Текст книги "Сладкая штучка"

Автор книги: Кит Даффилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Накрываю ладонью обложку ее блокнота.

ДНЕВНИК Беккет ДИАНЫ РАЙАН. 8–9 ЛЕТ СЕКРЕТНО!!! НЕ СМОТРЕТЬ!!!

Брать чужое – плохо. Я это знаю. Но брать чужое, потому что тебе грустно? Или потому, что тебя толкает к этому любовь? Не знаю.

Жужжит телефон – пришло сообщение.

Читаю от кого и чуть не задыхаюсь.

Беккет Диана Райан.

Планы изменились. Останусь еще ненадолго. Не хочешь потусить? Б. х.

Она остается. Она остается! О, как же это чудесно! И она хочет со мной повидаться. У меня даже голова кружится. Нужно придумать что-то действительно классное.

Например, в пятницу она может пойти со мной в паб. Да, было бы здорово позависать там вместе. Но захочет ли она туда пойти? В Лондоне она наверняка ходит во всякие модные места, а наши пабы с ними не сравнить. Смешно сравнивать Хэвипорт с Лондоном.

И потом, что, если они влюбятся друг в друга? Что, если она в него влюбится?

Нет. Нельзя о таком думать. Она не захочет стать моим другом, если я постоянно буду паниковать.

Набираю дрожащими пальцами ответ.

Я рада!!:):) Очень-очень рада. Есть идея: мой парень – музыкант, в пятницу играет в «Рекерс армс». Не против пойти? Л. х

Прикусываю щеку. Не слишком ли? Не слишком поторопилась с ответом?

На экране телефона – бегущие мерцающие точки. Она отвечает.

Забей для меня местечко.

Тут уже я прижимаю ладонь к груди и даже начинаю смеяться, глупо так, прямо как дура.

Она действительно хочет пойти со мной в паб. Она действительно хочет со мной встретиться.

Потом вспоминаю про дневник, что лежит у меня на коленях. На обложке дневника надпись, сделанная ее детским почерком. Не следовало его красть, я это понимаю, мне вообще не следовало воровать ничего из того, что я в своей жизни украла, только тут я ничего не могу с собой поделать – это у меня в крови.

Но случай с дневником – это другое. Худшая кража в моей жизни, потому что предмет кражи принадлежал ей, а не кому-то там еще. Когда стащишь пакет с чипсами или помаду в аптеке – это ерунда… Но то, что принадлежит Беккет, – это совсем не ерунда. Она была моей единственной подругой, и я ее предала.

Я ведь понимаю, как много значил для нее дневник. И как много он бы значил, найди она его сейчас. Перед тем как родители ее отослали, она несколько дней его искала. Мы даже вместе искали, и я постоянно вынуждена была притворяться, будто не знаю, где он.

Она захочет узнать, где он был все это время.

Но я не должна торопиться, мне надо подождать.

Главное, что я прочитала в ее смс, – мы теперь друзья. Настоящие друзья. А если она узнает, что я украла ее дневник, все может измениться.

Но если я все сделаю правильно, мы снова станем лучшими подругами. Ничто не должно встать между нами.

12

Беккет

У нее есть парень?

Такого я не ожидала, мне-то показалось, что у нее никого нет.

Смотрю на экран телефона и представляю ее лицо с этими крохотными веснушками и такими доверчивыми глазами.

Моя лучшая подруга Линн Уайлдинг.

А потом я вижу картинку; она возникает, как негатив фотографии постепенно проявляется под водой. Школьная парта. Время ланча. Несколько лежащих друг на друге маленьких сэндвичей и ярко-зеленое яблоко. Пакетик с «хула-хупс». Два открытых ланч-бокса: один – желтый, другой – серый. Крошки на ламинате.

– Хорошо, Беккет, – говорит Надия, проходя через комнату, и берет со стола свой тамблер. – Итак, на чем мы остановились?

Я поднимаю на нее глаза, но пока еще не могу вынырнуть из-под волны нахлынувших воспоминаний.

Надия морщится:

– С вами все в порядке?

А я вижу то яблоко и почти чувствую его запах. Сладкий и резкий.

– Я, пожалуй, пойду, вы не против?

У Надии округляются от удивления глаза, а я чувствую, что краснею.

– Простите… – Я уже взяла свою сумку. – Не хотелось бы показаться грубой, но мне надо вернуться в Чарнел-хаус. Да… мне нужно вернуться и начать писать.

Надия перестает морщиться и по-доброму улыбается.

– Ну конечно я не против, – говорит она, присаживаясь на край стола. – Если муза зовет, ей нельзя отказывать.

Я допиваю виски и надеваю пальто.

– Это было… вы были… в общем, спасибо вам. Позвоните, когда будут новости насчет дома, хорошо?

– Обязательно позвоню. – Надия поднимает свой тамблер. – Увидимся через неделю.

Я на прощание машу ей рукой и направляюсь к двери.

Вернувшись домой, устраиваюсь за маленьким столом в моей детской спальне, открываю ноутбук и лихорадочно заполняю пустую страницу.

Лично для меня процесс писания никогда не был легким делом, но сегодня я словно попала в поток, и он несет меня, как в те уже почти забытые дни, когда я писала, потому что меня переполняли мысли и казалось, если я их не выскажу хоть в какой-то форме, то просто взорвусь изнутри.

Такого со мной не было уже несколько лет.

«Я знаю – в этом доме никого, кроме меня, нет. Знаю это, но чувствую иначе. В простенках раздаются какие-то звуки, в темных углах притаились смутные силуэты. Мой отец, моя мать. Маленькая девочка спит в своей постели…»

Эти слова никогда ничем не станут, с писательской точки зрения. Это вообще не рукопись. Впрочем, не важно. Я даже не планирую когда-нибудь потом перечитать написанное сейчас. Мне просто надо это все из себя выплеснуть.

«Сначала Чарнел-хаус был последним местом в этом мире, где я бы хотела прожить свою жизнь. А потом я стала в нем растворяться. Клетка за клеткой, атом за атомом…»

Писк телефона выдергивает меня из потока мыслей.

Говард: Ты жива! Прекрасная новость. Мне гораздо легче угощать клиентов вином и ужином, когда они еще живы.

На обратном пути из ратуши я все-таки сдалась и ответила своему агенту. Сейчас он, может, мне и помешал, но все равно заставил улыбнуться.

Беккет: Когда ты вообще угощал меня вином или ужином?

Говард: Угощал разок на Пикадилли, после того как ты выиграла премию Уотрестоунс.

Беккет: Тот ужин оплатил издатель.

Говард: Но ужинал с тобой я? Насколько помню, тогда съел целую гору креветок.

Я смотрю на экран лэптопа. Курсор мигает мне в ответ.

Беккет: Не могу болтать всю ночь. (Эмодзи – зевающая физиономия.) Надо писать.

Тут мне даже кажется, что я слышу, как Говард приподнимается в кресле и расправляет плечи.

Говард: Знал, что вернешься! Браво. Так держать, не буду мешать.

Я на секунду задумываюсь и шлю следующее сообщение:

Беккет: Проясняю – это просто поток сознания. Не книга. х

Говард: Это мне судить. (Эмодзи – подмигивающая физиономия.) Г. х

Переключаю телефон в режим полета и бросаю его на кровать.

Тишина.

Пальцы замирают над клавиатурой, я окидываю взглядом комнату: замысловатые узоры на обоях, трещины в плинтусе, мое бдительное отражение в темном окне.

Этот дом, какой бы гнетущей ни была царящая в нем атмосфера, мне помогает. Он словно хочет, чтобы я писала.

И я начинаю вспоминать.

1999

Мама считает, что я уже слишком взрослая для ночных кошмаров. Но они все равно случаются.

– Подоткнешь одеяло поплотнее? – прошу я, когда приходит время укладываться спать.

– Я ведь говорила тебе – ты больше не ребенок, ты слишком взрослая девочка для подобных глупых страхов.

– Мне всего восемь лет.

– Верно, тебе восемь и ты больше не ребенок.

Я подтягиваю одеяло к подбородку.

– Сейчас ты видишь только мою голову. Так похоже, будто ее отрубили.

Мама цыкает языком.

– Не говори глупости.

– Я – отрубленная голова на подушке.

– Хватит.

– Восемь лет – не так много, еще можно подтыкать одеяло.

– Тебе-то откуда знать? – Голос матери звучит отрывисто и резко, как удары палочками по барабану. Глаза у нее сердитые и печальные одновременно. Она вздыхает: – Послушай, Беккет, ради всего святого, пощади, я устала, а ты вечно… болтаешь без умолку. Хватит, давай уже спи.

После этого она выключает свет и уходит вниз, а я остаюсь в комнате одна. Лежу на спине, смотрю в потолок и считаю про себя. Думаю о всяких насекомых в простенках. Дохожу до тысячи.

Проходит какое-то время, но я не могу сказать сколько. Может, пять минут, а может, пять часов.

В доме очень тихо.

– Я не такая взрослая, чтобы мне больше не подтыкали одеяло, – шепчу я, а сама продолжаю держать край одеяла у самого подбородка.

А потом чувствую, как оно натягивается.

Что это может быть?

Потом снова словно кто-то рывком стягивает одеяло.

Я крепко зажмуриваю глаза.

Это не по-настоящему.

Я сплю, и, как говорит мама, мне это все просто снится.

Но одеяло вокруг меня натягивается сильнее и плотнее прижимается к телу. Я пытаюсь выскользнуть из-под него, но не могу, одеяло давит мне на руки и ноги.

И на шею.

Мне тяжело дышать.

Я сейчас задохнусь.

Это все не по-настоящему, это не по-настоящему.

– Подоткнешь одеяло, мама?

Кто это спросил? Голос не мой, он противный и скрипучий, как будто сплетен из нескольких.

– Подоткнешь одеяло, мамочка?

Я хочу позвать на помощь.

Почему я не могу позвать на помощь?

Я не могу дышать.

Пожалуйста, перестань, прошу, не делай мне больно.

Я хочу проснуться. Хочу проснуться. Я сейчас задохнусь…

И вдруг просыпаюсь. Лежу калачиком на полу и смотрю вверх на кровать. Мне жарко, я вся вспотела, одеяло скрутилось вокруг меня, щеки щиплет от слез. И мне нужно, чтобы она меня обняла, чтобы прижимала к себе, пока мне не станет лучше.

Потом смотрю в щель под дверью на лестничную площадку. Мир как будто улегся набок. Дверь в их комнату закрыта.

Мама говорит, что я теперь слишком взрослая для каких-то детских кошмаров.

2023

13

Барменша с прищуром смотрит на меня и, проводя влажной тряпкой по стойке, интересуется:

– А вы та самая самодовольная писательница из Лондона?

Я принужденно улыбаюсь:

– Да, она самая. – На экране моего телефона высвечивается эсэмэс: Линн уже в пути. – Большой бокал красного, пожалуйста.

– Желаете винную карту, мэм?

Я отрываюсь от телефона.

– О… конечно. Может, у вас есть «Мальбек» или…

Барменша с ухмылкой приподнимает брови.

Я выключаю телефон.

– Впрочем, сойдет любое, что предложите.

Пока барменша наливает мне вино, оглядываю паб.

Несмотря на данное Надии обещание почаще показываться в городе, с вечера понедельника я отходила от дома максимум до магазина на углу. Все это время я находила для себя самые разные занятия, например заполняла мусорный контейнер всяким хламом или просто, снедаемая чувством вины, бродила по дому с зашторенными окнами и без конца повторяла себе, что остаюсь здесь только с целью подготовить его к продаже.

Впрочем, понятно, что сделка заключалась не в этом, и потому сегодня я окунусь в ночную жизнь Хэвипорта и постараюсь раствориться среди местных жителей.

«Рекерс армс» заполнен наполовину; разговоры завсегдатаев пока негромко булькают, закипят они позже, другими словами, пятничный вечер только начинается. Женщина в кожаном топе курит с приятелем электронные сигареты, компания незрелых пацанов сидит с кружками лагера и хихикает в свои телефоны. А на заднем плане звучат какие-то однотипные рок-песенки посредственных исполнителей.

В дальнем углу под телевизором с плоским экраном на стуле рядом с микрофонной стойкой установлен обшарпанный усилитель.

Я сгребаю со стойки сдачу, отхожу к ближайшему столику, сажусь и, баюкая в ладонях бокал с вином, смотрю на ржавую головку микрофона.

Да уж, это место определенно не располагает к исполнению песен собственного сочинения. Надеюсь, у парня Линн достаточно толстая кожа…

– Беккет!

Я поворачиваюсь ко входу в паб и вижу Линн. Она складывает зонтик, а рядом с ней – сногсшибательно красивый молодой мужчина с гитарой за спиной.

– Прости, что опоздали, – извиняется Линн, пока они пробираются к моему столику, хотя они вовсе не опоздали. – Дождь начался, ну и… в общем, извини. А это Кай.

Я встаю им навстречу. Кай протягивает мне руку. Его пальцы сжимают мои.

– А ты, значит, Беккет, – говорит он с мелодичным шотландским акцентом.

Я совершенно растеряна, слова застревают в горле.

– Э-э… да… привет.

Он отпускает мою руку:

– Рад познакомиться.

Голос у него мягкий, успокаивающий, с легкой хрипотцой.

Я не спец по шотландским акцентам, но у Кая, похоже, акцент коренного жителя восточного побережья.

– Да, ну а ты… наверное, волнуешься из-за сегодняшнего выступления? – блею я в ответ, а сама стараюсь на него не пялиться.

Глаза у него темные, даже черные, почти как у меня.

– Ага. Но с другой стороны, это ведь всего лишь выступление в пабе, так что посмотрим, как оно пройдет. – Кай снимает гитару с плеча. – И знаешь, Беккет, хочу сказать – сочувствую, по поводу твоих родителей.

Я пытаюсь небрежно пожать плечами, но то, как искренне и с какой теплотой он это произнес, мешает среагировать легко, и я сдавленным голосом отвечаю:

– Спасибо.

– Так уж получилось, что не смог быть на похоронах.

У меня комок подкатывает к горлу, кажется, еще чуть-чуть – и разревусь на глазах у всех.

Поглаживаю шею и как можно спокойнее отвечаю:

– О, ничего страшного. Я сама на половине церемонии не присутствовала.

У Кая от удивления округляются глаза. А я… поджимаю пальцы на ногах.

И тут он приходит мне на помощь:

– Могу я предложить тебе выпить?

Я смотрю на свой все еще на две трети полный бокал.

– Конечно, почему бы и нет.

– Вина?

Мне становится неловко, и тут я краем глаза замечаю, как Линн ему кивает. А я-то чуть не забыла, что она тоже тут с нами.

Кай отходит к барной стойке, чтобы заказать нам напитки. Я молча сижу с Линн и постукиваю ногтем по своему бокалу, а она каждые несколько секунд нервно поглядывает на меня, совсем как девчонки на своих кавалеров на школьной дискотеке.

– Ну что, – говорю я и слегка киваю в сторону барной стойки. – Твой парень просто красавчик.

Линн резко выпрямляется на стуле.

– Что?

Она прямо не на шутку встревожилась.

Я провожу рукой по волосам:

– Просто хотела сказать, что он… славный.

Парни за столиком в другом конце паба разражаются смехом, я отпиваю глоток вина, а Линн начинает теребить свой рукав.

– Да, он славный. И мне он очень…

– А вот и я, – говорит Кай у нее за плечом, он ставит наши напитки на стол и целует Линн в макушку. – О чем решили без меня поболтать?

– О политике, о чем же еще, – как бы в шутку отвечаю я.

Кай сдерживает улыбку.

– Кто б сомневался. – Потом снимает гитару с плеча и указывает на импровизированную сцену. – Хотелось бы с вами тут потрещать, но пора воткнуть вилку в розетку и начать играть. Пожелайте удачи.

Мы хором отвечаем:

– Удачи.

Тут Линн отваживается посмотреть мне в глаза и говорит, но не мне, а себе под нос:

– Не сглазить бы.

Спустя еще десять минут Кай начинает играть. Никто из персонала паба его не представляет и даже просто не приветствует, а посетители игнорируют и начинают говорить громче, как будто хотят заглушить мешающий им голос. Под нежный перебор гитарных струн из кранов под давлением, шипя и пенясь, льется в кружки пиво.

Но когда Кай начинает петь, у меня волосы на затылке шевелятся.

– Вау, – шепчу я Линн, не донеся бокал до рта, – а он действительно хорош.

Пальцы Кая пританцовывают на грифе электрогитары, ее звуки чистые и переливчатые, как вода в горном ручье. Кай поет, прикрыв глаза, строки его песни мрачные, интригующие и прекрасно соотносятся с его меланхоличным акцентом.

Помню Рождество под дождем, Помню, говорил тебе, что все будет хорошо И даже лучше. Но мы выросли и разъехались, И теперь я тебя совсем не вижу.

– Это он написал?

Линн кивает, а я трясу головой: мне неловко оттого, что я в этом усомнилась. Неловко и неприятно.

Я вспоминаю, как впервые услышала альбом Джеффа Бакли «Grace». Мне тогда было четырнадцать. Помню, как держала в руках, не в одной, а именно в двух руках тот компакт-диск, смотрела как зачарованная на обложку и поражалась тому, что кто-то – с таким же устройством горла и связок, что и у меня, – способен так петь. Мне казалось, что это нереально.

Исполнительский талант Кая в «Рекерс армс» неуместен, он просто принадлежит другому миру. Кай использует свой голос как инструмент, легко переходит, нет – перелетает, словно на крыльях порхает, от хрипловатых тонов к фальцету, каким поют церковные гимны юноши на пороге своего возмужания.

К концу песни я ловлю себя на том, что часто моргаю и глаза мои полны слез. Отворачиваюсь от Линн и промакиваю глаза – я не плакала уже много лет.

– Спасибо, – под звуки заключительного аккорда скромно, но с достоинством говорит в микрофон Кай.

Мы с Линн хлопаем в ладоши. Но только мы с ней, и больше никто.

И дальше его сет проходит в том же духе. Кай исполняет очень поэтичные, сложные по содержанию и трогающие за душу песни – в основном свои, ну и несколько каверов. Мы с Линн хлопаем в полном восторге, а все в пабе удивленно поглядывают на нас, будто мы хлопаем пустому месту.

Так проходит минут сорок.

Пока я смотрю на то, как Кай подтягивает струны гитары, кто-то толкает меня под локоть, причем так грубо, что я роняю бокал на стол и вино красной лужей разливается по скатерти.

Круто повернувшись на стуле, вижу, как невысокий худощавый мужчина неспешно удаляется от нашего столика в обшарпанную кабинку возле туалетов и при этом держит в каждой руке по две бутылки сидра. Его приятели оживленно и громко беседуют, их столик весь в круглых следах от теперь уже пустых бокалов пива.

Мужчина бухается на мягкий диванчик и встречается со мной взглядом.

– Вот черт. Я что, разлил твою выпивку?

Я поднимаю открытые ладони, как будто нахожу этот его вопрос более чем странным.

– А что, разве не заметно?

Тут раздается резкий звон струн. Кай отстегивает ремень от гитары.

– Ну так, значит, ты должен купить ей вина, – громко, чтобы было слышно через весь зал, говорит он.

Невысокий жилистый тип глумливо хмыкает:

– Педик.

У меня даже челюсть отвисает.

– Ты что сказал?

Этот хамоватый тип поворачивается ко мне, а за ним по очереди все его приятели.

– Тебе-то какое дело? – спрашивает он, не убирая бутылку сидра ото рта.

А потом надолго к ней прикладывается.

Я трясу головой:

– Не отвечай вопросом на вопрос. Повторяю свой: что ты сказал?

– Я сказал… педик.

Я выпрямляюсь, а Кай поднимает ладонь, как будто пытается удержать меня на месте.

– Беккет…

– Дело в том, что я не поняла: ты представился фантиком тупым или просто сигаретку стрельнуть хотел?

В зале смолкают все разговоры.

Этот мелкий тип, не отрываясь, смотрит мне в глаза и говорит:

– Твой дружок поет, как девчонка.

– И?..

Тут он начинает раздувать ноздри. Один из его приятелей шепчет что-то ему на ухо, и он продолжает:

– Твой дружок поет, как девчонка… и мне это не нравится.

Я скрещиваю руки на груди:

– А ты похож на слепого крота, только тощего, и мне это не нравится, но что делать – такова жизнь.

«Крот» щерится. Кай встает на ноги.

– Я знаю, кто ты, – говорит «крот», выбираясь из-за стола, и тычет в меня пальцем. – Знаю, кем был твой отец и все такое.

Теперь он идет через зал, по пути натыкается на спинки стульев других таких же, как он, завсегдатаев паба, а те безропотно подвигаются, давая ему дорогу.

Я встаю ему навстречу. Пульс у меня учащается, но я вполне спокойно спрашиваю:

– Чего тебе надо?

Он останавливается в полушаге от меня.

– Хочу, чтобы ты у меня отсосала.

Я чуть подаюсь вперед, этого достаточно, чтобы почувствовать запах чипсов у него изо рта.

– Может, сам у меня отсосешь?

Раздается звук разбитого стекла, я сначала не понимаю его источник, но, опустив глаза, вижу, что «крот» покачивает зажатой в руке «розочкой» от бутылки из-под сидра.

Поднимаю взгляд и вижу за плечом «крота» Кая.

– Беги! – кричит он.

И я бегу.

14

Топот и звон опрокинутых на пол бокалов. Посетители устремляются к выходу из паба. Я не то что вижу, скорее чувствую Линн рядом и догадываюсь, что Кай держится у нас за спиной. Но оглядываться нельзя. Мужчины из кабинки у туалетов устремились за нами, к ним присоединились и другие, почуявшие драку завсегдатаи «Рекерс армс».

Воздух насыщен предвкушением насилия.

Барменша кричит, но что именно – не разобрать. То ли «помогите им», то ли «понаддайте». Но это без разницы.

Нам остается только бежать.

Выскакиваю на пустынную улицу. Холодный дождь колет лицо. Пытаюсь выбрать направление.

– Давай беги, малышка! – с издевкой кричит кто-то у меня за спиной.

И наши преследователи начинают улюлюкать и выть, как стая оборотней.

На бегу понимаю, что Линн хватает меня за руку.

Потом раздается такой звук, будто на асфальт уронили мешок с картошкой, а за ним – очередной залп грубых насмешек.

Я сбавляю шаг и разворачиваюсь.

Они припечатали Кая лицом к стене.

Крепко сжимаю руку Линн и смотрю ей в глаза.

– Стой здесь. И не двигайся.

Отпускаю Линн и мчусь назад к Каю.

Двое хамов из паба его разворачивают, а третий – мой «приятель» и, как теперь понимаю, их главарь – начинает пританцовывать в боксерской стойке. Причем с «розочкой» от бутылки он так и не расстался. В моем сознании вспыхивает картинка: «розочка» вонзается в живот Кая, тротуар окрашивается его кровью.

С диким криком бросаюсь вперед, а главарь в последнюю секунду отбрасывает «розочку» и кулаком бьет Кая под дых. Кай вскрикивает от боли и, как сапог, сжимается в гармошку, оседает на тротуар.

Я с разбегу врезаюсь в главаря этих уродов. Мой бросок застает его врасплох.

Мы падаем на мокрый асфальт. Происходит что-то вроде короткой схватки, и спустя три секунды он таки умудряется обхватить меня своими жилистыми руками. Потом рывком поднимает меня на ноги и прижимает плечом к стене.

Щерится, как почуявшая добычу дикая тварь.

Я стреляю глазами по сторонам.

Да уж, мы сумели собрать аудиторию.

Дыхание сбито, да и перед глазами – салют, но я все же не потеряла дар речи.

– Это тот самый момент… когда ты мне врежешь, да?

Жилистый «крот» шумно дышит через нос.

– Только трусы бьют женщин, – фыркнув, говорит он.

Я не вижу, скорее чувствую, как он сжимает опущенный кулак.

Смотрю ему в глаза.

– Так чего ж ты ждешь?

«Крот» не отводит взгляд, он хмурится и слегка покачивает головой, как будто мысленно сам с собой разговаривает. Потом сильнее прижимает плечом мою ключицу и… отпускает.

– Вали отсюда, – говорит он и сплевывает.

А потом кивает своим дружкам, и они всей компанией, не спеша, направляются обратно в паб.

Толпа сопровождавших их зрителей тоже рассеивается. Малолетки что-то бормочут себе под нос – явно разочарованы; ну еще бы, им ведь хотелось посмотреть на размазанные по асфальту кровь и сопли. Один из них зло пинает «розочку», та катится по тротуару и ударяется о мусорный бак.

Ко мне, прихрамывая, подходит Кай. У него на скуле уже расцветает синяк.

– Господи, Беккет, ты как? В порядке?

Тут и Линн подбегает, вся встревоженная, с мокрой, прилипшей ко лбу челкой.

– А… ну да, – отвечаю я и отряхиваюсь, как будто от пыли. – Вполне себе обычный вечер…

И тут кто-то кричит:

– Эй, вы!

Мы дружно оглядываемся на крик.

За пеленой усиливающегося дождя стоит какой-то мужчина и тычет в нашу сторону пальцем.

– Чтобы вас больше в этом пабе не было! Поняли меня?

Я смотрю на «Рекерс армс» с его забрызганными пивом ступеньками и трепыхающимся над входом флагом святого Георгия[7]7
   Национальный флаг Англии.


[Закрыть], и что-то мне подсказывает, что я смогу обойтись без дальнейших визитов в это заведение.

15

Линн

А потом мы «выгуливаем» Кая по моей улице. Он прихрамывает, а мы идем по бокам от него.

Они с Беккет болтают всю дорогу.

– И что, Кай, все твои сеты так заканчиваются? – спрашивает она.

Дом Кая по другую сторону железной дороги, то есть к востоку от нее, и я хорошо понимала, что мы после вечера в пабе, если он закончится вот так неудачно, пойдем ко мне. И поэтому утром, просто на всякий случай, потратила на уборку не один час, а два, если не три. И теперь в буфете в кухне нас ждет хорошее вино.

– Ага, – отвечает Кай, – лучшие именно так и заканчиваются.

Надо будет спросить, не хочет ли она чего-нибудь выпить. Но спросить надо как будто между прочим. Например: «Может, по глоточку вина?» Или: «Я бы сейчас выпила бокальчик. Кто составит компанию?»

– Ну, тогда ты всегда можешь сказать, что заработал синяк после «нырка со сцены».

Она может взять хрустальный бокал.

– А я, по-твоему, похож на любителей нырять со сцены в публику?

Мы подходим к калитке в сад у моего дома.

– Вот мы и пришли, – говорю я и толкаю ее ногой.

Мы все втроем, забывая уступить друг другу дорогу, проходим вперед. Кай с Беккет сталкиваются и начинают смеяться. Я тоже смеюсь, вернее, пытаюсь, и получается как-то неестественно.

– Может, перестанешь меня пинать? – хмыкая, спрашивает Беккет.

Кай хмыкает в ответ:

– Я тебя пинаю? Да ты прям как Лионель Месси.

Кто такой этот Лионель Месси?

Нет, это не мой сценарий, все должно было пойти по-другому.

Когда поднялись ко мне в квартиру, Кай садится на диван и закидывает ногу на ногу, а Беккет усаживается на подлокотник рядом с ним.

– Крутое местечко, Линн, – говорит Беккет, оглядывая комнату. – Очень бижу[8]8
   От фр. bijou – бижутерия, замысловатое ювелирное изделие.


[Закрыть].

Я морщу нос:

– Би что?

– Бижу, – повторяет Беккет.

А Кай улыбается ей, как будто они сообщники.

Я указываю в сторону ванной комнаты:

– Пожалуй, воспользуюсь протоколом Ти-Си-Пи[9]9
   Один из основных протоколов данных интернета.


[Закрыть].

И сама краснею, а Беккет тем временем обращается к Каю:

– Знаешь, не было возможности сказать, но твой голос, он просто невероятный…

Я закрываю за собой дверь в туалет, сажусь на унитаз и давлю ладонями на глаза.

– Тише, успокойся, – шепчу я себе. – Перестань суетиться.

И вот так, сидя на унитазе, я слышу за стенкой их голоса.

Они не влюбляются, нет, они просто разговаривают.

– …знаешь, я и вправду подумал, что ты решила врезать тому парню, – говорит Кай, когда я возвращаюсь в комнату. – Чувствовал себя так, будто у меня объявился личный телохранитель.

Беккет небрежно пожимает плечами:

– Ну а я почувствовала себя в какой-то степени ответственной за тебя. Впрочем, оправдывая свое агрессивное поведение, могу сказать, что этот паб не место для исполнителя с эмоциональной энергетикой Джеффа Бакли.

У Кая округляются глаза.

– Ты сравниваешь меня с Джеффом?

Дело в том, что Бакли – его кумир.

– С чего ты взял? Я говорила об энергетике, и только, так что успокойся, рок-звезда.

Они флиртуют. Это понятно.

И понятно, что я приняла неверное решение.

– Вот, нашла антисептик, – говорю я, помахивая пузырьком с перекисью водорода.

Они одновременно поворачиваются ко мне. Оба такие красивые. И какие же у них темные глаза.

Нет, они не влюбляются.

Я промакиваю ватным тампоном скулу Кая, а Беккет продолжает:

– Всего лишь хотела сказать, что компания накачавшихся сидром маньяков – это не твоя аудитория. Выступать перед такими – все равно напрашиваться на неприятности.

Я давлю тампоном на скулу Кая. Он морщится.

– Прости. – Перестаю промакивать его ссадину.

– Все в порядке, милая. Слушай. – Он не то что тычет пальцем, но поднимает руку в сторону Беккет. – Я понимаю, о чем ты. Но с другой стороны, где, по-твоему, мне играть? Может, подскажешь адрес достойной площадки в нашем Хэвипорте? Стадион какой или театр?

Беккет улыбается:

– Тут ты прав. И думаю, любой художник так или иначе страдает из-за своего творчества. Только сомневаюсь, что Бакли реально получал по физиономии за свои песни.

Я снова раз-другой прижимаю ватный тампон к ссадине Кая.

Он шипит сквозь зубы:

– Ой, ничего-ничего, все норм, – но продолжает свой диалог с Беккет: – Слушай, Бек, я вырос на ферме в Шетланде, причем в компании братьев постарше, так что поколачивали меня не раз и не два.

Теперь он называет ее Бек. Не уверена, что мне это нравится.

– Шетланд? Ух ты. – Беккет смотрит в окно. – И как? После Шетланда Хэвипорт? Не кажется захолустьем?

– Вовсе нет. Наоборот, напоминает о доме.

Я роняю ватный тампон на колени и закручиваю пузырек с перекисью водорода.

– Ну, вроде все. Теперь получше?

Кай изображает улыбку:

– Намного. Спасибо. – Он вздыхает. – Но если не возражаешь, я, пожалуй, на боковую… Сон лечит.

Беккет изворачивается и смотрит на дверь моей спальни.

– Так вы вдвоем здесь живете?

Кай перехватывает мой взгляд, но я сразу отворачиваюсь – не хочу снова все это начинать.

– Нет, я просто… порой заваливаюсь к Линн.

Он с трудом встает с дивана, а я его на всякий случай поддерживаю.

Беккет молча за нами наблюдает.

– Спасибо, что поиграла со мной в медсестру, – шепчет мне на ухо Кай. – Обещаю, завтра на детских площадках драться не буду. Всем доброй ночи.

Он, прихрамывая, уходит в спальню и закрывает за собой дверь. В квартире становится тихо.

Я пытаюсь припомнить заготовленную по поводу бокальчика вина фразу.

Беккет зевает.

– Ну, мне, пожалуй, пора…

– Не хочешь выпить? – выпаливаю я, и она странно так мне улыбается. Я делаю глубокий вдох и продолжаю: – То есть… может, еще по бокалу чего-нибудь?

Беккет потирает шею. Она точно сейчас откажется.

– Ага… почему нет.

Я стискиваю зубы. Главное – не улыбнуться.

– Щас вернусь.

В кухне достаю из буфета специально заготовленную бутылку вина. На этикетке волнистым шрифтом – «Шатонёф-дю-Пап». Не знаю, действительно ли это хорошее вино, но цена двадцать один фунт – это больше, чем я вообще когда-нибудь в своей жизни выкладывала за бутылку. То есть прямо в три раза больше.

Разливаю вино по бокалам. Для меня бокал обычный, для Беккет – хрустальный. В процессе улавливаю запах и чуть не давлюсь от этого «аромата». Я красное вино вообще терпеть не могу, но она предпочитает именно красное, так что надо как-то себя к нему приучить.

Беру бокалы. Надо ли взять в комнату бутылку? Если возьму, смогу, если она проявит желание, освежить ее бокал сразу, не заставляя ждать. Но если я купила плохую марку вина, она, увидев этикетку, сразу это поймет. И может уйти.

У меня опять начинают дрожать колени.

Бутылку оставляю на кухне.

– О, спасибо, – говорит Беккет, принимая у меня бокал, а сама поудобнее устраивается на диване с несколькими подушками. – Какой красивый бокал. Чувствую себя прямо как королева.

Я сажусь рядом и поднимаю свой бокал:

– За тебя.

Но Беккет поднимает указательный палец:

– Нет, за тебя. Благодаря тебе я смогла почувствовать себя желанной гостьей в городе, где все и каждый меня ненавидят.

Мы чокаемся.

– Они просто тебя не знают, в этом вся проблема, – говорю я и снова принюхиваюсь к вину. От запаха аж живот сводит. – Если бы они знали тебя, как я…

– Ух ты, – перебивает меня Беккет и причмокивает. – Просто фантастическое красное. Даже не думала, что ты такой знаток, прямо коносьер, как говорят французы.

– О, никакой я не знаток, а это всего лишь «Шатонёф-дю-Пап».

– Черт, – поперхнувшись, говорит Беккет, – Линн, не стоило ради меня откупоривать бутылку с таким классным вином.

– Но я хотела выпить с тобой именно такое классное вино.

Беккет усмехается, по-доброму усмехается.

– Хорошо, тогда еще по глоточку.

Мы пригубляем вино и удобнее устраиваемся на диване. Я делаю совсем маленький глоток и в процессе напоминаю себе, что ни в коем случае нельзя морщиться. А это, кстати, очень непросто.

– Надеюсь, Кай в порядке, – говорит Беккет, поглядывая на дверь в мою спальню. – Вечерок выдался еще тот.