о гневливейший из принцев, – ответствовал тисрок, – обрекли бы мы тебя немедля на долгую и мучительную смерть. («Какой ужас! – подумала Аравис, чувствуя, как кровь стынет у нее в жилах. – И как спокойно он это сказал!»)

– Но почему, отец мой, – спросил принц, уже куда почтительнее, – почему не можем мы вторгнуться в Нарнию без предлога? По мне, так напасть на них – все равно что казнить бездельника-раба или отправить на бойню старую больную лошадь. Страна эта вчетверо меньше самой малой из провинций нашей могучей державы. Тысячи копий вполне достанет, чтобы покорить ее в пять дней. Дай мне эту тысячу – и я уничтожу сей зловонный нарыв, мнящий себя пупом земли!

– Несомненно, они заслуживают кары, – задумчиво проговорил тисрок. – Эти варвары похваляются своею свободой, но свобода их ненавистна богам, ибо скрываются за нею только лень и нежелание повиноваться законам, установленным благими небесами.

– Тогда почему должны мы и далее терпеть эту свободу?

– Да простит меня всемилостивейший принц, – вставил визирь Ахошта, – но осмелюсь я заметить, что вплоть до того лета, в коем ваш несравненный отец, попирающий сапогами своих врагов, взошел на калорменский престол, просторы Нарнии были покрыты снегом и льдом. К тому же правила этой страной весьма могущественная чародейка.

– Вести твои устарели, о велеречивый и скудоумный визирь, – холодно ответил принц. – Чародейка мертва, лед и снег давно растаяли, и Нарния ныне плодородна и многообильна, как никогда прежде.

– Неужели мудрейший из принцев сомневается, что перемену эту вызвали чудовищной силы заклинания, сотворенные теми злодеями и злодейками, кои нынче именуют себя правителями Нарнии?

– Я держусь того мнения, – усмехнулся Рабадаш, – что переменой этой мы обязаны движению светил и прочим естественным причинам.

– Оставим этот спор нашим придворным мудрецам, – вмешался тисрок. – Нам доподлинно известно одно: столь великая перемена, да еще погубившая чародейку, не могла произойти без помощи магии. А уж где, как не в Нарнии, твориться всякому чернокнижию и гнусной ворожбе – ведь населяют ее демоны в зверином обличье, говорящие на языке людей, и жуткие чудища, наполовину люди, наполовину звери. И многажды нам сообщали, что верховному королю этой богопротивной земли – да поразит его Таш-громовержец! – прислуживает наимерзейший и наизлобнейший демон, что является в обличье громадного льва. Вот почему не посылаем мы туда наше победоносное войско, вот почему будем мы и впредь избегать войны с Нарнией.

– Сколь счастлив Калормен, – возгласил визирь, припадая к стопам тисрока, – что правит им государь, осененный милостью небес и равный богам в своей предусмотрительности! И все же, как рек наш несравненнейший тисрок – да живет он вечно! – отказываться от столь лакомого кусочка было бы верхом неразумия. Ибо сказано мудрецом… – Тут Ахошта бросил взгляд на принца Рабадаша и, заметив, как тот шевельнул ногой, счел за лучшее замолчать.

– Наш просвещенный визирь, увы, прав, – согласился тисрок. – Каждую ночь мучают нас дурные сны, каждое утро солнечный свет бежит наших очей – и все потому, что Нарния остается непокоренной.

– Отец мой, – проговорил Рабадаш, – если я докажу, что до Нарнии твоя длань может дотянуться и что ты всегда успеешь ее отдернуть, отвернись от нас удача, позволишь ли ты мне выступить в поход?

– Докажи нам, Рабадаш, – отвечал тисрок, – и мы назовем тебя лучшим из сыновей!

– Выслушай же меня, отец мой! В эту самую ночь, в тот самый миг, как даруешь ты мне свое соизволение, возьму я две сотни всадников и поскачу через пустыню. И все будут думать, что собрал я этот отряд втайне от тебя и вопреки твоей воле. Через две ночи окажемся мы в Арченланде, у стен Анварда – крепости короля Луна. Мы застанем их врасплох – ведь Арченланд в мире с Калорменом, – и Анвард падет, прежде чем успеют они взяться за оружие. Дальше направлю я свой путь по горному ущелью, что ведет в Нарнию, и двинусь напрямик к Кэйр-Паравелу. Верховного короля в замке не будет: когда я покидал Нарнию, он собирался идти с войском на север, чтобы сразиться с великанами. Значит, замковые врата будут распахнуты настежь, и никто не сможет мне помешать. Лестью и посулами, не проливая нарнианской крови без нужды, я захвачу замок и буду ждать, пока не войдет в гавань «Пенящий волны» и не сойдет на берег королева Сьюзен. А едва ступит она на твердую землю, схвачу я ее, посажу впереди себя на коня и помчусь обратно в Анвард!

– Эта женщина будет не одна, сын мой, – возразил тисрок. – С нею король Эдмунд. И в битве любой из вас может расстаться с жизнью.

– Их будет немного – тех, что сойдут с корабля, – сказал Рабадаш. – Я прикажу десяти своим воинам разоружить короля Эдмунда и связать его, и не стану убивать его, пускай даже мне невыносимо того хочется, чтобы не давать повод к войне между Нарнией и Калорменом.

– А если «Пенящий волны» опередит тебя?

– Вряд ли, отец мой, ветер им не благоприятствует.

– Что ж, о мой находчивый сын, – произнес тисрок, – у тебя есть ответ на всякое возражение. Теперь мы верим, что ты сумеешь добыть для себя королеву варваров. Однако ты еще не поведал, каким образом мы добудем Нарнию.

– Отец мой, ужели от тебя ускользнуло то обстоятельство, что, хотя мои конники промчатся по Нарнии подобно стреле, сорвавшейся с тугой тетивы, крепость Анвард останется нашей на веки вечные? А крепость эта – ворота в Нарнию; мы будем увеличивать ее гарнизон до тех пор, пока не соберем большое войско.

– Твои слова исполнены мудрости, коей обычно не найти в молодых, сын мой. Но как нам быть, если удача вдруг отвернется от нас?

– Ты объявишь во всеуслышание, отец мой, что не ведал о моей затее, что я выступил в поход по собственной воле и без твоего благословения, ибо подгоняли меня любовь, что сжигает сердце, и нетерпение, свойственное юности.

– А если верховный король потребует от нас, чтобы мы вернули его сестру?

– Этого не случится, отец мой, не случится никогда! Эта ветреная девка могла отвергнуть меня, но верховный король Питер – человек разумный и прекрасно понимает, какие выгоды ему сулит брак его сестры с калорменским принцем. Во-первых, через свою сестру он породнится с нами, а во-вторых, со временем его племянник воссядет на престол Калормена.

– Этому не бывать, если мы будем жить вечно, – как ты того, без сомнения, желаешь, – сухо заметил тисрок.

Наступила тишина. Визирь вжался лицом в ковер. Принц побледнел.

– Кроме того, отец мой, свет очей моих, – продолжил наконец Рабадаш, – мы составим письмо Питеру от имени королевы Сьюзен, и в этом письме будет сказано, что она любит меня и вовсе не рвется обратно в Нарнию. Всем на свете известно, как переменчивы и непостоянны женщины! Пускай даже Питер не поверит письму, выступить против нас с оружием в руках он не посмеет.

– Просвещенный визирь, – окликнул тисрок, – яви свою мудрость и поведай нам, что думаешь ты об этом дерзком замысле.

– О великий тисрок – да живет он вечно! – отвечал Ахошта, – хоть я нынче и не женат, но ведомо мне, какова сила родительской любви, и часто я слыхал, что сыновья своим отцам дороже любых сокровищ. И как же посмею я возвысить свой голос, коли совет мой может подвергнуть опасности жизнь нашего драгоценного принца?

– Еще как посмеешь! – отозвался тисрок, – Ибо отмолчаться тебе не удастся, если ты, конечно, дорожишь своею головой.

– Слушаю и повинуюсь! – со стоном проговорил визирь. – Знай же, о всемогущий тисрок – да живет он вечно! Что опасность, грозящая принцу, не столь велика, сколь кажется на первый взгляд. Боги, в неизреченной милости своей, лишили варваров благоразумия и рассудительности, и в варварских стихах не найти мудрых и душеполезных изречений, как у нас, – в них говорится лишь о войне и о любви. И потому ничто не покажется им более благородным и достойным восхищения, чем это безумное начинание… Ай! – Услыхав слово «безумное», Рабадаш вновь разъярился и отвесил Ахоште очередной полновесный пинок.

– Воздерживайся, сын мой, – напомнил Рабадашу тисрок. – А ты, почтенный визирь, не отвлекайся по пустякам и не лишай нас удовольствия внимать твоим утонченным речам. Ибо людям твоего положения воистину подобает терпеливо сносить мелкие неудобства.

– Слушаю и повинуюсь! – ответил визирь, отползая чуть в сторону, чтобы обезопасить свое седалище от сапога Раба-даша, насколько это возможно. – Итак, я говорил, что варварам ничто не покажется более простительным и более достойным восхищения, нежели сия… э… чреватая опасностью затея. Тем паче они ведь подумают, что принц отважился на нее из-за любви. И потому, попади наш драгоценный принц по несчастному стечению обстоятельств в руки варваров, у них даже мысли не возникнет лишить его жизни. Вдобавок, коли угодно будет богам, чтобы принц не смог увезти королеву, ратная доблесть его и сила страсти, в коих ни у кого не останется причин сомневаться, может статься, склонят прекрасную варварку переменить свое мнение о светлейшем Рабадаше.

– Верно подмечено, старый болтун, – хмыкнул принц. – И в твою глупую голову порой приходят умные мысли.

– Похвала повелителя – отрада моих седин, – Ахошта вновь припал лицом к ковру. – А еще, о великий тисрок – да правишь ты нами во веки веков! – уверен я, что принцу небо судило завладеть Анвардом. Стоит же этой крепости оказаться у нас в руках, как мы возьмем Нарнию за горло.

Визирь умолк. Девушки затаили дыхание: им казалось, что, если они этого не сделают, в наступившей тишине их наверняка услышат. Наконец тисрок заговорил.

– Отправляйся, сын мой, – молвил он. – И поступай как решил. Но не жди от нас подмоги. Если ты погибнешь, мы не станем за тебя мстить, и если ты окажешься в тюрьме, мы не станем тебя выкупать. А если, волею случая, ты прольешь хотя бы единственную лишнюю каплю нарнианской крови и разразится война, то, победишь ты или потерпишь поражение, нашего благоволения тебе уже не видать, и наследником престола станет твой младший брат. Ступай же! Действуй быстро и решительно, и да пребудет с тобою удача, да войдет в твой меч сила Таша, необоримого и неумолимого!

– Слушаюсь и повинуюсь! – вскричал Рабадаш. Преклонив колени, он поцеловал отцу руки, вскочил и почти выбежал из комнаты. К великому огорчению Аравис, у которой затекло все тело, тисрок и Ахошта уходить не спешили.

– О визирь, – сказал тисрок, – уверен ли ты, что никто не проведает о нашем тайном совете?

– Владыка, – отозвался Ахошта, – проведать никому невозможно. Потому-то я и предложил – а ты, в своей несравненной мудрости, одобрил мое предложение, – чтобы сошлись мы здесь, в Старом Дворце, где никогда не держали советов и где не встретишь чересчур любопытных слуг.