Текст книги "Гангстеры"

Автор книги: Клас Эстергрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

~~~

Когда я увидел Мод с телеграммой в руке и услышал ее слова «Это от Генри…», я понял, что моя роль в этой истории изменилась. Трудно сказать, кем я был раньше – любовником, другом или просто хроникером, но отныне, очевидно, все должно было измениться. Я стоял у нее в прихожей и проклинал собственную глупость. Она бы восприняла эту телеграмму совсем иначе, если бы я открыто заявил о своих намерениях, если бы четко дал ей понять, чего хочу. Беда была в том, что я и сам этого не знал. Сегодня я знаю больше, но тогда никаких четких намерений у меня не было. Сегодня я знаю также, что предложи я ей выйти за меня замуж и разделить со мной остаток своих дней, она бы наверняка согласилась. Она призналась в этом несколько лет спустя, и потом еще часто это повторяла, сперва – с упреком, позже – чуть спокойнее, с почти сладостной горечью. Мои последующие браки она комментировала тоже довольно странно. Случайные отношения она отбраковывала одним взглядом.

– Откуда ты знаешь, что это от него?

Мод вышла в кухню и тяжело опустилась на стул. Положила телеграмму перед собой и, вперившись в нее глазами, стала разглаживать ее на скатерти. Она долго молчала, потом, оторвав взгляд от стола, посмотрела на меня.

– Что?

Казалось, будто она не слышала моего вопроса. Я повторил.

– Мы там были. В этом кафе. Вена – отличный город для того, кто скрывается.

– И что он хочет сказать? Что ты должна к нему приехать?

– Он же не знает, что я беременна. Он наверное просто залег на дно…

Мод уже защищала его. Достаточно ему было прислать короткую телеграмму, и она его простила.

А ей достаточно было лишь посмотреть на меня, и я понял, что она задумала.

– No way, [17]17
  Не выйдет (англ.).


[Закрыть]– отрезал я.

Я уже понял, что условия, на которых я мог оставаться ее любовником, чтобы в конце концов стать ее мужем, радикально изменились; я также понял, что перестал быть ей другом в обычном смысле этого слова. Друзьям не отдают распоряжений, не приказывают отправиться в долгое путешествие в роли миротворца, посланника или кого бы то ни было еще. Можно просить, умолять на коленях, упрашивать, увещевать и искушать, но нельзя, игнорируя желания другого человека, спокойно навязывать ему свою волю – сидеть и диктовать ему, что он должен делать, где, когда и как. Конечно, она была на сносях и не могла поехать сама, но это не давало ей права распоряжаться мной так бесцеремонно. Не дожидаясь моего согласия, она сняла трубку и стала названивать в турагенство, чтобы заказать авиабилет и забронировать номер в гостинице. До указанной в телеграмме даты оставалось пять дней, чартерные рейсы были уже распроданы. С растущим раздражением я слушал, как она пытается подобрать мне рейс, выбирая наиболее дешевые варианты.

Она вернулась на кухню и сказала:

– Ты слышал?

Я закурил сигарету. Она не обратила внимания.

– Мне удалось заказать довольно выгодный тур. Ты вылетаешь тридцатого, то есть накануне.

– Ага, – сказал я.

– Вместе с проживанием, гостиница – в центре города.

Кажется, я смотрел в окно.

– В чем дело? Ты недоволен? Разве ты не рад, что он жив, что он объявился…

– Ну, разумеется.

Ответ мой был таким коротким и прозвучал так вяло, что она не могла этого не заметить. Она могла хотя бы попытаться понять двойственность моего положения. Я делил с Генри кров, я написал толстую книгу, в которой вывел его героем, я поддерживал странные отношения с женщиной, которую он бросил. Я от него устал. Если бы она захотела узнать мое мнение, я бы признался, что хочу только одного: чтобы он оставался за границей, как можно дальше от нас и как можно дольше. Он она меня не спрашивала. Ее занимала только собственная беременность и вновь обретенная надежда. Она не замечала или не хотела замечать ничего вокруг. Я решил сменить тактику.

– Я не могу лететь.

На это она не могла не отреагировать.

– Что? – сказала она. – Что ты хочешь этим сказать?

Я повторил свои слова:

– То, что я не могу лететь.

– Но почему? – сказала она. – Ты боишься летать?

– Нет, – сказал я. – Но на самолете я не полечу.

– Ты боишься летать, – сказала она и направилась в ванную комнату. Она вернулась оттуда с упаковкой таблеток: – Держи. – Она бросила упаковку на стол. – Примешь одну, можешь лететь хоть на Луну. – Я не прикоснулся к упаковке. – Примешь две, тебе даже самолет не понадобится. – Прозвучало это не очень заманчиво.

Далеко не сразу она убедилась в тщетности своих усилий. До сих пор это не удавалось никому, даже профессионалам. Одна стюардесса предлагала мне VIP-обслуживание, но даже ей не удалось соблазнить меня.

Мод не на шутку разозлилась:

– Ты мог бы сразу сказать об этом. Мне не пришлось бы тратить время на заказ билетов.

– Ты же не спрашивала.

– Но ты же все слышал!

– Те не спросила даже, хочу ли я туда ехать.

– Хорошо, – сказала она. – Прошу тебя, милый мой… Ты не мог бы отправиться в Вену и повидаться с Генри. Тебе даже не надо уговаривать его вернуться домой. Достаточно просто с ним встретиться. Что скажешь?

– Нет, – сказал я. – Я не хочу, но…

И тут началось. Я даже не успел закончить фразу, Мод снова понесло:

– Да как ты смеешь приходить сюда и говорить мне такое… Да кто ты такой? Ты в долгу перед нами… – И так далее.

Ее высокомерие говорило о многом. Проявлялось оно только тогда, когда Мод чувствовала себя загнанной в угол, в остальное время она умело его скрывала, словно сама этого стыдилась. Это было совершенно неэффективно и почти смешно. Напротив, ее живот и неповоротливость выражали достоинство, которое резко контрастировало с ее возбужденной, отчаянной, надменной манерой. Другими словами, она производила противоречивое впечатление, такое же как и я. Ситуация в целом была противоречивая. Обстоятельства казались ужасно запутанными, что само по себе было вполне типично, поскольку имело непосредственное отношение к Генри Моргану. Позже я понял, что положение Мод в тот момент было не менее двойственным, чем мое собственное, что она стала жертвой точно таких же противоречивых эмоций. Мы оба столкнулись с волей третьего, более сильного, человека, который сказал нам «Я вам нужен!», хотя на самом деле, все было наоборот: мы были нужны ему.

Той осенью мы могли бы добиться многого, выстроить такие отношения, которые уже никто бы не смог разрушить, нечто особенное, не как у всех. Но этого не случилось. Я был слишком уступчив. Ей предстояло стать матерью-одиночкой.

В конце концов, она сдалась и ушла в спальню. Без сил и в слезах она легла на кровать. Я последовал за ней. Она высморкалась и подозвала меня к себе. Я лег рядом и уставился в потолок, чтобы избежать ее взгляда. В пылу горячей, отчаянной, нервной страсти она стала целовать меня солеными губами, но когда дело дошло до раздевания, я подумал, что это уже слишком.

– Ты не дала мне договорить, – сказал я.

Она замерла, возможно, пораженная тем, что ее единственный всегда безотказный прием на этот раз не сработал.

– Что? – сказала она, переворачиваясь на спину.

– Я сказал, что не хочу ехать, но… но…

– Но что?

– Я собирался сказать, что иногда приходится делать то, чего делать совсем не хочется.

Она лежала на спине и тяжело дышала, внимая моим словам, от которых она становилась еще тяжелее.

– Ты это серьезно?

– Да, – сказал я.

– Милый… Я обещаю, что…

– Не надо мне ничего обещать, – сказал я. – Я поеду. Поеду поездом. Я встречусь с Генри и скажу ему, что он скоро станет отцом. И тогда посмотрим, что будет дальше.

~~~

От Стокгольма до Вены поезд шел больше суток, так что в моем распоряжении было достаточно времени, чтобы подготовиться. Тем не менее, как только я сошел на платформу Вестбанхоф, меня буквально подкосило – удар застал меня врасплох, я с трудом удержался на ногах. Но напала на меня не австрийская мафия, что было бы, возможно, предпочтительнее. Вместо этого на меня ни с того ни с сего навалилась апатия, чувство глубокого отвращения ко всему происходящему. Ситуация неожиданно прояснилась – я разом вспомнил всю череду происшествий и совпадений, заманивших меня в этот город, и все возможные варианты дальнейшего развития событий предстали предо мною, как на ладони. Все они были мне одинаково противны. Мое положение показалось мне совершенно бессмысленным. Я был не в силах положить конец тому, что уже началось, но поскольку в этом, по сути, не было никакой необходимости, меня охватила паника, как будто я, в конце концов, непонятно как, оказался на борту самолета. Однако в Вене меня ждал сюрприз, страшный, шокирующий сюрприз – нечто такое, чего я никак не мог предвидеть.

Из Стокгольма я отправился с посланием, с посланием – прибыл в Вену. Унылый посланник, встреченный морозом – бодрящим зимним морозом, гораздо более сильным, чем ожидалось. Вокруг меня сновали прохожие в теплых коверкотовых пальто, шапках и перчатках. На стоянке такси толпились люди, и я занял место в очереди, продрогший, измученный бессонной ночью. В поезде было удобно, но мне не давали уснуть мои собственные мысли. Снова и снова я прокручивал в голове сценарий предстоящей встречи. В сотый раз я повторял про себя одни и те же фразы. «Мы называем тебя Генри, Генри Морган» – скажу я. Он не спросит: «Почему?» Он спросит: «Кто это – мы?» А я отвечу: «Мод и я…» – и это станет началом конца. Я буду избегать прямого взгляда глаза в глаза и сделаю вид, что ничего особенного не произошло. Он сразу заметит, что я от него что-то скрываю. Нет, правду я ему не скажу, решил я, лучше солгу, скажу, что мы с Мод едва знакомы, но обстоятельства сложились таким образом, что она попросила меня приехать вместо нее, просто потому больше довериться было некому. Пусть он спокойно насладится мыслью о предстоящем отцовстве. И конечно же я не стану говорить ему, что я написал книгу, в которой он фигурирует в качестве, более или менее, главного героя. Ведь если он спросит почему, а я попытаюсь это объяснить, он, так или иначе, поймет, что совесть моя нечиста. Мы оба вдали от дома, оба скрываемся – тайная встреча по законам жанра. Случится, думал я, может все что угодно. Стоит мне только ляпнуть хоть одно лишнее слово. Наверное, он станет выискивать в моих словах скрытые подтексты, возможно, окажется перевозбужденным, усталым и неуравновешенным. Он может потерять терпение от разочарования или ревности, может решиться на любой самый отчаянный поступок. Я был готов к драке, готов к поражению; я понимал, что на исходе дня меня вполне могут найти в каком-нибудь мрачном закоулке в луже собственной крови.

Эти мысли преследовали меня с тех пор, как я согласился выполнить просьбу Мод. Я знал, что ничего не выиграю, только потеряю: возможно, потеряю друга, может быть, даже любимую – так или иначе, правда будет не на моей стороне, ведь мне придется лгать в лицо человеку, которого мы называем Генри Морган. Вот почему в тот момент я не испытывал ничего, кроме уныния и апатии.

Гостиница находилась в центре города, неподалеку от собора Святого Стефана, в пяти минутах ходьбы от «Черного верблюда». В вестибюле пахло кофе и хлоркой. За стойкой расположилась пожилая дама в белой блузе и вязаной кофте, с жемчужным ожерельем на шее. Она встретила меня приветливо, а когда я по-немецки извинился за свой немецкий, вежливо отказалась принять мои извинения. Она даже похвалила меня, но я ее не понял – догадался только, что она была лучшего мнения о моих способностях, чем я сам. Мне пришлось заполнить анкету. Консьержка пробежала глазами мои личные данные и одобрительно пробормотала: «Да, да». У меня вдруг возникло такое чувство, будто бы ей эта информация уже знакома. Пока она убирала анкету в надлежащее место и доставала ключ от номера, мне вдруг представилось, как, избитый до полусмерти, я вползаю в вестибюль гостиницы, а эта пожилая дама оказывает мне первую помощь, перепачкав моей кровью и свою белую блузу, и вязаную кофту, и даже жемчужное ожерелье. Я не боялся, что меня изобьют, потому что я исходил из предпосылки, что человек, которого мы называем Генри, пытался связаться с Мод, чтобы сообщить ей какую-то информацию, возможно просто дать о себе знать, руководствуясь самыми благими побуждениями. Исход этой встречи, разочарование Генри, когда вместо Мод он увидит меня, сведения, которые мне предстояло ему сообщить, – все это быть может и пугало меня, но это было ничто по сравнению с тем ужасом, который я испытывал при мысли, почти запретной мысли о том, что существуют и другие предпосылки и что в деле могут быть замешаны другие люди. Как, например, любезная пожилая консьержка. Я старался избегать этой мысли и поэтому не мог думать ни о чем другом; мысль эта напоминала о себе как зудящий укус насекомого, как экзема, как муки совести за постыдный грех.

Моя комната была еще не готова. Я оставил багаж в камере хранения и решил пройтись по городу. Дама в белой блузе спросила, бывал ли я в Вене раньше, я сказал, что нет, и она предложила мне карту города. Без лишних слов я взял ее, поблагодарил и ушел. Сейчас, когда я пишу эти строки, мне нужна новая карта, чтобы реконструировать мой маршрут, – карта-путеводитель по кошмарному сну. Вот место, где располагался отель, я соединяю его пунктирной линией с «Черным верблюдом». Ресторан был уже открыт. Я медленно прошел мимо, потом повернул назад и снова прошел мимо. Я не ожидал увидеть ничего особенного, просто хотел ознакомиться с местом, где произойдет наша встреча. Обычный ресторан, с традиционным меню, который можно было бы описать словом «приятный». Генри и Мод не раз заходили сюда в былые годы. Сидя здесь, они наобещали друг другу много такого, что потом не смогли выполнить. Я двинулся дальше, к Придворной церкви, несколько раз обошел площадь. Мне захотелось пить. В переулке неподалеку я выпил пива, а потом спустился через старое гетто к реке. Я видел разный Дунай: коричневый, серый и грязный, но здесь, под мостом Марии, вода была голубая, как сталь.

Когда я возвращался в гостиницу, у пешеходного перехода какая-то женщина спросила меня на ломаном немецком, как пройти к Опере. Судя по акценту, ее родным языком был английский, и я сказал, что говорю по-английски. Женщина облегченно вздохнула. Кажется, она была приятно удивлена, даже, пожалуй, чересчур. Она спросила, живу ли я в Вене. «Yes», – ответил я. Смерив меня странным, каким-то неопределенным взглядом, она развернула передо мной карту. Я быстро показал ей дорогу, решив про себя, что ей просто захотелось поговорить, чем и объясняется неопределенность ее взгляда. Она поблагодарила за помощь, мы вместе перешли улицу, мне нужно было в ту же сторону, что и ей, но я решил пойти другой дорогой, чтобы избавиться от ее общества. Сделав несколько шагов, я украдкой взглянул в ее сторону – хотел убедиться, что она смотрит мне вслед. Я бы не стал заниматься такими глупостями, не будь я совершенно уверен, что это так. Возможно, женщина просто хотела поболтать, но она имела несчастье повстречать человека, который все истолковывал на свой лад.

К моему возвращению комната была убрана. Дама в белой блузе вручила мне ключ и сказала, что мне звонили. На листке бумаги, который она протянула мне, большими буквами было написано: «Ihrer Frau!». [18]18
  Ваша жена (нем.).


[Закрыть]Окна комнаты выходили в маленький дворик: несколько парковочных мест, въезд из переулка, напротив какое-то конторское здание. В номере было уютно, здесь не пахло ни кофе, ни хлоркой. Я сел на кровать и посмотрел на записку. Мод, разумеется, не терпелось удостовериться, что я на месте и что все идет по плану. Я лег, в ту минуту испытывая скорее усталость, чем беспокойство. Мод подождет. Я тут же уснул, прямо в пальто, и проснулся через час от того, что звонил телефон. Это была Мод. По моему голосу она поняла, что разбудила меня.

– Тебе что, не передали, что я звонила?

– Нет, – ответил я. – Мне передали, что звонила моя жена.

Мод вздохнула, давая понять, что шутка не удалась.

– Неужели ты не понимаешь, что я волнуюсь?

Тут я окончательно проснулся.

– Волнуешься?

– Конечно, волнуюсь.

– Когда я уезжал, ты не волновалась. Чего тебе волноваться сейчас?

– Ладно, забудь об этом…

Потом, уже более нейтральным голосом, она спросила, как я доехал, удобная ли гостиница и успел ли я погулять по городу. Я честно ответил на все вопросы, и мои реплики наверняка прозвучали коротко и нарочито сдержанно. Мод спросила:

– Что с тобой? Ты обиделся?..

Я признался, что все это предприятие внушает мне глубокое отвращение, о чем она и так знает, и что отвращение это с каждым днем только усиливается.

– Я не знаю, что хуже, – сказал я, – то, что я сделал в постели с тобой, или с ним в своей книге…

Она снова вздохнула, но оставила мои слова без комментария, и по ее молчанию я понял, что нарушил некий негласный договор. Означал он, думаю, следующее: все, что произошло между нами, следовало забыть и считать недействительным, временно поместить в скобки. Судьба этих скобок будет зависеть от развития событий. Если отец ее ребенка соизволит вернуться домой, к своим прежним занятиям в Стокгольме, то их надо будет просто зачеркнуть – если возможно, навсегда. Если же человек, о котором идет речь, до сих пор не изменил своего отношения к родине и собирается жить один в изгнании, то скобки эти, вероятно, можно будет раскрыть. Так я истолковал ее вздох и последовавшую за ним долгую паузу: мол, я по своей неотесанности завел разговор о том, о чем в данную минуту следовало молчать.

– Извини, – сказал я, – но мне не нравится, что ты считаешь меня своим мужем, только когда я в двух тысячах километров от дома.

– Прости, – ответила она. – Я просто хотела… соблюсти приличия. Она говорила так надменно – та женщина, что сняла трубку.

– Она носит белую блузу и жемчужное ожерелье.

– Я так и подумала.

В ту же секунду в дверь Мод позвонили.

– Это мама, – сказала она. И добавила тише: – Каждый день приносит очередной нелепый наряд для младенца.

Я пообещал позвонить ей, как только будут новости.

Незадолго до семи я уже стоял у дверей «Черного верблюда», тепло одетый, готовый провести вечер на улице, безоружный – как физически, так и морально. К тому времени я много раз прошел мимо окон ресторана, словно не хотел выпускать цель из виду; я крутился поблизости и, если отходил по какой-нибудь близлежащей улице, то тут же возвращался, как будто боялся уйти слишком далеко и оказаться за пределами силового поля, центром которого стал именно этот ресторан, словно отмеченный печатью рока, несмотря на уют и «приятную» атмосферу. Все мои действия были следствием сложных взаимоотношений, завязавшихся осенним вечером 1978 года, в спортивном клубе «Европа» недалеко от Хурнстулля в Стокгольме при встрече с человеком, которого мы теперь называли Генри Морганом. Иногда мне хотелось, чтобы этой встречи вообще не было, чтобы я никогда не знал этого человека. Я проклинал его и проклинал себя за то, что поверил ему и пошел у него на поводу. Я сразу распознал в нем черты мошенника, но все равно поселился в квартире, которую он предоставил в мое распоряжение. Со временем он заставил меня открыть в себе склонность к саморазрушению, познать деструктивную сторону моей личности. Если бы не встреча с Генри Морганом, мне, возможно, удалось бы избежать этого открытия. Однако в редкие минуты душевного равновесия я был готов назвать наше знакомство даже полезным, прежде всего потому что оно положило начало этой истории, одним из действующих лиц которой стал и я сам. Однажды начатое повествование теперь близилось к кульминации, к переломному моменту, по всей видимости, неизбежному, и мне, несмотря ни на что, удалось убедить себя в том, что я к этому готов, что я предусмотрел все варианты и продумал все пути к отступлению, что жизнь моя вне угрозы. Но я ошибался, ошибался как никогда.

Вечер только начинался, и многие столики еще пустовали. Мне предложили занять удобное место в углу, откуда было видно все заведение. Официант спросил, жду ли я кого-то еще. На всякий случай, я ответил, что не жду. По одному из многочисленных сценариев, что прокручивались в моей голове, Генри мог вообще не появиться. Если официант накрыл на двоих, а ты весь вечер просидел один, значит, ты потерпел поражение, которое надо как-то объяснить, обыграть с натужной улыбочкой, провоцируя окружающих на разговоры о несчастной любви и на жалость к покинутому. Поскольку в этом деле я и так считал себя проигравшим, то не хотел выставлять свой проигрыш напоказ.

Мне принесли меню, и я сразу заказал бутылку вина. В перечне блюд был гуляш, шницель и прочие традиционные яства. С притворным интересом изучая меню, я время от времени поглядывал в зал, особенно когда дверь отворялась и в ресторан входили новые посетители. Я взглянул на часы – была четверть восьмого. Когда я взглянул на часы во второй раз – была уже половина. После двух бокалов вина желудок свело от боли. Я не ел уже больше суток и потерял всякий аппетит, но понимал, что мне надо съесть хоть что-нибудь, иначе будет еще хуже. Я выбрал гуляш. Официант сказал, что это отличный выбор, и когда он ушел, я снова обвел взглядом зал. Никому не было до меня дела. Если бы с тех пор не прошло столько лет, если бы время не расставило все по своим местам, я бы наверняка заявил или, по крайней мере, предположил, что в тот момент мне было не по себе по нескольким причинам, в частности, из-за того, что мне казалось, будто за мной наблюдают. Я бы непременно заставил себя в это поверить, я бы приложил немало труда, чтобы вызвать это особое ощущение скрытого наблюдения, я бы обязательно попытался передать в словах ту неизмеримую силу, не поддающуюся научному наблюдению, но заставляющую нас порой обернуться, – силу невидимого взгляда. Мне хочется верить, что время привнесло в эту историю свою правду, поэтому я воздержусь от подобных попыток, чтобы не сказать запрещенных приемов. На самом деле я сидел в своем углу, в венском ресторане, перед полупустой бутылкой красного вина, убежденный, что наблюдатель здесь – я. В зале были и отдельные пары, и компании побольше, и несколько одиноких мужчин. Точнее – четверо. Генри среди них не было.

Подали гуляш. Я заставил себя проглотить пару кусков, после чего аппетит вернулся, и я съел всю порцию. От еды меня разморило. К началу девятого я почти опустошил бутылку и меня разморило еще сильнее, но тот, кого я ждал, так и не появился. Конечно, опоздать на час для него было делом обычным. В ресторан приходили новые посетители, кто-то, наоборот, уже уходил. Из одиноких мужчин остался только я, и еще один господин лет за сорок. Он читал газету и неторопливо расправлялся со своим ужином из трех блюд, запивая еду красным вином и минеральной водой. У него были голубые глаза.

Официант спросил, не подать ли десерт. Я в жизни не заказывал десертов, однако, на этот раз, чтобы убить время, попросил принести что-нибудь на его собственный вкус. Он тут же принес мне увесистый кусок шоколадного торта. С таким десертом я мог спокойно просидеть еще пару часов.

Ресторан закрывался в половине двенадцатого, и в одиннадцать я все еще надеялся, что Генри покажется в дверях с виноватой улыбкой на губах, которую многие находили очаровательной и даже неотразимой. Думаю, при виде меня эта улыбка сползла бы с его лица. В четверть двенадцатого страх в ожидании предстоящей встречи сменился слабой надеждой на то, что встреча не состоится вовсе. Я уже выпил кофе с коньяком и приступил к новой кружке пива. Заведение закрывалось, официант снимал со столов скатерти и начинал убирать зал.

Боковым зрением я видел, как голубоглазый складывает свою газету – он уже давно расплатился по счету – и снимает шляпу и пальто с вешалки. Боковым зрением я видел, что он приближается. Он подошел к моему столику – через одну руку он перекинул пальто, в другой держал шляпу – и, улыбнувшись, спросил:

– Erwarten Sie jemand?

Голубизна его глаз была почти бесцветной, прозрачной.

– Entschuldigung, – ответил я. – Ich spreche nicht Deutch.

– Sind Sie schwedisch? [19]19
  – Вы кого-то ждете?
  – Извините, я не говорю по-немецки.
  – Вы – швед? (нем.)


[Закрыть]

Поскольку я не могу, не погрешив против истины, утверждать, что чувствовал на себе чужой взгляд, – утверждать, что этот человек вызвал во мне какие бы то ни было подозрения, я тоже не стану. Напротив, за исключением глаз, все в нем излучало приветливое добродушие. Никак иначе описать это я не могу. Упитанный, но не толстый, в уродливом костюме и коричневых, несмотря на вечернее время, ботинках, он держал в руках пальто из простенького, скучного твида и поношенную шляпу. В те времена так выглядели заурядные инженеры – мужчины, которые осознали, что их лучшие дни уже позади, и легко смирились с этим, поскольку с самого начала особо ни на что и не рассчитывали. Они выглядели как старички, и не скрывали этого – возможно, они всегда выглядели как старички. Они никогда не говорили незнакомым людям «ты» – незнакомец обратился ко мне на «вы» – и в массе своей были вполне безобидны. Не вписывались в общую картину только глаза – светло-голубые, как небо над горизонтом. Такие глаза меня всегда настораживали. Почему – не знаю. Быть может, однажды меня избил парень с такими же глазами, хотя ничего конкретного я вспомнить не могу. У Рогера Брюна, инквизитора, тоже были такие глаза.

Но общее впечатление, если и не вызвало во мне чувство полного доверия, то, во всяком случае, ослабило мою бдительность. Так что я ответил, по-шведски:

– Да, я швед.

– Очень приятно, – ответил незнакомец. – Вы позволите? – И он взялся за спинку соседнего стула.

– Конечно, – сказал я.

Незнакомец сел. Но едва он опустился на стул, как тут же снова вскочил, протянул руку и представился. Я не помню, какое он назвал имя. Я назвал свое и пожал его руку. У него была гладкая и прохладная ладонь. Он учтиво склонился над столом, и я почувствовал его запах – видимо, от лосьона после бритья. Пахло лесом, сосновым лесом.

– Мне показалось, что вы кого-то ждете, – сказал он. – Я тоже жду.

– Вот как?

– Даму, – сказал он. И тут он снова добродушно улыбнулся: – Ох уж эти женщины…

Он никак не походил на несчастно влюбленного.

– Да, – сказал я. – Они нередко заставляют себя ждать…

– И вас тоже?

– Нет, – сказал я. – Я жду друга.

– Понятно, понятно… По крайней мере, тут вкусно готовят.

– Это да.

– И недорого. Вы ели гуляш…

Я кивнул. Он ненадолго замолчал, и у меня появилась возможность уйти – сделать вид, будто я занят, и распрощаться с ним. Но я этого не сделал. На самом деле, я и не мог ничего сделать. Куда бы я ни бежал, он бы не дал мне скрыться.

– Похоже, ваш друг уже не объявится.

– Давайте лучше на «ты».

– С радостью, – сказал он. – Похоже, друг твой уже не объявится.

– Да, куда-то он запропастился.

– Выходит, мы с тобой в одной лодке, – заметил он и улыбнулся осторожной, жалкой улыбкой. – Они скоро закрываются. Можно угостить тебя пивом? Я знаю один неплохой бар…

– Спасибо, но мне, пожалуй, хватит.

– Ну, разумеется – завтра будет новый день.

– Мудрые слова, – сказал я.

Мой новый знакомый выдал целый набор клише, чем произвел на меня впечатление незаурядно скучного, лишенного всякого воображения человека. Я помню, что тогда отметил это про себя. Сейчас, когда я наконец нашел в себе силы и смелость описать эту встречу, я уверен, что в тот момент смотрел на этого человека с некоторым снисхождением, как на застенчивого и безвкусно одетого шведского бюрократа или инженера. И было это не случайно. Он не пытался меня разуверить. Напротив, именно этого он и добивался. Так что мой едкий комментарий прозвучал лишь как доказательство того, что ему удалось ввести меня в заблуждение.

– Литератор? – спросил он.

– В каком-то смысле да.

Мужчина добродушно кивнул.

– Очень уважаю литераторов. Правда… – Он, словно извиняясь, развел руками: – Я не успеваю прочесть и половины того, что следовало бы.

– Не ты один, – ответил я. – Ты бизнесмен?

– Нет, – сказал он. – Я просто посланник. Посланник короны.

Я сделал вид, будто понимаю его. Он, конечно же, догадался, что я не понял ничего.

– Сюда только что приезжал король.

– Вот как…

Я об этом не знал.

– Наш, шведский король.

Пояснение это было излишним, но в нем прочитывалась легкая, едва заметная ирония, возможно, уступка или попытка дистанцироваться, чтобы произвести на меня благоприятное впечатление.

– А в таких случаях всегда полно суеты.

– Да? – рассеянно спросил я.

Он улыбнулся и кивнул:

– Бывают и недоразумения.

– Которые вам, дипломатам, приходится улаживать?

– Дипломат – это громко сказано, – ответил он. – Я простой подданный.

Официанты кружили вокруг нашего столика. Счета были оплачены, всем своим видом они давали нам понять, что пора уходить.

– Ну что? – спросил простой подданный. – Может, все-таки пива?

Мне очень хотелось пива, но раз уж я не мог выпить его вместе с Генри, то предпочитал сделать это в одиночестве.

– Я, пожалуй, пойду в отель, – ответил я.

Это было сказано уже на пути к выходу. Он надел свою потертую шляпу и уродливое пальто, я застегнул свое пальто на все пуговицы. Холод на улице пронизывал до костей, изо рта шел пар. Самое время было вежливо попрощаться и разойтись. Мужчина стоял передо мной. Поправляя одежду и глядя на меня своими неприятными голубыми глазами, он произнес:

– Думаю, тебе лучше пойти со мной.

Я вздрогнул. Голос его изменился, добродушие и учтивость сошли с его лица. Последняя реплика прозвучала не как продолжение разговора, а как распоряжение, как приказ свыше. Он видел мою реакцию, он понял, что я удивлен. Он выдержал короткую паузу, чтобы дать мне возможность опомниться, а потом сказал:

– Я ждал Мод, ты – Генри. Нам есть о чем поговорить.