Текст книги "Сладкая штучка"

Автор книги: Кит Даффилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Я вспоминаю лицо Кая после того, как его приложили к стене на выходе из «Рекерс»: содранная кожа, красная с вкраплениями черной грязи скула.

– Он когда-нибудь… поднимал на тебя руку?

– Да, частенько. Я был застенчивым и мягкотелым. У нас в Шотландии таких называют тотти, то есть мелкий. А мой отец, он был большой, у него ладони были, как лопаты, и он мог… – Кай делает прерывистый вдох. – Ну, ты понимаешь.

Я действительно понимаю, причем настолько хорошо, что он и представить не может. Но я не могу сказать ему об этом – в Хэвипорте слухи быстро расходятся.

– Извини, – говорит Кай и даже немного краснеет. – Я не привык о таком распространяться.

– Все нормально, и распространяться ни о чем таком вовсе не обязательно. – Я меняю позу, и меня охватывает такое острое желание к нему прикоснуться, что аж кончики пальцев покалывает. – Можем, если хочешь, поговорить о моей долбаной семейке.

Кай невесело смеется:

– В одно ухо вошло, из другого вылетело. Ну что ж, давай.

– С чего начать? – спрашиваю я и делаю большой глоток виски. – А, вот тебе пример – они назвали меня в честь деда. Могли в честь бабки, Одри, но мой папаша выбрал Беккет, потому что хотел сына. А я… не мальчик.

Провожу рукой вдоль тела, наглядно демонстрируя сей факт. Кай смотрит мне в глаза, и я вдруг сознаю, что мои пальцы остановились у груди и слегка ее касаются.

В воображении возникает картинка: Кай рывком расстегивает мою блузку и прижимается горячими губами к груди, а я изгибаюсь ему навстречу.

– Что плохого в том, чтобы стать отцом дочери?

– Он… – Я тру глаза, чтобы прогнать нарисованную фантазией картинку. – Он мечтал о сыне, о наследнике, в этом я не сомневаюсь. Но возможно, если бы я была правильной дочерью, то есть наследницей, все бы как-то обошлось. Тогда я все равно могла бы занять пост директора, то есть директрисы школы Хэвипорта, и так продолжить династию, стать приемлемым для отца членом семьи. Вот только дочка из меня вышла неправильная.

– А какой ты была?

– Упрямой плюс витала в облаках. Страстно хотела писать маленькие книжки с фантазийными сюжетами. Отец называл их «извращенными».

– Но вроде как эти истории пошли тебе на пользу.

– Отец смотрел на это иначе. Понимаешь, наша семья накрепко связана с Хэвипортом, мужчины Райаны всегда были директорами городской школы. Для отца главным по жизни было вырастить сына, который продолжил бы эту традицию, а тут вместо сына – я. В общем, мое появление на свет разрушило его планы, и он проникся ко мне презрением.

Странное дело, когда я произношу все это вслух, история становится реальностью, и у меня от этого комок подкатывает к горлу. Чтобы справиться с этими эмоциями, приходится сделать еще один глоток виски.

– Бек, это ужасно.

– Ага. Так и есть. – У меня начинает подрагивать нижняя губа, и я, не будь дурой, крепче стискиваю челюсти. – Тут дело в том, что мои родители больше не могли иметь детей, и это, как я понимаю, вбило между ними клин. Думаю, пока я росла, отец все хуже относился к матери. Во всяком случае, это мне подсказывают мои смутные и обрывочные воспоминания.

– А с матерью ты была близка?

– Не думаю.

– Вообще никак?

– Ничего такого вспомнить не могу. Все могло бы сложиться иначе, если бы она приняла мою сторону, но она бы этого никогда не сделала. Она позволила отцу гнуть свою линию, и в итоге, когда я ему надоела, он просто отослал меня в школу-интернат. Мне и десяти еще не было.

– Да, тяжко, наверное, было.

– На самом деле нет. Я только рада была выбраться из Хэвипорта. И в подростковом возрасте возвращалась сюда лишь в случае крайней необходимости. – Делаю еще глоток, сравнимый с угрозой прикончить тамблер. – Я вот просто уверена в том, что отец был жесток с матерью в той же мере, что и со мной, но она вообще ничего по этому поводу не предпринимала. Никогда даже не думала, чтобы уйти от него или хоть как-то противостоять. В итоге я потеряла к ней всякое уважение. А к тому времени, когда я стала достаточно взрослой, чтобы начать жить самостоятельно, нас троих уже ничего не связывало. Выражаясь поэтически, мы окончательно охладели друг к другу.

Я умолкаю и чувствую, что запьянела. Кай, не спрашивая, подливает мне еще виски.

– Не пойми меня неправильно, – продолжаю я, пригубив виски, – мне по-своему было жаль маму. И возможно, я, повзрослев, могла бы с ней сблизиться, если бы… если бы она не…

Кай придвигается чуть ближе ко мне:

– Бек?

Я делаю глубокий вдох; без паузы на обдумывание тут не обойтись, ведь, если начну об этом рассказывать, обратного пути уже не будет.

– Есть еще кое-что, о чем я никому не рассказывала.

Кай удивленно хлопает ресницами:

– Но ты же знаешь, что можешь мне об этом и не рассказывать.

– Знаю, все я прекрасно знаю.

У него такие теплые глаза, он смотрит на меня, словно хочет утешить, словно ласкает… У меня сжимается сердце.

– И вообще, мне следовало поделиться этим много раньше. Это сидит во мне, как раковая опухоль, пора от нее избавиться.

– Да, конечно, понял.

Я поджимаю ноги под себя. Кай ставит тамблер на кофейный столик.

– К моим восемнадцати годам их брак, по сути, превратился в фарс. Отец злился на мать из-за того, что она не могла больше иметь детей, но не разводился, полагаю, ради сохранения своей безупречной репутации. Очень скоро мать из живой и полнокровной женщины превратилась в собственную оболочку, в опустошенную женщину, которую никто не любил и к которой наверняка не прикасался в течение десяти лет. И вот однажды мама мне позвонила. Она редко вот так ни с того ни с сего звонила, так что я сразу поняла: что-то не так. Сказала, что подумывает приехать в Лондон на уик-энд. Это было очень странно, но я подумала: почему нет? Подумала даже, что это может пойти нам на пользу.

– И как? Получилось сблизиться?

Я качаю головой:

– Мы, как взрослые люди, никогда вместе не тусовались и просто не представляли, как это. в тот уик-энд я бы сравнила нас с парочкой студентов по обмену, которые гуляют по Гайд-парку, чувствуют себя неловко и пытаются поддерживать разговор. – Шумно выдыхаю. – В общем, в воскресенье я отвезла мать на Паддингтонский вокзал, и, когда уже с ней прощалась, она не выдержала. Реально сорвалась. Разрыдалась, прямо захлебывалась слезами. А когда я ее обняла, чтобы как-то успокоить, она обо всем мне и рассказала.

Отец к этому времени уже вышел на пенсию – успел перед самым началом деменции – и с головой ушел в местную политику и подобные дела. Не то что он перестал бывать дома, но о матери совсем забыл, и она открыла для себя интернет. – Тут я представляю, как Диана Райан в полном замешательстве смотрит на экран с котятками и прочими мимишными мемами, и мне делается смешно, хотя история-то совсем не веселая. – Уж не знаю как, но в результате своего серфинга по интернету она оказалась на каком-то форуме или чате вроде «Одиноких сердец» и там разговорилась, а потом начала общаться с состоятельным морским офицером из Америки, который недавно овдовел… и искал любовь.

У Кая медленно отвисает челюсть.

– Да, ты все правильно понял. Бумер становится жертвой онлайн-мошенничества, наверное, ты не раз слышал подобные истории. В итоге она перевела этому типу десятки тысяч фунтов своих сбережений, думая при этом, что делает вложения в их будущую совместную и безусловно прекрасную жизнь, где они будут проводить время, плавая на яхте по Адриатике.

– Господи, нет… Это ужасно.

– Да уж. И это было глупо с ее стороны, очень глупо, но я не стала винить ее за это. В душе я винила за это отца. Все эти годы она из-за него жила без любви и в итоге так изголодалась, что просто уже не могла, забыв о здравом смысле, не броситься в объятия этого «состоятельного морского офицера». В общем, поняв, что это мошенничество, мать пришла в отчаяние. Она была убеждена в том, что отец, если обо всем узнает, непременно ее бросит, а она очень боялась остаться одна, думала, что одиночество убьет ее.

Мысленно я все еще вижу похожую на те, что оставляет галька на песке, вмятину на постели, которую оставила, умирая, мать. Вижу на прикроватном столике пустой пузырек от снотворных таблеток, вижу застывший белый осадок на дне ее винного бокала, и меня охватывает неприятное тревожное чувство.

Его смерть меньше чем за неделю настигла маму, морально раздавила и утащила за собой.

– Ну и дела! – Кай чешет затылок. – Дай угадаю – она попросила у тебя деньги?

– Она, в отличие от отца, проявляла интерес к моей карьере, а я в то время была на подъеме, то есть на пике, и спад еще не предвиделся. Во всех газетах и журналах постоянно публиковали байки о моем богатстве. – Те переживания давно превратились в тупую боль, но сейчас во мне все же на секунду закипает былая ярость. – Тот ее приезд в Лондон на уик-энд был уловкой, она подмазывалась ко мне.

Кай прищуривается:

– И ты дала ей деньги, так?

– Я была ее единственной надеждой. И мы обе это знали. – Вспоминаю, как сидела дома и переводила деньги, тупо смотрела на свой почти обнулившийся счет в банке, пока мать возвращалась в Хэвипорт на скоростном поезде. – Тогда моя карьера была на взлете, но продлилось это недолго. Когда продажи сократились и со мной перестали заключать контракты, я очень быстро залезла в долги. А потом мать, незадолго до смерти, их с отцом сбережения – то есть деньги, которые я ей втайне ото всех возместила, – пожертвовала фондам, которые занимаются борьбой с домашним насилием. Я, кстати, целиком и полностью поддерживаю такого рода благотворительность, но… теперь питаюсь одной лапшой быстрого приготовления. И если бы баронесса не решила купить Чарнел-хаус, судебные приставы забрали бы мою квартиру.

Я смотрю вниз на свое колено и понимаю, что оно ходит ходуном, ни дать ни взять поршень. Раньше я никогда об этом не рассказывала, но теперь, раз уж начала, надо идти до конца.

– Еще через несколько лет отец окончательно лишается рассудка, а потом внезапно инсульт, и он в одночасье умирает. Мать просит меня приехать домой, так сказать, составить ей компанию. – Тупая боль в животе мутирует, становится острой, такое ощущение, будто я вместо виски кислоты хлебнула. – Ты можешь посчитать меня жестокой, но я была в полном раздрае с собой. Представь: я разорена, я облажалась, и это все по ее милости; да, отец тоже виноват, но он на том свете, поэтому я фокусируюсь на матери… И я очень, очень зла. Сначала я отказалась ехать и теперь понимаю, что это ее раздавило. Если в ее сердце еще и теплился огонек надежды, мой отказ приехать погасил его, потому что она ушла за отцом всего через пять дней после его смерти. И я себе этого никогда не прощу. Билет на поезд я забронировала до того, как узнала о ее уходе, к этому моменту все было уже слишком поздно. Потрясение от внезапной смерти отца, изоляция от внешнего мира, отчаяние… Все это тоже подтолкнуло ее к смерти.

Кай перехватывает мой взгляд и со спокойной уверенностью говорит:

– Ты не должна во всем винить себя. Это нездорово.

Я отвожу глаза, сердце подпрыгивает до самого горла. Может, он и прав, но я не в силах справиться со своими чувствами. Остается только скрипеть зубами.

– Итак, позволь мне изложить все непредвзято. – Кай скрещивает руки на груди. – Ты делаешь карьеру писателя, что не вызывает одобрения у твоего отца, и, несмотря ни на что, преуспеваешь. Ты реально добиваешься успеха на выбранном поприще. Отец ни разу не сказал тебе, что гордится тобой, то есть даже не признал твой успех. Затем твоя мать становится жертвой интернет-мошенника и обращается за помощью к тебе, к дочери, на которую, уж прости, годами плевать хотела. Она просит тебя возместить деньги, что она по глупости своей просто отдала этому мошеннику, и все для того, чтобы муж, твой отец, не узнал об этом и не бросил ее. Ты возмещаешь, делаешь все, как она просила, но после ее смерти не можешь вернуть эти деньги в качестве наследства, потому что она пускает их на благотворительность. Ты на пороге финансового краха. Но тут город приходит тебе на помощь: дом твоих родителей, что иронично, хотят превратить в детский приют.

– Ну, в общем, правильно излагаешь.

– Неудивительно, что ты не хотела жить с такими родаками.

– Ну да, – признаю я и тяжело вздыхаю. – Да только деньги сыграли свою роль в самом конце, а как семья мы потерпели крах задолго до всего этого. В нас, Райанах, давно сидела какая-то червоточина. Мы никогда не были нормальной семьей, так я думаю.

Кай снова «освежает» мой тамблер.

– Да нормально все, просто я считаю, тебе не помешает дать себе передышку.

– Передышку от чего?

– От бесконечных обвинений себя. – Тут он кивает в сторону окна. – Линн рассказала мне о том, как местные на прошлой неделе «приветствовали» тебя на городском собрании. Как будто ты какая-то жадная до денег яппи, всегда плевать хотела на родителей и вернулась в Хэвипорт только для того, чтобы выручить деньги от продажи их дома.

Я закатываю глаза:

– Да уж, собрание… Это была та еще потеха.

– А тебя не подмывало сказать им правду?

– Все слишком сложно. Такой узел просто не развязать. И знаешь, думаю, я хотела защитить от них всех свою мать… да и отца тоже. Родители ведь так дорожили репутацией.

Кай качает головой, как будто я сказала нечто из ряда вон.

– Ты хороший человек, Беккет Райан.

– На самом деле нет.

Кай допивает виски и смотрит на меня сквозь пустой тамблер.

– Ага, продолжай в том же духе.

А я смотрю на свой телефон, чтобы узнать, который час. Да, с Каем я могла бы говорить до скончания времен, но пора домой – завтра ранний старт.

– Утром развею их прах, – говорю я и уже не в первый раз осушаю свой тамблер с виски. – Пойду… сделаю это в одном особенном месте. И хочу сделать это на рассвете.

Кай согласно кивает:

– Но это ведь хорошо, верно? Сделаешь это и сможешь закрыть уже вопрос? Нет?

– Честно сказать, я бы предпочла этим не заниматься, но я единственный ребенок в семье. Так что… ну, ты понимаешь. И я всегда завидовала тем, у кого есть братья и сестры.

Кай проводит языком за щекой.

– С моими тебе вряд ли захотелось бы породниться.

– И все же, согласись, лучше иметь несколько, чем одного. Все ведь не могут быть говнюками, верно?

Кай смеется, правда получается у него как-то не очень весело.

– Хочешь сказать, дело в количестве, что-то вроде нелегальной лотереи?

– Именно.

– Хорошо, нас было пятеро, так что…

– Пятеро? Это же целая компания, наверняка вам в детстве весело было вместе.

– Зависит от твоего представления о веселье.

Я быстро окидываю взглядом комнату, книжные полки, шкафы, комод и снова смотрю на Кая.

– У тебя есть детские фотографии?

Он закатывает глаза:

– О нет… Ты же не хочешь заводить эту шарманку.

– Давай, я рассказала тебе свою историю, теперь твоя очередь.

Кай искоса смотрит на меня и соглашается:

– Ладно, хорошо, покажу тебе кое-что. – Он встает с дивана и тычет в меня пальцем. – Но ты должна пообещать, что не будешь смеяться.

– Даже не подумаю. Я не могу раздавать такие обещания.

– А ты нечто, Бек. Знаешь это?

– Знаю, – отвечаю я и иду за ним в коридор.

Линн

Отталкиваюсь от стены и становлюсь на четвереньки, упираясь ладонями в холодный асфальт. Моя спина просто меня убивает. Я бог знает сколько времени просидела, прислонившись к стене под окном Кая, и теперь у меня все болит. Хотела сменить место и позу раньше, но не могла, мне необходимо было все услышать и ничего не пропустить.

Женщины, понятное дело, постоянно пялятся на Кая, и я к этому уже привыкла. Они смотрят на него, потом на меня, и я знаю, что они не могут понять, почему он со мной. И знаю, что они хотят его.

Но сейчас происходит нечто большее. Они действительно разговаривают.

У меня сводит живот, как после долгой рвоты. Я знаю, что не должна реветь, но ничего не могу с собой поделать. Мне стыдно, я злюсь, и горячие слезы текут по моим холодным щекам.

Она действительно на него запала, это понятно. А я ей наскучила, потому что я тупая зануда, провинциалка без особых интересов. Вот она и переключилась на Кая с его гитарой, красивым домом и шетландским виски. Они сближаются, и одними разговорами это не закончится. Они станут парой, она к нему переедет, и мы больше не сможем встречаться, потому что это было бы слишком неловко, и я больше ее никогда не увижу.

Это несправедливо. Несправедливо, потому что Беккет была моей единственной лучшей подружкой и я только-только ее вернула. Я первая ее нашла, он не имеет на нее права.

Он не имеет на нее права.

21

Беккет

– Ты слышал? – спрашиваю я Кая, когда он останавливается под лестницей у маленькой двери и, согнувшись, заглядывает внутрь.

– Что?

– Ну… как будто кто-то плачет. – Я напрягаю слух. – Или кто-то плачет, или у твоих соседей реально приболела кошка.

Голова Кая снова выныривает из двери.

– Чего?

– У твоих соседей есть кошка?

Кай озадаченно смотрит на меня:

– Есть, только кот, Лерой, мелкий ссыкливый поганец. А что?

– Думаю, он приболел. – Я указываю на чулан. – И что ты там прячешь? Гарри Поттера?

– В каком-то смысле, да. – Кай снова ныряет в чулан, и теперь голос его звучит приглушенно. – Где-то здесь есть фотка, где я выгляжу как настоящий задрот. Очки, как у Гарри Поттера, и вообще… Ага, вот она.

Кай появляется из чулана с какой-то маленькой, размером с почтовую открытку, газетной вырезкой в руке. Теперь лицо у него стало другим, а губы и вовсе тонкие, как нитки.

– Наша семейка была не из тех, что собирают в альбомы «счастливые» снимки, так что это все, что у меня есть.

И он протягивает мне газетную вырезку.

Это черно-белая фотография – Кай с сестрой и братьями стоят на углу улицы перед зданием с вывеской «Шетландские склады». Двое из братьев демонстрируют на камеру поднятые средние пальцы. Под фото заголовок: «НЕУПРАВЛЯЕМОЕ СЕМЕЙСТВО С ПОЛИЦЕЙСКИМ КЛЕЙМОМ „НАРУШИТЕЛИ СПОКОЙСТВИЯ“».

Я вдруг чувствую вину за то, что вынудила его сделать это, и понимаю, почему ему так не хотелось показывать мне это фото. Ему стыдно.

– Да уж, хорошего мало.

На фото Каю лет двенадцать-тринадцать, он в очках, три старших брата стоят по одну сторону от него, а младшая сестра по другую. Братья его ребята крупные, и вид у них грозный, а Кай худенький и субтильный. Я сравниваю его с братьями, и у меня мурашки по спине пробегают. Они гораздо выше его, а отец наверняка был еще выше их.

– Не надо было мне подталкивать тебя к этому, – говорю я и кладу руку ему на плечо. – И ничего смешного я тут не вижу.

– Да брось, ты ж не могла об этом знать.

Он гладит меня по запястью. У меня учащается пульс, и я опускаю руку.

– Ладно, и где это вас сфотографировали? – спрашиваю я, разглядывая кирпичную стену склада и с виду довольно высокие магазины за ним. – Абсолютно незнакома с географией Шетландских островов.

– Леруик – главный город на острове.

– И это там ты вырос?

– Ага, неподалеку.

Я снова смотрю на Кая-подростка, он такой очаровательный: худенькие плечи, тонкие руки и ноги, испуганные глаза за линзами очков Эн-Эйч-Эс[20]20
   NHS (National Healthcare Service) – Национальная служба здравоохранения.


[Закрыть].

– Вижу, от дурацких очков ты сумел избавиться.

– Да, слава богу. Контактные линзы спасли мне жизнь. – Кай медленно выдыхает сквозь зубы. – Жаль, что детство не так-то легко забыть.

Мы вместе разглядываем фото, и тут я понимаю, что нас разделяет всего несколько дюймов; тепло наших тел смешивается в узком пространстве.

– Ты же понимаешь, что твое прошлое не обязательно определяет тебя сегодняшнего, – говорю я. – Сейчас ты другой человек.

– Думаешь?

– Не думаю – знаю.

Я облизываю губы, его рука оказывается у меня на пояснице.

– Это неправильно.

– Может быть, – отвечаю я, – но это никого не останавливает.

Он привлекает меня к себе, держит крепко, а я, закрыв глаза, таю в его объятиях. В голове вспыхивает еще одна картинка, эта гораздо ярче предыдущей: Кай на мне, я обхватываю его ногами.

Приоткрываю рот… И тут громко звенит дверной звонок.

– Господи, – выдыхает Кай и отстраняется от меня. Глаза его широко раскрыты, он часто моргает. – Прости, я…

– Нет-нет, не надо. – Стучу себя кулаком по лбу. – Это я виновата. Черт.

Противный дверной звонок все еще звенит у меня в ушах, губы покалывает.

Кай трясет головой:

– Нет, это все виски.

– Точно! Чертов виски. – Я заставляю себя рассмеяться. – Что в него добавляют? Порошок из рога носорога?

Кай печально улыбается, и мне от этой его улыбки становится больно.

Я указываю на дверь:

– Ты бы открыл уже, а мне, пожалуй, пора домой.

– Да, пожалуй…

Снимаю с вешалки пальто, сердце все не унимается, колотится как бешеное.

– Теперь понимаешь, почему я до сих пор одна, – говорю я, надевая пальто, а Кай стоит, ссутулившись, и молча за мной наблюдает. – Сначала думай, потом делай, девочка. Хоть раз в жизни.

– Увидимся, Бек, – говорит Кай, открывая дверь.

– А Линн, ей повезло… Черт!

У меня перехватывает горло – у порога стоит Линн.

– П-привет, – запинаясь, выдавливаю я из себя.

Линн не отвечает. Просто смотрит мне за спину в дом, и ветер развевает ее светлые волосы.

– Ты заходи, не стой там на холоде, – говорит Кай, шире открывая дверь.

А я только в этот момент обращаю внимание на то, что дверь застекленная и стекло матовое, полупрозрачное.

Что она видела?

– Ну что, – изображая бодрость и веселый настрой, говорю я, – мне действительно пора. В общем, вперед, в путь-дорогу. Интересно только, в какой стороне мой дом? Ладно, положусь на интуицию. И с удовольствием прогуляюсь.

Прошмыгиваю мимо Кая, спрыгиваю со ступеньки и оказываюсь рядом с Линн. Она смотрит на меня как-то странно, как будто не видит вовсе, и ничего не говорит.

Ступням вдруг становится холодно.

– Ребят, вы только на это посмотрите! Надо ж, забыла надеть ботинки! Вы так умеете? Чертовы ботинки.

Ныряю мимо Кая в дом, бегу в гостиную, надеваю ботинки, возвращаюсь обратно, а сама все продолжаю тараторить:

– Ботинки надела, телефон взяла… Кай, спасибо за… Линн, увидимся. Пока-пока.

Опустив голову и сжав кулаки, иду по дорожке через палисадник, потом за ворота и дальше по улице, не заботясь о направлении, просто куда ноги понесут.

Холодный воздух, как долгожданная передышка после крепкого виски и жгучего чувства вины.

Уходя, ничего не могу с собой поделать и оглядываюсь.

Кая не видно.

Но у окна гостиной стоит и смотрит мне вслед Линн.

22

– Черт, черт, черт.

Закрываю за собой дверь Чарнел-хауса, прислоняюсь к ней спиной и давлю костяшками пальцев на глаза.

Она могла все видеть через застекленную дверь. Она знает.

Отталкиваюсь от двери и начинаю, подбоченившись, расхаживать по коридору.

И что теперь? Линн разозлится? Разозлится так, что при следующей встрече кинется на меня с кулаками? Нет, она не из таких. Она, скорее всего, из тех, кто все держит в себе. Будет неделями мучиться, изводить себя, разговаривать сама с собой, стоя перед зеркалом.

А Кай? Увижу ли я его снова? Да, меня это волнует. Потому что, несмотря на вселившийся в мое сознание пусть слабенький, но все-таки страх, и на лбу у меня выступили капельки холодного пота, я все еще возбуждена после этого почти поцелуя.

Достаю из кармана телефон, открываю «контакты» и выбираю Линн.

Посылать смс – плохая идея. Такой ход слишком уж удобен для человека, который боится открытого разговора, для того, кому есть что скрывать.

Закрываю глаза и мысленно вижу Линн, вижу, как она стоит у порога дома Кая и смотрит на меня. Она ждет, что я скажу, и лицо у нее какое-то застывшее, а взгляд пустой и пугающий, как у лунатика. Наверное, я все это себе нафантазировала, но… Стоит ли мне ее опасаться?

Открываю глаза и смотрю на светящийся экран телефона.

Зейди была права: мне надо поговорить с кем-то, кто действительно знает Линн. И Кай тут мне не поможет. Нужно поговорить с тем, кто знал ее двадцать пять лет назад, когда, как она утверждает, мы были неразлучными подружками. С тем, кто может рассказать мне, что она за человек на самом деле.

Большой палец, подрагивая, замирает над украденным из телефона Кая контактом – Линн – родители.

Смотрю на настенные часы. Пять минут девятого.

Слушаю гудки добрых десять секунд.

Наконец слышу ответ:

– Ну, слушаю…

Голос мужской, сиплый, утяжеленный пивом.

Я не сразу нахожусь что сказать и тупо смотрю в слабо освещенный коридор.

Попросить к телефону маму Линн?

Какое крушение поезда желаете выбрать? Нелечибельная мать-клептоманка или блудливый отец-пьяница?

– Э-э, здрасте. Это мистер Уайлдинг?

Долгая пауза. Слышу только его ровное дыхание.

Потом наконец:

– Кто это?

– Меня зовут Беккет. Беккет Райан.

Еще одна пауза. Его дыхание замедляется.

– Видел тебя в газете.

Тру пальцами висок и проклинаю непостижимую для нормального человека популярность «Вестника Хэвипорта». Мне-то всегда казалось, что местные газеты издаются только для того, чтобы их обрывками выстилать лотки для кошек.

– Если не возражаете, я бы хотела задать вам несколько вопросов по поводу вашей дочери. Вы как? Не против?

Сначала слышу какой-то булькающий звук, а потом:

– Ну давай, спрашивай.

Делаю глубокий вдох и пытаюсь взять себя в руки.

Нет, по телефону о таком нельзя. Мне надо видеть его глаза. Иначе не пойму, можно ли ему верить.

– А мы не могли бы встретиться лично? Завтра, например? С меня пинта пива и свиные шкварки.

Отец Линн отхаркивается, а потом как будто втягивает обратно то, чем харкнул. Слышу, как на фоне этих малоприятных звуков работает телевизор, в телевизоре кто-то смеется металлическим смехом.

– Завтра буду в «Рекерс», часов с четырех.

Меня всю аж корежит. Где угодно, только не там.

– А не могли бы мы встретиться где-нибудь еще?

– Слышь, девочка, я пью в «Рекерс».

– Но может…

Гудки, и вызов прерывается.

Весь вечер пишу как одержимая.

Линн меня застукала, в результате нервная энергия, или приступ страха, или и то и другое разблокировали мой мозг и расслабили пальцы. Я страница за страницей набираю текст, руки порхают над клавиатурой, широко открытые глаза смотрят на светящийся экран ноута.

За исключением эпизодов с насилием со стороны отца пишу обо всем, что могу вспомнить: какие-то сценки с родителями, поездка в клинику сна, фрагменты моих снов и ночных кошмаров. Пишу о своей воображаемой подруге, которая является моим зеркальным отражением.

Печатаю с бешеной скоростью, клавиатура щелкает без остановки, как будто в одном ритме с зубцами вращающихся у меня в мозгу шестеренок.

Но действие виски ослабевает, и я выдыхаюсь.

В животе начинает урчать; я, плохо различая обстановку в полумраке, бреду в кухню. В буфете и смотреть особо не на что – стопка упаковок лапши быстрого приготовления, пакет чипсов «Кеттл» и полбутылки вина.

Достаю чипсы с вином, ставлю бокал на стол, зубами вытаскиваю пробку из бутылки, принюхиваюсь и сразу кривлюсь. Не чистый уксус, но кислятина.

Усилием воли заставляю себя сделать первый глоток, быстро запихиваю в рот жмень чипсов. После подхожу к кухонной столешнице, где мой прислоненный к кафельной плитке телефон светится, предупреждая о полученном сообщении.

Перестаю жевать, чипсы на языке становятся вязкими.

Что, если это она?

Говард: Здорово. Что нового? Г х

Испытываю огромное облегчение. Мне определенно надо расслабиться.

Она ведь не подкарауливает тебя, сидя на корточках у входной двери.

Разблокировав телефон, делаю глубокий вдох и выдох и покачиваю пальцем над именем Говарда – соблазн изменить привычке очень велик.

– Беккет! – радостно восклицает он, ответив на мой звонок. – Не могу поверить – ты мне позвонила. Ты ведь никогда мне не звонишь.

– Брось, ты первый нарушил обычай – взял и написал мне в воскресенье. В Божий день.

– Ты не веришь в Бога.

– Я верю в его день.

Говард смеется своим характерным тихим, дребезжащим смехом.

– Ладно, но разве агент, он же человек, не может один раз в сто лет связаться со своим любимым клиентом?

– Говард, мы оба знаем, что твой любимый клиент – тот парень из телика с лабрадорами на полосе препятствий.

– Лабрадоры умеют удерживать на носу печеньки, Беккет. А ты?

– Я – нет, – уязвленно отвечаю я и сажусь на один из кухонных стульев.

Говард откашливается.

– Ну и как там дела в… забыл… в Хэвитауне?

– Хэвипорте.

– Как дела в Хэвипорте?

Смотрю на свой бокал и вспоминаю Линн: вот она стоит у окна в гостиной Кая и смотрит, как я ухожу прочь от его дома.

– Ты смотрел «Роковое влечение»?

– Смотрел, черт меня подери, – с тревогой в голосе отвечает Говард. – Она же там, если помнишь, живьем варит крольчиху.

– Ну, по ощущениям похоже.

– Ни хрена себе.

Я делаю большой глоток вина.

– Но есть и хорошие новости – я снова пишу. По-настоящему.

– О, превосходно, я в восторге.

Слышу, как скрипит кресло Говарда, – это он откинулся на спинку, – а потом даже понимаю по его голосу, что он улыбается.

– И когда пришлешь пару глав, чтобы я мог почитать?

Я хмыкаю:

– Нет никаких глав, Гов. Это не книга, понимаешь?

– Но…

– Но я действительно хочу тебе это прислать. Дай мне час, и отправлю все одним кликом.

– Просто отлично.

– И хочу, чтобы ты понял, это не какие-то там наметки, я просто должна знать… сохранилось ли это в моей памяти.

Говард выдерживает паузу, я даже слышу, как он меняет положение в кресле, и наконец говорит:

– Знаешь, я никогда не переставал в тебя верить.

– Сочувствую, тяжко выступать в роли одиночки, – отвечаю я и допиваю вино. – В последнее время во всех издательствах мода – ставить на мне крест.

– О, не драматизируй. А вот новая книга – это действительно интересно!

– Я же сказала – это не книга.

– А что тогда? Сибас?

– Мысли, идеи. Блуждание по детству. Терапия.

– Если бы ты спросила Джойса, он бы тебе ответил, что «Улисс» – терапия.

Я тянусь за бутылкой и наливаю в бокал еще одну щедрую порцию вина.

– Приятель, не надо ко мне подмазываться. Я знаю тебя и знаю, как ты работаешь.

– Неужели?

– Так вот, я пошлю тебе этот текст не для того, чтобы ты сделал из него модную презентацию для ловких подходов к публике в «Граучо»[21]21
   «Граучо» – закрытый клуб, расположенный на Дин-стрит в лондонском Сохо. Его членами в основном являются представители издательской, медиаиндустрии, индустрии развлечений и искусства.


[Закрыть].

– Ненавижу «Граучо».

– Дело не в этом.

– Ладно… забудь. Я просто безумно рад, что ты начала работать над новой книгой.

– Это не книга.

– Да, конечно. А как вообще дела? Ну, как жизнь?

Я снова отпиваю вино. Занятно, что с каждым глотком оно становится менее кислым и даже приятным на вкус.

– Если честно, хорошего мало. Местным я не особо нравлюсь. – Представляю вызывающую тоску башню из упаковок лапши быстрого приготовления в буфете. – И с деньгами полная задница. Если бы здешняя благотворительница не проявила желание купить дом моих родителей за сумму, реально превышающую его стоимость, я бы уже к Рождеству осталась на улице.

– О боги. – Говард вздыхает и на секунду задумывается, а потом говорит: – Ну, этого мы точно не можем позволить.

Массирую лоб. Мы с моим агентом всегда были в дружеских отношениях, но это не значит, что я имею право загружать его своими личными проблемами.